Не успел Шутун допеть, как Хань Даого одним залпом осушил чарку.
В разгар пира появился Дайань.
- Дядя Бэнь прибыл, - объявил он. - Просит батюшку.
- Зови его сюда, - сказал Симэнь. - Пусть здесь скажет.
Вошел Бэнь Дичуань. Одет он был в темную шелковую куртку, отделанную бахромой, и черные на белой подошве сапоги. Бэнь Дичуань отвесил поклон и встал в сторонку рядом с хозяином. Дайань поспешно подал чарку и палочки. Симэнь велел ему принести закусок.
- Как дела в поместье? - спросил он Бэня.
- Передние постройки черепицей покрыли, - отвечал Бэнь Дичуань, - а дальние только начаты. Вчера фундамент закладывали. Но у нас пока нет материала на флигели и дальние жилые покои. Полы в гостиной и крытой галерее выкладываем квадратными плитками размером чи и два цуня. Их еще штук пятьсот потребуется, потому что старые не годятся. И крепостную стену пока не из чего возводить. Сотни повозок песку хватит и на фундаменты зданий, и на сооружение искусственной горы, а вот извести лянов на двадцать завезти необходимо…
- Об извести не беспокойся, - перебил его Симэнь. - Завтра же в управе я велю мастеровым-известникам подвезти сколько потребуется. Его сиятельство смотритель гончарен господин Лю вчера пообещал плиты прислать. Твое дело - сказать, сколько нужно, и вручить немного серебра. Ведь он мне по-приятельски устраивает. А вот бревна придется закупить.
- Вы просили меня, батюшка, посмотреть еще одно загородное поместье, - продолжал Бэнь Дичуань. - Мы с Чжан Анем ездили туда сегодня с утра. Оно принадлежало, оказывается, императорскому родственнику Сяну, а теперь, с его смертью, перешло Сяну Пятому. Ему хотелось бы продать Залу Души августейшего предка, но нам она совсем не нужна. Мы вели с ним разговор о группе передних построек, большой зале и флигелях. Нам, говорим, и этого достаточно. Хозяин запросил пятьсот лянов. Следовало бы, если вы заинтересованы в приобретении, прихватить с собой некоторую толику серебра и еще раз пойти поторговаться. За три с половиной сотни лянов, думаю, он уступит. Помимо того, бревна, плиты и черепица обойдутся в сотню-другую лянов.
- О каком, думаю, они поместье толкуют? - подхватил Ин Боцзюэ. - О том самом, оказывается. Да Сян Пятый из-за земли весь просудился. Дело ведь в военном поселении разбирали. Денег ухнул!.. А тут еще певичку Ло Цуньэр откупил и вовсе с голыми руками остался. Да он и за три сотни отдаст. Ему не до жиру. Нищий и пампушке рад. И так Будде молебен побежит служить на радостях!
- Тогда завтра же забирайте два больших слитка и ступайте с Чжан Анем, - распорядился Симэнь. - Отдаст за триста лянов - куплю.
- Понимаю, - ответил Бэнь Дичуань.
Подали суп и блюдо паровых пирожков.
Бэнь Дичуань сел за стол и выпил за компанию с остальными. Шутун спел еще один романс и удалился.
- Какой интерес так пить?! - воскликнул Ин Боцзюэ. - Хоть кости подайте. На штрафную сыграем.
Симэнь велел Дайаню сходить к Пинъэр за костями. Дайань положил кости перед Ин Боцзюэ, а сам подошел к Симэню.
- Гуаньгэ расплакался, - сказал он на ухо хозяину. - Инчунь просит вас послать кого-нибудь за матушкой Шестой.
- Поставь кувшин и живо ступай, позови слуг, - распорядился Симэнь. - Пусть возьмут фонари и не мешкают. А где же слуги?
- Циньтун с Цитуном пошли матушек встречать, - отвечал Дайань.
Ин Боцзюэ насчитал в коробке шесть фишек, взял одну и объявил:
- Я бросаю кость, и каждый должен назвать ее стихотворной строкой. У кого сойдется, кто не придумает строку, пьет штрафной кубок. Следующий за ним обязан спеть или рассказать анекдот. Кто ни того, ни другого не может, тоже пьет.
