До приготовления траурных одежд родным следует воздерживаться от рыданий. При положении во гроб не должны присутствовать близкие, родившиеся под знаками: дракона, тигра, курицы и змеи. На остальную родню такой запрет не распространяется».
Юэнян велела Дайаню выйти и попросить геоманта заглянуть в «черную книгу» чтобы узнать грядущее усопшей.
Сюй, один раз справившись в тайной книге о силах тьмы и света, сказал:
- Нынче день тринадцатый, бин-цзы, а «усопшие в час двадцать шестой, цзи-чоу, на небе попадают в чертоги Драгоценной Вазы, а на земле - в область Ци». В прежней жизни сударыня была мужчиною в семействе Ванов из Биньчжоу, который заколол овцу перед окотом. В нынешнем своем рождении под знаком барана она стала женщиной, по природе нежной и уступчивой, но вынашивала темные замыслы еще с детских лет. Родители усопшей умерли, а родственники поддержки не оказали, и она, став наложницей, сносила надругательства со стороны хозяйки дома. Был у нее муж, но и на него она не могла положиться. Ее постигли в жизни неудачи и горести. Женщиной средних лет она обрела знатного мужа, но постоянно страдала от недугов. Ей не сопутствовало согласие. Сын ее умер младенцем, отчего, охваченная горем, она слегла. Открывшиеся кровотечения и довели ее до смерти. Душа ее девять дней назад вселилась в дочь, родившуюся в доме командующего Юаня, который проживает в Бяньляне столичной области Кайфэн в провинции Хэнань. Ей предстоит познать горькую нужду, но в двадцать лет на ней женится старый богач. По достижении средних лет она насладится счастьем, а в сорок два года, сраженная гневом, погибнет.
Геомант закрыл «черную книгу» и все женщины тяжело вздохнули.
Симэнь попросил геоманта определить сроки сооружения усыпальницы и погребения.
- Позвольте вас спросить, почтеннейший сударь, - обратился к хозяину Сюй. - Как долго вы намереваетесь оставлять усопшую в доме?
- Только преставилась и сразу хоронить? - говорил со слезами на глазах Симэнь. - По крайней мере седмиц на пять надо оставить.
- Через пять седмиц не предвидится дня, подходящего для погребения, - заметил геомант. - Зато через четыре, в день тридцать четвертый, дин-ю, то есть восьмого в десятой луне, полуденный час под знаком седьмым - у - самое подходящее время для устройства усыпальницы, а в день тридцать восьмой, синь-чоу, то есть двенадцатого, предполуденный час под шестым знаком, сы, будет благоприятен для выноса и не повредит никому из близких.
- Ладно, - заключил Симэнь. - Вынос состоится двенадцатого в десятой луне. Но не раньше!
Геомант внес в свидетельство сроки положения во гроб, выноса и погребения и возложил его на покойницу.
- Девятнадцатого утром состоится положение во гроб, - сказал Симэню геомант. - Попрошу вас, сударь, приготовить все, что полагается.
Только отпустили геоманта, забрезжил рассвет. По распоряжению Симэня за город поскакал верхом Циньтун, чтобы позвать шурина Хуа Старшего. Слуг отправили оповестить о кончине Пинъэр всю родню. Посыльный уведомил управу о трауре Симэня. Весь дом готовился к похоронам. Дайань привез с Львиной двадцать кусков отбеленного сычуаньского газа и тридцать кусков белого полотна. Портному Чжао было велено нанять целую артель портных, которые, расположившись в западном флигеле, шили первым делом шатры, пологи и чехлы на мебель, а также саван, покрывало, бинты и пояса для усопшей. Потом портные сшили каждой женщине траурные кофту и юбку, а каждому слуге - белую головную повязку и белый длинный халат. Бэнь Дичуаню была вручена сотня лянов серебра, на которую он закупил в загородных лавках тридцать кусков пенькового полотна и двести штук желтого траурного шелка. Нанятые плотники строили во внутреннем дворе пять больших навесов.
