Думаешь, пить буду? Позови Чуньмэй! Пусть она сама ароматного чаю заварит, да покрепче.
- Она там, в спальне… спит, - проговорила служанка. - Обождите, я позову.
- Не надо! Пусть спит, - передумала Цзиньлянь, но Цюцзюй не послушалась и пошла в спальню.
Чуньмэй, свернувшись, крепко спала в ногах у Симэня.
- Вставай, матушка пришла, - расталкивая ее, говорила Цюцзюй. - Чаю просит.
- Матушка пришла, ну и что же? - выпалила Чуньмэй. - Ходит по ночам, рабское отродье! Только людей пугает.
Чуньмэй нехотя поднялась, не спеша оделась и пошла к хозяйке. Она стояла перед Цзиньлянь заспанная и протирала глаза.
- Вот рабское отродье! - заругалась на Цюцзюй хозяйка и обернулась к Чуньмэй. - И надо ж ей было тебя будить. Поправь-ка платок, совсем сбился. А куда дела сережку?
Чуньмэй в самом деле украшала только одна золотая с драгоценными камнями серьга. Она зажгла фонарь и пошла в спальню, где после долгих поисков нашла, наконец, пропажу перед кроватью на скамеечке.
- Где нашла? - спросила Цзиньлянь.
- На скамеечке у кровати валялась, - ворчала горничная и, указывая на Цюцзюй, продолжала: - Все из-за нее, негодницы! Я с испугу вскочила. Наверно, за крючок полога зацепилась.
- Я ж ее предупреждала! - заметила Цзиньлянь. - Не буди, говорю, а она все свое.
- Матушка, говорит, чай просит, - пояснила Чуньмэй.
- Чаю захотелось. Только не ее руками заваривать!
Чуньмэй тотчас же налила в чайник воды и, помешав уголь, поставила в самый огонь. Немного погодя чайник закипел. Горничная вымыла чашку и, заварив покрепче, подала хозяйке.
- Батюшка давно уснул? - спросила Цзиньлянь.
- Да, я давно постелила, - отвечала Чуньмэй. - Вас спрашивал. Матушка, говорю, из дальних покоев еще не пришла.
- Юйсяо давеча для моей матушки принесла фруктов и сладостей, - начала Цзиньлянь, выпив чашку чаю. - Я их этой мерзавке отдала. Ты их убрала?
- Какие фрукты? - удивилась Чуньмэй. Понятия не имею.
Цзиньлянь крикнула Цюцзюй.
- Где фрукты?
- В туалетном столике, матушка, - отвечала служанка и принесла гостинцы.
Цзиньлянь пересчитала. Не хватало апельсина.
- Куда апельсин дела? - спрашивала хозяйка.
- Что вы мне дали, матушка, я все убрала, - говорила Цюцзюй. - Думаете, может, я съела? Не такая уж я сластена.
- Еще будешь мне оправдываться, мерзавка?! - заругалась Цзиньлянь. - Ты стащила, рабское отродье! Куда ж он девался? Я ж нарочно пересчитала, прежде чем отдать, рабское отродье. А у тебя, я гляжу, руки чешутся. Все перебрала. Да чего тут осталось? Добрую половину, небось, съела. Тебя, думаешь, угощать припасли, да? - Цзиньлянь обернулась к Чуньмэй. - А ну-ка, дай ей десяток пощечин!
- Я о нее и руки пачкать не хочу, - отозвалась горничная.
- Тогда тащи сюда! - приказала хозяйка.
Чуньмэй схватила Цюцзюй за шиворот и подвела к Цзиньлянь. Та ущипнула ее за щеку.
- Говори, мерзавка, ты стащила апельсин или нет, - ругалась Цзиньлянь. - Скажешь, прощу тебя, рабское твое отродье. А не то плетью угощу. Отведаешь, сколько влезет. Только свист пойдет. Что я пьяная, что ли? Стащила, а теперь зубы заговаривать? - Она обернулась в сторону Чуньмэй. - Скажи, я пьяная?
