- закричал он. - Ну и негодяй! - Симэнь обратился к слуге. - Иди пригласи зятя, пусть письмо напишет.
Симэнь отправил Лайсина к уездному правителю Ли, и тот отдал распоряжение конвойным доставить связанного Сун Жэня в управу.
Он был обвинен в нарушении порядка - использовании самоубийства дочери как предлога для вымогательства. Его привели в присутствие, зажали в тиски, дали двадцать ударов большими батогами, да так, что по ногам потекла кровь, и составили письменное показание. Сун Жэню впредь запрещалось беспокоить Симэнь Цина, а околоточному и сожигателям предписывалось под наблюдением слуг Симэня предать тело огню и доложить потом в управу.
Избитый Сун Жэнь еле добрел до дому, слег от истязаний в постель и вскоре, увы, испустил последний вздох.
Да,
Не узнавший рассвета
со Злым воеводой
на распутье столкнуться рискует.
Затерявшись во мраке,
где голод и холод,
встретят мертвые помощь Чжун Куя.
Тому свидетельством стихи:
Правитель - жалкий лихоимец,
Он сеет ложь за серебро.
Сун Жэнь безвинно свет покинет,
Но души не прощают зло.
Покончив с Сун Хуэйлянь, Симэнь отвесил триста лянов серебра и золота для выделки подарков ко дню рождения императорского наставника Цая и нанял ювелира Гу с артелью мастеров. Они расположились на открытой террасе и занялись изготовлением набора из четырех статуэток, высотой в один чи каждая. Это были изумительно тонкой работы серебряные фигурки, изображавшие подношение символов процветания и долгой жизни. Тут же сверкали два кувшина с отлитыми из золота знаками долголетия, стояло два набора нефритовых чарок, изваянных в форме персиковых цветков. Не прошло и полмесяца, как ювелирные работы были полностью завершены.
Симэнь Цин достал привезенный Лайваном раскрой ханчжоуской парчи, на ярко-красном поле которой красовались пестрые драконы и змеи. Для пошива халатов не хватало двух кусков особого черного холста и двух полотнищ легкого красного шелка. Симэнь посылал слуг купить, но те обошли все лавки и не нашли.
- У меня есть раскрой на халаты, - сказала, наконец, Пинъэр. - Я пойду посмотрю.
Симэнь Цин поднялся вместе с ней в терем. Пинъэр вынула раскрой - два полотнища легкого красного шелка и два куска черного холста, расшитые пестрыми драконами и змеями с золотой тесьмой по кайме. Их выделка и расцветка во много раз превосходили ханчжоуские изделия, что привело Симэнь Цина в неописуемый восторг.
Подарки упаковали, и Лайбао с приказчиком У двадцать восьмого числа в пятой луне снова отправились в Восточную столицу, но не о том пойдет речь.
Прошло двое суток и наступил первый день шестой луны, а с ним период летней жары.
Да,
К исходу лета - зной палящий,
К концу зимы - хлад леденящий.
Жара стояла такая, что к полудню солнце напоминало висящий в воздухе огромный зонт. В небе не было ни облачка. Вот когда, действительно, плавятся камни и металлы.
Вот строки, сложенные в народе о такой жаре:
Повелитель бьет горящего дракона,
Облака, как кровью налиты,
Колесница солнца в центре небосклона,
Воздух раскален до красноты.
Пять священных гор стоят в дыму и гари,
Волн владыка реки осушил.
Ах, когда осенний ветер нас одарит
Ласковым приливом свежих сил?!
В нашем мире, скажу я вам, три сословия людей жары боятся и три не боятся. Кто же боится жары?
Во-первых, крестьянин. Каждый день спешит он на свой клочок земли, в поле. То за плугом идет, то с лопатой трудится. Тут то летние, а то уже осенние налоги подоспели, а уж там, что осталось, в амбар засыпай. А настанет зной - горит поле без дождя, и сердце землепашца будто огнем палит.
Во-вторых, купец, гость торговый. Из года в год скитается по свету. Торгует яркими шелками и цветастыми холстами, воском и чаем. На плечах у него тяжелая ноша, руки стерты от перегруженной тележки. Мучит его голод и жажда, потом обливается - одежду хоть выжимай, но не уготовано ему ни вершка прохладной тени. Да, в самом деле, тяжко ему в пути!
В-третьих, воин пограничный. На голове у него тяжелый шлем, заковано тело в железные латы. Жажду утоляет кровью с меча, усталость отгоняет, прикорнув в седле. Годы проводит в сраженьях, вернуться не может домой. Весь в грязи и во вшах, язвы смердят, кровоточат раны. На теле живого места не найдешь.
Вот три сословия, которые жары боятся.
А вот другие три сословия, которые жары не страшатся.