Воскрешая в своем воображении образ Пинъэр, ее движения и жесты, перебирая в памяти ее достоинства, Симэнь вдруг вспомнил, что до сих пор не позаботился о создании портрета усопшей и позвал Лайбао.
- Не знаешь, где бы найти художника, а? - спросил он слугу. - Надо будет портрет написать. Я совсем, было, запамятовал.
- Раньше нам разрисовывал экраны господин Хань, - говорил Лайбао. - Он состоял в свое время придворным живописцем при дворце Всеобщего Согласия, но был разжалован и поселился в здешних местах. Он мастер писать портреты.
- А где он живет? Можешь его пригласить? - спросил Симэнь.
- Приглашу, - отвечал Лайбао и удалился.
Целую ночь не сомкнул глаз Симэнь. Напряженные ночные хлопоты и тяжкое горе настолько вывели хозяина из себя, что он в раздражении ругал служанок, ногами пинал слуг. Он не отходил от покойницы и громко рыдал. Рядом с ним стоял Дайань и тоже плакал.
У Юэнян с Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу и Пань Цзиньлянь разошлись из-за ширмы, за которой стояли.
Горничные и служанки, видя как убивается Симэнь, предлагали чаю, но он со злостью прогонял их.
- Вот разошелся! - ворчала Юэнян. - Раз умерла, значит умерла. Ее плачем не вернешь. Погоревал - и будет. К чему эти крики? Спать - не спит, не умоется, не причешется. Хоть бы глоток вина или воды в рот взял. Ведь до пятой стражи за ночь-то досталось. Да так-то и железный не выдержит. Хоть причесался бы да поел чего. А сам свалится, что тогда?
- Он уж давно не причесывается и не умывается, - заметила Юйлоу.
- Я слугу к нему посылала с водой, а он его пинком выгнал, - говорила Юэнян. - Кто теперь посмеет к нему пойти?
Тут в разговор вмешалась и Цзиньлянь.
- А вы не видали, как он со мной обошелся, когда одежды искали? - говорила она. - Я к нему по-хорошему. Будешь, говорю, убиваться, и сам дух испустишь. Поел бы, говорю, хоть немного. Поплакать-то, мол, и потом успеешь. Так он на меня глаза вытаращил, весь раскраснелся. Как заорет на меня: какое, говорит, твое собачье дело, потаскуха проклятая. Вот, негодяй, как обзывает! Ты все терпи, а сам на других указывает, его, мол, задевают.
- Как не убиваться, когда только что отошла?! - возражала Юэнян. - Пусть поплачет, но как ни тяжело - про себя терпи. К чему на других-то срывать? Раз мертвец, его остерегаться надо. Может, дух дурной в нем, он так ей к лицу и льнет. К чему это? Я предостерегала, так он давай причитать. За три, мол, года дня не видала счастливого. Да, она у нас день-деньской воду таскала да зерна молола.
- Так тоже нельзя говорить, - возразила Юйлоу. - И сестрице Ли досталось горя хлебнуть. А сколько ей сам делал неприятностей!
- Ей, видите, счастье подавай, - вставила опять Цзиньлянь. - А кто им из нас, спрашивается, наслаждался? Все по одной половице ходим.
Пока они говорили, вошел Чэнь Цзинцзи с девятью штуками блестящего прозрачного газа.
- Батюшка велел вам на платки отрезать, - сказал он. - А что останется на юбки пойдет.
Юэнян убрала шелк.
- Зятюшка, ступай, батюшку покорми, - наказывала Юэнян. - А то время к обеду идет, а он и чаю не пил.
- Что вы, матушка! - возражал Цзинцзи. - Я боюсь. Вон он слуге какого пинка дал. Чуть ноги не протянул малый. К чему на грех наводить?
- Не пойдешь, я другого пошлю, - заявила Юэнян.
Хозяйка дозвалась наконец Дайаня.
