Тем временем Симэнь после осмотра дома напротив решил выпить с Боцзюэ и приказчиком Ганем. Когда он послал слугу домой за закусками, Сюээ поспешила на кухню, а ее место в игре заняла Ли Цзяоэр.
Цзиньлянь попросила Гуйцзе с Иньэр спеть - Празднуем вечер седьмого дня». Послышались звуки лютни, и певицы запели романс на мотив - Встреча мудрых гостей»:
Свет звезд ночных рассеянный,
А солнце скрылось за гору,
И Ковш развернут северный,
Пожар стихает к западу.
Порхает желтым мотыльком
Последний в небе лист,
Уснули семьи насекомых,
Но светляки зажглись.
Цикад неугомонный хор -
Прощальный хоровод!
И призрачный вечерних холод,
Прозрачный небосвод.
По перышкам рассыпался
Давно сорочий мост,
А мы - в тепле и сытости
Меж юных падших звезд.
Женщины пировали до вечера. Потом Юэнян наполнила сладостями коробки Гуйцзе с Иньэр, и певицы ушли.
Цзиньлянь, порядком опьянев, побрела к себе. Ее злило все: и то, что Симэнь ночевал у Пинъэр, и то, что на утро же пригласил к ней лекаря Жэня. - Ребенку, должно быть, опять плохо», - сразу догадалась она. И надо же было тому случиться! В темноте она угодила ногой прямо в собачье дерьмо. Придя к себе, Цзиньлянь тот час же кликнула Чуньмэй. Когда та посветила, совсем новенькая ярко-красная атласная туфелька оказалась неузнаваемой. Цзиньлянь взметнула брови. Вытаращенные глаза ее грозно заблестели.
- Бери фонарь и запри сейчас же калитку! - наказывала она горничной. - А собаку палкой избей как следует.
Чуньмэй ушла. Послышалось пронзительное взвизгивание избиваемого пса.
Пинъэр позвала Инчунь.
- Иди скажи матушке Пятой, - наказывала она Инчунь, - матушка, мол, просит не шуметь. А то Гуаньгэ только заснул после снадобья, как бы не напугался.
Цзиньлянь долго сидела, не говоря ни слова. А избиение пса все продолжалось. Наконец его выпустили через калитку. Тогда Цзиньлянь начала придираться к Цюцзюй. Чем больше она смотрела на обезображенную туфельку, тем сильнее закипала злобой.
- Давно бы пора прогнать пса! - кричала она на стоящую перед ней Цюцзюй. - Чего его тут держать?! Чтоб весь двор загадил, да? Или кобель этот тебя ублажает, рабское твое отродье? Совсем новенькие туфельки изгадил. А ты ведь знала, что я приду. Нет бы выйти да посветить! Усядется, растяпа, знать, мол, не знаю, ведать не ведаю!
- Я ведь ее предупреждала, - вставила Чуньмэй. - Пока, говорю, матушки нет, накормила бы пса да заперла. Так она и ухом не повела. Знай себе глаза таращит.
- Ну вот! Распустили тебя, проклятую! - ругалась Цзиньлянь. - Ишь задницу-то отрастила, лень двинуться! На куски тебя разрубить мало! Расселась как барыня. Тебя, рабское отродье, без палки, видать, не расшевелить.
Цзиньлянь приказала Цюцзюй подойти поближе, а сама обернулась к Чуньмэй.
- Посвети-ка! Гляди, что ты наделала! Я шила, я старалась, всю душу вкладывала, а ты взяла и враз всю работу растоптала!
Цюцзюй, опустив голову, глядела на туфельку до тех пор, пока Цзиньлянь не стала бить ее туфелькой по лицу. У служанки даже кровь потекла, и она отвернулась утереться.
- А! Убегаешь, проклятая? - заругалась Цзиньлянь. - Чуньмэй! Держи! Ставь на колени и неси плеть! Раздевай негодницу! Я ей всыплю три десятка плетей, а будет отвиливать, задам сколько влезет.
Чуньмэй стала раздевать Цюцзюй.
