- Он Бай Лайцяна пустил, вот ему и попало, - отвечал Цитун.
- Должно быть, не за Бай Лайцяна, - заметила Цзиньлянь. - Будет он из-за какого-то Бая так наказывать?! Нет, видно, Пинъань наступил ему на любимую мозоль, вот он и решил свой хозяйский нрав выказать, бесстыжий! Ну, скажи, есть у него совесть, а?
Цитун ушел.
- Что ты имеешь в виду, сестрица? - спросила Юйлоу.
- Я все собиралась тебе сказать, да так и не собралась, - начала Цзиньлянь. - В тот день, когда я у матери была, этот пакостник Шутун, наложник проклятый, выманил сколько-то лянов, накупил яств, уложил их в коробки, прихватил кувшин цзиньхуаского вина и отнес все к Ли Пинъэр. Она с ним целый день за столом просидела. А только он от нее вышел, бесстыжий наш домой вернулся. Так он ему даже ни слова не сказал. Заперлись они вдвоем в кабинете в саду и за грязные дела принялись. Тут Пинъань с визитной карточкой подоспел. Видит: дверь заперта, он и встал под окно. Открыл пакостник дверь - видит: Пинъань под окном. Бесстыжему, конечно, сказал. Вот он его в отместку и пытал сегодня. Как бы этот пакостник, чего доброго, и нас к рукам не прибрал, на нас беды не накликал.
- Ну что ты! - засмеялась Юйлоу. - Конечно, в семье не без урода, но не все ж злодеи!
- Не права ты, сестрица! - возражала Цзиньлянь. - Я тебе вот что скажу. Сейчас во всем доме только две души могут ублажить хозяина. Одна входит в семью, другая - нет. Он так к ним и льнет. Как увидит, сразу разговоры да смех. А мы для него - пустое место, ничтожные твари. Вот негодяй, чтоб ему не своей смертью подохнуть, изменник проклятый! Замутили ему голову эти лисы, он и сам стал на них похож. Ох, и будет у нас еще скандал! Попомни мои слова! У меня вон сегодня из-за подарка и то сколько было разговоров. А ведь он не успеет порог переступить, сразу или к ней, или к себе в кабинет. Я к нему Чуньмэй послала. Посмотри, говорю, что он там делает, и позови ко мне. И, представь себе, он, оказывается, с пакостником средь бела дня заперся. Чуньмэй ворвалась. Он от неожиданности только глазами хлопал. Я его так отчитала! Он отпирался, потом льстить начал. Кусок красной кисеи на подарок предлагал, но я отказалась. Тогда к Ли Пинъэр в терем пошел. Бес, трус проклятый, в грязь залез и попался - давай у нее в тряпье рыться. Смотрю: она сама приносит мне вытканную золотом одежду. «Вот посмотри, говорит, сестрица, не подойдет? Может, вместе поднесем?» «Мне, говорю, твои вещи не нужны. Пусть батюшка в лавке возьмет». Она ни в какую. «Сестрица, говорит, зачем нам считаться? Выбирай, говорит, либо кофту, либо юбку. Попросим зятя Чэня, он нам упакует». После долгих уговоров я, наконец, согласилась, и она уступила мне кофту.
- Так в чем же дело? - удивилась Юйлоу. - Видишь, как она уступчива и добра!
- Ничего ты не понимаешь! - твердила свое Цзиньлянь. - Нельзя ей давать поблажек! Всех устрашает Цзинган-громовержец с выпученными глазами, а бояться-то нужно покойно дремлющего Будду! В наше время попробуй только мужа распусти немного - будешь как раб при господине. Он к тебе и близко-то не подойдет.
- Ну до чего ж ты горяча! - засмеялась Юйлоу. - И на язык тебе лучше не попадаться.
Они рассмеялись.
- Матушка Третья и матушка Пятая, вас приглашают в дальние покои откушать крабов, - объявила вошедшая Сяоюй. - Я пойду матушку Шестую и госпожу Симэнь приглашу.