- Батюшка плачет весь день, - говорила она. - Ничего не ел. Ступай, подай ему поесть. А господина Вэня попроси, пусть ему компанию составит.
- Мы уж за батюшкой Ином и дядей Се послали, - пояснял Дайань. - Как они придут, вы, матушка, слугу с обедом и пришлите. Они батюшку сразу уговорят.
- Ишь ты, арестантское твое отродье, какой речистый! - заругалась Юэнян. - Ты ему что ж, в душу что ли забрался! Лучше нас его знаешь, да? Почему ж это он только с ними есть будет, а?
- Они ведь лучшие батюшкины друзья! - объяснял слуга. - Скажите, какая пирушка без них обходится? Они от батюшки ни на шаг. И батюшка на них никогда не сердится. Стоит им слово сказать, как сразу повеселеет.
Немного погодя пожаловали приглашенные Цитуном Ин Боцзюэ и Се Сида. Они прошли в залу и, припав на колени перед покойницей, долго плакали.
- О наша добрая невестушка! - причитали Боцзюэ и Сида.
- Вот арестанты, болтуны проклятые! - ругались Цзиньлянь и Юйлоу. - Она добрая, а мы, выходит, злодейки!
Наконец они встали, и их приветствовал Симэнь.
- Какое, брат, тебя постигло горе! - воскликнули оба со слезами на глазах.
Симэнь проводил их в кабинет, где они поклонились сюцаю Вэню и сели.
- Когда же преставилась невестушка? - спросил Боцзюэ.
- Как раз в послеполуночный час под вторым знаком чоу, - отвечал Симэнь.
- Когда я до дому добрался, время за четвертую стражу перевалило, - говорил Боцзюэ. - Жена спросила. По всему, говорю, видно, больная при последнем издыхании. И только я лег, представь себе, вижу сон. Приходит ко мне твой слуга и торопит на пир по случаю твоего повышения. Смотрю, ты в ярко-красном одеянии достаешь из рукава пару шпилек и показываешь мне. «Одна сломалась», - говоришь ты. Я долго рассматривал шпильки. «Как жаль, - говорю я тебе, - сломалась нефритовая, простая цела осталась». «Да они обе нефритовые», - утверждаешь ты. Я тут же проснулся. Дурной, думал, сон. Жена видит, я губами шевелю, спрашивает: «Это ты с кем разговариваешь?» «Вот рассветет, тогда и узнаешь», - отвечал. - утром ко мне слуга и приходит в белом. У меня так ноги и подкосились. У тебя, брат, и верно траур.
- Я и сам накануне сон видел вроде твоего, - говорил Симэнь. - Будто присылает мне из столицы сватушка Чжай шесть шпилек. Гляжу, одна сломана. «Какая досада!» - воскликнул я и стал рассказывать сон жене, а тем временем она и отошла. До чего жестоко Небо! Какое горе обрушило на мою головушку! Лучше бы уж мне самому умереть. По крайней мере, не пришлось бы переживать. Ну как, скажите, мне не убиваться! Только вспомню, по сердцу так и режет. Кому я делал плохое, а? Кого обидел? Как могло Небо отнять у меня самое дорогое?! Сперва сына лишился, теперь она ушла. И зачем я только на свете живу? Что проку в несметных богатствах моих?
- Нет, брат, ты так напрасно говоришь, - успокаивал его Боцзюэ. - Конечно, ты жил с невесткой в любви и согласии, и вдруг ее не стало. Тебе, само собой, очень тяжело. Но у тебя огромное хозяйство, блестящее будущее. На тебя как на твердыню все опираются от мала до велика. Случись что с тобой, что им делать? Как будут жить невестки, лишившись хозяина? Помни: за одним трое благоденствуют, одного не стало - и трое погибнут. Впрочем, не мне тебя учить. Ничего не скажешь, невестка рано ушла, в пору самого расцвета, и тебе тяжело. Тем более невыносимо расставание с любимой. Но оденешь траур, закажешь монахам панихиду, совершишь погребение и тебе станет легче на душе, как отдашь невестке должные почести. А так убиваться, брат, я тебе не советую. Успокойся!