Во-первых, придворные сановники. У них дворцы среди прудов, беседки на ветру. Вьются ручейки, стекая в водоем, журчит родник, наполняя озерко. Тут нефрит любых размеров, а рядом прозрачные носорожьи рога. У бирюзовых яшмовых перил плоды диковинные зреют и распускаются заморские цветы. В хрустальных чашах груды агатов и кораллов. А рядом флигель, где на столе хрустальном стоят слоновой кости кисти, тушечница - изделье Дуаньси, тушь Цанцзе, почтовая бумага Цай Янь. Тут же хрустальная подставка для кистей и гнет из белой яшмы бумагу держит. На досуге слагают оды и читают нараспев стихи, а захмелеют - лягут под ветерком освежиться.
Потом идут князья, аристократы, прославленные богачи. Они в жару дневную отсиживаются в гротах и прохладных беседках. Проводят время на террасах иль в павильонах над водой. Их защищают от жары шторы - переплетенье раковых усов и газовые пологи - творение подводных мастеров. По ним развешаны жасмина ароматного мешочки. На перламутровых кроватях с узором волн прохладные циновки, расшитые утками-неразлучницами одеяла и коралловые изголовья. Со всех сторон прохладой веет от ветряных колес. Сбоку в огромном чану охлаждаются погруженные в воду сливы и дыни, красные каштаны и корень белоснежного лотоса. Тут оливы и плоды земляничного дерева, и водные деликатесы. А рядом с опахалами стоят красавицы, цветов нежнее.
И, наконец, монахи даосские и буддийские. Обитают они в палатах выше облаков, взбираются на звонницы, которые простерлись до самых небес. От безделья идут в келью, читают буддийские сутры или даосские каноны. Приходит время - и спешат в райские сады вкусить персики бессмертья и редкие плоды. Им станет душно, зовут послушника под сень сосны, чтоб лютней усладить свой слух. А захмелеют - несут под иву шашки, в тени беседуют, смеются.
Вот это и есть три сословия, которые не боятся жары.
Тому подтверждением стихи:
Жарким пламенем объят небосклон,
У крестьянина в груди боль и стон…
Догорает хлеб в полях, хоть ты плачь!
Ждет от веера прохлады богач.
Из-за жары Симэнь Цину пришлось остаться дома. В халате нараспашку, с распущенными волосами он вышел на крытую террасу подышать прохладой, загляделся, как слуги поливали из леек сад, и велел Лайаню полить густо разросшийся куст сирени как раз напротив Зимородкового павильона. Между тем, взявшись за руки и громко смеясь, к Симэню выбежали Цзиньлянь и Пинъэр. Одеты они были по-домашнему: в белые кисейные кофты и расшитые фениксами средь цветов желтые шелковые юбки с золотой бахромой по подолу, бархатистая кайма обрамляла ярко-красную безрукавку Пинъэр и розовую - Цзиньлянь. Обе подвели брови, но Цзиньлянь вместо пучка надела ханчжоускую сетку, из-под которой виднелись локоны. Три цветка из перьев зимородка и сверкавшая на лбу золотая полоска оттеняли алые губы и белизну зубов.
- Вот ты где, оказывается! - воскликнули женщины. - Глядишь, как цветы поливают? И не причесался до сих пор.
- Пусть служанка воды принесет, - попросил Симэнь. - Тут причешусь.
Цзиньлянь окликнула Лайаня:
- Бросай лейку и ступай служанке скажи, чтобы быстрей батюшке воды принесла.
Лайань убежал, а Цзиньлянь хотела было сорвать веточку сирени и приколоть ее в прическу, но ее удержал Симэнь.
- Не рви цветы, болтушка! Я сам вам поднесу.
Симэнь заранее сорвал несколько едва распустившихся веточек и поставил их в голубой фарфоровый кувшин.
- А, сынок! - шутила Цзиньлянь. - Вон ты сколько цветов, оказывается нарвал. Почему же матушке дать не хочешь?
Она выдернула из кувшина ветку и воткнула в прическу. Симэнь протянул веточку Пинъэр. Чуньмэй принесла гребень и зеркало, а Цюцзюй - теплую воду. Симэнь дал Чуньмэй три ветки и попросил отнести Юэнян, Цзяоэр и Юйлоу.
- Пригласи госпожу Мэн и попроси ее захватить лунообразную лютню, - добавил он.
- Дай сюда ветку, - сказала Цзиньлянь. - Я сама сестрице Мэн дам, а ты отнеси Старшей и Второй. - Цзиньлянь обернулась к Симэню и продолжала: - Когда я приду, ты дашь мне еще ветку, а как спою для тебя, поднесешь еще.
- Ладно, ступай, - промолвил Симэнь.
- Кто ж это тебя так вразумил, сынок? - говорила, шутя, Цзиньлянь. - Какой ты стал у меня послушный! Только все обманываешь меня. Хочешь, чтоб тебе сестрицу Мэн позвала, а потом цветка не дашь. Нет, так не пойдет. Дай веточку, тогда позову.
- Вот ты какая назойливая! - смеялся Симэнь. - Все тебе первой подавай.