- Руки ей свяжи! - велела Цзиньлянь.
Градом посыпались удары. Цюцзюй закричала как резаная и сразу же разбудила едва успокоившегося Гуаньгэ.
Пинъэр послала Сючунь.
- Иди скажи, - говорила ей Пинъэр, - матушка, мол, умоляет простить Цюцзюй, а то Гуаньгэ проснулся. Испугает она его своим криком.
Матушка Пань, которая до того лежала в комнате на кане, заслышав, как ее дочь бьет Цюцзюй, быстро встала, подошла к ней и начала уговаривать. Но Цзиньлянь и слушать не хотела. Когда же к ней подошла и Сючунь, старая Пань вырвала у дочери плеть.
- Брось ее бить, дочка, слышишь? - говорила матушка Пань. Видишь, тебя и сестрица упрашивает. Ты ведь ребенка перепугаешь. Одно - осла бить, другое - ценное дерево губить.
Еще больше рассвирепела Цзиньлянь и, вся побагровев от злости, с такой силой оттолкнула старую мать, что та чуть-чуть не упала навзничь.
- У, старая карга! - заругалась Цзиньлянь. - Тебе говорю, уйди сейчас же! И не суйся, куда тебя не просят. Еще она меня будет уговаривать! Подумаешь, драгоценность! Ты с ними заодно, против меня!
- Чтоб тебе сгинуть на этом самом месте! - говорила старая Пань. - С кем я заодно, а? Я-то думала, ты меня хоть холодным рисом накормишь, а ты из дому гонишь.
- Убирайся, и чтоб твоего духу тут больше не было, старая хрычовка! - кричала Цзиньлянь. - Они меня в котле сварить норовят, а потом сожрать.
Старая Пань после таких слов дочери пошла в комнату и заголосила. Цзиньлянь же продолжала расправу над Цюцзюй. После двух или трех десятков плетей она всыпала с десяток палок, отчего спина у служанки покрылась кровоточащими шрамами, потом острыми ногтями принялась царапать и щипать ей лицо.
Пинъэр руками закрывала ребенку уши. По щекам у нее текли слезы, но она терпела молча, не решаясь больше увещевать Цзиньлянь.
После пирушки в доме напротив Симэнь пошел ночевать к Юйлоу, а на другой день отбыл к начальнику гарнизона Чжоу, который решил продлить торжество и пригласил его к себе.
Снадобье старухи Лю не помогло Гуаньгэ. Вдобавок, напуганный ночным шумом, он стал опять закатывать глазки. Перед самым уходом монахинь Сюэ и Ван в покои Юэнян вошла Пинъэр.
- Вот пара серебряных львов, - говорила она Юэнян. - Ими я закладывала одеяльце Гуаньгэ. Пусть мать наставница Сюэ употребит их на печатание - Сутры заклинаний-дхарани» Венценосного Будды, а в середине восьмой луны пожертвует оттиски Тайшаньскому монастырю.
Монахиня взяла у нее серебряных львов и хотела было идти, но тут в разговор вмешалась Юйлоу.
- Обождите немного, мать наставница, - сказала она и обернулась к Юэнян. - Надо бы за Бэнем Четвертым послать, сестрица. Пусть свешает серебро и сходит вместе с наставницей к печатникам. Разве мать наставница одна управится? А он бы обо всем договорился: о сроках выпуска, о количестве и цене одного канона. Тогда и мы бы знали, сколько серебра жертвовать.
- А ты права, - поддержала ее Юэнян и обернулась к Лайаню: - Ступай погляди, дома ли Бэнь Четвертый. Позови его сюда.
Лайань ушел. Вскоре появился Бэнь и поклонился хозяйкам. Серебряные львы потянули сорок один с половиной лян.
- С матерью наставницей Сюэ к печатникам пойдешь, - наказала Бэнь Дичуаню хозяйка. - Обо всем с ними переговори.
Цзиньлянь кликнула Юйлоу.
- Пойдем матушек наставниц проводим, а? - предложила она. - А потом к падчерице заглянем. Она ведь туфельки шьет.