Цзиньлянь и Юйлоу, взявшись за руки, направились к Юэнян. Она сидела с Цзяоэр на примыкавшей к ее покоям террасе.
- Что это вы улыбаетесь? - спросила она.
- Да вон батюшка Пинъаня наказал, - говорила Цзиньлянь.
- То-то я слышу - кричат что есть мочи, - заметила Юэнян. - Кого, думаю, бьют? Оказывается, Пинъаня. А за что?
- Он хозяину на мозоль наступил, - ответила Цзиньлянь.
- У него мозоли появились? - удивилась наивная Юэнян.
Цзиньлянь и Юйлоу хохотали до упаду.
- Ну что вы смеетесь? - унимала их Юэнян. - Объясните, наконец, в чем дело.
- В том, - начала Юйлоу, - что Пинъань впустил Бай Лайцяна. Вот ему и досталось.
- Ну, пустил - и ладно! Причем же тут мозоль? - спрашивала Юэнян. - Таких людей еще не встречала. Сидел бы себе дома, а то к чужим врывается, покой нарушает.
- Он пришел батюшку проведать, - заметил Лайань.
- Для чего? У нас с кровати вроде никто не падал, - говорила Юэнян. - К чему ж так бесцеремонно врываться?! Ему, должно быть, желудок набить на дармовщинку захотелось?
Появились Пинъэр и дочь Симэня, и все занялись крабами.
- Там у меня немного виноградного вина, ступай подогрей и подай, - обратившись к Сяоюй, распорядилась хозяйка.
- С крабами больше подойдет цзиньхуаское, - не удержалась Цзиньлянь, а немного погодя продолжала: - Пить вино с одними крабами?
Сюда бы жареную утку!
- Уж поздно! Какая теперь утка? - сказала Юэнян.
Пинъэр зарделась от стыда.
Да,
Чтоб смысла избежать двойного,
Обдумывай любое слово.
Простодушная Юэнян и не подозревала, на что намекала Цзиньлянь.
Однако не будем больше говорить, как они лакомились крабами, а расскажем пока о Пинъане.
После пыток Пинъань выбежал на двор и, потирая избитые ноги, пошел к себе. Ему забинтовали кровоточащие пальцы.
- За что тебя, брат, так батюшка избил? - наперебой спрашивали его подошедшие к нему Бэнь Дичуань и Лайсин.
- А я откуда знаю?! - отвечал со слезами на глазах Пинъань.
- За то, что Бай Лайцяна пустил, - сказал Лайсин.
- Да ты ж сам видал, - говорил Пинъань, - как я его задерживал. Нет, говорю, батюшки, а он, знай, лезет. Подошли к зале, спрашиваю, что вам, дядя? Батюшка, говорю, за городом на проводах, а когда вернется - неизвестно. Не дождаться, мол, вам. А он отвечает, подожду, и, ничего не слушая, усаживается, а тут батюшка показался, они и встретились. Он, оказывается, зашел просто повидаться. Выпил чай и сидит. Тут господин Ся прибыл. Он вышел, отсиделся во флигеле и опять не уходит. Пришлось батюшке его к столу приглашать. Другой бы со стыда сгорел, посидел немножко - и домой, а этот своего все же дождался - наелся, напился и только тогда стал собираться, а мне за него вон как попало. Батюшка упрекал, у ворот, мол, не стою, всех пропускаю. Да разве я его пускал?! Просто не удалось мне с ним справиться. Попробуй его удержи, когда он прет со всей силой. Вот мне и досталось за него. Чтоб его Небо покарало, проклятого! Выроди он, сукин сын, сыновей-разбойников, дочерей-поблядушек! Чтоб тебе здешний кусок впрок не пошел - хребет переломил!
- Хребет сломается - легче выйдет, - пошутил Лайсин.
- Чтоб ему этим куском подавиться! Все б ему нутро вывернуло! - ругался Пинъань. - Во всем свете не сыщешь другого такого толстокожего да бесстыжего, как этот сукин сын. Прокрался, даже собака не тявкнула. За столом так на все и набрасывался, побируха проклятый! Хоть бы кто отделал тебя, голодранца, чтоб у тебя задница сгнила, рогоносец-жополиз!
