Спешившись у ворот, он распорядился, чтобы Циньтун оставался при нем, а Дайаню велел верхом скакать домой.
- Будут спрашивать, - наказывал Симэнь, - скажешь: на Львиной, мол, счета подводит.
- Слушаюсь! - отозвался Дайань и, вскочив на коня, поспешил домой.
Вышла Ван Шестая в бледно-зеленой безрукавке, легкой летней кофте и юбке, отделанной по поясу белой бахромой. Ее прическу держали серебряная сетка и золотые шпильки, формою похожие на улиток. Жемчужные серьги и украшения из перьев зимородка обрамляли овал лица. Ван Шестая отвесила Симэню земной поклон и присела рядом с ним.
- Я пригласила вас, батюшка, посидеть и отдохнуть, - говорила она. - Благодарю за вино.
- Я только что за городом был на проводах, - объяснил Симэнь. - Про твое рожденье совсем было забыл.
Он вынул из рукава пару шпилек и преподнес ей.
- Желаю тебе многих лет жизни!
Она приняла подарок и стала рассматривать. Это была пара золотых шпилек с выгравированными на них знаками долгоденствия.
- Какие красивые! - воскликнула она и в знак благодарности поклонилась Симэню.
- Вели слуге отвесить пять фэней, - наказывал Симэнь, протягивая ей пять цяней серебра. - Пусть кувшин южной горькой принесет.
- Что, батюшка, вино вам, видать, надоело? - засмеялась Ван. - Горькой захотелось.
Она тотчас же отвесила пять фэней и послала Циньтуна в лавку, а сама помогла гостю раздеться и провела в спальню. Она помыла руки, подрезала ногти и очистила орехи, а служанке велела заварить лучшего чаю. В спальне был накрыт маленький столик и подан чай. Они поиграли немного в домино, потом подали южную горькую с закусками, но тут мы их и оставим.
Расскажем о Дайане. Подъехал он к дому совсем усталый. Монах измучил его до того, что едва он добрался до комнаты, как повалился и заснул. Когда он проснулся и протер глаза, уже вечерело. Пора было зажигать фонари. Он бросился в дальние покои за фонарем, намереваясь встретить хозяина, но почему-то остановился в задумчивости.
- Почему батюшка не зашел переодеться? - спрашивала его Юэнян. - Проводил монаха и куда-то исчез. Где ж он теперь пирует?
- Батюшка на Львиной счета подводит, - обманул Дайань хозяйку.
- Так целый день за счетами и сидит!
- Нет, после счетов вина попросил подать, - сочинял слуга.
- Значит, один пирует! - возмутилась Юэнян. - Не будет он один сидеть! Ложь ты говоришь, по глазам вижу. Ответь, зачем от Ханей слуга приходил, а?
- Спрашивал, когда дядя Хань вернется, - невозмутимо отвечал Дайань.
- Что ты, арестантское твое отродье, зубы-то мне заговариваешь! - заругалась хозяйка. - Скажи, у матушки Второй, мол, день рождения, - наказала она Дайаню. - Дома, скажи, ждут.
Сяоюй подала Дайаню фонарь, и он направился в лавку. Там за прилавком разместились Шутун и приказчик Фу. Перед ними стояли кувшин вина, тарелки с закусками и блюдо потрохов. Пинъань принес две банки маринованной рыбы. Дайань появился в самый разгар пирушки.
- Как хорошо! - воскликнул он, ставя на пол фонарь. - Вовремя, выходит, подоспел. А ты что тут делаешь, распутная бабенка? - спросил он, посмеиваясь, Шутуна. - Я тебя обыскался, а ты вон где, оказывается, скрываешься. Пируешь, значит?
- Это зачем же я тебе понадобился? - спросил Шутун. - Может, захотелось внуком моим приемным заделаться, а?
- Ты еще смеешь отговариваться, деревенщина! - накинулся на него Дайань. - Чтобы тебя в задницу пырять, вот зачем!
Он перегнулся через стул и поцеловал Шутуна.
- Я б тебе сказал, негодник! - ругался Шутун. - Ишь, навалился! Шапку сбил. Так-то и зубы выдавишь.
- Пинъань! - крикнул приказчик Фу, заметив новую шапку на полу. - Шапку возьми, а то, чего доброго, затопчут.
Шутун подхватил шапку и бросился на кан. У него так и зарделось все лицо.
- Мне тебя, потаскушку, разжечь хотелось, а ты злишься, - проговорил Дайань и, повалив Шутуна на кан, плюнул ему прямо в рот.
Дайань опрокинул вино, и оно разлилось по прилавку. Приказчик Фу стал поспешно вытирать прилавок, опасаясь, как бы не подмокли счета.
- Хватит шуток! - крикнул он. - Долго ль до греха!
- Интересно, у кого это ты такие замашки перенимаешь, потаскушка, - продолжал Дайань. - Ишь, какой строптивый!
У Шутуна торчали всклокоченные волосы.
- Шутки шутками, но зачем же мерзкой своей грязью в рот человеку харкать?!