- Вы совершенно трезвы, матушка, - подтвердила горничная. - Если вы ей не верите, матушка, выверните рукава, наверно там остались апельсиновые корки.
Цзиньлянь потянула Цюцзюй за рукав и уже отдернула его, чтобы обшарить внутри, но служанка начала сопротивляться. Тут подоспела Чуньмэй. Запустив руку в рукав Цюцзюй, она извлекла оттуда апельсиновые корки. Цзиньлянь стала изо всех сил щипать ей щеки и бить по лицу.
- Что, негодяйка проклятая, рабское отродье! - обрушилась на служанку Цзиньлянь. - Не вышло! Эх, ты, некудышная! Тебе только языком болтать да сласти воровать. Это ты умеешь. От меня не скроешь! Вот они, корки. На кого будешь слыгаться, а? Надо бы тебя вздуть, рабское твое отродье, да, боюсь, батюшку не разбудить бы и охоты нет после веселого пира с тобой возиться. Завтра будет день. Тогда и рассчитаюсь.
- Вы ей, матушка, поблажки не давайте, - вторила хозяйке Чуньмэй. - Выпорите так, чтобы плеть свистела. А лучше слугу заставьте. На совесть втянет. Пусть потерпит - впредь будет побаиваться. Наши-то побои ей все равно что ребячьи шалости. Она по палке скучает. Тогда будет знать.
Цюцзюй с распухшим лицом, надув губы, удалилась в кухню. Цзиньлянь разломила пополам апельсин, достала яблоко и гранат и протянула Чуньмэй.
- На, ешь! - сказала она. - А остальное матушке отдам.
Чуньмэй взяла фрукты с полным равнодушием и, даже не взглянув на них, спрятала в ящик. Цзиньлянь хотела было разделить и сладости, но ее остановила горничная:
- Не надо, матушка! Я сласти не люблю. Лучше вашей матушке оставьте.
Цзиньлянь убрала оставшиеся гостинцы, но не о том пойдет наш рассказ.
Потом Цзиньлянь вышла по малой нужде и велела Чуньмэй принести ведро воды для омовения.
- А который теперь час? - спросила хозяйка.
- Луна на запад склонилась, - говорила горничная. - Третья ночная стража, должно быть.
Цзиньлянь сняла головные украшения и вошла в спальню. На столе догорал серебряный светильник. Поправив его, она обернулась к кровати, на которой храпел Симэнь. Цзиньлянь развязала шелковый пояс, сняла юбку их хунаньской тафты и штаны и, обувшись в ночные туфельки, юркнула под одеяло к Симэню. Немного подремав, она начала заигрывать с ним, но он не отзывался. Ведь совсем недавно Симэнь предавался утехам с Чуньмэй, и у него остыл весь пыл, его размякшее орудие нельзя было поднять никакой силой. У Цзиньлянь же, распаленной винными парами, пламенем горела страсть. Она, сев на корточки, принялась играть на свирели, возбуждая самый кончик. Издавая звуки, подобные лягушачьему кваканью, она то засасывала, то выпускала изо рта мундштук, так что тот непрерывно ходил туда-сюда.
Наконец, Симэнь проснулся.
- Вот негодная потаскушка! - увидев Цзиньлянь, заворчал он. - Где ж ты до сих пор была?
- Мы в дальних покоях пировали, - отвечала Цзиньлянь. - Сестрица Мэн потом еще два короба закусок и вина поставила. Барышня Юй пела. И старшая невестка У с золовкой Ян пировали. Играли на пальцах, кости бросали. Весело было. Сперва у Ли Цзяоэр выигрывала. Штрафными ее напоила. Потом мы с сестрицей Мэн играть сели. Много нам с ней штрафных досталось. А ты легко отделался. Ишь, разоспался! А я, выходит, терпи, да? Но ты ж знаешь, я без тебя не могу.
- Подвязку сшила? - спросил Симэнь.
- Тут, под периной лежит.
Запустив руку под перину, она достала подвязку и туго натянула на основанье веника, а лентами крепко-накрепко стянула талию Симэню.
- А во внутрь принял? - спросила она.
- Принял.
