Он сел на осла и поехал домой.
Не прошло и двух дней, как он пожаловал опять. Чуньмэй он поднес два расшитых золотом платка и две пары шаровар, а тетушке Сюэ вернул ее подушки и дал на вино серебра.
Только они с Чуньмэй сели за стол, как заявился посланный хозяйкой Лайань.
- Что ж ты не отдаешь горничную, а? - торопил он Сюэ.
У ворот он заметил привязанного осла и по возвращении наябедничал Юэнян.
- А там, оказывается, и ваш зятюшка обретается, - проболтался он.
Гнев охватил Юэнян. Одного за другим посылала она слуг за свахой Сюэ, пока та не пришла, наконец, к ней.
- Взяла негодницу, рабское отродье, а теперь нынче да завтра? - укоряла ее Юэнян. - Почему ты ее до сих пор держишь, а? Или логово приготовила? Любовника заманиваешь? Денежки на ней нажить решила, да? Не хочешь продавать, верни ее мне сейчас же! Я мамашу Фэн попрошу. И твоей ноги чтобы у меня больше не было!
Выслушала ее обвинения тетушка Сюэ и пустила в ход все свое неистощимое красноречие. На то она и была сваха!
- О Небо, помилуйте! - запричитала она. - Напрасно вы на меня такой поклеп возводите, матушка! Да неужто я буду от себя счастье отгонять, а? Вы же, почтенная моя благодетельница, мне дело поручили. Так неужели я нарочно ее у себя держу? Да я вчера троим, наверно, сватала. Не берут - и все тут. Вы ведь, матушка, прежнюю цену запрашиваете, вам шестнадцать лянов отдай, а я сваха. Где мне такие деньги добыть?
- Слуга доложил, будто у тебя Чэнь с девкой пировал, - продолжала Юэнян.
- Ну и ну! - всплеснув руками, воскликнула Сюэ. - Чего не хватало! Так это ж совсем дело другое. Я еще в конце прошлого года заложила у вас на Львиной две пары подушек. Деньги я вернула, вот зятюшка и привозил мне подушки. Я пригласила было чаю попить, а он отказался. Тороплюсь, говорит, сел на осла и домой. Когда это он у меня пировал?! Ишь какой на язык проворный слуга-то ваш, матушка! Чего ведь нагородил!
Многословные заверения свахи заставили Юэнян умолкнуть.
- Я одного опасаюсь, - заключила она после долгой паузы, - как бы этот молодой человек не выкинул еще какую-нибудь штуку. С его прытью всего можно ожидать.
- Я ведь, матушка, не трехгодовалый ребенок! - продолжала оправдываться Сюэ. - Что ж я, не понимаю что ли! Могла ли я вас ослушаться, когда вы мне так строго наказали, матушка! Нет, он у меня долго не засиживался, когда подушки привез. Я говорю, даже от чаю отказался. Когда ему было с барышней видеться! Вам бы, матушка, лучше сперва разузнать, как было дело, а потом уж меня обвинять. Если же правду говорить, то я вам должна сообщить. Столичный воевода господин Чжоу намерен ее взять для продления рода, но дает только двенадцать лянов. Может, если согласится на тринадцать, уступить, а? Его сиятельство, скажу я вам, раньше бывали у вас на пирах и видали барышню. Она петь умеет и собой хороша. Вот почему и дает столько. А ведь она не девица. Другие таких денег не выложат.
Тут тетушка Сюэ и Юэнян окончательно договорились о цене.
На другой день утром сваха велела Чуньмэй собраться и принарядиться. Ее высокую прическу-тучу обильно украшали цветы из перьев зимородка и жемчуг. Одета она была в красную атласную кофту и голубую атласную юбку, на ногах красовались изящные туфельки с острыми-преострыми слегка загнутыми кверху носками. К дому начальника Чуньмэй несли в паланкине.
Увидел начальник румяную и нежную, стройную и красивую в изящных туфельках Чуньмэй и, довольный, что она так похорошела, выложил свахе слиток в пятьдесят лянов серебра.
Дома тетушка Сюэ отбила от слитка тринадцать лянов и отнесла их Юэнян.
- А это мне его сиятельство поднесли, - сказала она, показывая на серебро. - А вы, матушка, со мной не поделитесь?
Юэнян ничего не оставалось, как отвесить ей пять цяней. В итоге тетушка Сюэ прикарманила от этого сватовства тридцать семь с половиной лянов серебра. Вот так девять свах из десяти и наживают деньги.
Но перейдем к Чэнь Цзинцзи. Как узнал он, что Чуньмэй продана, не по себе ему стало. Тем более раздражало его то, что нельзя было пройти к Цзиньлянь. Юэнян под вечер обходила сама дом с фонарем и крепко-накрепко запирала ворота, а Цзиньлянь она вообще перестала замечать.
И вот однажды, когда хозяйка перед сном заперла внутренние ворота, Цзинцзи буквально рвал и метал, не зная на ком зло сорвать.
