Заря светить уже готова,
И на лазурном небосводе
Светило показалось снова,
Все ясным делая в природе.
На мотив «Усмирили Южноречье»:
Эх!
Скрипят ворота в дымке предрассветной,
Закаркал ворон на ветвях платана.
Делила ты с любимым ложе тайно,
Но гость непрошеный спугнул нечайно,
И упорхнула птичкой незаметной.
Когда подали четвертую перемену кушаний, а певцы спели два цикла романсов, внесли свечи. Симэнь сходил по нужде и стал откланиваться, но его удержал Ван Третий. Он пригласил гостя к себе в кабинет. Это было совершенно отдельное помещение, размером в три комнаты с небольшой верандой. Кругом пестрели цветы и красовались декоративные деревца. Сверкали начищенные до блеска принадлежности ученого. На крапленой золотом белой бумаге было выведено: «Поэтическая ладья Саньцюаня». На стенах висели древние живописные свитки «Сюаньюань вопрошает о дао-пути всего сущего», «Фу Шэн хоронит канон», «Бин Цзи расспрашивает вола», и «Сун Цзин обозревает историю».
- Кто такой Саньцюань? - спросил Симэнь.
- Так прозывается ваш сын, - после долгой заминки, наконец, проговорил Ван Третий.
Симэнь не проронил ни слова.
Принесли высокий кувшин вина. Они продолжали пировать и метать стрелы в вазу. Их услаждали певцы. Госпожа Линь с горничной и мамкой следила за переменой кушаний. Пир продолжался до второй ночной стражи. Захмелевший Симэнь, наградив тремя цянями певцов, стал откланиваться. Ван проводил гостя за ворота. где тот, в шапке с наушниками и собольей шубе, сел в паланкин и, сопровождаемый воинами, двое из которых несли фонари, отбыл восвояси.
Прибыв домой, Симэнь вспомнил дневной разговор с Цзиньлянь и направился прямо к ней в спальню.
Цзиньлянь еще не спала. С распущенными волосами-тучей, без головных украшений, полуодетая, но тщательно напудренная и нарумяненная, она сидела за туалетным столиком, согревая ноги у стоявшей рядом жаровни, и грызла семечки. На угольях кипел с лепестками страстоцвета чай. Из золотой курильницы-льва струился аромат благовоний.
При виде Симэня Цзиньлянь, подобрав подол пестрой юбки, торопливо засеменила лотосами-ножами ему навстречу и помогла раздеться.
Симэнь сел на кровать, и Чуньмэй внесла сверкающие чашки. Цзиньлянь взяла одну из них, вытерла своими тонкими нежными пальчиками следы чая на краях чашки и протянула Симэню. Он отпил глоток дивного, необычайно ароматного напитка. Это был люаньский чай из молодых лепестков, нежных, как воробьиные язычки, заваренный с сезамом, подсоленными ростками бамбука, каштанами, тыквенными семечками и грецкими орехами, с добавлением туда же салатной горчицы и маслин, а также семян гинкго, коры душистой оливы и лепестков розы. Довольный Симэнь велел Чуньмэй помочь ему раздеться и лег. Освещаемая лампою Цзиньлянь сняла головные украшения и, надев на ноги туфельки, тоже легла, сплетясь с Симэнем. Пестрая пара неразлучных уток заколыхалась на красной волне расшитого одеяла. Чуньмэй поставила на столик серебряную лампу с похожим на бутон лотоса абажуром, раздвинула двустворчатую украшенную фениксами ширму и вышла из спальни.
Симэнь положил руку под голову Цзиньлянь и заключил ее, обнаженную, нежную, как яшма, благоухающую и теплую, в свои объятия. Они крепко прижались друг к дружке. Их тела сплелись, уста сомкнулись в страстном поцелуе. Цзиньлянь старательно разжевывала тыквенные семечки, которые брала со стоящего у ее изголовья блюда, и из собственных уст угощала ими Симэня. Не прекращала она и игру. Немного погодя, нектар ее уст разлился по сердцу Симэня, и весеннее желанье ими овладело до самых глубин.