Он дал ей еще веточку. Цзиньлянь приколола ее сбоку и ушла.
В Зимородковом павильоне остались Пинъэр и Симэнь. Через ее кисейную юбку просвечивали ярко-красные кисейные штаны, на которые падали солнечные лучи, отчего они становились прозрачными, обнажая нежное, как белый нефрит, тело. У Симэня разгорелась страсть. Воспользовавшись тем, что рядом никого не было, он бросил гребень, перенес Пинъэр в прохладное кресло, отвернул бледно-желтую юбку, распустил красный пояс и, перевернувшись ниц, стал «добывать огонь за горными хребтами«. Он долго старался и все не выпускал семя.
Между тем Цзиньлянь за Юйлоу не пошла. Приблизившись к садовой калитке, она отдала цветы Чуньмэй и велела ей позвать Юйлоу, а сама хотела было вернуться, в нерешительности потопталась на месте, а потом пробралась потихоньку к веранде, притаилась и стала прислушиваться. Скоро она поняла, что там происходит.
- Родная моя! - заговорил, наконец, Симэнь. - Больше всего я обожаю твою нежно-белую попку… Позволь мне сегодня доставить тебе полное наслаждение.
- Мой милый! - через некоторое время зашептала Пинъэр. - Будь осторожен, потише. А то мне плохо делается. С прошлого раза живот заболел. Всего дня два, как полегчало.
- А что с тобой?
- Не буду таить. Я на последнем месяце беременности. Так что не очень старайся.
Симэнь пришел в восторг.
- Родная моя! - воскликнул он. - Что ж ты до сих пор молчала?! А я-то как ни в чем не бывало самовольничаю.
Счастливый Симэнь был на вершине блаженства. Обеими руками обхватив ее бедра, он излил поток, а Пинъэр внизу с изогнутыми бедрами приняла в себя семя. Долгое время слышалось лишь учащенное дыхание Симэня. Как иволга, щебетала Пинъэр.
Только Цзиньлянь выслушала весь их разговор, как перед ней неожиданно предстала Юйлоу.
- Что ты тут делаешь? - спросила она.
Цзиньлянь знаком заставила ее умолкнуть, и они вместе поднялись на веранду. Симэнь всполошился.
- А ты все не умылся? - удивилась Цзиньлянь. - Что же ты делал?
- Да вот служанку жду, - бормотал Симэнь. - Пошла за жасминным мылом для лица.
- Ишь ты! Ему особенное подавай! - заворчала Цзиньлянь. - То-то гляжу, у тебя лицо белее, чем у других задница.
Симэнь, не обратив внимания на ее колкости, стал умываться, а потом подсел к Юйлоу.
- Чем ты у себя занималась? - спросил он. - А лютню принесла?
- Старшей жемчужные цветы готовила, - отвечала Юйлоу. - Она завтра идет к Чжэн Третьей, жене У Шуньчэня. Лютню Чуньмэй сейчас принесет.
Вскоре появилась с лунообразной лютней Чуньмэй.
- Цветы передала матушке Старшей и матушке Второй, - доложила она.
Симэнь велел ей накрыть на стол. Вскоре в прохладной беседке появились извлеченные из ледяной воды сливы и дыни. Вокруг Симэня суетились ярко разодетые, похожие на цветы, жены.
- Надо бы послать Чуньмэй за старшей сестрицей, - предложила Юйлоу.
- Не надо, она ж не пьет, - заметил Симэнь.
Симэнь занял почетное место, три женщины расположились по обеим сторонам напротив. Разлили ароматное вино, расставили яства. Цзиньлянь села на синий фарфоровый табурет, а кресло отставила в сторону.
- Сестрица, иди садись в кресло, - позвала ее Юйлоу. - Смотри, не застудись на табуретке.
- Ничего, - отвечала Цзиньлянь. - Мне остерегаться нечего. И застужу утробу - не беда.
Вино трижды обошло пирующих. Симэнь попросил Чуньмэй передать Юйлоу арфу, а Цзиньлянь - лютню.
- Спойте «Огня Владыка во вселенной торжествует».
- Ну и умен же ты, сынок! - возразила Цзиньлянь. - Мы, выходит, пой, а вы вдвоем слух свой услаждать будете. Нет, я так не согласна. Пусть и сестрица Ли возьмет инструмент.
- Но она не играет, - возразил Симэнь.
- Ну, пусть берет кастаньеты и отбивает такт, - не унималась Цзиньлянь.
- Вот негодница! Все к чему-нибудь прицепится, - засмеялся Симэнь и велел Чуньмэй принести красные кастаньеты из слоновой кости.
Юйлоу и Цзиньлянь нежными пальцами слегка коснулись струн и запели на мотив «Гуси летят над песками». Сючунь стояла сбоку, помахивая опахалом. Когда спели «Огня Владыка», Симэнь поднес каждой по чарке вина и выпил вместе с ними. Цзиньлянь то и дело подходила к столу, жадно пила ледяную воду, ела охлажденные фрукты.