- Я в ваш дом зятем вошел, так что нечего меня нахлебником считать! - обрушился он на жену, Симэнь Старшую, обзывая ее шлюхой и потаскухой. - Сколько твой папаша забрал у меня золота и серебра, а? Сколько у вас моих корзин и сундуков с добром стоит?! Ты - моя жена. Вместо того чтобы чтить мужа и поддерживать, ты заявляешь, будто я вас объедаю, за ваш счет ем-пью. Не даром мне ваши хлеба достались!
Выслушивая ругань мужа, Симэнь Старшая только плакала.
Двадцать седьмого дня в одиннадцатой луне справляли рождение Мэн Юйлоу.
Она с самыми добрыми намерениями наказала Чуньхуну отнести в лавку вина, закусок и сладостей, желая угостить Цзинцзи и приказчика Фу, но ее удержала Юэнян.
- Не заслужил он того, негодник! - говорила она. - Нечего за ним ухаживать. Приказчику Фу - пожалуйста, но только не ему!
Юйлоу, однако, не послушалась хозяйки, Чуньхун пошел в лавку и поставил на прилавок большой кувшин вина. Цзинцзи этого показалось мало, и он велел Лайаню попросить еще.
- Не надо больше вина, зятюшка! Хватит и этого, - уговаривал Цзинцзи приказчик Фу. - Я больше пить не буду.
Но Цзинцзи и слышать не хотел. Он настаивал, чтобы Лайань шел за вином. Пока они торговались, Лайань вышел, но вскоре вернулся.
- Нет больше вина, - объявил он.
Полупьяный Цзинцзи продолжал свое, но Лайань и с места не сошел. Тогда Цзинцзи протянул ему серебра.
- Вот рабское отродье, разбойник! - заругался он. - Ты не очень гонор-то выказывай! Хозяйка меня терпеть не может, и ты, рабское отродье, туда же? Я для тебя тоже никто, да? Ему приказывают, а он ни с места. Я - зять в этом доме! И никого не объедаю! При батюшке такого не позволяли, а тут отвернулись. Замечать перестали, будто меня не существует. Отделаться от меня хотите? Теща слугам верит, а от меня отгораживается. На слугу, рабское отродье, она, видите ли, может положиться, а мне нет доверия. Ну да пусть делает как знает! Потерплю как-нибудь.
- Зятюшка, дорогой! - уговаривал его приказчик Фу. - Зачем так говорить! Кого им привечать, как не зятя! Должно быть, заняты они, а тебе кажется, будто нарочно не дают. Слугу и поругать не грех, но ведь и у стен есть уши. Скажут, вон, мол, зять до чего напился.
- Дружище! - прервал его Чэнь. - Ничего ты не понимаешь! Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Теща моя ябедников слушает, а они поклеп на меня возводят. Ей кажется, я со всеми трахаюсь. А меня, что, не затрахали? Допустим, я со всеми бабами в доме переспал, так иди жалобу на меня властям подавай. Только там решат, что я с нею-то и жил, себя же опозорит, больше ничего. Нет, я первым делом с женой разведусь. Потом сам жалобу подам. Да не здешним властям, нет, в столицу Его Величества двору доклад составлю. Сколько они нашего золота и серебра присвоили, сколько сундуков и корзин с добром забрали! А ведь все эти ценности в связи с делом Ян Цзяня считаются награбленными и подлежат конфискации. Или моя теща захотела, чтобы у нее отобрали все дома и лавки, а женщин пустили с казенных торгов? Рыбу ловить я не собираюсь, но воду замутить постараюсь. Если у нее голова на плечах, она должна привечать зятя, как и прежде. Тогда жизнь пойдет своим чередом.
- Ты выпил лишнего, зятюшка! - поняв, как далеко заходит Цзинцзи, заметил Фу. - Ведь Вану все трын-трава, когда во хмелю голова. Перестань! Не надо, не говори!
Цзинцзи уставился на приказчика.
- Ах ты, старый пес! - заругался он. - Выходит, я не дело говорю, разбойник? Я лишнего выпил? Я не твое пью! Какой бы я ни был, я зятем в этот дом вошел. А ты кто такой? Наемник! И ты от меня отделаться решил, да? Но я тебя, старого пса, заставлю угомониться. Что, довольно нагреб деньжат у тестя-то, да? Довольно, я тебя спрашиваю? И пьешь и ешь вдоволь. С ними в один голос запел? И тебе от меня отделаться захотелось? Торговлю в свои руки забрать мечтаешь. Ловчее будет мошну набивать. Погоди! Я и тебя в докладе не забуду. Придется и тебе с судьями познакомиться.
Когда разговор принял такой неприятный оборот, приказчик Фу, - а был он человек крайне трусливый, - поспешил одеться и незаметно улизнуть домой.
Слуга собрал посуду. Пока он относил ее в дальние покои, Цзинцзи растянулся на кане и крепко заснул. На том день и кончился.