- Ах ты, сукин сын! - заругался Симэнь. - Больно ловок будешь!
- Главнокомандующий чихнет, а подчиненные уж в струнку вытягиваются! - заявил Ин Боцзюэ. - Какое ты имеешь право мне перечить?! Лайань! Налей кубок! Штрафую твоего батюшку. Пусть язык прикусит.
Симэнь засмеялся и осушил кубок.
- Внимание, господа! - крикнул Ин Боцзюэ. - Начинаем! Если ошибусь, тоже пить буду. «Студент Чжан, захмелев, в западном флигеле слег. Сколько ж выпил? Один большой кувшин иль пару малых?». Глядите, в самом деле единица.
Симэнь распорядился, чтобы Шутун наполнил Ину кубок, а Се Сида спел. Сида хлопнул в ладоши.
- Я спою на мотив «Срываю ветку корицы». Слушайте!
Он запел:
Как разумна и красива,
Как щедра и терпелива,
Как кокетлива, игрива
Ненаглядная моя!
Брови - гор весенних своды,
Очи - в осень стихли воды,
Ворона крыла разводы
Этих локонов струя.
Как терзаюсь я жестоко,
Отойдешь - мне одиноко -
Путь на запад от востока
Океаном мировым!
Кто поймет мои печали,
Ритуалом обручальным
Склеит нас - того венчаю
Бодхисаттвою живым!
Ин Боцзюэ выпил кубок и передал кости Се Сида. Тот должен был бросить кость, а Симэнь - петь.
- «Спасибо, Хуннян помогла мне дойти до кровати. Который теперь час? - Уж третью ночную стражу пробили, четвертая стража пошла», - продекламировал Се Сида, бросая кость.
Как ни странно, легла четверка.
- Тебе, брат, четыре кубка пить полагается, - сказал ему Ин Боцзюэ.
- Мне столько не выпить, - отозвался Се Сида. - Двух хватит.
Шутун наполнил два кубка. Се Сида осушил один, решив выпить другой после того, как споет Симэнь, а между тем они с Ин Боцзюэ умяли целое блюдо каштанов.
- Я не пою, - сказал Симэнь. - Лучше расскажу анекдот. Входит один во фруктовую лавку и спрашивает: «Оливы есть?» «К вашим услугам», - отвечает лавочник и достает оливы. Вошедший так на них и набросился - одну за другой, знай, в рот кладет. «Что ж это ты - покупать не покупаешь, а ешь?»- спрашивает лавочник. «Да уж больно они грудь очищают», - отвечает. «Тебе, может, и грудь очищают, а вот мне сердце надрывают».
Все рассмеялись.
- Если тебе сердце надрывают, распорядись, чтоб нам еще блюдо подали, - заметил Ин Боцзюэ. - Сколько навозу подберешь, на столько и удобришь.
Се Сида выпил второй кубок и передал кости Симэню.
- «На память сохранил я шпильку золотую, - продекламировал тот, бросая кость. - Сколько потянет она? Цяней пять-шесть, а может, и семь».
На столе лежала пятерка. Шутун наполнил до половины две чарки.
- Ты, брат, пить мастер, а тебе только две чарки налили, - говорил Се Сида. - Куда это годится? Пей четыре. Я сам тебе поднесу в знак почтения.
Дошла очередь петь Хань Даого.
- Ты, брат Бэнь, постарше меня, - уступил он Бэнь Дичуаню.
- Я петь не умею, - заявил тот. - Расскажу лучше анекдот.
Симэнь Цин осушил оба кубка, и Бэнь Дичуань начал:
- Разбирал как-то судья одно дело, связанное с прелюбодеянием, и спрашивает: «Так как же ты овладел ею?». «А я обратился лицом к востоку и ноги к востоку вытянул», - ответил обвиняемый. «Не городи чепухи! - осадил его судья. - Какое же тогда могло быть соитие? Хотел бы я сыскать такого любодея!». Подбегает тут к судье стоявший в стороне человек, падает на колени и выпаливает: «Если вы ищите лицедея, сударь, я готов хоть сейчас вступить в должность».