Немного погодя Цзиньлянь удалось расшевелить богатыря. Он вздыбился, поднял голову и вытянулся длиннее обычного на цунь с лишком. Женщина влезла на Симэня, но набалдашник был слишком велик и ей пришлось руками раздвигать срамные чтобы пропихнуть его в потаенную щель. Когда он проник, Цзиньлянь обхватила Симэня за шею, велела ему сжать ее талию и стала тереться до тех пор, пока сей предмет весь не погрузился до самого корневища.
- Дорогой, сними с меня чулочные подвязки и положи себе под спину, - попросила она.
Симэнь исполнил ее просьбу, а также снял с нее красный шелковый нагрудник. Цзиньлянь, передвигаясь на четвереньках, оседлала Симэня. Ей потребовалось сделать несколько разминаний, чтобы орудие полностью погрузилось, и тогда она сказала:
- Пощупай теперь сам рукой, как заполнено все внутри. Тебе хорошо? Давай наминай и вставляй почаще.
Симэнь дотронулся и убедился, что орудие засажено по самое корневище и даже волосы прибрались, а снаружи остались только два ядра, отчего он ощутил неописуемую радость и наслаждение.
- Как здорово разбирает! - воскликнула Цзиньлянь. - Но что-то холодновато. Дай я пододвину лампу, при свете порезвимся, а? Нет, летом куда лучше. Зимой такой холод. - Она продолжала расспрашивать: - Ну как? Что лучше: подвязка или твоя серебряная подпруга, грубая, как хомут? От нее в лоне боль одна, а тут совсем другое дело. К тому же посмотри, насколько вырастает твой предмет. Не веришь - пощупай у меня низ живота: конец-то почти в сердце упирается. - Потом она добавила: - Обними меня, дорогой! Сегодня я хочу заснуть лежа на тебе.
- Спи, дитя мое! - сказал он и, обняв жену, просунул свой язык в ее уста.
Глаза Цзиньлянь, горевшие, как звезды, затуманились. Симэнь сжимал ее ароматные плечи. После короткого забытья неукротимый пламень страсти вновь объял всю ее плоть, разгоряченную и необузданную. Обеими руками схватив Симэня за плечи, Цзиньлянь приподнималась и садилась. Несгибаемый воитель то выныривал с головой, то погружался по самый корень.
- Родной мой, любимый, не губи! - стенала она, однако Симэнь сунулся туда-сюда еще раз триста.
Когда подошла пора испускать семя, Цзиньлянь только и воскликнула:
- Мой милый! Ты мне все нутро вывернешь.
Но затем, она вложила свой сосок ему в рот, понуждая сосать. Любовники не заметили, как на какое-то мгновение потеряли сознание. Вскоре после истечения семени они крепко обнялись. У Цзиньлянь сердце билось, как у молодой газели, утомленные члены совсем ослабли, ароматные волосы-туча беспорядочно рассыпались. Лишь когда вытекла вся семенная жидкость, они обрели прежнюю способность двигаться.
- Милый! Как ты себя чувствуешь? - шептала Цзиньлянь, вытирая семя платком.
- Давай соснем, а потом продолжим, - предложил Симэнь.
- Я тоже не в силах, совсем ослабла и разомлела.
Так прекратилась игра тучки и дождя. Они легли рядом, крепко прижавшись друг к дружке, и не заметили, как на востоке стала заниматься заря.
Да,
Оглядите эту пару при свечах со всех сторон:
Вот союз, что не иначе, как на Небе заключен.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
ЦЕНЗОР СУН НАСТОЯТЕЛЬНО ВЫПРАШИВАЕТ У СИМЭНЯ ТРЕНОЖНИК ВОСЬМИ БЕССМЕРТНЫХ.
У ЮЭНЯН СЛУШАЕТ «ДРАГОЦЕННЫЙ СВИТОК О ПРАВЕДНОЙ ХУАН»
Бывало, преданных друзей
встречал на южной стороне.
Мне снова повстречать бы их,
возрадоваться по весне.
Чтоб в чашах южное вино
шипело, пенилось опять,
Чтоб на бумаге дорогой
стихи изящные писать.