Утешение Боцзюэ принесло Симэню облегчение. Он перестал плакать, а немного погодя сел с друзьями пить чай.
- Ступай, скажи, чтоб завтрак готовили, - наказал он Дайаню. - Мы с батюшкой Ином, наставником Вэнем и батюшкой Се позавтракаем.
- А ты что ж, брат, еще и не завтракал? - удивился Боцзюэ.
- После твоего ухода вся ночь прошла в хлопотах, - отвечал Симэнь. - Я крошки в рот не брал.
- А голодать, брат, никуда не годится, - заметил Боцзюэ. - Говорят, лучше все до нитки спустить, чем с голодным брюхом ходить. Помнишь, как в «Каноне сыновней почтительности» сказано? «Просвещенные люди не будут из-за смерти губить жизнь, из-за горя вредить природе». Сам посуди, брат. Умершие умерли, а живым жить надобно.
Да,
Он кратким утешением путь мудрости открыл
И друга поучением вновь к жизни пробудил.
Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
РОДНЫМ И ДРУЗЬЯМ ПОСЛЕ ПРИНЕСЕНИЯ ЖЕРТВ УСТРАИВАЮТ УГОЩЕНИЕ
СИМЭНЬ ЦИН, ТРОНУТЫЙ ИГРОЮ АКТЕРОВ, СКОРБИТ ПО ЛИ ПИНЪЭР
У балюстрад волшебных, у яшмовых террас
Уже цветы опали - им больше не цвести.
Отвар усов дракона жизнь не продлил на час,
Медвежьей желчью тоже беду не отвести.
Под одеялом зябко. Осенняя тоска.
Свеча горит - не греет. Как бесконечна ночь!
Гусь без подруги грустно летит за облака,
Порывы ветра крыльям так трудно превозмочь!..
Итак, Ин Боцзюэ удалось тогда успокоить Симэня, и тот, перестав плакать, послал слугу за кушаньями.
Немного погодя прибыли шурины У Старший и У Второй. Они припали на колени перед усопшей, потом поприветствовали хозяина и выразили ему соболезнование. Их пригласили во флигель, где они присоединились к остальным. Дайань пошел в дальние покои.
- Ну что? - говорил он Юэнян. - Не верили мне? А стоило только дяде Ину слово сказать, как батюшка кушанья велел приносить.
- Знаем мы тебя, арестантское твое отродье! - говорила Цзиньлянь. - Кто-кто, а ты-то уж нрав хозяйский раскусил. Сколько лет ему сводником служишь!
- Я с малых лет у батюшки в услужении, - отвечал Дайань. - Как же мне не знать хозяина!
- А кто там с батюшкой завтракает? - спросила Юэнян.
- Только что почтенные господа У пожаловали, - объяснял слуга. - Учитель Вэнь, дядя Ин, дядя Се, приказчик Хань и зятюшка. Восемь человек собралось.
- Позови зятюшку, - наказывала Юэнян. - Чего ему там делать?
- Но зятюшка уже за стол сел, - говорил Дайань.
- Пусть слуги кушанья подадут, - наказывала Юэнян. - А ты зятюшке рисового отвару принеси. Он ведь с утра ничего не ел.
- Какие, матушка, слуги? - спрашивал Дайань. - Кто оповещает о трауре, кто жертвенную бумагу возжигает, кто закупки делает. И Ван Цзина за погребальным гонгом к свату Чжану послали. Я один во всем доме остался.
- Ну, а Шутуна не можешь позвать? - говорила хозяйка. - Или он, рабское отродье, на кухню сходить считает для себя унизительным?