- Зачем ты столько холодного потребляешь, сестрица? - заметила Юйлоу.
- А что мне холодного бояться? - отвечала Цзиньлянь. - Мне за свою утробу беспокоиться нечего!
Пинъэр то краснела, то бледнела от смущения.
- Что ты болтаешь всякую чепуху? - бросив суровый взгляд в сторону Цзиньлянь, урезонил ее Симэнь.
- Это ты, братец, лишнее болтаешь, - не унималась Цзиньлянь. - А мы, старухи, и носом клюем, а все жуем. Жилу за жилой тянем. Что на нас глядеть?
Пока они пировали, юго-восток заволокла туча, северо-запад затмил туман. Вдали послышались раскаты грома, и пошел проливной дождь, оросивший распустившиеся перед верандой цветы и кусты.
Да,
В усыхающие реки и озера
снова шумные вливаются потоки.
И гранаты и бамбук нежно-зеленый
освежились и блестят на солнцепеке.
Дождь скоро перестал. На западе проглянуло солнце, и появилась радуга. В один миг алмазами загорелись капельки дождя, а на дворе повеял свежестью и прохладой вечерний ветерок.
Из дальних покоев появилась Сяоюй и позвала Юйлоу.
- Меня Старшая зовет, - сказала Юйлоу. - У нее еще цветы не готовы. Я пойду, а то она обидится.
- Пойдем вместе, - сказала Пинъэр. - Я тоже хочу поглядеть, какие у нее цветы.
- Погодите, я провожу вас, - сказал Симэнь и протянул Юйлоу арфу. Юйлоу заиграла, Симэнь хлопнул в ладоши, и они вдвоем запели на мотив вступления к «Островку прохлады»:
Дождь долгожданный под вечер
Промчался разливистым смехом.
Пруд лепестками расцвечен,
Грозы замирающей эхо…
Тучи рассеялись, стало светлей.
Месяц на вымытом своде
Блестит, молодой и беспечный.
Лилий ночных полноводье
Испить бы, гуляя неспешно,
И погрузиться в затон орхидей.
Хором подхватили:
Пой, золотая свирель,
Мани, сладкозвучная лютня!
Веселый, богатый, уютный
Пир…
За окошком метель.
Мир,
полный света и счастья,
В твоей я чарующей власти.
На тот же мотив:
В ивах стрекочет цикада,
Летит светлячок, ей навстречу.
Льется мелодия складно,
И сладко баюкает речку,
Смолкла богатых домов суета,
Шнур светоносный, хрустальный
Звездным пунктиром намечен.
В бликах любовных растают
Послушные девичьи плечи…
Нерасторжимы влюбленных уста!
Хором подхватили тот же припев:
Пой, золотая свирель,
Мани, сладкозвучная лютня!
Веселый, богатый, уютный
Пир…
За окошком метель.
Мир,
полный света и счастья,
В твоей я чарующей власти.
На мотив «Вздымается все выше»:
На пруду резвятся утки неразлучницы,
Млеют лотосы благоуханные.
У меня бессмертье не получится -
Я мгновения люблю бескрайные.
Отдыхать в беседке не наскучит мне!
Сад земной, что будит силы тайные,
Лучше, чем сады Пэнлая тучные…
Хором подхватили:
Ветер, ветер, в западных скитаньях
Не гони колеса осени печальной!
С песней незаметно подошли к садовой калитке. Юйлоу отдала лютню Чуньмэй и направилась вместе с Пинъэр в дальние покои.
- Сестрица Мэн! - крикнула Цзиньлянь. - И я с вами, обождите.
Она хотела было идти, но ее удержал Симэнь.
- Хочешь улизнуть, болтушка? - сказал он. - А я и не пущу.
И Симэнь так ее повернул, что она чуть не упала.
- Ишь ты, негодник! - крикнула Цзиньлянь. - До чего рукав вздернул - вся рука напоказ. Вдоволь насмотрелся, мальчик? Я с ними пойду, зачем держишь?
- Мы с тобой здесь у камня посидим. Метнем стрелы в вазу, выпьем чарку-другую.
- Вот чудак! Метать, так пойдем на террасу, - предложила Цзиньлянь. - А сюда и Чуньмэй вина не понесет.
Симэнь послал Чуньмэй. Служанка бросила лютню Цзиньлянь и, недовольная, вышла. Цзиньлянь стала перебирать струны.
- Я от сестрицы Мэн тоже кое-что научилась играть, - сказала она и, сломив ветку цветущего граната, пышно распустившегося после дождя, около самого камня, воткнула ее в волосы сбоку. - Прикрыть хоть себя цветами, а то три дня ношусь - круги под глазами.
Симэнь взял в руки ее лотосы-ножки.
- Жаль мне тебя, а то б я тебе показал, что такое буйство страсти! Замертво слегла бы.