А на следующий день рано утром приказчик Фу направился прямо в дальние покои, к Юэнян, которой со слезами на глазах поведал обо всем, что произошло накануне. Он намеревался уйти из лавки и передать хозяйке счета, но Юэнян стала уговаривать.
- Ступай и торгуй себе спокойно! - говорила она. - А на этого негодяя не обращай внимания. Это же дерьмо вонючее! Его надо дальше обходить. Когда на их дом беда свалилась, он к нам попросился. На время, мол, укрыться. У него, видите ли, какие-то драгоценности - золото да серебро захватили. Ну привезла с собой падчерица корзины и сундуки. Так это ж ее приданое! Отец его в Восточной столице укрылся, а нас от страху трястись заставил, ночи не спать. Ему самому-то лет семнадцать тогда было - еще молоко на губах не обсохло. Сказал бы спасибо тестю-то, что его все эти годы держал, к торговле, ко всякому делу приобщил. Выходит, крылья окрепли у птенца - решил за добро злом отплатить? Глупый малый! Как обидел! Вот бессовестный! Небо ему судья! А ты не беспокойся! Как торговал, так и торгуй. А на него не обращай внимания. Он еще опомнится - самому стыдно будет.
Так Юэнян успокоила приказчика, но не о том пойдет речь.
И надо ж было тому случиться! Как-то в закладной лавке толпился народ. Выкупали вещи. Тут с Сяогэ на руках вошла кормилица Жуи. Она принесла приказчику Фу чайник чаю и поставила его на стол. Сяогэ плакал. Тогда Чэнь Цзинцзи, полушутя-полувсерьез, при всем народе и говорит:
- Сыночек ты мой милый! Ну, не плачь, успокойся! - Цзинцзи обернулся к собравшимся и продолжал. - А сынок-то весь в меня! Стоило отцу слово сказать, и успокоился.
Покупатели так и остолбенели.
- Зятюшка! - заметила Жуи. - А поумнее ничего не придумали? Уж и младенца зацепили. Погодите, я вот матушке скажу.
Цзинцзи подбежал к кормилице и дал ей пинка.
- Ишь ты, неряха проклятая! - грубо заигрывая, ругался он. - Скажи только, попробуй. Дам под задницу, запоешь!
Жуи унесла Сяогэ в дальние покои и со слезами рассказала Юэнян, какие вещи о младенце говорит при всем народе Цзинцзи.
Не услышь такого Юэнян, все бы шло своим чередом, а тут как причесывалась она у зеркальца, так и застыла на месте, будучи не в силах слова вымолвить. Долго она так сидела, потом вдруг покачнулась и, потеряв сознание, упала на пол.
Только поглядите:
Был нанесен удар яшме с Цзинских гор . Как жаль законную супругу Симэнь Цина! Подобно нежному цветку, она увяла, в зеркальце смотрясь. Старания весну продлить, увы, пропали понапрасну. Поблек ланит румянец. Пион напомнила молочный, упавший на красные перила. Безмолвны розоватые уста. Сравнится с Гуаньинь из Южноморья, кто в полном отрешении вся в медитацию погружена. В садике уютном накануне весенний ветер бушевал. Гнал по земле он порывом сорванный цвет абрикоса.
Испуганная Сяоюй стала скликать домашних. Юэнян подняли и посадили на кан. Сунь Сюээ забралась на кан и принялась отхаживать хозяйку. Долго она отпаивала ее имбирным настоем, пока Юэнян не пришла, наконец, в себя. Но гнев спирал ей дыхание, перехватывал горло. Она только всхлипывала, но не могла говорить.
Жуи рассказала Мэн Юйлоу и Сунь Сюээ, какие шутки насчет младенца позволял себе Цзинцзи.
- Я хотела его по-хорошему усовестить, - продолжала кормилица, - но он наскочил на меня и надавал пинков. Я тоже чуть в обморок не упала.
Когда Юэнян очнулась и все разошлись, Сунь Сюээ осталась присмотреть за хозяйкой.
- Не принимайте близко к сердцу! - успокаивала ее Сюээ. - А то хуже бы не было. Этого негодяя зло берет, оттого что Чуньмэй продали, а с потаскухой Пань встретиться не дают. Вот он и несет всякий вздор. Но коли вы начали, надо до конца доводить. Падчерица, раз она за ним замужем, - что поле проданное. Мы ей ничем особенно помочь не в силах. Кто лягушек разводит, тому бояться водянки не пристало. Но вот зачем этого негодника в доме держать? Надо будет завтра же заманить его сюда да палками наказать как следует, а потом из дома выгнать. Пусть к себе убирается. А там надо бы мамашу Ван позвать. Пусть она и потаскуху заберет, собачье дерьмо. Смутьянкой пришла, смутьянкой и уйдет. Просватает ее, в доме чище воздух будет. Ее тоже зря держать нечего. Тогда все заботы с плеч.
- А ты, пожалуй, права! - поддержала ее Юэнян.
На том и порешили.