В коляски сядем, чтоб цветы
с поклоном провожали нас
И чтоб трава вокруг колес
любовно, трепетно вилась.
Мы разлучились и царит
на южном тракте тишина.
Кто там любуется весной
и светит для кого луна?
Так вот. Обнял Симэнь Цзиньлянь и проспали они до рассвета. Пробудившись, Цзиньлянь обнаружила, что орудие Симэня все еще выпрямленное и твердое, как палка.
- Пощади, милый, - говорила он. - Я больше не могу. Дай я тебе лучше на свирели поиграю.
- Ишь ты, потаскушка с выкрутасами, - отозвался он. - Ты и так играла предостаточно. Видишь, твоих рук дело.
Цзиньлянь села на корточки между его ног и, опершись на одну из них, взяла в рот то самое. Она сосала и втягивала, однако семя все не изливалось. Симэнь ритмично надавливал рукой на ее напудренную шею, заботясь только о том, чтобы засаживать свой причиндал до упора. И тот сновал во рту туда-сюда без перерыва. С уголков губ прильнувшей к нему жены стекала белая слюна, но сок стебля все еще оставался в нем. А когда семя уже было готово излиться, Цзиньлянь спросила Симэнь Цина:
- Нам от Ина Второго приглашение на двадцать восьмое принесли. Пустишь?
- А почему бы нет? Соберетесь и пойдете.
- Тогда у меня к тебе просьба, - продолжала Цзиньлянь. - Скажи, дашь или нет?
- А что такое? Говори!
- Дай мне шубу сестрицы Ли, - попросила она. - А то все в меховых шубах вырядятся. Только у меня нет.
- А от полководца Вана в прошлом году заложили? Вот ее и надевай.
- Не хочу я заложенную, - не унималась Цзиньлянь. - Да ты ее Ли Цзяоэр отдай, а Ли Цзяоэр свою шубу пусть Сюээ передаст. Достанешь мне сегодня шубу сестрицы Ли, а? Рукава я бы подбила красным атласом с золотыми журавлями, а вниз поддела бы белую душегрейку из узорной тафты. Я ведь не кто-нибудь - жена твоя. Сделай же мне одолжение!
- Вот потаскушка негодная! Только бы себе урвать. Та черная шуба добрых шестьдесят лянов серебра стоит. Блестящий длинный мех торчком стоит. Не пойдет она тебе.
- Ах ты, рабское отродье! Выходит, чужой бабе лучше отдать, да? Мы ведь твои жены - вывеска твоя. Как ты можешь подобное говорить!? Будешь со мной так разговаривать, не жди от меня ласки.
- Ну вот! То просила, а теперь условия ставишь?
- Негодник! Я ж тебе, как рабыня служу!
Говоря это, Цзиньлянь вновь подтянула тот самый предмет к своему напудренному лицу. После долгих помахиваний и прижиманий она снова ухватила его своим бесстыдным лягушачьим ртом, а затем, высунув язык, стала теребить струну арфы и возбуждать черепашью палицу. После этого, взяв ее алыми губками, Цзиньлянь вся отдалась движению. Наслаждения возникали, как из рога изобилия, Симэнь ощутил себя на вершине блаженства, его грудь переполнялась весенними чувствами, проникавшими до самого костного мозга. Все это длилось довольно долго, и уже перед самым мигом семяизвержения он даже успел воскликнуть:
- Жми крепче, маленькая развратница, сейчас потечет!
И не успел он договорить, как сперма брызнула на лицо и губы Цзиньлянь, которая, широко раскрыв рот, сумела проглотить большую ее часть.
Да,
Красавица любимому в постели
Всю ночь играть готова на свирели.
На другой день был назначен прием, который устраивал в доме Симэня его сиятельство Ань.
Цзиньлянь оставалась в постели. Симэнь же встал, умылся и причесался.
- Достань шубу, пока свободен, - остановила его Цзиньлянь, когда он собрался уходить. - Потом тебе некогда будет.