- Дитя мое! - говорил Симэнь, доставая серебряную подпругу из узелка, где хранились снасти для утех. - Вспоминала ли ты обо мне, пока я был в отъезде, а?
- Целых полмесяца ни на минуту не утихало во мне волненье, - отвечала Цзиньлянь. - Вечер-то тянется-тянется, а ночью одной и вовсе не спится. И постель нагреешь, а, поди ты, холод до того пробирает, что ноги не вытянешь. Съежишься да так и лежишь, пока все ноги не сведет. Все молила, чтоб ты поскорее воротился. Знал бы, сколько я слез пролила на это изголовье! Спасибо, молодец Чуньмэй! Видит она бывало, как я тяжело вздыхаю, придет вечером и садимся в шашки играть до самой первой ночной стражи, а потом вместе на кане и спать ложимся. Вот как я переживала, не знаю, как ты.
- Какая речистая! - заметил Симэнь. - Ты не знаешь, хоть и много вас, а тебя я больше всех люблю.
- Перестань! - оборвала она. - Обманываешь ты меня. Из чашки ешь, а сам в котел глазами стреляешь. Думаешь, я не знаю? Вспомни, как с Лайвановой женой путался. Так и прилепился! Меня тогда замечать не хотел. Потом Ли Пинъэр сына родила - как злой петух налетал. Где они теперь? Нет их. Только я, верная раба твоя, осталась. А тебя все носит, все крутит. Не хватало только с проклятой уродиной Жуи связаться. Что ни говори, а она всего-навсего кормилица. Да к тому же баба замужняя. Попробуй только с ней свяжись, она, чего доброго, мужика своего приведет. Будет около тебя стадо свое пасти. Как хорошо! А слухи пойдут, приятно тебе будет? Ты ж службу отправляешь, чиновное звание носишь. Посмотри, как ты проклятую шлюху распустил! Она вот тут из-за несчастного валька такой скандал подняла, на Чуньмэй набросилась. Мне слова не дала выговорить.
- Будет тебе! - перебил ее Симэнь. - Что ни говори, дитя мое, но она всего лишь прислуга. Неужели у не хватит смелости тебе перечить?! Может, если станешь потакать, у нее бойкости и прибавиться, но только приструни, и она рта не откроет.
- Того и гляди! - протянула Цзиньлянь, - какое там потакать?! Как не стало Ли Пинъэр, она сразу ее гнездо заняла. Представляю себе, как ты ей, небось, говоришь: «Будешь мне усердно служить, все, что после твоей покойной матушки осталось, тебе отдам». Скажешь, не говорил?
- Что за несуразные подозрения! - воскликнул Симэнь. Ничего я не говорил. А ты ее прости. Я велю ей завтра же поклониться тебе в ноги да повиниться во всем. Ладно?
- Я ее извинения выслушивать не намерена и тебя туда больше не пущу.
- А почему я, думаешь, там ночевал? Да только потому, что сестрицу Ли никак забыть не могу. Да и ночевал-то всего ночь или две. Она же в ночном бдении от дщицы не отходит. Как я могу с ней что-нибудь себе позволить!?
- Какие там еще бдения, когда сто дней вышло?! - не унималась Цзиньлянь. - Не ври, все равно не поверю. Дщица тут не при чем. Тебя к ней, как мышь на крупу, тянет. А мне прикажешь уподобиться горничной, да? До полуночи прислушиваться к перезвону колокольцев, а потом - к шепоту и шелесту ив?
Симэнь не выдержал.
- Ах ты, болтушка! - воскликнул он и, обняв Цзиньлянь за шею, поцеловал в губы. - Ишь кого из себя строишь!
И он велел ей повернуться спиной, желая «добывать огонь за горными хребтами», а сам проник в нее сзади. Он обхватил под одеялом ее ноги и с шумом раскачивал их.