- Шутун и Хуатун к покойной матушке приставлены, - объяснял Дайань. - Один бьет в гонг, а другой возжигает благовония и жертвенную бумагу. Чуньхуна батюшка тоже отправил. Он с приказчиком Бэнем пошел шелк менять. Батюшка распорядился на траур взять по шесть цяней за кусок.
- По-моему, и за пять цяней вполне сошел бы, - заметила Юэнян. - К чему еще менять? Ну, нечего время тянуть! Возьми Хуатуна и скорей кушанья подавайте.
Дайань с Хуатуном расставили на большом столе блюда и чашки, и гости принялись за трапезу.
Появился Пинъань с визитной карточкой в руке.
- Его сиятельство господин Ся прислали три смены караула из управы, - объявил он. - Посыльный ждет ответа.
Симэнь пошел поглядеть караульных, а слуге велел наградить посыльного тремя цянями серебра и письменно поблагодарить Ся Лунси.
- Передай мою благодарность батюшке Ся, - наказал посыльному Симэнь, вручая ответную карточку.
После трапезы посуду убрали. Тут явился Лайбао с живописцем Ханем. Симэнь должным образом приветствовал художника.
- Простите, что побеспокоил вас, сударь, - начал Симэнь. - Мне хотелось бы иметь портрет усопшей.
- Понимаю, - отвечал Хань.
- Медлить нельзя, - заметил шурин У Старший. - Облик усопшей может исказиться.
- Не волнуйтесь! - заверил его художник. - Я напишу и не глядя на усопшую.
Они сели пить чай. Вошел Пинъань.
- Шурин Хуа Старший пожаловали из загорода, - объявил он.
Симэнь проводил Хуа Цзыю к усопшей, и оба заплакали. После поклонов шурин Хуа присоединился к остальным.
- В котором часу ее не стало? - спросил Хуа.
- Как раз в послеполуночный час чоу, - отвечал Симэнь. - Перед самой кончиной мы с ней долго разговаривали. Только горничные забылись, она испустила дух.
Слуга художника взял в руки палитру. Хань стал доставать из рукава кисти и краски.
- Пора бы вам, зятюшка, писать портрет, - сказал Хуа Цзыю.
- Непременно! - воскликнул Симэнь. - Я так ее любил! Обязательно надо сохранить на память ее образ.
Хозяин распорядился, чтобы жены удалились из залы, и, когда подняли полог, ввел к покойнице художника, шурина Хуа Старшего и остальных. Живописец приоткрыл покров, окропил святою водой голову, руки и ноги покойной и сосредоточил на ней свой взор. Ли Пинъэр была покрыта черным платком. Несмотря на длительный недуг, она лежала как живая. Выражение бледного лица нисколько не изменилось, а губы, казалось, чуть-чуть алели. Симэнь не мог удержаться и зарыдал.
Лайбао с Циньтуном держали палитру и краски. Хань сразу же уловил черты усопшей, и гости, окружив художника плотным кольцом, следили за каждым его мазком.
- Сейчас у нее болезненный вид, - говорил Боцзюэ. - Поглядели бы вы, сударь, какая она была в добром здравии. Полная, интересная - словом, красавица!
- Вы мне не говорите, почтеннейший, - отозвался живописец. - Я хорошо помню сударыню. - Хань обернулся к Симэню: - Позвольте вас спросить. Это ведь та самая сударыня, которую я имел удовольствие лицезреть первого дня в пятой луне на молитве в храме Бога Восточной горы?
- Она самая, - отвечал Симэнь. - Тогда она была совсем здоровой. Прошу вас, сударь, вложить весь талант. Я б хотел иметь большой портрет-свиток в рост и поясной. Его я повесил бы рядом с поминальной дщицей. Я одарю вас, сударь, куском атласа и десятью лянами серебра.
- Постараюсь, почтеннейший сударь, сделаю все, что только могу, - заверил его Хань.
Немного погодя поясной портрет был готов. Да, с портрета глядела красавица, нефритовое изваянье, прелестный и нежнейший цветок, источающий дивное благоухание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210