- Ах ты, негодник!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
Симэнь отправил Лайсина к уездному правителю Ли, и тот отдал распоряжение конвойным доставить связанного Сун Жэня в управу.
Он был обвинен в нарушении порядка - использовании самоубийства дочери как предлога для вымогательства. Его привели в присутствие, зажали в тиски, дали двадцать ударов большими батогами, да так, что по ногам потекла кровь, и составили письменное показание. Сун Жэню впредь запрещалось беспокоить Симэнь Цина, а околоточному и сожигателям предписывалось под наблюдением слуг Симэня предать тело огню и доложить потом в управу.
Избитый Сун Жэнь еле добрел до дому, слег от истязаний в постель и вскоре, увы, испустил последний вздох.
Да,
Не узнавший рассвета
со Злым воеводой
на распутье столкнуться рискует.
Затерявшись во мраке,
где голод и холод,
встретят мертвые помощь Чжун Куя.
Тому свидетельством стихи:
Правитель - жалкий лихоимец,
Он сеет ложь за серебро.
Сун Жэнь безвинно свет покинет,
Но души не прощают зло.
Покончив с Сун Хуэйлянь, Симэнь отвесил триста лянов серебра и золота для выделки подарков ко дню рождения императорского наставника Цая и нанял ювелира Гу с артелью мастеров. Они расположились на открытой террасе и занялись изготовлением набора из четырех статуэток, высотой в один чи каждая. Это были изумительно тонкой работы серебряные фигурки, изображавшие подношение символов процветания и долгой жизни. Тут же сверкали два кувшина с отлитыми из золота знаками долголетия, стояло два набора нефритовых чарок, изваянных в форме персиковых цветков. Не прошло и полмесяца, как ювелирные работы были полностью завершены.
Симэнь Цин достал привезенный Лайваном раскрой ханчжоуской парчи, на ярко-красном поле которой красовались пестрые драконы и змеи. Для пошива халатов не хватало двух кусков особого черного холста и двух полотнищ легкого красного шелка. Симэнь посылал слуг купить, но те обошли все лавки и не нашли.
- У меня есть раскрой на халаты, - сказала, наконец, Пинъэр. - Я пойду посмотрю.
Симэнь Цин поднялся вместе с ней в терем. Пинъэр вынула раскрой - два полотнища легкого красного шелка и два куска черного холста, расшитые пестрыми драконами и змеями с золотой тесьмой по кайме. Их выделка и расцветка во много раз превосходили ханчжоуские изделия, что привело Симэнь Цина в неописуемый восторг.
Подарки упаковали, и Лайбао с приказчиком У двадцать восьмого числа в пятой луне снова отправились в Восточную столицу, но не о том пойдет речь.
Прошло двое суток и наступил первый день шестой луны, а с ним период летней жары.
Да,
К исходу лета - зной палящий,
К концу зимы - хлад леденящий.
Жара стояла такая, что к полудню солнце напоминало висящий в воздухе огромный зонт. В небе не было ни облачка. Вот когда, действительно, плавятся камни и металлы.
Вот строки, сложенные в народе о такой жаре:
Повелитель бьет горящего дракона,
Облака, как кровью налиты,
Колесница солнца в центре небосклона,
Воздух раскален до красноты.
Пять священных гор стоят в дыму и гари,
Волн владыка реки осушил.
Ах, когда осенний ветер нас одарит
Ласковым приливом свежих сил?!
В нашем мире, скажу я вам, три сословия людей жары боятся и три не боятся. Кто же боится жары?
Во-первых, крестьянин. Каждый день спешит он на свой клочок земли, в поле. То за плугом идет, то с лопатой трудится. Тут то летние, а то уже осенние налоги подоспели, а уж там, что осталось, в амбар засыпай. А настанет зной - горит поле без дождя, и сердце землепашца будто огнем палит.
Во-вторых, купец, гость торговый. Из года в год скитается по свету. Торгует яркими шелками и цветастыми холстами, воском и чаем. На плечах у него тяжелая ноша, руки стерты от перегруженной тележки. Мучит его голод и жажда, потом обливается - одежду хоть выжимай, но не уготовано ему ни вершка прохладной тени. Да, в самом деле, тяжко ему в пути!
В-третьих, воин пограничный. На голове у него тяжелый шлем, заковано тело в железные латы. Жажду утоляет кровью с меча, усталость отгоняет, прикорнув в седле. Годы проводит в сраженьях, вернуться не может домой. Весь в грязи и во вшах, язвы смердят, кровоточат раны. На теле живого места не найдешь.
Вот три сословия, которые жары боятся.
А вот другие три сословия, которые жары не страшатся.