- Знаю, дружище Бэнь, человек ты хоть и небескорыстный, а на хозяйское не польстишься, - заметил Ин Боцзюэ. - Но ведь хозяин у тебя тоже не старик. Я об этом самом соитии говорю. Что, может, ему на подмогу не прочь, а?
Бэнь Дичуань с испугу густо покраснел.
- Вы о чем, дядя Ин? - пролепетал он. - Я ж для смеху сказал. Не было у меня никакой задней мысли.
- Да все о том, - отвечал Ин Боцзюэ. - Нет, говорят, дыма без огня.
Неловко почувствовал себя за столом Бэнь Дичуань, но и уйти не решался. Так и сидел, как на иголках.
Симэнь осушил четыре чарки. Дошла очередь до Бэня. Только он поднял фишку, вошел Лайань и объявил:
- Дядя Бэнь, вас спрашивают. Говорят, с гончарен прибыли.
Бэнь Дичуань, словно цикада, сбросившая кокон, как на крыльях вылетел из-за стола.
- Тогда, Хань, тебе кость бросать, - сказал Симэнь.
- Исполняю приказ! - отвечал Хань Даого, вынимая фишку. - «Госпожа бить Хуннян приказала. Много ль палок отведать служанке пришлось? Восемь иль девять, а может, и больше десятка».
- Мне петь? - спросил Ин Боцзюэ. - Петь я не буду, а расскажу анекдот. Шутун, налей-ка всем чарки и батюшке тоже. А теперь слушайте! Монах с послушником отправились к жертвователю. Когда подошли к воротам его дома, послушник ослабил пояс и опустил его чуть пониже. «Смотри, что ты сделал? - говорит монах. - У тебя и заду как будто не стало». Послушник оборачивается и отвечает: «Исчезни у меня зад, вы, отец наставник, и дня бы не прожили».
- Вот пакостник, сукин сын! - заругался Симэнь. - Подумаешь, перлы изрекает.
Не будем больше говорить об этой пирушке, а расскажем пока о Дайане.
Удалился он в переднюю постройку, велел Хуатуну приготовить фонарь, и оба они пошли к супруге У Старшего за Ли Пинъэр.
- У меня там сын расплакался, - сказала Пинъэр, узнав, в чем дело. - Не придется, видно, поздравить молодых. Вот оставляю им подарок и разрешите откланяться.
Невестки У Старшая и У Вторая никак не хотели ее отпускать.
- Обождите немножко, сейчас молодые выйдут, - уговаривали они.
- Отпустите ее, сударыня, - вмешалась Юэнян. - Мы можем и посидеть, а она пусть идет. У нее ребенок расплакался.
Старшая невестка У проводила, наконец, Пинъэр до ворот.
Дайань оставил Хуатуна, а сам с Циньтуном понес паланкин домой.
После поздравления молодых гости стали расходиться. На пять паланкинов оказался всего один фонарь, а время стояло темное - двадцать четвертый день восьмой луны.
- Что это - единственный фонарь? - удивилась Юэнян. - Где ж остальные?
- Я принес два, - отвечал Цитун, - но у меня Дайань выпросил. Они с Циньтуном проводили матушку Шестую.
Юэнян на это ничего не сказала, а Цзиньлянь не выдержала.
- Цитун, сколько вы фонарей принесли? - спросила она.
- Мы с Циньтуном взяли два, - отвечал слуга. - А потом Дайань один у меня отобрал, Хуатуну велел остаться, а сам с Циньтуном пошел за паланкином матушки Шестой.
- Дайань, арестант, рабское отродье! - заругалась Цзиньлянь. - Он, что ж, сам даже фонаря не захватил?
- Мы с ним пришли. Я один принес, - отвечал Хуатун.
- Один принесли, так чего ж он отбирает? - не унималась Цзиньлянь.
- Мы ему говорили, а он отобрал, и все, - оправдывался Цитун.
- Сестрица! - Цзиньлянь обернулась к Юэнян. - Видишь, что выделывает разбойник Дайань? Но погоди! Я с тобой, подлиза, дома поговорю.