- Да тебе, деревенщина, не впервой грязь-то глотать, - говорил Дайань. - Сколько переглотал, сколько еще глотать предстоит!
Пинъань подогрел вина и поднес Дайаню.
- Пропусти чарку, - сказал он, - да скорей за батюшкой ступай. Потом поговорите.
- Дай батюшку встретить, - пригрозил Дайань. - Я с тобой еще поговорю. Я тебе покажу! Будешь меня стороной обходить, сопляк плюгавый. А плевок - это цветочки.
Дайань выпил вина, позвал из сторожки двоих слуг-подростков. Те взяли фонарь, а он вскочил на лошадь и направился к Ван Шестой.
Прибывшие постучали в ворота. Их впустили.
- Хозяин где? - спросил Циньтуна Дайань.
- Спят, - отвечал тот и запер ворота.
Оба прошли в кухню.
- А! Наконец-то и Дайань пожаловал! - встретила их старая Фэн. - А тебя тетушка Хань ждала. Вот и закусок оставила.
Старуха полезла в буфет и достала оттуда блюдо ослиного мяса, блюдце копченой курятины, две чашки праздничной лапши и кувшин вина. Дайань принялся за еду.
- Поди-ка сюда, мне одному не выпить, - немного погодя позвал он Циньтуна. - Давай вместе разопьем.
- Это тебе оставили, сам и пей, - отозвался тот.
- Да я только что дома выпил.
Циньтун присел за компанию.
- Мамаша! - крикнул Дайань, выпив вина. - Я тебе что сказать хочу, только не сердись. Ты, я гляжу, то матушке Шестой прислуживала, а то уж для тетушки Хань стараешься. Погоди, я вот матушке Шестой про тебя скажу.
Фэн шлепнула Дайаня по плечу.
- Ах ты, пострел! - ворчала она. - Чтоб тебе провалиться совсем. Смотри, молчи у меня. Матушка узнает, всю жизнь на меня в обиде будет. Я тогда и показаться к ней не посмею.
Пока Дайань разговаривал со старой Фэн, Циньтун подкрался под окно спальни, чтобы подслушать да поглядеть, что там делается.
Симэнь запил горькой пилюлю чужеземного монаха, разделся, и они с Ван Шестой легли на кровать. Потом Симэнь развернул узелок. Первым делом он приспособил серебряную подпругу и серное кольцо, потом достал из серебряной коробочки полтора ли розоватой мази. Снадобья подействовали, да с такой силой, что его предмет достиг размеров поистине устрашающих. Симэнь пришел в восторг.
«Не зря, оказывается, монах так расхваливал!» - подумал он.
Раздетая Ван Шестая, сидевшая у него на коленях, ухватилась рукой за копье.
- Вот ты, выходит, для чего горькую-то просил, - сказала она. - Откуда ж у тебя такое снадобье?
Симэнь без лишних подробностей рассказал о встрече с чужеземным монахом, велел ей лечь на спину и, опершись спиной о подушки, взял свой «метлы черенок» и вставил в надлежащее место. Головка была слишком большой, поэтому пришлось долго проталкивать, чтобы она вошла во влагалище. Через некоторое время из женщины потекло так, что он полностью утонул в ней. Под влиянием винных паров Симэнь Цин усиленно работал, то немного вынимая, то глубоко всаживая обратно и чувствуя невыразимое наслаждение.
Ван Шестая, казалось, опьянела от страсти. Обессилевшая и неподвижная, лежа на подушках, она непрерывно бормотала:
- Милый, ты слишком большой сегодня, я, развратная женщина, могу умереть от тебя.
И немного погодя она прошептала:
- Молю тебя, во что бы то ни стало, погоди немного, тебе еще придется поработать в заднем дворике.
Симэнь Цин перевернул Ван на кровати лицом вниз и продолжил игру. Поддерживая ноги женщины, Симэнь Цин изо всех сил давил на нее, и звуки, возникавшие от давления, слышались непрерывно.
- Дорогой, дави хорошенько меня, распутницу, не прекращай, а еще попрошу тебя - принеси свечу, при свете забавляться еще лучше.
Симэнь Цин пододвинул свечу поближе. Он велел женщине лечь под него и, раздвинув ноги, сам сел сверху, стал притягивать ее ноги к себе и, опускаясь на корточки, поднимать их. Ван Шестая внизу одной рукой поглаживала свое влагалище, загибала ноги и двигалась в направлении Симэнь Цина, непрерывно издавая стонущие звуки.
- Как воротится твой муженек, я его с Лайбао и Цуй Бэнем в Янчжоу за солью пошлю, - говорил Симэнь. - А соль продадут, в Хучжоу отправлю, за шелком. Как ты на это смотришь?
- Куда хочешь, туда и отправляй, мой милый, - отвечала Ван. - Лишь бы дома без дела не сидел, рогатый. Да! А кто же в лавке будет?
- Бэнь Дичуаня можно поставить, - говорил Симэнь. - Пусть за него торгует.
- Ну и ладно! - соглашалась она. - Пусть Бэнь торгует.