Бэнь Дичуань с Лайанем и монахини направились к печатникам, а Цзиньлянь с Юйлоу, взявшись за руки, обогнули залу и очутились перед восточным флигелем. Под свисавшим карнизом кроила туфельки дочь Симэня. Рядом стояла корзинка с нитками. Цзиньлянь взяла из бледновато-зеленого шэньсийского шелка раскрой и стала его вертеть в руках.
- Только красным не вышивай, - советовала Юйлоу. - Синим больше подойдет. Сделай каблуки ярко-красные.
- У меня такие уже есть, - говорила падчерица. - Эти мне хочется с голубыми каблуками сделать, а носки красным отделать.
Цзиньлянь полюбовалась шелком, и они сели на крыльцо.
- А зятюшка дома? - спросила Юйлоу.
- Он навеселе пришел, - отвечала падчерица. - Лег отдохнуть.
- А какая все-таки транжира эта сестрица Ли! - начала Юйлоу, обращаясь к Цзиньлянь. - Ведь стоило мне только промолчать, она бы все серебро монашкам отдала. От них только священные книги и ждать! В богатом доме скроются, а ты, баба, попробуй их разыщи. Хорошо я Бэня велела позвать.
- А ты как думаешь! - говорила Цзиньлянь. - И я б на их месте не растерялась. И дуры будут монахини, если упустят случай поживиться за счет богатых сестер. Ведь им серебра отвалить - что из коровы шерстинку вырвать. Только если твоему ребенку жить не суждено, какие деньги ни жертвуй, хоть целые земли дари, не поможет. Хоть ты Северному Ковшу молитвы возноси, если у тебя денег много, смерть все равно не подкупишь. У нас одним пожар устраивать дозволено, а другим и лампы не смей зажечь. - Цзиньлянь обернулась в сторону падчерицы и продолжала. - Ты, дочка, свой человек. И при тебе скажу. Что ж, выходит, кто беден, тот не человек? Только ей, выходит, можно творить, что в голову взбредет, да? Чуть свет, а она уж мужу на горло наступает. Ей, видите ли, придворного медика зови. У себя там - ладно, вытворяй, что тебе хочется, - дело не наше. Меня возмущает, зачем она на людях притворяется. Мне, мол, и так не по себе, а тут еще батюшка приходит. Ему вроде ребенка проведать, а сам со мной ложится. Терпеть, говорит, этого не могу. Уж насилу-то, говорит, его упрошу к другой пойти. И кого она из себя строит?! Вот взять хотя бы нас. Уж чего мы, кажется, плохого людям делаем? А она и на нас за глаза наговаривает. А Старшая к каждому ее слову прислушивается. Сами посудите. Вчера батюшка не к ней пошел, так она служанку к садовой калитке подослала, вызывают - будто ребенка посмотреть, а сама снадобье приняла и, наверняка, с собой положила. Не с У Иньэр же он спал! До чего же она хитрая! Умеет мужа ублажить, а Старшая хоть бы слово сказала. Я вон вчера в собачье дерьмо попала, велела пса прогнать, так опять не по ней. Горничных шлет: ребенка, мол, пугаю. А моя мать, старуха, не ведая что к чему, тоже за нее начала заступаться, уговаривает: не повреди, мол, драгоценное дерево. Так меня старая разозлила! Еще и ты, думаю себе, с ними заодно, да? Все вчера ей в глаза высказала. Обиделась на меня, ушла. Ну и пусть идет! Таких, говорю, родственниц да заступниц и у нее немного найдется. Таких, говорю, не рада встречать, рада провожать. Раз такая вспыльчивая, нечего и ходить. А то, чего доброго, с ней спаяется, живьем съедят.
- До чего ж ты, сестрица, непочтительная! - заметила, улыбаясь, Юйлоу. - Как мать родную поносишь!
