Ван было не до деверя. Она ждала Симэня, и старая Фэн уж хлопотала у нее на кухне.
- Не буду я пить, - отказалась она. - Если хочешь, ступай и пей. Тебе никто не мешает. И зачем ты ходишь, когда брат в отъезде? Мало тебе той истории?
Шулер вытаращил глаза, но уходить не собирался.
- А это у тебя откуда, невестушка? - спросил он, заметив под столом кувшин с белой головкой, опоясанный красной наклейкой. - А ну-ка, подогрей. Не одной же тебе наслаждаться!
- Не трогай! - крикнула Ван. - Это от батюшки прислали. Воротится муж, тогда и разопьем.
- Чего его ждать? - не унимался деверь. - Будь оно от самого государя императора, все равно пропущу чарочку.
Он принялся было отбивать сургуч, но тут к нему подбежала Ван, выхватила кувшин и унесла в комнату. А Хань растянулся на полу и никак не мог встать на ноги.
- Потаскуха проклятая! - охваченный гневом, заругался он. - Я тебя по-хорошему навестить зашел. Закуски принес. Одна, думаю, невестка, скучает. Выпьем по чарочке. А ты вон как встречаешь? Повалила и хоть бы хны. Богатого хахаля завела, я не нужен стал, от меня отделаться хочешь? На, ругай, поноси, бей, потаскуха, стертый медяк! Но смотри, лучше мне на глаза не попадайся: занесу кинжал белый, а выдерну - красный станет.
От угрозы Ван Шестая так и вспыхнула. Багровый румянец разлился по всему ее лицу. Она схватила валек и давай им бить деверя, приговаривая:
- Ах ты, негодяй! Чтоб тебе с голоду подохнуть! Нализался и к невестке бушевать? Пощады не жди!
- Потаскуха! - бормотал обозленный Хань, унося ноги от невестки.
Тут-то, у ворот, его и заметил подъехавший верхом Симэнь.
- Кто это? - спросил он.
- Известно кто! - отвечала Ван. - Деверек мой. Знает, что мужа нет, проигрался и пьяный меня позорить приходил. Бывало, ему от мужа доставалось.
Хань Шулер улетучился, как дым.
- Ах, попрошайка! Чтоб ему ни дна ни покрышки! - бранился Симэнь. - Погоди, его у меня в управе научат почтительному обращению.
- Он вам, батюшка, только настроение испортил, - сокрушалась Ван.
- Ты ничего не понимаешь, таким поблажек давать нельзя.
- Вы правы, батюшка. Говорят, добрых обманывают, а милосердных губят.
Она провела гостя в приемную и предложила присаживаться. Симэнь велел Цитуну отвести коня и позвал Дайаня:
- Встань у ворот. А как появится этот стервец, хватай и запирай. Завтра в управу отведем.
- Да он как только вас увидел, его и след простыл, - отвечал слуга.
Симэнь сел. Ван отвесила ему поклон и велела Цзиньэр подать чай.
Служанка вынесла чай с орехами и подала Симэню. Ван велела ей поклониться гостю.
- Да, ничего, хорошая девушка, - заметил Симэнь. - Она тебе вполне подойдет. А где мамаша Фэн? Почему ж не она подает?
- Я ее попросила на кухне распорядиться, - отвечала Ван.
- А вино, которое тебе принес слуга, мне один придворный прислал, - объяснял Симэнь. - Настояно на бамбуке с целебными травами. Крепкая штука! А то я смотрю, здешнее вино тебе не по душе, вот кувшин сюда и отправил.
- Премного вам благодарна, батюшка, - с поклоном отвечала Ван. - Вот именно - не по душе! Да только мириться приходится, когда в таком захолустном переулке живешь. Тут и лавки-то приличной нет, не то что вина. За хорошими винами на Большую улицу идти надо.