На другой же день после обеда Юэнян собрала человек восемь служанок и жен слуг, дала кому палку, кому валек и велела до поры не показываться, а Лайаню наказала позвать Чэнь Цзинцзи. Пока слуга отвлекал его разговорами, внутренние ворота заперли.
Юэнян приказала зятю опуститься перед ней на колени.
- Будешь каяться? - допрашивала она.
Однако Цзинцзи не только не встал на колени, но держался непринужденно, как ни в чем не бывало, даже голову приподнял.
Тому свидетельством романс:
Разберемся-ка от печки:
Тёща не держала свечки -
Растрезвонила холопка.
Тёще-госпоже неловко:
Ей на нос зятёк открыто
Вытряс дермеца корыто.
В доме принят с давних пор,
А болтает сущий вздор!
«Объяснимся же сынок! -
У хозяйки голос строг. -
Это тестя вдовий дом,
А не своднино гнездо,
Ты устроил в нём погром,
Чести верных вдов урон
Мы должны хранить обет!
От тебя - позор и вред,
Похотливая вдова!
Уж о ней бежит молва!
Сучка не поднимет хвост -
И кобель не всунет нос.
Пёсью пару за забор!
Надо вымести нам сор.»
Отвечает зять ей злобно:
«Заявилась теща-вобла!
Высохла без мужика.
Свою мерзость напоказ
Выставишь - так даже черти
Захотят скорейшей смерти.
Облизнись на мой предмет -
Налитой он, как атлет.
Твой не выдержит он пост,
Для другой он в полный рост!
Вы, сестрички ароматны,
Будут шалости приятны.
Пустодырье не кой ляд!
А в хозяйку вставим кляп.
Её, вы, с палкой не шутите -
Мои члены пощадите!»
Тёща взвизгнула: «Лупите!
В углях палки прокалите!
На кол гада наколите!
В дырку смрадную всадите!
Справим мальчику пизду!
На елду пора узду!
Станет пидор-побирушка,
Позабудет о былом.
Снизу срежем побрякушки
И подохнет бобылем!»
И тут Юэнян, а вместе с нею Сюээ, жена Лайсина, жена Лайчжао - Шпилька, Чжунцю, Сяоюй, Сючунь и остальные повалили Цзинцзи и принялись избивать палками и вальками. К ним подошла и Симэнь Старшая, жена Цзинцзи, но не встала на защиту мужа. Тогда Цзинцзи, не зная, как избавиться от женщин, снял штаны и предстал пред ними нагим. Ошеломленные женщины побросали палки и разбежались кто куда.
Негодование и стыд охватили Юэнян.
- Эх ты, ублюдок бесстыжий! - заругалась она.
Цзинцзи промолчал, а про себя подумал: «А ловко я сообразил. Иначе мне живым не выбраться». Он вскочил на ноги, подобрал штаны и убежал в переднюю половину дома. Юэнян велела слуге пойти за ним следом и сказать, чтобы сдавал счета приказчику Фу.
Цзинцзи и сам, конечно, понимал, что тут ему больше делать нечего. Собрав вещи и постель, ни с кем не простившись, он со злостью покинул дом Симэнь Цина и направился прямо к дяде Чжану.
Да,
Только гнев, только милость в веках
Никогда не рассыплются в прах.
Услыхала Пань Цзиньлянь, что Цзинцзи выгнали из дома, и затосковала, загрустила пуще прежнего.
И вот однажды, помня совет Сюээ, Юэнян велела позвать старуху Ван.
С тех пор как сын старухи, Ван Чао, воротился с купцами с верховьев реки Хуай, она бросила чайную торговлю. Дело в том, что Ван Чао украл у проводника сто лянов серебра, и они зажили по-другому: купили двух ослов, установили жернова да сита и заработала у них мельница.
Как узнала старая Ван, что ее зовут в дом Симэнь Цина, тотчас же приоделась и пошла.
- Давно тебя не видала, сынок, - обратилась к Дайаню старуха, когда они вышли из дому. - У тебя и прическа появилась. Женился?
- Нет еще.
- Кому ж я понадобилась, когда батюшки-то не стало? - спрашивала Ван. - Уж не матушка ли Пятая сыночка ожидает, меня в повивальные бабки просит?
- Есть когда матушке Пятой ребенком обзаводиться! - отвечал слуга. - Ей бы только с зятем путаться! Вот хозяйка и просит тебя, мамаша, продать ее.
- О Небо, помилуйте! - воскликнула старуха. - Подумать только! А я что говорила! Умрет хозяин, эта потаскуха вдовой жить не станет. Собаку ничем не отучишь - все будет дерьмо подбирать. Ишь, какой фортель выкинула! Эта она, стало быть, с мужем хозяйкиной дочки спуталась, да? А его-то как зовут?
- Чэнь Цзинцзи.