Они и не подозревали, что их подслушивал и подсматривал, к великому своему удовольствию, Циньтун.
Между тем из кухни вышел Дайань.
- Чего ты тут подслушиваешь? - шлепнув по плечу Циньтуна, сказал он. - Пойдем лучше прогуляемся, пока они не встали.
Они вышли на улицу.
- Знаешь, сзади в переулке хорошие девочки появились, - говорил Дайань. - Я на лошади мимо дома Лу Длинноногого проезжал и видел. Одну зовут Цзиньэр, другую - Сайэр. Лет по семнадцати, не больше. Малышей здесь оставим, а сами туда заглянем. - Дайань кликнул слуг-подростков: - Вы тут поглядите, а мы ненадолго отлучимся по нужде. Если понадобимся, сзади в переулке поищите.
Светила луна, когда оба вышли за ворота. Надобно сказать, что направились они прямо в веселый дом в переулке Бабочек, который сплошь состоял из таких домов, и насчитывалось их больше дюжины.
Подвыпивший Дайань долго стучался в дверь. Наконец ему открыли. За столом под лампой хозяин Лу Длинноногий со своей женой, содержательницей дома, взвешивал на желтом безмене серебро.
Едва завидев демонами ворвавшихся в комнату Дайаня и Циньтуна, они сейчас же задули лампу. Хозяин узнал Дайаня, доверенного слугу надзирателя Симэня, и предложил гостям присаживаться.
- Позови-ка тех двух барышень, - сказал Дайань. - Пусть споют, и мы уйдем.
- Поздновато вы пожаловали, господа, - отвечал хозяин. - К ним только что прошли посетители.
Дайань, ни слова не говоря, направился внутрь помещения. При потушенном свете было темно, как в пещере. В полоске лунного света, падавшего на кан, виднелись белые войлочные шапки винокуров. Один спал на кане, другой разувался.
- Кого это несет? - спросил он Дайаня.
- Я пришел, мать твою в глаз! - крикнул Дайань и, размахнувшись, двинул винокура кулаком.
- Ай-я! - крикнул винокур и, как был босой, бросился наружу.
За ним последовал и другой, разбуженный криками. Дайань велел зажечь огонь.
- У, дикари, босяки проклятые! - ругался он. - Еще спрашивает: кого несет! Спасибо пусть говорит, что не стал связываться. А то бы голову намылил да в управу отвел. Там бы новеньких тисков отведал.
Лу Длинноногий внес зажженный фонарь.
- Не гневайтесь, судари, прошу вас! - отвешивая поклоны, успокаивал он слуг Симэня. - А его простите милостиво. Заезжий он.
Длинноногий вызвал Цзиньэр и Сайэр и велел им спеть. Появились певички с высокими прическами, в белоснежных кофтах. На одной была красная, на другой - зеленая шелковая безрукавка.
- Не ожидали мы вас в такой поздний час, - проговорили они.
На столе появились четыре блюда со свежими овощами, а также утиные яйца, креветки, маринованная рыба, свинина и потроха. Дайань обнял Сайэр, а Циньтун подозвал Цзиньэр. Заметив у Сайэр расшитый серебром красный мешочек для благовоний, Дайань достал из рукава носовой платок. Они обменялись подарками. Вскоре подали вино, и Сайэр, наполнив кубок, поднесла Дайаню, а Цзиньэр - Циньтуну. Цзиньэр взяла лютню и запела на мотив «Овечка с горного склона»:
Пеленой цветник накрыла мгла -
Как, однако, жизнь в нем тяжела!
Ни тебе покоя, ни услады,
Ни дыханья легкого прохлады.
День-деньской удел твой - без затей
Улыбаться и встречать гостей.
Без отлучки занимайся делом
И корми весь дом продажным телом.
Поработав этак дотемна,
Серебро, подарки сдай сполна.
Все возьмет хозяйка, не вникая,
Я жива иль дух я испускаю.
Хоть бы кто спросил: не голодна ль?
Как своей мне молодости жаль!
Пеленой цветник накрыла мгла
Реки слез я горьких пролила.
Три года жизни, пять ли лет -
Тебя уже на свете нет.
Цзиньэр умолкла. Сайэр снова наполнила кубок и поднесла Дайаню, потом взяла лютню и запела:
Тихо в спальню я вошла одна,
На стене забытая видна
Запыленная трехструнка пипа,
От ненужности уже осипла.
Слабый ветер зарождает стон
В глубине, забывшей лад и тон,
Истомил старушку отблеск лунный.
Я, прижав, слегка задела струны.
Подтянула их, настроила на лад,
И мелодий зазвучала гладь,
Застенала прежнею любовью.
Я примёрзла телом к изголовью.
И невольно растопил ледник
Из-под камня на сердце родник.
Все как прежде в доме, только тихо.
Я теней шарахаюсь, трусиха.
Все как прежде, только нет тебя.
Только пальцы струны рвут, скорбя.
Не успела Сайэр допеть, как появился слуга-подросток. Дайань с Циньтуном поспешно вышли из-за стола.