- Погоди, приедет муж, поговорим, - успокаивал ее Симэнь. - Может, раскошелюсь, куплю дом на Львиной, туда и переберетесь. И ему до лавки рукой подать, и вся торговля под боком. Во всех отношениях удобно.
- Вот хорошо было бы! - поддержала его Ван. - А то мне и вас прямо жаль становится. Вон в какую даль добираетесь. А сколько тут злых языков! Я, конечно, сплетен не боюсь. Мое поведение безупречно. А вы, батюшка, распоряжайтесь так, как вам удобнее. А самого можно и не дожидаться. Он согласится со всем, что вы скажете.
Пока они разговаривали, в комнате накрыли стол. Ван пригласила Симэня. Он расстегнулся и сел за стол, на котором красовались куры, гуси, рыба, мясо и всевозможные деликатесы и сладости.
Ван наполнила чарки. Они сели рядышком и стали пировать. После нескольких чарок сняли одежды и легли, отдавшись необузданным усладам. Ван постаралась застелить постель помягче и надушила ее благовониями. Симэнь, убедившись, как она искусна в любви, решил показать в этот раз и свои способности и прихватил парчовый узелок. Оттуда он извлек серебряную подпругу, любострастный наконечник, серное кольцо, вываренную в снадобье белую шелковую ленту, подвесной нефритовый браслет, заполняющее пупок притирание и бирманский колокольчик-возбудитель.
Ван легла на подушку и высоко подняла нефритовую ножку… Симэнь протянул ей бирманский колокольчик и велел спрятать в сердцевину лотоса, себе приспособил серебряную подпругу, надел любострастный наконечник, умастил себя притиранием.
- Милый! - заворковала Ван, как только он приступил к делу. - А у тебя ногу не сведет? Возьми подушку и сядь. Я сама… - Немного погодя она продолжала: - Тебе, наверно, неловко? Может, мне ноги привяжешь, будет удобнее?
Симэнь и в самом деле привязал ей ногу к кровати.
Он стал срывать цветы с заднего двора. В наконечнике ему нелегко оказалось добраться до заветного цветка. Ван слегка хмурила брови и терпела. Симэнь играл цветком, и Ван, усевшись ему на колени, помогала ему.
- Не торопись, милый! - шептала она, обернувшись к нему. - Чтобы сорвать цветок с заднего дворика, нужно терпение.
Симэнь стал смотреть за каждым своим движением.
- Ван Шестая! - обратился он к ней по имени. - Дитя мое! Не знаю, как тебе, а мне этот окольный путь уж больно по душе. Я рад, что тебя встретил. До самой смерти не расстанусь.
- Мой милый! - отвечала Ван. - Поиграешь, поиграешь да и надоест тебе. Бросишь меня.
- Ты ж сама, наверно, убедилась, что я не из таких…
За столь милым лепетом они прорезвились так долго, как тянется обычно солидный обед, потом легли, крепко прижавшись друг к дружке.
Да,
Цветы, конечно, все
бальзамов ароматней,
Но с заднего двора
цветок ещё приятней.
Тому свидетельством стихи:
Мой милый, мой кумир
Рвет сзади ветки сливы.
В парадный вход на пир
Пришел с копьем игривым,
Вот в дом опять проник -
Сдержаться нету силы!
Скачу с ним напрямик,
Послушен конь мой льстивый.
Затем галоп сразит
Усталою усладой,
Смяв грим моих ланит,
Испариной прохладной.
Развлекались они вплоть до второй ночной стражи. Тут слуга привел коня, и Симэнь простился с Ван.
На другой день утром Симэнь направил двух стражников в Кожевенный переулок и приказал им привести Ханя Шулера. Его без лишних слов обвинили в воровстве, на пальцы надели тиски и всыпали двадцать палочных ударов, после чего по ногам его стекала кровь. Он пролежал целый месяц, чуть на тот свет не отправился. Впоследствии он трепетал при одном упоминании о связи с Ван Шестой.
Да,
Хоть с благородством, говорят, я вовсе не знаком,
Но кто вести умеет дом, тот и хозяин в нем.