- Помню, помню. В прошлом году я к батюшке насчет Хэ Девятого просить ходила. Батюшки тогда дома не было. Так эта потаскуха проклятая меня даже к себе не позвала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
Не прошло и двух дней, как он пожаловал опять. Чуньмэй он поднес два расшитых золотом платка и две пары шаровар, а тетушке Сюэ вернул ее подушки и дал на вино серебра.
Только они с Чуньмэй сели за стол, как заявился посланный хозяйкой Лайань.
- Что ж ты не отдаешь горничную, а? - торопил он Сюэ.
У ворот он заметил привязанного осла и по возвращении наябедничал Юэнян.
- А там, оказывается, и ваш зятюшка обретается, - проболтался он.
Гнев охватил Юэнян. Одного за другим посылала она слуг за свахой Сюэ, пока та не пришла, наконец, к ней.
- Взяла негодницу, рабское отродье, а теперь нынче да завтра? - укоряла ее Юэнян. - Почему ты ее до сих пор держишь, а? Или логово приготовила? Любовника заманиваешь? Денежки на ней нажить решила, да? Не хочешь продавать, верни ее мне сейчас же! Я мамашу Фэн попрошу. И твоей ноги чтобы у меня больше не было!
Выслушала ее обвинения тетушка Сюэ и пустила в ход все свое неистощимое красноречие. На то она и была сваха!
- О Небо, помилуйте! - запричитала она. - Напрасно вы на меня такой поклеп возводите, матушка! Да неужто я буду от себя счастье отгонять, а? Вы же, почтенная моя благодетельница, мне дело поручили. Так неужели я нарочно ее у себя держу? Да я вчера троим, наверно, сватала. Не берут - и все тут. Вы ведь, матушка, прежнюю цену запрашиваете, вам шестнадцать лянов отдай, а я сваха. Где мне такие деньги добыть?
- Слуга доложил, будто у тебя Чэнь с девкой пировал, - продолжала Юэнян.
- Ну и ну! - всплеснув руками, воскликнула Сюэ. - Чего не хватало! Так это ж совсем дело другое. Я еще в конце прошлого года заложила у вас на Львиной две пары подушек. Деньги я вернула, вот зятюшка и привозил мне подушки. Я пригласила было чаю попить, а он отказался. Тороплюсь, говорит, сел на осла и домой. Когда это он у меня пировал?! Ишь какой на язык проворный слуга-то ваш, матушка! Чего ведь нагородил!
Многословные заверения свахи заставили Юэнян умолкнуть.
- Я одного опасаюсь, - заключила она после долгой паузы, - как бы этот молодой человек не выкинул еще какую-нибудь штуку. С его прытью всего можно ожидать.
- Я ведь, матушка, не трехгодовалый ребенок! - продолжала оправдываться Сюэ. - Что ж я, не понимаю что ли! Могла ли я вас ослушаться, когда вы мне так строго наказали, матушка! Нет, он у меня долго не засиживался, когда подушки привез. Я говорю, даже от чаю отказался. Когда ему было с барышней видеться! Вам бы, матушка, лучше сперва разузнать, как было дело, а потом уж меня обвинять. Если же правду говорить, то я вам должна сообщить. Столичный воевода господин Чжоу намерен ее взять для продления рода, но дает только двенадцать лянов. Может, если согласится на тринадцать, уступить, а? Его сиятельство, скажу я вам, раньше бывали у вас на пирах и видали барышню. Она петь умеет и собой хороша. Вот почему и дает столько. А ведь она не девица. Другие таких денег не выложат.
Тут тетушка Сюэ и Юэнян окончательно договорились о цене.
На другой день утром сваха велела Чуньмэй собраться и принарядиться. Ее высокую прическу-тучу обильно украшали цветы из перьев зимородка и жемчуг. Одета она была в красную атласную кофту и голубую атласную юбку, на ногах красовались изящные туфельки с острыми-преострыми слегка загнутыми кверху носками. К дому начальника Чуньмэй несли в паланкине.
Увидел начальник румяную и нежную, стройную и красивую в изящных туфельках Чуньмэй и, довольный, что она так похорошела, выложил свахе слиток в пятьдесят лянов серебра.
Дома тетушка Сюэ отбила от слитка тринадцать лянов и отнесла их Юэнян.
- А это мне его сиятельство поднесли, - сказала она, показывая на серебро. - А вы, матушка, со мной не поделитесь?
Юэнян ничего не оставалось, как отвесить ей пять цяней. В итоге тетушка Сюэ прикарманила от этого сватовства тридцать семь с половиной лянов серебра. Вот так девять свах из десяти и наживают деньги.
Но перейдем к Чэнь Цзинцзи. Как узнал он, что Чуньмэй продана, не по себе ему стало. Тем более раздражало его то, что нельзя было пройти к Цзиньлянь. Юэнян под вечер обходила сама дом с фонарем и крепко-накрепко запирала ворота, а Цзиньлянь она вообще перестала замечать.
И вот однажды, когда хозяйка перед сном заперла внутренние ворота, Цзинцзи буквально рвал и метал, не зная на ком зло сорвать.