Во-первых, придворные сановники. У них дворцы среди прудов, беседки на ветру. Вьются ручейки, стекая в водоем, журчит родник, наполняя озерко. Тут нефрит любых размеров, а рядом прозрачные носорожьи рога. У бирюзовых яшмовых перил плоды диковинные зреют и распускаются заморские цветы. В хрустальных чашах груды агатов и кораллов. А рядом флигель, где на столе хрустальном стоят слоновой кости кисти, тушечница - изделье Дуаньси, тушь Цанцзе, почтовая бумага Цай Янь. Тут же хрустальная подставка для кистей и гнет из белой яшмы бумагу держит. На досуге слагают оды и читают нараспев стихи, а захмелеют - лягут под ветерком освежиться.
Потом идут князья, аристократы, прославленные богачи. Они в жару дневную отсиживаются в гротах и прохладных беседках. Проводят время на террасах иль в павильонах над водой. Их защищают от жары шторы - переплетенье раковых усов и газовые пологи - творение подводных мастеров. По ним развешаны жасмина ароматного мешочки. На перламутровых кроватях с узором волн прохладные циновки, расшитые утками-неразлучницами одеяла и коралловые изголовья. Со всех сторон прохладой веет от ветряных колес. Сбоку в огромном чану охлаждаются погруженные в воду сливы и дыни, красные каштаны и корень белоснежного лотоса. Тут оливы и плоды земляничного дерева, и водные деликатесы. А рядом с опахалами стоят красавицы, цветов нежнее.
И, наконец, монахи даосские и буддийские. Обитают они в палатах выше облаков, взбираются на звонницы, которые простерлись до самых небес. От безделья идут в келью, читают буддийские сутры или даосские каноны. Приходит время - и спешат в райские сады вкусить персики бессмертья и редкие плоды. Им станет душно, зовут послушника под сень сосны, чтоб лютней усладить свой слух. А захмелеют - несут под иву шашки, в тени беседуют, смеются.
Вот это и есть три сословия, которые не боятся жары.
Тому подтверждением стихи:
Жарким пламенем объят небосклон,
У крестьянина в груди боль и стон…
Догорает хлеб в полях, хоть ты плачь!
Ждет от веера прохлады богач.
Из-за жары Симэнь Цину пришлось остаться дома. В халате нараспашку, с распущенными волосами он вышел на крытую террасу подышать прохладой, загляделся, как слуги поливали из леек сад, и велел Лайаню полить густо разросшийся куст сирени как раз напротив Зимородкового павильона. Между тем, взявшись за руки и громко смеясь, к Симэню выбежали Цзиньлянь и Пинъэр. Одеты они были по-домашнему: в белые кисейные кофты и расшитые фениксами средь цветов желтые шелковые юбки с золотой бахромой по подолу, бархатистая кайма обрамляла ярко-красную безрукавку Пинъэр и розовую - Цзиньлянь. Обе подвели брови, но Цзиньлянь вместо пучка надела ханчжоускую сетку, из-под которой виднелись локоны. Три цветка из перьев зимородка и сверкавшая на лбу золотая полоска оттеняли алые губы и белизну зубов.
- Вот ты где, оказывается! - воскликнули женщины. - Глядишь, как цветы поливают? И не причесался до сих пор.
- Пусть служанка воды принесет, - попросил Симэнь. - Тут причешусь.
Цзиньлянь окликнула Лайаня:
- Бросай лейку и ступай служанке скажи, чтобы быстрей батюшке воды принесла.
Лайань убежал, а Цзиньлянь хотела было сорвать веточку сирени и приколоть ее в прическу, но ее удержал Симэнь.
- Не рви цветы, болтушка! Я сам вам поднесу.
Симэнь заранее сорвал несколько едва распустившихся веточек и поставил их в голубой фарфоровый кувшин.
- А, сынок! - шутила Цзиньлянь. - Вон ты сколько цветов, оказывается нарвал. Почему же матушке дать не хочешь?
Она выдернула из кувшина ветку и воткнула в прическу. Симэнь протянул веточку Пинъэр. Чуньмэй принесла гребень и зеркало, а Цюцзюй - теплую воду. Симэнь дал Чуньмэй три ветки и попросил отнести Юэнян, Цзяоэр и Юйлоу.
- Пригласи госпожу Мэн и попроси ее захватить лунообразную лютню, - добавил он.
- Дай сюда ветку, - сказала Цзиньлянь. - Я сама сестрице Мэн дам, а ты отнеси Старшей и Второй. - Цзиньлянь обернулась к Симэню и продолжала: - Когда я приду, ты дашь мне еще ветку, а как спою для тебя, поднесешь еще.
- Ладно, ступай, - промолвил Симэнь.
- Кто ж это тебя так вразумил, сынок? - говорила, шутя, Цзиньлянь. - Какой ты стал у меня послушный! Только все обманываешь меня. Хочешь, чтоб тебе сестрицу Мэн позвала, а потом цветка не дашь. Нет, так не пойдет. Дай веточку, тогда позову.
- Вот ты какая назойливая! - смеялся Симэнь. - Все тебе первой подавай.