Цзиньлянь закричала.
- Что, испугалась? - спросил Симэнь. - Говори, будешь еще за мной следить?
- Только дай тебе волю, ты, пожалуй, в небо воспаришь. Шлюху, знаю, ты не бросишь, но отныне будешь ходить к ней только с моего разрешения. Станет наряды выпрашивать, тоже мне скажешь. И не вздумай у меня украдкой одаривать. Не послушаешься - такой скандал устрою, какого не видывал. Я с этой шлюхой покончу. За мной дело не станет. Вспомни Ли Пинъэр. Как она тебе голову тоже вскружила! Меня, не знаю какими судьбами, с рук не сбыл. Персик гнилой! Размяк - без поддержки повалишься, как горох неподвязанный. Вот мне, матери, и приходится сына своего непутевого вразумлять.
- Но ты ж у нас первая блюстительница порядка! - засмеялся Симэнь.
Они предавались любовным утехам вплоть до третьей ночной стражи, когда, совсем изнуренные, наконец заснули.
Да,
Зимою пташка красовалась в клетке.
Пришла весна - она уже на ветке.
Тому свидетельствовали стихи:
Когда дымка висит пеленою,
Не дождаться исхода дождей.
Могут девы под дивной луною
Услаждать до скончания дней.
Тесно прижавшись друг к дружке, они проспали до рассвета. Все еще томимая ненасытным желанием, Цзиньлянь продолжала играть с Симэнем, пока не пробудила и в нем страсть и его веник не встал дыбом.
- Мой милый! - шептала она. - Хочу на тебя возлечь.
Цзиньлянь так и сделала, желая «оплывом потушить свечу». Обняв Симэня за шею, она принялась ласкаться. Он же, уступив ей, будто почил и только крепко держал ее стан, а Цзиньлянь сама садилась и вставала, вставляла и вынимала, пока тот самый не погрузился полностью, лишь часть, охваченная подпругой, не могла войти.
- Милый! - продолжала она. - Я тебе сошью белую шелковую подвязку, а ты положишь в нее монашьего снадобья. Еще я приторочу к подвязке длинные ленты. Когда будем ложиться, ты затянешь свой корень подвязкой и сзади на поясе завяжешь ленты, тогда и предмет твой будет разгорячен, и запускать его можно будет внутрь целиком. Это куда лучше подпруги. Нет от нее полного удовольствия - только топорщится и боль причиняет.
- Сшей, дитя мое! - подхватил Симэнь. - А снадобье сама положи. Оно на столе в фарфоровой коробке.
- Только ты вечером приходи, хорошо? Испробуем.
Они поиграли еще немного, и тут появился Дайань с визитной карточкой в руке.
- Батюшка почивают? - спросил он Чуньмэй. - Его сиятельство Ань серебро прислали, два жбана цзиньхуаского вина и четыре горшка цветов.
- Батюшка не встали еще, - отвечала горничная. - А посыльный, небось, и обождет.
- Он вон какой путь прошел! - возражал Дайань. - А ему еще на пристань в Синьхэкоу поспеть надо.
Разговор услыхал Симэнь и в окно подозвал слугу. Дайань вручил визитную карточку. Симэнь развернул и стал читать:
«Имею честь послать Вам четыре пакета, в коих содержатся восемь лянов серебра. Особого угощения будет удостоен только Шаотан, остальные же удовольствуются обыкновенным столом. Позвольте надеяться, что лакеи и прислуга выкажут надлежащее радение.
Примите заверения в моем самом искреннем расположении.
В дополнение к сему посылаю четыре горшка цветов к нынешнему сезону в надежде, что они доставят вам удовольствие, и два жбана южного вина, которое, быть может, пригодится на пиру. Буду счастлив, ежели Вы соизволите принять скромные подношения».
Симэнь прочитал послание и встал, Не причесываясь, он надел войлочную шапку, парадный бархатный халат и вышел в залу.