- Я в ваш дом зятем вошел, так что нечего меня нахлебником считать! - обрушился он на жену, Симэнь Старшую, обзывая ее шлюхой и потаскухой. - Сколько твой папаша забрал у меня золота и серебра, а? Сколько у вас моих корзин и сундуков с добром стоит?! Ты - моя жена. Вместо того чтобы чтить мужа и поддерживать, ты заявляешь, будто я вас объедаю, за ваш счет ем-пью. Не даром мне ваши хлеба достались!
Выслушивая ругань мужа, Симэнь Старшая только плакала.
Двадцать седьмого дня в одиннадцатой луне справляли рождение Мэн Юйлоу.
Она с самыми добрыми намерениями наказала Чуньхуну отнести в лавку вина, закусок и сладостей, желая угостить Цзинцзи и приказчика Фу, но ее удержала Юэнян.
- Не заслужил он того, негодник! - говорила она. - Нечего за ним ухаживать. Приказчику Фу - пожалуйста, но только не ему!
Юйлоу, однако, не послушалась хозяйки, Чуньхун пошел в лавку и поставил на прилавок большой кувшин вина. Цзинцзи этого показалось мало, и он велел Лайаню попросить еще.
- Не надо больше вина, зятюшка! Хватит и этого, - уговаривал Цзинцзи приказчик Фу. - Я больше пить не буду.
Но Цзинцзи и слышать не хотел. Он настаивал, чтобы Лайань шел за вином. Пока они торговались, Лайань вышел, но вскоре вернулся.
- Нет больше вина, - объявил он.
Полупьяный Цзинцзи продолжал свое, но Лайань и с места не сошел. Тогда Цзинцзи протянул ему серебра.
- Вот рабское отродье, разбойник! - заругался он. - Ты не очень гонор-то выказывай! Хозяйка меня терпеть не может, и ты, рабское отродье, туда же? Я для тебя тоже никто, да? Ему приказывают, а он ни с места. Я - зять в этом доме! И никого не объедаю! При батюшке такого не позволяли, а тут отвернулись. Замечать перестали, будто меня не существует. Отделаться от меня хотите? Теща слугам верит, а от меня отгораживается. На слугу, рабское отродье, она, видите ли, может положиться, а мне нет доверия. Ну да пусть делает как знает! Потерплю как-нибудь.
- Зятюшка, дорогой! - уговаривал его приказчик Фу. - Зачем так говорить! Кого им привечать, как не зятя! Должно быть, заняты они, а тебе кажется, будто нарочно не дают. Слугу и поругать не грех, но ведь и у стен есть уши. Скажут, вон, мол, зять до чего напился.
- Дружище! - прервал его Чэнь. - Ничего ты не понимаешь! Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Теща моя ябедников слушает, а они поклеп на меня возводят. Ей кажется, я со всеми трахаюсь. А меня, что, не затрахали? Допустим, я со всеми бабами в доме переспал, так иди жалобу на меня властям подавай. Только там решат, что я с нею-то и жил, себя же опозорит, больше ничего. Нет, я первым делом с женой разведусь. Потом сам жалобу подам. Да не здешним властям, нет, в столицу Его Величества двору доклад составлю. Сколько они нашего золота и серебра присвоили, сколько сундуков и корзин с добром забрали! А ведь все эти ценности в связи с делом Ян Цзяня считаются награбленными и подлежат конфискации. Или моя теща захотела, чтобы у нее отобрали все дома и лавки, а женщин пустили с казенных торгов? Рыбу ловить я не собираюсь, но воду замутить постараюсь. Если у нее голова на плечах, она должна привечать зятя, как и прежде. Тогда жизнь пойдет своим чередом.
- Ты выпил лишнего, зятюшка! - поняв, как далеко заходит Цзинцзи, заметил Фу. - Ведь Вану все трын-трава, когда во хмелю голова. Перестань! Не надо, не говори!
Цзинцзи уставился на приказчика.
- Ах ты, старый пес! - заругался он. - Выходит, я не дело говорю, разбойник? Я лишнего выпил? Я не твое пью! Какой бы я ни был, я зятем в этот дом вошел. А ты кто такой? Наемник! И ты от меня отделаться решил, да? Но я тебя, старого пса, заставлю угомониться. Что, довольно нагреб деньжат у тестя-то, да? Довольно, я тебя спрашиваю? И пьешь и ешь вдоволь. С ними в один голос запел? И тебе от меня отделаться захотелось? Торговлю в свои руки забрать мечтаешь. Ловчее будет мошну набивать. Погоди! Я и тебя в докладе не забуду. Придется и тебе с судьями познакомиться.
Когда разговор принял такой неприятный оборот, приказчик Фу, - а был он человек крайне трусливый, - поспешил одеться и незаметно улизнуть домой.
Слуга собрал посуду. Пока он относил ее в дальние покои, Цзинцзи растянулся на кане и крепко заснул. На том день и кончился.