Он дал ей еще веточку. Цзиньлянь приколола ее сбоку и ушла.
В Зимородковом павильоне остались Пинъэр и Симэнь. Через ее кисейную юбку просвечивали ярко-красные кисейные штаны, на которые падали солнечные лучи, отчего они становились прозрачными, обнажая нежное, как белый нефрит, тело. У Симэня разгорелась страсть. Воспользовавшись тем, что рядом никого не было, он бросил гребень, перенес Пинъэр в прохладное кресло, отвернул бледно-желтую юбку, распустил красный пояс и, перевернувшись ниц, стал «добывать огонь за горными хребтами«. Он долго старался и все не выпускал семя.
Между тем Цзиньлянь за Юйлоу не пошла. Приблизившись к садовой калитке, она отдала цветы Чуньмэй и велела ей позвать Юйлоу, а сама хотела было вернуться, в нерешительности потопталась на месте, а потом пробралась потихоньку к веранде, притаилась и стала прислушиваться. Скоро она поняла, что там происходит.
- Родная моя! - заговорил, наконец, Симэнь. - Больше всего я обожаю твою нежно-белую попку… Позволь мне сегодня доставить тебе полное наслаждение.
- Мой милый! - через некоторое время зашептала Пинъэр. - Будь осторожен, потише. А то мне плохо делается. С прошлого раза живот заболел. Всего дня два, как полегчало.
- А что с тобой?
- Не буду таить. Я на последнем месяце беременности. Так что не очень старайся.
Симэнь пришел в восторг.
- Родная моя! - воскликнул он. - Что ж ты до сих пор молчала?! А я-то как ни в чем не бывало самовольничаю.
Счастливый Симэнь был на вершине блаженства. Обеими руками обхватив ее бедра, он излил поток, а Пинъэр внизу с изогнутыми бедрами приняла в себя семя. Долгое время слышалось лишь учащенное дыхание Симэня. Как иволга, щебетала Пинъэр.
Только Цзиньлянь выслушала весь их разговор, как перед ней неожиданно предстала Юйлоу.
- Что ты тут делаешь? - спросила она.
Цзиньлянь знаком заставила ее умолкнуть, и они вместе поднялись на веранду. Симэнь всполошился.
- А ты все не умылся? - удивилась Цзиньлянь. - Что же ты делал?
- Да вот служанку жду, - бормотал Симэнь. - Пошла за жасминным мылом для лица.
- Ишь ты! Ему особенное подавай! - заворчала Цзиньлянь. - То-то гляжу, у тебя лицо белее, чем у других задница.
Симэнь, не обратив внимания на ее колкости, стал умываться, а потом подсел к Юйлоу.
- Чем ты у себя занималась? - спросил он. - А лютню принесла?
- Старшей жемчужные цветы готовила, - отвечала Юйлоу. - Она завтра идет к Чжэн Третьей, жене У Шуньчэня. Лютню Чуньмэй сейчас принесет.
Вскоре появилась с лунообразной лютней Чуньмэй.
- Цветы передала матушке Старшей и матушке Второй, - доложила она.
Симэнь велел ей накрыть на стол. Вскоре в прохладной беседке появились извлеченные из ледяной воды сливы и дыни. Вокруг Симэня суетились ярко разодетые, похожие на цветы, жены.
- Надо бы послать Чуньмэй за старшей сестрицей, - предложила Юйлоу.
- Не надо, она ж не пьет, - заметил Симэнь.
Симэнь занял почетное место, три женщины расположились по обеим сторонам напротив. Разлили ароматное вино, расставили яства. Цзиньлянь села на синий фарфоровый табурет, а кресло отставила в сторону.
- Сестрица, иди садись в кресло, - позвала ее Юйлоу. - Смотри, не застудись на табуретке.
- Ничего, - отвечала Цзиньлянь. - Мне остерегаться нечего. И застужу утробу - не беда.
Вино трижды обошло пирующих. Симэнь попросил Чуньмэй передать Юйлоу арфу, а Цзиньлянь - лютню.
- Спойте «Огня Владыка во вселенной торжествует».
- Ну и умен же ты, сынок! - возразила Цзиньлянь. - Мы, выходит, пой, а вы вдвоем слух свой услаждать будете. Нет, я так не согласна. Пусть и сестрица Ли возьмет инструмент.
- Но она не играет, - возразил Симэнь.
- Ну, пусть берет кастаньеты и отбивает такт, - не унималась Цзиньлянь.
- Вот негодница! Все к чему-нибудь прицепится, - засмеялся Симэнь и велел Чуньмэй принести красные кастаньеты из слоновой кости.
Юйлоу и Цзиньлянь нежными пальцами слегка коснулись струн и запели на мотив «Гуси летят над песками». Сючунь стояла сбоку, помахивая опахалом. Когда спели «Огня Владыка», Симэнь поднес каждой по чарке вина и выпил вместе с ними. Цзиньлянь то и дело подходила к столу, жадно пила ледяную воду, ела охлажденные фрукты.