- Проси посыльного его сиятельства Аня! - велел он Дайаню.
Симэню вручили серебро. Он оглядел цветы - алую и белую зимнюю сливу, жасмин и магнолию, бросил взгляд на жбаны южного вина и, обрадованный, велел убрать подарки.
Посыльный вместе с ответной карточкой получил пять цяней наградных.
- Когда намерены прибыть почтенные господа? - спросил Симэнь. - Звать актеров?
- Намерены пораньше прибыть, - отвечал посыльный. - Просили позвать хайяньскую труппу. Только не здешних.
Симэнь отпустил посыльного и распорядился расставить цветы у себя в кабинете в гроте Весны. Тут же позвали печника. Его заставили «принести огонь через горы» - сложить два зимних кана. А чтобы они, паче чаяния, не задымили и не испортили воскуряемых ароматов, Чуньхуну с Лайанем было поручено облить каны чаем. Дайань отправился за хайяньской труппой актеров, а Лайань получил деньги на закупку съестного. В тот же день вечером справляли рождение Мэн Юйлоу. Пели здешние певцы, но не о том пойдет рассказ.
Расскажем теперь про Ин Боцзюэ. Двадцать восьмого исполнялся месяц его сыну. Ин Боцзюэ наказал Ин Бао раздобыть коробку, припас пять листков бумаги и, положив их в коробку, направился прямо к жившему напротив Симэня сюцаю Вэню, чтобы тот написал приглашения женам Симэня.
- Дядя Ин! Вас можно на минутку? - кто-то громко окликнул Боцзюэ, как только он успел выйти за ворота.
Боцзюэ обернулся. Перед ним стоял певец Ли Мин.
- Далеко ли путь держите, дядя Ин? - спросил певец, подойдя вплотную.
- К учителю Вэню, - отвечал Боцзюэ. - Дело есть.
- Не пройдете ли в дом? - попросил Ли Мин. - Мне вам нужно кое-что сказать.
Боцзюэ заметил за спиной певца носильщика с коробом и повернул к себе. В зале Ли Мин поспешно опустился перед хозяином на колени и, отвесив земной поклон, поставил перед ним короб. В нем оказались две жаренные утки и два кувшина выдержанного вина.
- Ваш покорный слуга не располагает ничем другим, - говорил певец. - Может, это скромное подношение сгодится вам, дядя Ин, для угощения слуг. Я хотел бы об одном вас попросить, дядя.
Певец снова опустился на колени.
- Глупый ты малый! - обратился к нему Боцзюэ и сделал знак рукой, чтобы тот поднялся. - Ну, что там у тебя, говори же! А на подарки ты напрасно тратился.
- Меня с малых лет звали к батюшке, - начал Ли Мин. - Теперь я стал не нужен, батюшка других зовет. А что с Гуйцзе случилось, так мы в разных домах живем, я и понятия не имел. Батюшка из-за Гуйцзе меня обвинил, в безвыходное положение поставил. Я ни за что страдаю и пожаловаться некому. Вот и решил вас попросить. Может вы, дядя Ин, как будете у батюшки, замолвите обо мне доброе словцо. Объясните батюшке, что к случаю с Гуйцзе он, мол, не имеет никакого отношения. Если бы только батюшкин гнев, я б еще как-нибудь стерпел. На меня товарищи стали косо смотреть - вышучивают.
- Значит, ты за это время так у батюшки и не был? - спросил Боцзюэ.
- Нет, не был, - подтвердил певец.
- Батюшка, как из столицы воротился, прием по случаю приезда господина Хэ устраивал, - начал Боцзюэ. - Меня приглашал, шурина У Старшего и учителя Вэня. Из певцов звал У Хуэя, Чжэн Чуня, Шао Фэна и Цзо Шуня. Я тогда и спрашиваю батюшку, а почему, говорю, Ли Мина нет. А он мне отвечает: он, мол, сам не идет, а я ему приглашения посылать не собираюсь. Да соображаешь ли ты, дурачок, с кем препираешься?! Возьми-ка себя в руки да ступай сам поклонись. Так-то лучше будет.