Несколько дней спустя из Восточной столицы вернулись Лайбао и Хань Даого.
- Дворецкий Чжай остался барышней очень доволен, - докладывал хозяину Лайбао. - Просил передать вам сердечную благодарность, а нас оставил погостить. Вот вам, батюшка, его письмо. Он вам коня серой масти в подарок прислал. Приказчику Ханю пятьдесят лянов за дочь отвалил и двадцать лянов дал мне на расходы.
- Щедро вас одарили, - заметил Симэнь и стал читать письмо, пересыпанное благодарностями.
С этих пор и породнились Чжай Цянь с Симэнь Цином, стали величать друг друга сватьями, но не о том речь.
Хань Даого отвесил Симэню земной поклон и направился было домой.
- Хань, - окликнул его Симэнь, - а деньги себе возьми. Это вам за дочь в награду.
- Вы нас, батюшка, и так щедро одарили, - не решаясь взять деньги, отказывался Хань Даого. - Не могу я эти деньги брать. Мало вам было хлопот?
- Бери, говорят тебе, на грех не наводи! - настаивал Симэнь. - Да убери. Знаю, куда потратишь.
Хань отвесил земной поклон и пошел домой. Обрадованная Ван взяла у него вещи и подала воды смыть дорожную пыль.
Начались расспросы.
- Ну, как там дочка? - спрашивала она.
Хань Даого рассказал, как добрался до столицы.
- В солидный дом попала наша дочка, - говорил Хань. - Три комнаты ей отвели, двух служанок в услужение дали. Я уж не говорю о нарядах и головных украшениях. На другой день она нанесла визит госпоже хозяйке. Дворецкий Чжай был ею так доволен, что оставил нас погостить. Кормили-поили и нас, и слуг до отвалу. А на прощанье зять дал мне пятьдесят лянов в подарок. Я не хотел брать, а батюшка настоял, чтоб домой отнес.
Хань передал Ван серебро, и та его тотчас же спрятала. У нее будто от сердца отвалило.
- Надо будет завтра же матушку Фэн хоть ляном отблагодарить, - говорила Ван. - Спасибо ей, каждый день со мной время коротала. Ей и батюшка лян дал.
Служанка подала чай.
- А эта барышня откуда взялась? - спросил Хань.
- В служанки купила, - пояснила Ван. - Цзиньэр, поди сюда, поклонись хозяину.
Цзиньэр отвесила земной поклон и удалилась на кухню.
Ван Шестая поведала мужу о своих отношениях с Симэнем.
- После твоего отъезда не раз бывал у меня, - говорила Ван. - Дал четыре ляна. На них и купила служанку. За каждый приход по ляну, а то и по два оставлял. Тут твой братец ко мне было ворвался, думал поживиться, да силы не рассчитал - не на того напоролся. Хозяин его сразу в управу доставил. Здорово ему всыпали - больше носа не показывает. Хозяину к нам ходить неудобно. Обещал мне на Большой улице дом купить.
- Так вот отчего он не взял серебро, - сообразил Хань Даого. - Вот почему не велел тратить.
- Ну конечно! - подтвердила Ван. - Вот уж пятьдесят лянов есть, а там он нам еще немножко добавит и дом подходящий присмотрит. И все своим телом добываю. Он мне и наряды дарил.
- Если придет, когда я в лавке буду, делай вид, будто я ничего не знаю, - поучал жену Хань Даого. - А сама обращайся с ним поласковей. Служи ему как полагается. Куй, говорят, железо, пока горячо.
- Ишь, насильник! - засмеялась Ван. - Хорошо тебе денежки-то загребать, а знал бы, каково они мне достаются. Сколько мук терпеть приходится!
Так они пошутили немного. Потом Ван накормила мужа и, прибрав вещи, они легли спать.
На рассвете Хань Даого зашел в хозяйский дом, взял ключи от лавки и пошел торговать. В тот же день он наградил старую Фэн ляном серебра, но рассказывать обо всем этом подробно нет надобности.