А на следующий день рано утром приказчик Фу направился прямо в дальние покои, к Юэнян, которой со слезами на глазах поведал обо всем, что произошло накануне. Он намеревался уйти из лавки и передать хозяйке счета, но Юэнян стала уговаривать.
- Ступай и торгуй себе спокойно! - говорила она. - А на этого негодяя не обращай внимания. Это же дерьмо вонючее! Его надо дальше обходить. Когда на их дом беда свалилась, он к нам попросился. На время, мол, укрыться. У него, видите ли, какие-то драгоценности - золото да серебро захватили. Ну привезла с собой падчерица корзины и сундуки. Так это ж ее приданое! Отец его в Восточной столице укрылся, а нас от страху трястись заставил, ночи не спать. Ему самому-то лет семнадцать тогда было - еще молоко на губах не обсохло. Сказал бы спасибо тестю-то, что его все эти годы держал, к торговле, ко всякому делу приобщил. Выходит, крылья окрепли у птенца - решил за добро злом отплатить? Глупый малый! Как обидел! Вот бессовестный! Небо ему судья! А ты не беспокойся! Как торговал, так и торгуй. А на него не обращай внимания. Он еще опомнится - самому стыдно будет.
Так Юэнян успокоила приказчика, но не о том пойдет речь.
И надо ж было тому случиться! Как-то в закладной лавке толпился народ. Выкупали вещи. Тут с Сяогэ на руках вошла кормилица Жуи. Она принесла приказчику Фу чайник чаю и поставила его на стол. Сяогэ плакал. Тогда Чэнь Цзинцзи, полушутя-полувсерьез, при всем народе и говорит:
- Сыночек ты мой милый! Ну, не плачь, успокойся! - Цзинцзи обернулся к собравшимся и продолжал. - А сынок-то весь в меня! Стоило отцу слово сказать, и успокоился.
Покупатели так и остолбенели.
- Зятюшка! - заметила Жуи. - А поумнее ничего не придумали? Уж и младенца зацепили. Погодите, я вот матушке скажу.
Цзинцзи подбежал к кормилице и дал ей пинка.
- Ишь ты, неряха проклятая! - грубо заигрывая, ругался он. - Скажи только, попробуй. Дам под задницу, запоешь!
Жуи унесла Сяогэ в дальние покои и со слезами рассказала Юэнян, какие вещи о младенце говорит при всем народе Цзинцзи.
Не услышь такого Юэнян, все бы шло своим чередом, а тут как причесывалась она у зеркальца, так и застыла на месте, будучи не в силах слова вымолвить. Долго она так сидела, потом вдруг покачнулась и, потеряв сознание, упала на пол.
Только поглядите:
Был нанесен удар яшме с Цзинских гор . Как жаль законную супругу Симэнь Цина! Подобно нежному цветку, она увяла, в зеркальце смотрясь. Старания весну продлить, увы, пропали понапрасну. Поблек ланит румянец. Пион напомнила молочный, упавший на красные перила. Безмолвны розоватые уста. Сравнится с Гуаньинь из Южноморья, кто в полном отрешении вся в медитацию погружена. В садике уютном накануне весенний ветер бушевал. Гнал по земле он порывом сорванный цвет абрикоса.
Испуганная Сяоюй стала скликать домашних. Юэнян подняли и посадили на кан. Сунь Сюээ забралась на кан и принялась отхаживать хозяйку. Долго она отпаивала ее имбирным настоем, пока Юэнян не пришла, наконец, в себя. Но гнев спирал ей дыхание, перехватывал горло. Она только всхлипывала, но не могла говорить.
Жуи рассказала Мэн Юйлоу и Сунь Сюээ, какие шутки насчет младенца позволял себе Цзинцзи.
- Я хотела его по-хорошему усовестить, - продолжала кормилица, - но он наскочил на меня и надавал пинков. Я тоже чуть в обморок не упала.
Когда Юэнян очнулась и все разошлись, Сунь Сюээ осталась присмотреть за хозяйкой.
- Не принимайте близко к сердцу! - успокаивала ее Сюээ. - А то хуже бы не было. Этого негодяя зло берет, оттого что Чуньмэй продали, а с потаскухой Пань встретиться не дают. Вот он и несет всякий вздор. Но коли вы начали, надо до конца доводить. Падчерица, раз она за ним замужем, - что поле проданное. Мы ей ничем особенно помочь не в силах. Кто лягушек разводит, тому бояться водянки не пристало. Но вот зачем этого негодника в доме держать? Надо будет завтра же заманить его сюда да палками наказать как следует, а потом из дома выгнать. Пусть к себе убирается. А там надо бы мамашу Ван позвать. Пусть она и потаскуху заберет, собачье дерьмо. Смутьянкой пришла, смутьянкой и уйдет. Просватает ее, в доме чище воздух будет. Ее тоже зря держать нечего. Тогда все заботы с плеч.
- А ты, пожалуй, права! - поддержала ее Юэнян.
На том и порешили.