- К чему горячиться? - успокаивала ее Юэнян. - Там ребенок плачет, их за ней послали. Чего тут особенного?
- Вы не правы, сестрица, - отвечала Цзиньлянь. - Мы-то ладно, а вы же старшая в доме. Нельзя слуг распускать! Добро бы было светло, но в такую темень один фонарь на четыре паланкина - уж совсем ни на что не похоже!
Так за разговором добрались они до дому. Юэнян и Цзяоэр проследовали в дальние покои, а Цзиньлянь и Юйлоу только успели войти в ворота, как кликнули Дайаня.
- Дайань в дальних покоях прислуживает, - пояснил было Пинъань, но тут на зов неожиданно явился Дайань, и Цзиньлянь обрушилась на него с бранью:
- Ах ты, арестантское твое отродье! Той льстишь, кто пользуется расположением, да? Смотри, ноги не отбей, за ней бегаючи! Взял фонарь, ей и одного хватит, так нет! Ишь, распоясался - ему второй вынь да положь. Слуг поменял. Ей одной, выходит, два фонаря подавай, а нам вчетвером можно и одним обойтись, да? За кого ж ты нас принимаешь? Мы, что ж, не жены твоему хозяину, а?
- Напрасно, матушка, вы на меня обижаетесь, - говорил Дайань. - Батюшка узнал, что Гуаньгэ плачет, велел мне сейчас же взять фонарь и доставить матушку домой. Опасался, как бы ребенок не заболел. Не сам же я пошел. Мне батюшка так приказал.
- Хватит препираться! - закричала Цзиньлянь. - Тебе было велено за ней пойти, но кто тебе, арестантское отродье, давал право фонарь отнимать? Знает воробышек, в которое гнездышко лететь. Только гляди, не прогадай. В теплое-то гнездо летай, да и холодное не забывай. Думаешь, так уж нам и на роду написано всю жизнь в немилости прожить?
- Ну, о чем вы говорите, матушка? - продолжал Дайань. - Пусть я с лошади упаду и ребра себе поломаю, если только у меня были такие мысли в голове!
- Не очень-то расходись, изменник! - предупредила Цзиньлянь. - Глаза протру, буду за тобой следить. Смотри у меня, арестант!
Они с Юйлоу направились в дальние покои.
- И каждый раз мне за других достается! - обращаясь к слугам, пожаловался Дайань. - Батюшка сам меня послал, а от матушки Шестой попало.
Юйлоу и Цзиньлянь подошли к внутренним воротам, когда натолкнулись на Лайаня.
- А где батюшка? - спросили они.
- Батюшка в крытой галерее, - отвечал он. - С дядей Ином, дядей Се и приказчиком Ханем пируют. А Шутун, вы бы поглядели, нарядился певичкой и поет.
- Пойдем посмотрим, - Цзиньлянь потянула за собой Юйлоу.
Они приблизились к крытой галерее и, притаившись за решеткой, стали подглядывать.
На возвышении восседал пьяный Ин Боцзюэ. Шапка у него сдвинулась набекрень, а голова качалась, как у куклы, когда ее дергают за нитки. Се Сида захмелел до того, что не в силах был открыть слипавшиеся глаза. А нарумяненный Шутун в женском платье продолжал обносить их вином и петь южные арии.
Симэнь Цин потихоньку подозвал Циньтуна и велел ему подпудрить Ин Боцзюэ. Слуга подкрался к пьяному Ину и положил смеху ради на голову пучок травы.
Цзиньлянь с Юйлоу не выдержали и расхохотались.
- Вот арестант проклятый! - говорила Цзиньлянь. - Весь бы век веселился да дурачился. По самый гроб не образумится.
Услышав смех, Симэнь велел слуге выглянуть наружу. Цзиньлянь и Юйлоу удалились к себе. Пирушка кончилась в первую стражу. Хозяин отправился на ночлег к Пинъэр.
- Чуньмэй! - позвала горничную вернувшаяся Цзиньлянь. - Скажи, Пинъэр что-нибудь говорила?
- Ничего не говорила.