- В другой раз загляну, - пообещал, обращаясь к Сайэр, Дайань.
Они пошли к Ван Шестой. Симэнь только что встал, и Ван угощала его вином.
- Батюшка звал? - спросили они старую Фэн, когда вошли в кухню.
- Звать не звал, спрашивал только, готова ли лошадь, - отвечала старуха. - Ждет у ворот, говорю.
Оба сели в кухне и попросили у старухи чаю. После чашки чаю они велели младшим слугам зажигать фонарь и выводить коня.
- Выпил бы еще чарочку, - предлагала Ван уходящему Симэню. - Только что подогрела. А то дома пить придется.
- Дома пить не буду, - отвечал Симэнь и осушил поднесенную чарку.
- Когда ж теперь придешь? - спросила Ван.
- Вот мужа твоего отправлю, тогда и приду.
Служанка внесла чаю промочить горло. Ван проводила Симэня до ворот. Он вскочил на коня и отправился домой.
Расскажем о Пань Цзиньлянь.
Вместе с остальными женами она слушала в покоях Юэнян двух послушниц наставницы Сюэ, которые пели буддийские гимны вплоть до самого вечера, потом ушла к себе в спальню. Тут Цзиньлянь вспомнила, как Юэнян ругала Дайаня. Он-де лжет, зубы ей заговаривает. Она подошла к кровати, пощупала под постелью. Заветного узелка как не бывало. Цзиньлянь окликнула Чуньмэй.
- Когда вы ушли, - объясняла наперсница, - батюшка заходил. Шкатулку за кроватью открывал, в постели чего-то рылся. А где узелок, понятия не имею.
- Когда он заходил? - спрашивала Цзиньлянь. - Почему я не видала?
- Вы же, матушка, в дальних покоях были, наставницу Сюэ слушали, - говорила Чуньмэй. - Гляжу, батюшка в маленькой шапочке входит. Я спросила, а он промолчал.
- Это он унес узелок, конечно, он, - заключила Цзиньлянь. - К потаскухе унес. Но погоди, придешь, все выпытаю!
Поздней ночью вернулся домой Симэнь и, не заходя в дальние покои, в сопровождении Циньтуна, несшего фонарь, прошел через садовую калитку прямо к Ли Пинъэр. Циньтун же понес фонарь в хозяйкины покои, где его взяла Сяоюй. Юэнян все еще сидела в своих покоях вместе с Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр, Сунь Сюээ, дочерью Симэня и монахинями.
- Батюшка пришел? - спросила она.
- Вернулись, - отвечал Циньтун. - К матушке Шестой направились.
- Ну, скажите, пожалуйста! Нет у человека никакого понятия о приличии! - возмущалась Юэнян. - Его тут ждут, а он, видите ли …
Ли Пинъэр сразу же поспешила к себе.
- Тебя сестрица Вторая ждет, - обратилась она к Симэню. - У нее ведь день рождения сегодня, а ты зачем-то ко мне идешь.
- Я пьяный, - Симэнь улыбнулся. - К ней завтра.
- Так уж и пьяный, - не унималась Пинъэр. - Пойди и выпей хоть чарочку. Ведь она обижаться будет.
Она толкнула Симэня. Он, шатаясь, побрел в дальние покои.
Ли Цзяоэр поднесла ему кубок вина.
- Так до сих пор один там и просидел? - спрашивала Юэнян.
- Нет, мы с братом Ином пировали, - отвечал Симэнь.
- Ну так и есть! Я ж говорила: не будет человек сам с собою пировать.
Симэнь присел ненадолго. Потом кое-как поднялся и побрел опять к Ли Пинъэр. Надобно сказать, что Симэнь не остыл и после Ван Шестой. Снадобье чужеземного монаха все не давало ему покоя. Он был готов к схватке, а потому, когда Инчунь помогла ему раздеться, пошел прямо к постели Пинъэр и хотел было лечь.
- Ступай! - упрашивала его Пинъэр. - Зачем пришел? Видишь, я уже с Гуаньгэ легла. Ребенок только успокоился и сладко спит. А мне нездоровится. Неудобно, истечения у меня. Ступай к кому-нибудь еще, не все ль равно! Что тебя сюда тянет?
- Вот странная! - Симэнь обнял и поцеловал Пинъэр. - Я с тобой хочу.
Он показал ей на свои доспехи.
- Ой! - воскликнула пораженная Пинъэр. - Откуда такая мощь?
Симэнь засмеялся и рассказал о снадобье чужеземного монаха.
- Страсть погубит меня, если ты мне откажешь, - заключил он.
- Ну, как же я могу? - говорила Пинъэр. - У меня второй день как истечения. Вот пройдут, тогда и приходи. А сейчас иди к сестрице Пятой, не все ль равно.
- Сам не знаю, почему, - пояснил Симэнь, - но сегодня у меня желание быть именно с тобой. Умоляю тебя. Попросила бы служанку. Она тебе воды принесет, а потом мне позволишь, а?