- Зачем ты столько холодного потребляешь, сестрица? - заметила Юйлоу.
- А что мне холодного бояться? - отвечала Цзиньлянь. - Мне за свою утробу беспокоиться нечего!
Пинъэр то краснела, то бледнела от смущения.
- Что ты болтаешь всякую чепуху? - бросив суровый взгляд в сторону Цзиньлянь, урезонил ее Симэнь.
- Это ты, братец, лишнее болтаешь, - не унималась Цзиньлянь. - А мы, старухи, и носом клюем, а все жуем. Жилу за жилой тянем. Что на нас глядеть?
Пока они пировали, юго-восток заволокла туча, северо-запад затмил туман. Вдали послышались раскаты грома, и пошел проливной дождь, оросивший распустившиеся перед верандой цветы и кусты.
Да,
В усыхающие реки и озера
снова шумные вливаются потоки.
И гранаты и бамбук нежно-зеленый
освежились и блестят на солнцепеке.
Дождь скоро перестал. На западе проглянуло солнце, и появилась радуга. В один миг алмазами загорелись капельки дождя, а на дворе повеял свежестью и прохладой вечерний ветерок.
Из дальних покоев появилась Сяоюй и позвала Юйлоу.
- Меня Старшая зовет, - сказала Юйлоу. - У нее еще цветы не готовы. Я пойду, а то она обидится.
- Пойдем вместе, - сказала Пинъэр. - Я тоже хочу поглядеть, какие у нее цветы.
- Погодите, я провожу вас, - сказал Симэнь и протянул Юйлоу арфу. Юйлоу заиграла, Симэнь хлопнул в ладоши, и они вдвоем запели на мотив вступления к «Островку прохлады»:
Дождь долгожданный под вечер
Промчался разливистым смехом.
Пруд лепестками расцвечен,
Грозы замирающей эхо…
Тучи рассеялись, стало светлей.
Месяц на вымытом своде
Блестит, молодой и беспечный.
Лилий ночных полноводье
Испить бы, гуляя неспешно,
И погрузиться в затон орхидей.
Хором подхватили:
Пой, золотая свирель,
Мани, сладкозвучная лютня!
Веселый, богатый, уютный
Пир…
За окошком метель.
Мир,
полный света и счастья,
В твоей я чарующей власти.
На тот же мотив:
В ивах стрекочет цикада,
Летит светлячок, ей навстречу.
Льется мелодия складно,
И сладко баюкает речку,
Смолкла богатых домов суета,
Шнур светоносный, хрустальный
Звездным пунктиром намечен.
В бликах любовных растают
Послушные девичьи плечи…
Нерасторжимы влюбленных уста!
Хором подхватили тот же припев:
Пой, золотая свирель,
Мани, сладкозвучная лютня!
Веселый, богатый, уютный
Пир…
За окошком метель.
Мир,
полный света и счастья,
В твоей я чарующей власти.
На мотив «Вздымается все выше»:
На пруду резвятся утки неразлучницы,
Млеют лотосы благоуханные.
У меня бессмертье не получится -
Я мгновения люблю бескрайные.
Отдыхать в беседке не наскучит мне!
Сад земной, что будит силы тайные,
Лучше, чем сады Пэнлая тучные…
Хором подхватили:
Ветер, ветер, в западных скитаньях
Не гони колеса осени печальной!
С песней незаметно подошли к садовой калитке. Юйлоу отдала лютню Чуньмэй и направилась вместе с Пинъэр в дальние покои.
- Сестрица Мэн! - крикнула Цзиньлянь. - И я с вами, обождите.
Она хотела было идти, но ее удержал Симэнь.
- Хочешь улизнуть, болтушка? - сказал он. - А я и не пущу.
И Симэнь так ее повернул, что она чуть не упала.
- Ишь ты, негодник! - крикнула Цзиньлянь. - До чего рукав вздернул - вся рука напоказ. Вдоволь насмотрелся, мальчик? Я с ними пойду, зачем держишь?
- Мы с тобой здесь у камня посидим. Метнем стрелы в вазу, выпьем чарку-другую.
- Вот чудак! Метать, так пойдем на террасу, - предложила Цзиньлянь. - А сюда и Чуньмэй вина не понесет.
Симэнь послал Чуньмэй. Служанка бросила лютню Цзиньлянь и, недовольная, вышла. Цзиньлянь стала перебирать струны.
- Я от сестрицы Мэн тоже кое-что научилась играть, - сказала она и, сломив ветку цветущего граната, пышно распустившегося после дождя, около самого камня, воткнула ее в волосы сбоку. - Прикрыть хоть себя цветами, а то три дня ношусь - круги под глазами.
Симэнь взял в руки ее лотосы-ножки.
- Жаль мне тебя, а то б я тебе показал, что такое буйство страсти! Замертво слегла бы.
- Ах ты, негодник!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210