- Как же я пойду, если батюшка меня не зовет? - недоумевал певец. - В прошлый раз их четверых звали, нынче на день рождения матушки Третьей Лайань утром двоих позвал. На готовящийся пир опять четверых, а меня - нет. Как же мне не переживать? Прошу вас, дядя, поговорите с батюшкой. Я вам, дядя, в ноги поклонюсь.
- Как не поговорить? Обязательно поговорю! - заверил его Боцзюэ. - Кому я только на своем веку не помогал! Скольких выручал! Раз просишь, поговорю, обязательно поговорю! На меня положись. А подарки эти забери. Они мне не нужны. Я ведь знаю, как тебе деньги достаются. Ну, а теперь пойдем со мной вместе к батюшке. Попробую исподволь его уговорить.
- Если вы, дядя Ин, откажетесь от подарков, я пойти не посмею, - настаивал Ли Мин. - Вам, конечно, эти подношения не в диковинку, а я от всей души старался…
Певец принялся на все лады благодарить и упрашивать Боцзюэ до тех пор, пока тот не согласился принять поднесенное. Боцзюэ наградил носильщика тридцатью медяками и отпустил.
- Короб оставь пока у дяди Ина, - сказал ему Ли Мин. - Буду возвращаться домой, сам захвачу.
Они вышли вместе, повернули за угол и направились в кабинет напротив дома Симэня.
- Господин Куйсюань дома? - спросил Боцзюэ, ударив дверным кольцом.
Сюцай Вэнь тем временем сидел у окна и писал приглашения.
- Прошу вас, проходите! - тотчас же откликнулся он.
Хуатун открыл дверь. Боцзюэ вошел в гостиную и сел. Посредине стояли четыре глубоких кресла. Висел свиток «Чжуан-цзы дорожит мгновеньем». По обеим сторонам были расклеены надписи тушью и эстампы. Слева и справа выделялись параллельные надписи «Благоухают в вазе сливы и в тушечнице кисть» и «Снег опустился за окном - озябли лютня и книги». Дверь в кабинет закрывал холщевый занавес.
Тут же появился сюцай Вэнь и, обменявшись с гостем приветствиями, предложил ему сесть.
- Так рано, сударь, а вы уже бодрствуете, - заметил сюцай. - Далеко ли путь держите?
- Смею я побеспокоить великого мастера кисти? - спросил Ин Боцзюэ. - Не могли бы написать несколько приглашений? Дело, видите ли, в том, что двадцать восьмого исполняется месяц моему сыну, и я хотел бы по такому случаю пригласить сударынь.
- Хорошо, напишу, - согласился сюцай Вэнь. - Позвольте ваши визитные карточки.
Боцзюэ велел Ин Бао достать из коробки карточки и протянул их сюцаю. Тот взял их и пошел в кабинет растирать тушь.
Только он написал второе приглашение, как в кабинет поспешно вошел запыхавшийся Цитун.
- Учитель! - обратился он к сюцаю. - Напишите еще два приглашения от имени матушки Старшей. Одно - для супруги свата Цяо. другое - для супруги шурина У Старшего. А приглашения свояченице госпоже Хань и невестке госпоже Мэн Второй вы Циньтуну передали?
- Да, при зятюшке передал, - отвечал сюцай.
- Учитель! - через некоторое время снова начал Цитун. - Как составите эти приглашения, напишите вот еще четыре - сударыне Хуан Четвертой, тетушке Фу, сударыне Хань и жене приказчика Ганя. Я за ними Лайаня пришлю.
Не успел он уйти, как явился Лайань.
- Батюшка дома или в управу отбыл? - спросил его Боцзюэ.
- Нынче дома пребывают, - отвечал Лайань. - Подарки в зале принимают. Сватушка Цяо прислали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210