- Смешно мне глядеть на тебя! - отвечала Пинъэр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
- Будут спрашивать, - наказывал Симэнь, - скажешь: на Львиной, мол, счета подводит.
- Слушаюсь! - отозвался Дайань и, вскочив на коня, поспешил домой.
Вышла Ван Шестая в бледно-зеленой безрукавке, легкой летней кофте и юбке, отделанной по поясу белой бахромой. Ее прическу держали серебряная сетка и золотые шпильки, формою похожие на улиток. Жемчужные серьги и украшения из перьев зимородка обрамляли овал лица. Ван Шестая отвесила Симэню земной поклон и присела рядом с ним.
- Я пригласила вас, батюшка, посидеть и отдохнуть, - говорила она. - Благодарю за вино.
- Я только что за городом был на проводах, - объяснил Симэнь. - Про твое рожденье совсем было забыл.
Он вынул из рукава пару шпилек и преподнес ей.
- Желаю тебе многих лет жизни!
Она приняла подарок и стала рассматривать. Это была пара золотых шпилек с выгравированными на них знаками долгоденствия.
- Какие красивые! - воскликнула она и в знак благодарности поклонилась Симэню.
- Вели слуге отвесить пять фэней, - наказывал Симэнь, протягивая ей пять цяней серебра. - Пусть кувшин южной горькой принесет.
- Что, батюшка, вино вам, видать, надоело? - засмеялась Ван. - Горькой захотелось.
Она тотчас же отвесила пять фэней и послала Циньтуна в лавку, а сама помогла гостю раздеться и провела в спальню. Она помыла руки, подрезала ногти и очистила орехи, а служанке велела заварить лучшего чаю. В спальне был накрыт маленький столик и подан чай. Они поиграли немного в домино, потом подали южную горькую с закусками, но тут мы их и оставим.
Расскажем о Дайане. Подъехал он к дому совсем усталый. Монах измучил его до того, что едва он добрался до комнаты, как повалился и заснул. Когда он проснулся и протер глаза, уже вечерело. Пора было зажигать фонари. Он бросился в дальние покои за фонарем, намереваясь встретить хозяина, но почему-то остановился в задумчивости.
- Почему батюшка не зашел переодеться? - спрашивала его Юэнян. - Проводил монаха и куда-то исчез. Где ж он теперь пирует?
- Батюшка на Львиной счета подводит, - обманул Дайань хозяйку.
- Так целый день за счетами и сидит!
- Нет, после счетов вина попросил подать, - сочинял слуга.
- Значит, один пирует! - возмутилась Юэнян. - Не будет он один сидеть! Ложь ты говоришь, по глазам вижу. Ответь, зачем от Ханей слуга приходил, а?
- Спрашивал, когда дядя Хань вернется, - невозмутимо отвечал Дайань.
- Что ты, арестантское твое отродье, зубы-то мне заговариваешь! - заругалась хозяйка. - Скажи, у матушки Второй, мол, день рождения, - наказала она Дайаню. - Дома, скажи, ждут.
Сяоюй подала Дайаню фонарь, и он направился в лавку. Там за прилавком разместились Шутун и приказчик Фу. Перед ними стояли кувшин вина, тарелки с закусками и блюдо потрохов. Пинъань принес две банки маринованной рыбы. Дайань появился в самый разгар пирушки.
- Как хорошо! - воскликнул он, ставя на пол фонарь. - Вовремя, выходит, подоспел. А ты что тут делаешь, распутная бабенка? - спросил он, посмеиваясь, Шутуна. - Я тебя обыскался, а ты вон где, оказывается, скрываешься. Пируешь, значит?
- Это зачем же я тебе понадобился? - спросил Шутун. - Может, захотелось внуком моим приемным заделаться, а?
- Ты еще смеешь отговариваться, деревенщина! - накинулся на него Дайань. - Чтобы тебя в задницу пырять, вот зачем!
Он перегнулся через стул и поцеловал Шутуна.
- Я б тебе сказал, негодник! - ругался Шутун. - Ишь, навалился! Шапку сбил. Так-то и зубы выдавишь.
- Пинъань! - крикнул приказчик Фу, заметив новую шапку на полу. - Шапку возьми, а то, чего доброго, затопчут.
Шутун подхватил шапку и бросился на кан. У него так и зарделось все лицо.
- Мне тебя, потаскушку, разжечь хотелось, а ты злишься, - проговорил Дайань и, повалив Шутуна на кан, плюнул ему прямо в рот.
Дайань опрокинул вино, и оно разлилось по прилавку. Приказчик Фу стал поспешно вытирать прилавок, опасаясь, как бы не подмокли счета.
- Хватит шуток! - крикнул он. - Долго ль до греха!
- Интересно, у кого это ты такие замашки перенимаешь, потаскушка, - продолжал Дайань. - Ишь, какой строптивый!
У Шутуна торчали всклокоченные волосы.
- Шутки шутками, но зачем же мерзкой своей грязью в рот человеку харкать?!