Как-то Симэнь Цин и Ся Лунси вышли из управы вместе.
- Что это вы забросили белого коня? - спросил Ся Лунси, разглядывая стройного, серого в яблоках, скакуна, на которого усаживался Симэнь. - Хорош конь! А как зубы?
- Белого я на отдых поставил, - отвечал Симэнь. - А этого мне столичный сват Чжай Юньфэн в подарок прислал. А ему доставили от военного советника Лю из Сися. Только по четвертому зубу выросло. Хорошо ходит. Но с норовом: то кормушку опрокинет, то стремена порвет. Первое время много в весе терял, теперь лучше ест.
- Такой конь будет хорошо ходить, - заметил Ся. - Только как следует объездить надо. Он не для далеких путешествий. На нем по улицам гарцевать. В здешних краях такой лянов семьдесят-восемьдесят стоит. А у меня с конем что-то неладное стряслось. Пришлось у родных попросить. Без коня как без рук.
- Не огорчайтесь, сударь! - успокаивал его Симэнь. - Есть у меня каурый. Я его вам подарю.
- О, вы так добры, сударь! - подняв сложенные руки, воскликнул Ся. - Я вам заплачу, разумеется.
- К чему расчеты! - отвечал Симэнь. - Я сейчас же велю привести коня.
Они добрались до Западной улицы и разъехались.
Тотчас же по приезде домой Симэнь поручил Дайаню отвести Ся Лунси коня. Тот на радостях наградил Дайаня ляном серебра и попросил передать хозяину письмо.
- Поблагодари хозяина, - наказывал Ся, - и скажи, что я лично выражу ему признательность при встрече в управе.
Прошло два месяца. Стояла середина десятой луны. Ся Лунси припас хризантемовой настойки, позвал певцов и пригласил Симэня, чтобы отблагодарить за коня.
Симэнь пообедал, отдал распоряжения по дому и поехал на пир. Надобно сказать, что Ся Лунси устраивал это угощение специально для Симэня. Прибытие гостя так осчастливило хозяина, что он, едва сдерживая чувства, спустился с крыльца к нему навстречу и проводил в залу, где они обменялись приветствиями.
- К чему же было так беспокоиться, сударь? - заметил Симэнь.
- Мы в этом году сделали хризантемовой настойки, - объяснял Ся, - и я осмелился пригласить вас на досуге, милостивый государь. Больше никого не будет.
После взаимных приветствий они сняли парадные одежды и сели. Один занял почетное место гостя, другой выступал в качестве хозяина. После чаю они сыграли в шашки и продолжили беседу за пиршественным столом, где двое певцов услаждали их слух.
Да,
Вино ароматное пенится, кубки златые так сладки!
И пение цитры, и звон кастаньет на мотив «Куропатки».
Однако оставим Симэнь Цина на пиру у Ся Лунси и расскажем о Пань Цзиньлянь.
Видя, что Симэнь давно ее забыл, заставив одну коротать ночи под расшитым пологом и холодным одеялом, она открыла как-то садовую калитку, зажгла высокий серебряный светильник и, прислонившись к ширме, заиграла на цитре.
Пробили вторую ночную стражу. Цзиньлянь то и дело заставляла Чуньмэй посмотреть, не идет ли он, но кругом не было слышно ни шороха.
Да,
Плачут струны в ночи,
Льется песня без слов,
Сердце-цитра кричит -
Неуютен мой кров.
Цзиньлянь взяла цитру и, положив на колени, едва слышно заиграла «Воды реки», желая развеять тоску, потом было прилегла, не раздеваясь, но ей не спалось. Вот и пришлось
Одетою у ширмы прикорнув,
Тоскливо отойти одной ко сну.
Вдруг послышался звон колокольцев под стрехой, и ей почудилось, что стучат в дверь - идет Симэнь. Она велела Чуньмэй поглядеть.