- И сгниет, не узнаешь, - заметил Лайсин. - А вонь пойдет, скажет, газы, мол, замучили.
Все расхохотались.
- У него, наверно, росинки дома не водится, - продолжал Пинъань. - На что похожа, небось, его благоверная, если он только и рыскает, где б утробу насытить, как бы дома не варить. Чем так опускаться, лучше уж пусть жена полюбовника заводит. Лучше в рогоносцах ходить, чем так унижаться, чтобы тебя вся прислуга презирала.
Да,
На людях он бездельник, праздный мот,
В дому - жена голодная орет.
Дайань между тем подстригался в лавке. Заплатив цирюльнику, он вышел наружу.
- Пинъань! - крикнул он. - Не хотел я тебе ничего говорить, но ты меня из терпенья вывел. Господам служишь, а нрава хозяйского не раскусил. Чего ж теперь на других пенять? Никто ведь не требует, чтобы ты серебром мочился, золотом ходил, но надо же соображать, к обстановке прилаживаться. Одно дело, дядя Ин или дядя Се. Их пускай в любое время, дома батюшка или нет. Другое дело - остальные. Зачем же его пустил, когда тебя батюшка предупреждал, а? Кого ж и наказывать, как не тебя!
- Наш Пинъань - как ребенок несмышленый, - пошутил Бэнь Дичуань. - Он только баклуши бить научился, а тут другой нашелся - мяч гонять мастак. Целыми днями ногам покоя не дает.
Все рассмеялись.
- Ладно, ему за Бай Лайцяна досталось, а Хуатун за что тисков отведал? - спрашивал Бэнь Дичуань. - Так сладко, должно быть, хоть угощай. К столу, знаю, приглашают за компанию, а вот тиски вместе отведать - что-то не слыхивал, а тут нашелся компаньон.
Хуатун потирал пальцы и плакал.
- Не плачь, сынок! - уговаривал его, подшучивая, Дайань. - Вон как мамаша тебя балует - жареные баранки на пальчики тебе нанизала, а ты капризничаешь.
Однако хватит говорить о шутках слуг.
Симэнь сидел в пристройке, наблюдая за Чэнь Цзинцзи, как он упаковывал подарки и писал визитные карточки. На другой день утром их отправили в Восточную столицу в подарок высокому зятю Цаю и командующему Туну, но не о том пойдет речь.
На следующий день Симэнь отбыл в управу, а Юэнян с остальными женами отправилась в гости к супруге У Старшего. Хозяйки, украшенные жемчугами и перьями зимородка, в халатах из узорчатой парчи заняли пять паланкинов. Их сопровождала в небольших носилках жена Лайсина. Сунь Сюээ и дочь Симэня остались домовничать.
С утра пришел Хань Даого, чтобы в знак благодарности преподнести Симэню жбан цзиньхуаского вина, особым образом поджаренного гуся, пару свиных ножек, четырех уток и четырех пузанков. На визитной карточке было написано: «От Почтенного ученика Хань Даого с нижайшим поклоном». Хозяина не было дома, и Шутун не решился принять подарки. Коробки с коромыслом оставили до его прибытия. Увидев подношения, Симэнь велел Циньтуну вызвать из лавки Ханя.
- Что это значит?! - спрашивал он. - Для чего ты покупал подарки? Не могу я их принять.
- Я вам так обязан, батюшка, - говорил, кланяясь, Хань Даого. - Вы за меня вступились, столько мне сделали, что мне никогда не отблагодарить вас сполна. Какие это подарки?! Лишь ничтожный знак моей вам преданности. Умоляю вас, батюшка, не побрезгуйте, возьмите хоть ради смеху.
- Да не могу я! - возражал Симэнь. - Ты же у меня в приказчиках. Мы как одна семья. Как же я могу принимать от тебя подарки? Нет, забирай, пожалуйста, обратно.
Встревоженный Хань Даого долго еще упрашивал Симэня. Тот, наконец, согласился взять вино и гуся, а остальное наказал слуге отнести домой к Ханю.