- А этот бесстыжий, небось, прямо к ней пошел?
- Как матушка Шестая вернулась, батюшка раза два к ней заглядывал, - ответила Чуньмэй.
- А за ней посылал в самом деле из-за ребенка?
- Ой, он после обеда так раскричался! Завернут - плачет, развернут - тоже кричит. С ног сбились.
- А Шутун в чьем платье?
- У меня было попросили, а я Дайаня уж так отчитала! Потом он у Юйсяо выпросил. Потом батюшке о ребенке доложили, тот слугу и послал.
- Ну, тогда еще ладно, - немного успокоилась Цзиньлянь. - Я-то думала, он по ней стосковался. А платье придут просить, не давай этому пакостнику.
Не дождавшись Симэня, Цзиньлянь в сердцах заперла дверь и легла.
А теперь вернемся к Ин Боцзюэ. Прямо на глазах у Ина набивал себе карман Бэнь Дичуань, приставленный следить за строительством в поместье. Когда же Бэню доверили серебро на приобретение поместья у Сяна Пятого - на сделку, которая, вне всякого сомнения, сулила ему еще немалую толику серебра, Ин Боцзюэ за игрой и выискал у него оплошность, придрался к нему из-за анекдота, дабы намекнуть, что к чему.
Испуганный не на шутку Бэнь Дичуань на другой же день отвесил три ляна серебра и отправился на поклон к Ин Боцзюэ.
- К чему это? - наигранно удивляясь, воскликнул Ин. - Я ж не оказывал тебе никаких услуг.
- Я давно собирался выразить вам, дядя, свое искреннее почтение, - говорил Бэнь. - Позвольте надеяться, что вы при случае замолвите за меня словцо перед господином. По гроб буду вам обязан, дядя.
Ин Боцзюэ взял серебро и, угостив Бэня чашкой чаю, проводил его за ворота, а сам с узелком серебра пошел к жене.
- Проявит муж решимость, будет у жены обновка, - сказал он жене. - Видишь ли, я в свое время порекомендовал этого Бэня-голодранца. Так теперь он дело получил, сам жрет в три горла, и я ему стал не нужен. Хозяин ему то в поместье строительство поручил, то серебро доверяет другое поместье купить. Немалые деньги нажил. Я ему на пиру возьми да намекни. Струсил, видать, сразу прибежал, три ляна сунул. Думаю, на них холста купить. Хватит ребятишек на зиму одеть.
Да, действительно,
Хоть с благородством, говорят, я вовсе не знаком,
Но кто вести умеет дом, тот и хозяин в нем.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
Да,
Боимся, как бы горе безумием не стало;
Смышленных узнаем мы, а глупых - не пристало.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ЧЖАЙ ЦЯНЬ В ПИСЬМЕ ПРОСИТ ПОСВАТАТЬ ЕМУ БАРЫШНЮ
СИМЭНЬ ЦИН ЗАВЯЗЫВАЕТ ДРУЖБУ С ЛАУРЕАТОМ ЦАЕМ.
Из Фучуани вдаль бросаю взгляд,
Туда, где волны Цзянь-реки шумят.
Перед зарей вечерней золотой
Застыла в небе тучка сиротой.
Оставить бы следы горючих слез,
Да срублен тот бамбук, что здесь возрос.
С кем весточку я передать решусь,
Когда так редко пролетает гусь!
Пошлешь привет, и гусь на край земли
Перелетит с ним за три тыщи ли.
Тоски моей не в силах превозмочь,
Весь день я одинока и всю ночь.
То в океанский я гляжу простор,
То к небу обращаю скорбный взор:
Кто на меня вниманье обратит,
Кто миг желанной встречи возвестит?
Так вот. На другой день утром Симэнь с надзирателем Ся отбыли за город встретить нового цензора. Потом Симэнь заехал в свое поместье, где наградил за усердие мастеров, и вернулся домой уже под вечер.
- Из Дунчана в столицу гонец промчался, - объявил Пинъань, как только Симэнь переступил порог. - Письмо по дороге завез. Передай, говорит, батюшке от его сиятельства дворецкого Чжая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210