На другой же день после обеда Юэнян собрала человек восемь служанок и жен слуг, дала кому палку, кому валек и велела до поры не показываться, а Лайаню наказала позвать Чэнь Цзинцзи. Пока слуга отвлекал его разговорами, внутренние ворота заперли.
Юэнян приказала зятю опуститься перед ней на колени.
- Будешь каяться? - допрашивала она.
Однако Цзинцзи не только не встал на колени, но держался непринужденно, как ни в чем не бывало, даже голову приподнял.
Тому свидетельством романс:
Разберемся-ка от печки:
Тёща не держала свечки -
Растрезвонила холопка.
Тёще-госпоже неловко:
Ей на нос зятёк открыто
Вытряс дермеца корыто.
В доме принят с давних пор,
А болтает сущий вздор!
«Объяснимся же сынок! -
У хозяйки голос строг. -
Это тестя вдовий дом,
А не своднино гнездо,
Ты устроил в нём погром,
Чести верных вдов урон
Мы должны хранить обет!
От тебя - позор и вред,
Похотливая вдова!
Уж о ней бежит молва!
Сучка не поднимет хвост -
И кобель не всунет нос.
Пёсью пару за забор!
Надо вымести нам сор.»
Отвечает зять ей злобно:
«Заявилась теща-вобла!
Высохла без мужика.
Свою мерзость напоказ
Выставишь - так даже черти
Захотят скорейшей смерти.
Облизнись на мой предмет -
Налитой он, как атлет.
Твой не выдержит он пост,
Для другой он в полный рост!
Вы, сестрички ароматны,
Будут шалости приятны.
Пустодырье не кой ляд!
А в хозяйку вставим кляп.
Её, вы, с палкой не шутите -
Мои члены пощадите!»
Тёща взвизгнула: «Лупите!
В углях палки прокалите!
На кол гада наколите!
В дырку смрадную всадите!
Справим мальчику пизду!
На елду пора узду!
Станет пидор-побирушка,
Позабудет о былом.
Снизу срежем побрякушки
И подохнет бобылем!»
И тут Юэнян, а вместе с нею Сюээ, жена Лайсина, жена Лайчжао - Шпилька, Чжунцю, Сяоюй, Сючунь и остальные повалили Цзинцзи и принялись избивать палками и вальками. К ним подошла и Симэнь Старшая, жена Цзинцзи, но не встала на защиту мужа. Тогда Цзинцзи, не зная, как избавиться от женщин, снял штаны и предстал пред ними нагим. Ошеломленные женщины побросали палки и разбежались кто куда.
Негодование и стыд охватили Юэнян.
- Эх ты, ублюдок бесстыжий! - заругалась она.
Цзинцзи промолчал, а про себя подумал: «А ловко я сообразил. Иначе мне живым не выбраться». Он вскочил на ноги, подобрал штаны и убежал в переднюю половину дома. Юэнян велела слуге пойти за ним следом и сказать, чтобы сдавал счета приказчику Фу.
Цзинцзи и сам, конечно, понимал, что тут ему больше делать нечего. Собрав вещи и постель, ни с кем не простившись, он со злостью покинул дом Симэнь Цина и направился прямо к дяде Чжану.
Да,
Только гнев, только милость в веках
Никогда не рассыплются в прах.
Услыхала Пань Цзиньлянь, что Цзинцзи выгнали из дома, и затосковала, загрустила пуще прежнего.
И вот однажды, помня совет Сюээ, Юэнян велела позвать старуху Ван.
С тех пор как сын старухи, Ван Чао, воротился с купцами с верховьев реки Хуай, она бросила чайную торговлю. Дело в том, что Ван Чао украл у проводника сто лянов серебра, и они зажили по-другому: купили двух ослов, установили жернова да сита и заработала у них мельница.
Как узнала старая Ван, что ее зовут в дом Симэнь Цина, тотчас же приоделась и пошла.
- Давно тебя не видала, сынок, - обратилась к Дайаню старуха, когда они вышли из дому. - У тебя и прическа появилась. Женился?
- Нет еще.
- Кому ж я понадобилась, когда батюшки-то не стало? - спрашивала Ван. - Уж не матушка ли Пятая сыночка ожидает, меня в повивальные бабки просит?
- Есть когда матушке Пятой ребенком обзаводиться! - отвечал слуга. - Ей бы только с зятем путаться! Вот хозяйка и просит тебя, мамаша, продать ее.
- О Небо, помилуйте! - воскликнула старуха. - Подумать только! А я что говорила! Умрет хозяин, эта потаскуха вдовой жить не станет. Собаку ничем не отучишь - все будет дерьмо подбирать. Ишь, какой фортель выкинула! Эта она, стало быть, с мужем хозяйкиной дочки спуталась, да? А его-то как зовут?
- Чэнь Цзинцзи.
- Помню, помню. В прошлом году я к батюшке насчет Хэ Девятого просить ходила. Батюшки тогда дома не было. Так эта потаскуха проклятая меня даже к себе не позвала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210