- Пошли приглашения дяде Ину и дяде Се, - велел он Шутуну и обратился к Хань Даого: - После обеда пусть Лайбао посидит в лавке, а ты приходи.
- Вы отказались от моих подношений, а теперь хотите, чтобы я еще причинил вам лишние хлопоты?! - заметил Хань Даого и, поблагодарив за приглашение, удалился.
Симэнь Цин купил всевозможных закусок, и после обеда в крытой галерее близ Зимородкового павильона был накрыт квадратный стол.
Первыми прибыли Ин Боцзюэ и Се Сида.
- Приказчик Хань был так любезен, что преподнес мне подарки - говорил им Симэнь. - Я наотрез отказался принять, но он так меня упрашивал, что пришлось взять гуся и вино. Неловко, думаю, одному лакомиться, вот и пригласил вас с ним за компанию.
- Он со мной насчет этих подарков советовался, - подхватил Ин Боцзюэ. - Неужели, говорю, хозяину в диковинку твои подарки? И нечего, говорю, тебе зря хлопотать. Все равно не примет. Ну, и каков же результат? Прав я оказался. Я, можно сказать, брат, к тебе в самое что ни на есть нутро пролез!
После чаю они сели за двойную шестерку, а через некоторое время пришел и Хань Даого. После приветствий сели за стол. На почетных местах сидели Ин Боцзюэ и Се Сида, место хозяина занимал Симэнь, а сбоку пристроился Хань Даого.
Появились подносы и блюда, и вскоре стол был заставлен разнообразными деликатесами. Не успели их распробовать, как принесли два огромных блюда - гуся с лапшой и целую груду печеных на пару масляных пирожков. Лайаню было велено подогреть в медном кувшине цзиньхуаское вино, Шутуну - обслуживать гостей, а Хуатуну - подавать кушанья. Шутун наполнил чарки.
- Ступай попроси у матушки Старшей крабов, - сказал ему Ин Боцзюэ. - Скажи, дяде Ину, мол, захотелось полакомиться.
- О каких крабах ты говоришь, пес дурной? - прервал его Симэнь. - Может, о двух пакетах от командира военного поселения господина Сюя? Так должен тебе сказать: их мои жены доели. А ту малость, что осталась, засолили. - Симэнь обернулся к Хуатуну: - Иди соленых крабов принеси. Жены у меня сегодня в гостях, у супруги шурина У Старшего пируют.
Вскоре Хуатун принес два блюда соленых крабов. Ин Боцзюэ и Се Сида с такой жадностью на них набросились, что немного погодя оба блюда заблестели, как начищенные. Шутун снова наполнил чарки.
- Ты же знаешь, что дядя Ин под сухую пить не может, - сказал ему Ин Боцзюэ. - Хвалился, южные напевы знаешь. Хоть бы разок послушать. Ну-ка, спой, я и выпью чарку.
Только Шутун хлопнул в ладоши и запел, как его перебил Ин Боцзюэ:
- Нет, так не пойдет. Взялся дракона играть, будь добр, прими драконье обличье. Ступай подкрасься, подрумянься, нарядись барышней, тогда и пой.
Шутун обернулся в сторону Симэня, ожидая, что он скажет.
- Ах ты, сукин сын! - в шутку заругал Ина хозяин. - Ишь, совратитель нашелся! - Он взглянул на Шутуна и распорядился: - Раз ему так хочется, пойди попроси Дайаня, пусть принесет платье. Наряжайся и выходи.
Дайань направился первым делом к Цзиньлянь, но Чуньмэй ничего ему не дала. Тогда он прошел в дальние покои и выпросил у горничной Юйсяо четыре серебряных шпильки, большой гребень, подвески, золотые с поддельными изумрудами сережки, ярко-красную кофту с застежкой и зеленую юбку на подкладке с лилово-золотистой бахромой по подолу. Юйсяо дала ему немного пудры и румян.