- Да тебе, деревенщина, не впервой грязь-то глотать, - говорил Дайань. - Сколько переглотал, сколько еще глотать предстоит!
Пинъань подогрел вина и поднес Дайаню.
- Пропусти чарку, - сказал он, - да скорей за батюшкой ступай. Потом поговорите.
- Дай батюшку встретить, - пригрозил Дайань. - Я с тобой еще поговорю. Я тебе покажу! Будешь меня стороной обходить, сопляк плюгавый. А плевок - это цветочки.
Дайань выпил вина, позвал из сторожки двоих слуг-подростков. Те взяли фонарь, а он вскочил на лошадь и направился к Ван Шестой.
Прибывшие постучали в ворота. Их впустили.
- Хозяин где? - спросил Циньтуна Дайань.
- Спят, - отвечал тот и запер ворота.
Оба прошли в кухню.
- А! Наконец-то и Дайань пожаловал! - встретила их старая Фэн. - А тебя тетушка Хань ждала. Вот и закусок оставила.
Старуха полезла в буфет и достала оттуда блюдо ослиного мяса, блюдце копченой курятины, две чашки праздничной лапши и кувшин вина. Дайань принялся за еду.
- Поди-ка сюда, мне одному не выпить, - немного погодя позвал он Циньтуна. - Давай вместе разопьем.
- Это тебе оставили, сам и пей, - отозвался тот.
- Да я только что дома выпил.
Циньтун присел за компанию.
- Мамаша! - крикнул Дайань, выпив вина. - Я тебе что сказать хочу, только не сердись. Ты, я гляжу, то матушке Шестой прислуживала, а то уж для тетушки Хань стараешься. Погоди, я вот матушке Шестой про тебя скажу.
Фэн шлепнула Дайаня по плечу.
- Ах ты, пострел! - ворчала она. - Чтоб тебе провалиться совсем. Смотри, молчи у меня. Матушка узнает, всю жизнь на меня в обиде будет. Я тогда и показаться к ней не посмею.
Пока Дайань разговаривал со старой Фэн, Циньтун подкрался под окно спальни, чтобы подслушать да поглядеть, что там делается.
Симэнь запил горькой пилюлю чужеземного монаха, разделся, и они с Ван Шестой легли на кровать. Потом Симэнь развернул узелок. Первым делом он приспособил серебряную подпругу и серное кольцо, потом достал из серебряной коробочки полтора ли розоватой мази. Снадобья подействовали, да с такой силой, что его предмет достиг размеров поистине устрашающих. Симэнь пришел в восторг.
«Не зря, оказывается, монах так расхваливал!» - подумал он.
Раздетая Ван Шестая, сидевшая у него на коленях, ухватилась рукой за копье.
- Вот ты, выходит, для чего горькую-то просил, - сказала она. - Откуда ж у тебя такое снадобье?
Симэнь без лишних подробностей рассказал о встрече с чужеземным монахом, велел ей лечь на спину и, опершись спиной о подушки, взял свой «метлы черенок» и вставил в надлежащее место. Головка была слишком большой, поэтому пришлось долго проталкивать, чтобы она вошла во влагалище. Через некоторое время из женщины потекло так, что он полностью утонул в ней. Под влиянием винных паров Симэнь Цин усиленно работал, то немного вынимая, то глубоко всаживая обратно и чувствуя невыразимое наслаждение.
Ван Шестая, казалось, опьянела от страсти. Обессилевшая и неподвижная, лежа на подушках, она непрерывно бормотала:
- Милый, ты слишком большой сегодня, я, развратная женщина, могу умереть от тебя.
И немного погодя она прошептала:
- Молю тебя, во что бы то ни стало, погоди немного, тебе еще придется поработать в заднем дворике.
Симэнь Цин перевернул Ван на кровати лицом вниз и продолжил игру. Поддерживая ноги женщины, Симэнь Цин изо всех сил давил на нее, и звуки, возникавшие от давления, слышались непрерывно.
- Дорогой, дави хорошенько меня, распутницу, не прекращай, а еще попрошу тебя - принеси свечу, при свете забавляться еще лучше.
Симэнь Цин пододвинул свечу поближе. Он велел женщине лечь под него и, раздвинув ноги, сам сел сверху, стал притягивать ее ноги к себе и, опускаясь на корточки, поднимать их. Ван Шестая внизу одной рукой поглаживала свое влагалище, загибала ноги и двигалась в направлении Симэнь Цина, непрерывно издавая стонущие звуки.
- Как воротится твой муженек, я его с Лайбао и Цуй Бэнем в Янчжоу за солью пошлю, - говорил Симэнь. - А соль продадут, в Хучжоу отправлю, за шелком. Как ты на это смотришь?
- Куда хочешь, туда и отправляй, мой милый, - отвечала Ван. - Лишь бы дома без дела не сидел, рогатый. Да! А кто же в лавке будет?
- Бэнь Дичуаня можно поставить, - говорил Симэнь. - Пусть за него торгует.
- Ну и ладно! - соглашалась она. - Пусть Бэнь торгует.