Симэнь направился в покои Ли Пинъэр. Кормилица Жуи и служанки были давно на ногах. В чисто прибранной комнате перед дщицей покойной стоял чай. Симэнь сел и спросил кормилицу, давно ли ставятся жертвы усопшей. Он заметил на Жуи застегнутую спереди бледно-зеленую куртку, белую холщовую юбку и синеватые с зеленым отливом туфельки на толстой подошве. Ее ланиты были слегка напудрены и подрумянены, а тонкие изогнутые брови искусно подведены. На губах у нее блестела ярко-красная помада, в ушах красовались золотые гвоздики - сережки. С задорной улыбкой она подала Симэню чай. Ее пальцы украшали четыре золотых кольца - подарок Ли Пинъэр. Симэнь велел Инчунь сходить к хозяйке за ключами от кладовой.
- Что вы хотите, батюшка? спросила Жуи.
- Надо шубу достать, - пояснил Симэнь. - Матушка Пятая надеть хочет.
- Матушкину соболью? - уточнила Жуи.
- Ну да. Дам, раз ей поносить захотелось.
Инчунь ушла. Симэнь обнял Жуи.
- Дитя мое! - говорил он, припав к ее груди. - У тебя и после кормления такие упругие груди.
Они прильнули друг к дружке и слились в страстном поцелуе.
- Батюшка, вы, я вижу, что-то частенько у матушки Пятой бываете? - спрашивала Жуи. - К остальным не заглядываете. Всем бы матушка Пятая хороша, только вот других она терпеть не может. В прошлый раз, когда вы были в отъезде, как же она на меня обрушилась из-за валька! Спасибо, тетушка Хань с матушкой Третьей вступились. Я вам тогда не решилась сказать. Но у нас уж длинные языки нашлись. Кто-то ей наговорил, будто бы вы, батюшка, мне излишнее внимание уделяете. Не знаю, она вам жаловалась?
- Да, говорила, - подтвердил Симэнь. - Ты бы у нее прощения попросила. Она ведь, знаешь, какая! Но кто ей подслащивает, тому она рада.
- Матушка Пятая, верно, резкая на язык, - согласилась Жуи, - зато не помнит зла. Вот и тогда. Как она меня только не кляла, а после вашего приезда со мной же заговорила будто ни в чем не бывало. А что вы, батюшка, у нее чаще бываете, так это, говорит, сами матушки мне уступают. Кто, говорит, ко мне с открытой душой, тому и я не помешаю, зла не сделаю.
- А раз так, и живите вы все в мире и согласии, - заключил Симэнь и добавил. - А вечером жди. К тебе приду.
- Правда, батюшка? Не обманываете?
- Чего мне тебя обманывать!
Тем временем Инчунь принесла ключи, и Симэнь распорядился открыть кладовую Ли Пинъэр. Служанка вынула из шкафа шубу, встряхнула ее и завернула в узел.
- У меня нет хорошей кофты, - потихоньку прошептала Жуи. - Кстати достали бы мне. У матушки была кофта с юбкою …
Симэнь тут же велел отпереть сундук. Оттуда достали бирюзовую атласную кофту, желтую с узорами юбку, голубые расшитые узорами штаны из шаньсийского шелка и пару вышитых цветами наколенников. Жуи земными поклонами благодарила за наряды. Симэнь запер кладовую и перед уходом велел Жуи отнести шубу Цзиньлянь.
Цзиньлянь только что пробудилась. Чуньмэй застала ее за бинтованием ног.
- Жуи шубу принесла, - объявила горничная.
- Вели войти, - сказала Цзиньлянь, смекнув, в чем дело. Появившуюся Жуи она встретила вопросом: - Тебя батюшка прислал?
- Да, батюшка распорядился передать вам шубу, - отвечала Жуи.
- И тебе что-нибудь досталось? - поинтересовалась Цзиньлянь.
- Батюшка подарил мне кофту с юбкой на Новый год и велел у вас попросить прощения, матушка.
С этими словами Жуи опустилась перед Цзиньлянь на колени и отвесила четыре земных поклона.
- Меж нами, сестрами, такое ни к чему, - заметила Цзиньлянь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210