- Легко сказать! - возражала Цзиньлянь. - Она у меня в печенках сидит, коварная старуха. За всех заступается, кроме меня. Дадут полчашки риса, она и служит. Прийтись ей подачка по душе, она будет на все лады расхваливать. А к той, как родила, хозяин будто прирос. Такие почести оказывает, точно она старшая в доме. Как она других ненавидит, готова в грязи растоптать. Только, видит Небо, не все солнцу в зените стоять. Вот и твой ребенок заболел, вот и на твою долю выпало претерпеть.
Вернулись Бэнь Дичуань с Лайанем. Они шли к Юэнян доложить о переговорах с печатниками, но, заметив сидящих на крыльце Юйлоу, Цзиньлянь и дочь хозяина, они, не решаясь им показываться, остановились у внутренних ворот. Наконец Лайань вышел из-за ворот.
- Матушки, нельзя бы вас немного побеспокоить? - обратился он. - Бэню Четвертому пройти.
- Ишь арестант! - говорила Цзиньлянь. - Пусть его идет. Мы ж его только что видали.
Лайань сказал Бэнь Дичуаню, и тот, опустив голову, поспешно прошел к Юэнян и Пинъэр.
- Серебро при матушках наставницах передано счетоводу Чжаю, - докладывал Бэнь. - Договорились напечатать пятьсот копий в папках из набивного атласа, по цене пять фэней за копию, и тысячу в шелковых папках, по три фэня. Все обойдется в пятьдесят пять лянов. Помимо отданных сорока одного ляна и пяти цяней пообещали доставить сюда четырнадцатого утром.
Пинъэр поспешила к себе и вынесла серебряную шкатулку, которую велела Бэню взвесить. Шкатулка потянула пятнадцать лянов.
- Ну вот и отдай, - сказала она. - А сдачу у себя оставь, чтобы ко мне потом не обращаться. Ведь пятнадцатого тебе придется доставить каноны в монастырь.
Бэнь Дичуань взял шкатулку и вышел. Юэнян послала Лайаня проводить его.
- Благодарю тебя, брат, - говорила Бэню Пинъэр, - хлопотать заставляю.
- Не извольте беспокоиться, матушка! - отвешивая земной поклон, отвечал Бэнь.
- Серебро отнес? - спросила его Цзиньлянь, когда он поравнялся с женщинами.
- Все передали, - отвечал Бэнь. - Договорились печатать полторы тысячи. Пятьдесят пять лянов будет стоить. Вот матушка Шестая шкатулку дала.
Юйлоу и Цзиньлянь посмотрели шкатулку, но не сказали ни слова.
- Напрасно сестрица Ли серебром швыряется, - заметила Юйлоу, когда Бэнь Дичуань отошел. - Если ребенку суждено жить, то его и палкой не убьешь, а не суждено, так хоть сутры печатай, хоть статуи Будды отливай, все равно не удержишь. Верит она этим монахиням, а ведь чего они только не вытворяют. Хорошо еще я вмешалась, а то б они все серебро утащили. Спасибо, свой человек пошел.
- А что оно ей стоит, по правде говоря? - заметила Цзиньлянь.
Они встали.
- Пойдем к воротам пройдемся? - предложила Цзиньлянь и обратилась к падчерице: - А ты не пойдешь?
- Нет, я не пойду, - отвечала падчерица.
Цзиньлянь с Юйлоу, взявшись за руки, подошли к воротам.
- Ну, как? Дом напротив прибрали? - спросила Пинъаня Цзиньлянь.
- Батюшка вчера осматривал, - отвечал привратник. - Все готово. Склад будет сзади наверху. Уж геомант приходил. Внизу разместится склад с полками для хранения атласа. Выходящие на улицу комнаты предназначаются под лавку. Ее красят и покрывают лаком, а полированный каменный пол будет инкрустирован. Перед лавкой устраиваются навесы. Открытие состоится в будущем месяце.
- А сюцай Вэнь с семьей переехал? - спросила Юйлоу.
- Вчера еще, - отвечал Пинъань. - Батюшка распорядился отнести ему летнюю кровать, два стола и четыре кресла из сложенной сзади мебели.
- А жену у него не видал? - спросила Цзиньлянь. - Какая она из себя?
- Ее вечером в паланкине принесли, - отвечал привратник, - разве разглядишь?