- Вы ослышались, матушка, - говорила Чуньмэй. - Это ветер переметает снег.
Цзиньлянь запела:
Слышу ветра треск и завыванье,
Снежный пух в окне клубится,
Ночью белою не спится…
Тут замигал светильник. Цзиньлянь хотела было поправить, но Симэнь не появлялся, и у нее пропала охота даже двигаться.
Она продолжала:
Ароматы жечь прошло желанье…
Даже свет поправить в комнате мне лень.
Как три осени подряд, тянулся день,
Ночь - как будто три бессонных лета
Протоскую в полусне полуодета.
Страшно дней грядущих ожиданье,
Ведь несут они одно страданье…
Вновь встают в душе воспоминанья
Причиненных мне тобою тяжких мук,
Бесконечные любви терзанья
Даже в дни былых сплетений жарких рук…
Ночь бездонна, сердцу не забыть его,
Зря моя весна ушла стремительно.
Долго не живет любовь на свете,
Ты к другой ушел, а после - к третьей…
И начало прячется в тумане,
И конец - в бессмысленном обмане.
Между тем в первую, должно быть, ночную стражу от Ся Лунси воротился Симэнь. Было пасмурно, шел снег с дождем и, оседая на одежду, сразу таял. Симэнь подстегнул коня. Слуга бежал впереди, освещая фонарем путь.
Симэнь прошел не в дальние покои, а прямо к Ли Пинъэр. Она стряхнула с него мокрый снег и помогла снять темный бархатный наперсник с изображением льва, белую шелковую куртку наездника, атласную парадную шапку, соболий башлык и отороченные коричневым мехом черные сапоги. Оставшись в широкой шелковой рубашке, Симэнь сел на кровать и спросил:
- Как сын? Уснул?
- Наигрался и недавно уснул, - ответила Пинъэр.
- Тогда не беспокой, пусть спит.
Инчунь подала чай.
- Рановато вернулся, - заметила Пинъэр.
- Я Ся Лунси коня подарил, вот он меня и угощал, - объяснял Симэнь. - Певцов пригласил. Посидели немного, вижу - снег пошел. Вот домой и поспешил.
- Озяб, небось, в такую-то метель? - спрашивала Пинъэр. - Хочешь, велю вина подогреть.
- Да, пусть подогреет виноградного, - согласился Симэнь. - А то у него самодельное пили - хризантемовую настойку. Пьешь и брезгуешь. Ни вкусу, ни аромату. Только пригубил из вежливости.
Инчунь накрыла стол. Были тут блюда с соленой курятиной, яства, фрукты и овощи. Ли Пинъэр подсела сбоку. Под столом им грела ноги небольшая жаровня.
Они пировали, а покинутая Цзиньлянь сидела на кровати в пустой холодной комнате, прижимая к груди свою цитру. Выгоревший светильник едва-едва мерцал. Ей хотелось спать, но она не ложилась, дремала и время от времени содрогалась от холода. Она все еще ждала Симэня. Потом не выдержала: освобождая волосы, сняла головную сетку, опустила наполовину полог и забралась под одеяло.
Да,
В постели холодно и пусто, не хочу
Спать - низко опускаю полога парчу,
Знать не могла я, что меня покинешь ты.
Звать - не зову тебя, и сердца пыл остыл!
Она опять запела:
Тебя, изменник, презираю всей душой!
Лишь гнев живет во мне, любви уж никакой!
Цзиньлянь позвала Чуньмэй:
- Ступай взгляни еще, не идет ли батюшка. Да быстрей возвращайся!
Чуньмэй вышла.
- Матушка! - немного погодя обратилась она к хозяйке. - Вы думаете, он не пришел? Да он давным-давно дома. У матушки Шестой преспокойно пирует.
Не услышь такого Цзиньлянь, все б шло своим чередом, а тут ее будто ножом по сердцу полоснули.
- Ах он, изменник проклятый!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210