Они и не подозревали, что их подслушивал и подсматривал, к великому своему удовольствию, Циньтун.
Между тем из кухни вышел Дайань.
- Чего ты тут подслушиваешь? - шлепнув по плечу Циньтуна, сказал он. - Пойдем лучше прогуляемся, пока они не встали.
Они вышли на улицу.
- Знаешь, сзади в переулке хорошие девочки появились, - говорил Дайань. - Я на лошади мимо дома Лу Длинноногого проезжал и видел. Одну зовут Цзиньэр, другую - Сайэр. Лет по семнадцати, не больше. Малышей здесь оставим, а сами туда заглянем. - Дайань кликнул слуг-подростков: - Вы тут поглядите, а мы ненадолго отлучимся по нужде. Если понадобимся, сзади в переулке поищите.
Светила луна, когда оба вышли за ворота. Надобно сказать, что направились они прямо в веселый дом в переулке Бабочек, который сплошь состоял из таких домов, и насчитывалось их больше дюжины.
Подвыпивший Дайань долго стучался в дверь. Наконец ему открыли. За столом под лампой хозяин Лу Длинноногий со своей женой, содержательницей дома, взвешивал на желтом безмене серебро.
Едва завидев демонами ворвавшихся в комнату Дайаня и Циньтуна, они сейчас же задули лампу. Хозяин узнал Дайаня, доверенного слугу надзирателя Симэня, и предложил гостям присаживаться.
- Позови-ка тех двух барышень, - сказал Дайань. - Пусть споют, и мы уйдем.
- Поздновато вы пожаловали, господа, - отвечал хозяин. - К ним только что прошли посетители.
Дайань, ни слова не говоря, направился внутрь помещения. При потушенном свете было темно, как в пещере. В полоске лунного света, падавшего на кан, виднелись белые войлочные шапки винокуров. Один спал на кане, другой разувался.
- Кого это несет? - спросил он Дайаня.
- Я пришел, мать твою в глаз! - крикнул Дайань и, размахнувшись, двинул винокура кулаком.
- Ай-я! - крикнул винокур и, как был босой, бросился наружу.
За ним последовал и другой, разбуженный криками. Дайань велел зажечь огонь.
- У, дикари, босяки проклятые! - ругался он. - Еще спрашивает: кого несет! Спасибо пусть говорит, что не стал связываться. А то бы голову намылил да в управу отвел. Там бы новеньких тисков отведал.
Лу Длинноногий внес зажженный фонарь.
- Не гневайтесь, судари, прошу вас! - отвешивая поклоны, успокаивал он слуг Симэня. - А его простите милостиво. Заезжий он.
Длинноногий вызвал Цзиньэр и Сайэр и велел им спеть. Появились певички с высокими прическами, в белоснежных кофтах. На одной была красная, на другой - зеленая шелковая безрукавка.
- Не ожидали мы вас в такой поздний час, - проговорили они.
На столе появились четыре блюда со свежими овощами, а также утиные яйца, креветки, маринованная рыба, свинина и потроха. Дайань обнял Сайэр, а Циньтун подозвал Цзиньэр. Заметив у Сайэр расшитый серебром красный мешочек для благовоний, Дайань достал из рукава носовой платок. Они обменялись подарками. Вскоре подали вино, и Сайэр, наполнив кубок, поднесла Дайаню, а Цзиньэр - Циньтуну. Цзиньэр взяла лютню и запела на мотив «Овечка с горного склона»:
Пеленой цветник накрыла мгла -
Как, однако, жизнь в нем тяжела!
Ни тебе покоя, ни услады,
Ни дыханья легкого прохлады.
День-деньской удел твой - без затей
Улыбаться и встречать гостей.
Без отлучки занимайся делом
И корми весь дом продажным телом.
Поработав этак дотемна,
Серебро, подарки сдай сполна.
Все возьмет хозяйка, не вникая,
Я жива иль дух я испускаю.
Хоть бы кто спросил: не голодна ль?
Как своей мне молодости жаль!
Пеленой цветник накрыла мгла
Реки слез я горьких пролила.
Три года жизни, пять ли лет -
Тебя уже на свете нет.
Цзиньэр умолкла. Сайэр снова наполнила кубок и поднесла Дайаню, потом взяла лютню и запела:
Тихо в спальню я вошла одна,
На стене забытая видна
Запыленная трехструнка пипа,
От ненужности уже осипла.
Слабый ветер зарождает стон
В глубине, забывшей лад и тон,
Истомил старушку отблеск лунный.
Я, прижав, слегка задела струны.
Подтянула их, настроила на лад,
И мелодий зазвучала гладь,
Застенала прежнею любовью.
Я примёрзла телом к изголовью.
И невольно растопил ледник
Из-под камня на сердце родник.
Все как прежде в доме, только тихо.
Я теней шарахаюсь, трусиха.
Все как прежде, только нет тебя.
Только пальцы струны рвут, скорбя.
Не успела Сайэр допеть, как появился слуга-подросток. Дайань с Циньтуном поспешно вышли из-за стола.