Пока они говорили, вдали показался старик. Ударяя в барабанчик и позванивая укрепленными на нем бубенцами, старик подошел к воротам.
- Это зеркальщик, - сказала Цзиньлянь и, обратившись к Пинъаню, продолжала: - Ступай позови. Он нам зеркала отполирует, а то мои совсем потускнели. Ну, чего ж стоишь, арестант? Зеркальщика зови, а то жди потом. Когда он еще явится?
Пинъань кликнул старика. Тот опустил коромысло и, подойдя к женщинам, поклонился, а потом отошел в сторону.
- Тебе тоже надо полировать? - обратилась Цзиньлянь к Юйлоу. - Вели и твои захватить. - Цзиньлянь кликнула Дайаня: - Ступай ко мне. - сестрицы Чуньмэй возьми большое туалетное зеркало, два маленьких и большое четырехугольное. Все сюда неси.
- А потом к Ланьсян загляни, - попросила Юйлоу. - Скажи, чтобы мои зеркала дала.
Лайань ушел. Немного погодя он явился. В руках у него было восемь больших и маленьких зеркал. К груди он прижимал огромное четырехугольное зеркало.
- Вот негодник проклятый! - заругалась Цзиньлянь. - Кто тебе велел все зараз тащить, а? Лень другой раз сходить? Стереть хочешь?
- Сестрица, я что-то не видала раньше этого огромного зеркала, - заметила Юйлоу. - Откуда оно у тебя?
- Да из закладной лавки, - отвечала Цзиньлянь. - Оно такое светлое, сразу мне понравилось. Я и велела у себя поставить. И утром, и вечером отражает. А моих собственных зеркал тут только три.
- А у меня только два, - сказала Юйлоу.
- А эти два чьи же? - спросила Цзиньлянь.
- Сестрицы Чуньмэй, - отвечал слуга. - Она тоже попросила ей отполировать.
- Вот негодяйка! - заворчала Цзиньлянь. - Свои бережет, а перед моими целыми днями вертится. Вот и потускнели, смотреться нельзя.
Зеркала передали старику. Он уселся на раскладную скамеечку и достал ртуть. Не прошло и времени, необходимого для обеда, как ослепительно засверкали все восемь зеркал. Цзиньлянь взяла одно. На нее глядела красавица. Поверхность зеркала походила на чистую гладь осенних вод.
Тому подтверждением стихи:
Как близко лилии цветут,
как пышно лотосы раскрылись!
Вон чья-то трепетная тень,
вон травы на ветру склонились.
А средь осеннего пруда
колышутся иные стебли.
Не промелькнула ль там Чанъэ,
поверхность вод едва колебля?
Не отрясла ль она пыльцу
иль рукавом, или перстами
И не согрела ль облака,
дохнув румяными устами?..
Хочу я мотылька поймать, -
рукою сделала движенье -
И поняла: передо мной
не пруд, а только отраженье.
Старик передал зеркала Цзиньлянь, а та велела Лайаню отнести их домой. Юйлоу попросила Пинъаня взять у приказчика Фу пятьдесят медяков, чтобы расплатиться с зеркальщиком. Старик взял деньги, но уходить не собирался.
- Спроси, что он стоит? - обратилась к привратнику Юйлоу. - Может, мало дали.
У старика заблестели глаза. Он вдруг заплакал.
- Хозяйки спрашивают, что с тобой, - обратился Пинъань к зеркальщику.
- Сказать правду, - начал старик, - мне, братец, шестьдесят первый год пошел. Есть у меня сын. Ему двадцать два, пока не женат, дурака валяет, а мне, старику, на жизнь приходится зарабатывать, его содержать. Непутевый он у меня, по улицам шатается, в азартные игры играет. А тут и вовсе в беду попал. Связали его и к начальнику. Обвинили в воровстве и всыпали двадцать палок. Едва он воротился домой, как у матери одежду заложил. Мать от расстройства в постель слегла и с полмесяца не вставала. У меня с ним был серьезный разговор, а потом он ушел из дому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210