Шутун нарядился в кабинете и вышел к гостям. Одет он был с большим вкусом и изяществом. Настоящая барышня! Шутун с поклоном поднес Ин Боцзюэ первую чарку, встал рядом и запел на мотив «Яшмового ненюфара»:
Качаясь, плывут красноватые листья,
В бутонах еще ароматная слива.
Кто вновь подведет мои брови красиво,
От снов обветшалых мне душу очистит?
Мне больше не слать тебе длинные письма,
Меж нами бескрайние горы-потоки,
Свиданий несбыточных кончились сроки,
Исписана тушь и обломаны кисти.
Боцзюэ был в восторге.
- Нет, не зря ты, брат, его поишь-кормишь! - говорил он. - Какой голос, а! Как есть свирель! Сколько мне на своем веку певиц приходилось встречать, но без преувеличения могу сказать: такого сочного и сильного голоса не доводилось слышать. Тебе, брат, счастье привалило: этакий молодец рядом, всегда, что называется, под боком.
Симэнь Цин засмеялся.
- Что смеешься? Я серьезно говорю, - продолжал Ин Боцзюэ. - Такого малого ценить надо, выделять. Словом, подходить к нему по-особенному. Не зря ж почтенный господин Ли его тебе удружил. Высокую честь оказал!
- Разумеется, - поддержал его Симэнь. - Шутун у меня всеми делами в кабинете ведает. Когда меня нет, он и подношения принимает, и письма рассылает. Ему с зятем все доверяется. Но зять больше в лавке сидит.
Ин Боцзюэ осушил чарку и наполнил вином сразу две.
- Выпей, прошу тебя, - протянув Шутуну чарку, сказал он.
- Не могу я пить, я не пью, - отказывался Шутун.
- Не огорчай меня, выпей, - настаивал Ин. - Я ж тебя угощаю, не бойся. Шутун поглядел на Симэня.
- Ладно, выпей, раз дядя Ин угощает, - сказал хозяин.
Шутун опустился на колени, чинно поклонился и, отпив глоток, протянул чарку Ин Боцзюэ, потом предложил вина Се Сида и спел на тот же мотив:
Багряный узор сердоликов старинных -
На глади пруда распустившийся лотос,
А птицы сплетаются крыльями плотно
И самозабвенно щебечут в долинах.
Но песню твою я услышать не в силах,
Но перья твои не срастутся с моими,
Но все ожиданья бесцельны и мнимы -
Две лунки от острых локтей на перилах.
- Сколько же Шутуну лет? - спросил Симэня Се Сида.
- Только шестнадцать исполнилось, - ответил хозяин.
- И много южных напевов знаешь? - опять спросил Се Сида.
- Не так много, но знаю, - отвечал Шутун. - На пиру господам могу услужить.
- Какой смышленый малый, молодец! - похвалил Се Сида и налил Шутуну чарку.
Шутун поднес вино Хань Даого.
- О, я не смею пить прежде моего почтенного господина, - возразил Хань.
- Ты мой гость, - заметил Симэнь.
- Как можно, сударь! - говорил Хань. - Только после вас.
Шутун поднес вино Симэнь Цину и запел третью песню на тот же мотив:
Белы хризантем многослойные юбки
Сереют платана могучие своды,
Цветы побросали в студеные воды
Своих лепестков разноцветные шлюпки.
Шмели с высоты провожают плывущих,
Прощаются дикие гуси в осоке.
Свиданий несбыточных кончились сроки,
И сумрак окутал - покой вездесущий.
Симэнь осушил чарку, и Шутун снова предстал перед Хань Даого. Тот поспешно встал и принял кубок.
- Да садись ты! Дай человеку спеть! - сказал Ин Боцзюэ.
Хань сел, и Шутун запел четвертую песню на тот же мотив:
Вот ивовый пух заплясал с облаками,
И бабочки им зачарованно вторят,
Цветет ароматная слива на взгорье,
Я милому ветку отправлю с ветрами.
Игла выпадает из рук поневоле,
В разлуке сердечные думы жестоки.
Свиданий несбыточных кончились сроки,
В волненьи я пальцы кусаю до боли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210