- В другой раз загляну, - пообещал, обращаясь к Сайэр, Дайань.
Они пошли к Ван Шестой. Симэнь только что встал, и Ван угощала его вином.
- Батюшка звал? - спросили они старую Фэн, когда вошли в кухню.
- Звать не звал, спрашивал только, готова ли лошадь, - отвечала старуха. - Ждет у ворот, говорю.
Оба сели в кухне и попросили у старухи чаю. После чашки чаю они велели младшим слугам зажигать фонарь и выводить коня.
- Выпил бы еще чарочку, - предлагала Ван уходящему Симэню. - Только что подогрела. А то дома пить придется.
- Дома пить не буду, - отвечал Симэнь и осушил поднесенную чарку.
- Когда ж теперь придешь? - спросила Ван.
- Вот мужа твоего отправлю, тогда и приду.
Служанка внесла чаю промочить горло. Ван проводила Симэня до ворот. Он вскочил на коня и отправился домой.
Расскажем о Пань Цзиньлянь.
Вместе с остальными женами она слушала в покоях Юэнян двух послушниц наставницы Сюэ, которые пели буддийские гимны вплоть до самого вечера, потом ушла к себе в спальню. Тут Цзиньлянь вспомнила, как Юэнян ругала Дайаня. Он-де лжет, зубы ей заговаривает. Она подошла к кровати, пощупала под постелью. Заветного узелка как не бывало. Цзиньлянь окликнула Чуньмэй.
- Когда вы ушли, - объясняла наперсница, - батюшка заходил. Шкатулку за кроватью открывал, в постели чего-то рылся. А где узелок, понятия не имею.
- Когда он заходил? - спрашивала Цзиньлянь. - Почему я не видала?
- Вы же, матушка, в дальних покоях были, наставницу Сюэ слушали, - говорила Чуньмэй. - Гляжу, батюшка в маленькой шапочке входит. Я спросила, а он промолчал.
- Это он унес узелок, конечно, он, - заключила Цзиньлянь. - К потаскухе унес. Но погоди, придешь, все выпытаю!
Поздней ночью вернулся домой Симэнь и, не заходя в дальние покои, в сопровождении Циньтуна, несшего фонарь, прошел через садовую калитку прямо к Ли Пинъэр. Циньтун же понес фонарь в хозяйкины покои, где его взяла Сяоюй. Юэнян все еще сидела в своих покоях вместе с Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр, Сунь Сюээ, дочерью Симэня и монахинями.
- Батюшка пришел? - спросила она.
- Вернулись, - отвечал Циньтун. - К матушке Шестой направились.
- Ну, скажите, пожалуйста! Нет у человека никакого понятия о приличии! - возмущалась Юэнян. - Его тут ждут, а он, видите ли …
Ли Пинъэр сразу же поспешила к себе.
- Тебя сестрица Вторая ждет, - обратилась она к Симэню. - У нее ведь день рождения сегодня, а ты зачем-то ко мне идешь.
- Я пьяный, - Симэнь улыбнулся. - К ней завтра.
- Так уж и пьяный, - не унималась Пинъэр. - Пойди и выпей хоть чарочку. Ведь она обижаться будет.
Она толкнула Симэня. Он, шатаясь, побрел в дальние покои.
Ли Цзяоэр поднесла ему кубок вина.
- Так до сих пор один там и просидел? - спрашивала Юэнян.
- Нет, мы с братом Ином пировали, - отвечал Симэнь.
- Ну так и есть! Я ж говорила: не будет человек сам с собою пировать.
Симэнь присел ненадолго. Потом кое-как поднялся и побрел опять к Ли Пинъэр. Надобно сказать, что Симэнь не остыл и после Ван Шестой. Снадобье чужеземного монаха все не давало ему покоя. Он был готов к схватке, а потому, когда Инчунь помогла ему раздеться, пошел прямо к постели Пинъэр и хотел было лечь.
- Ступай! - упрашивала его Пинъэр. - Зачем пришел? Видишь, я уже с Гуаньгэ легла. Ребенок только успокоился и сладко спит. А мне нездоровится. Неудобно, истечения у меня. Ступай к кому-нибудь еще, не все ль равно! Что тебя сюда тянет?
- Вот странная! - Симэнь обнял и поцеловал Пинъэр. - Я с тобой хочу.
Он показал ей на свои доспехи.
- Ой! - воскликнула пораженная Пинъэр. - Откуда такая мощь?
Симэнь засмеялся и рассказал о снадобье чужеземного монаха.
- Страсть погубит меня, если ты мне откажешь, - заключил он.
- Ну, как же я могу? - говорила Пинъэр. - У меня второй день как истечения. Вот пройдут, тогда и приходи. А сейчас иди к сестрице Пятой, не все ль равно.
- Сам не знаю, почему, - пояснил Симэнь, - но сегодня у меня желание быть именно с тобой. Умоляю тебя. Попросила бы служанку. Она тебе воды принесет, а потом мне позволишь, а?
- Смешно мне глядеть на тебя! - отвечала Пинъэр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210