В лисьем логове живешь,
Где одна сплошная ложь!
- Послушайте меня, ваша милость, - отвечала Симэню хозяйка. - Если вы не приходите, я принимаю другого посетителя. Ведь мы гостями живем! Они нас кормят и одевают, от них и топливо, и рис. Так что напрасно вы тут громы и молнии мечете. Нас обвиняете, а сами посудите, что она - жена вам просватанная?
Симэнь Цина еще больше взорвало. Он уж было бросился на старуху с кулаками. Хорошо, его удалось кое-как удержать Ин Боцзюэ, Се Сида и Чжу Жиняню. После такого погрома Симэнь поклялся, что ноги его больше не будет в этом доме.
Шел снег, когда друзья покинули «Прекрасную весну».
Да,
Чем забавам предаваться среди тысячи цветов,
Предпочел домой вернуться и с женою лечь готов.
Хоть утехи с ней и пресны - нынче то же, что вчера, -
Цел зато кошель твой будет, хоть проспи там до утра.
Или:
В заведении веселом женщины отнюдь не ткут -
Красотой своей торгуют, тем плутовки и живут.
Им добра и снеди всякой хоть возами отгружай,
Чрево алчное, однако, им насытить не мечтай.
Или:
Кто заметит их притворство, лицемерие поймет?!
Усладит любому душу их речей цветистый мед.
Яд их дерзких пересудов в души многие проник,
Им в аду за пусторечье вырвут дерзкий их язык.
Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
У ЮЭНЯН ЗАВАРИВАЕТ ЧАЙ НА СНЕГОВОЙ ВОДЕ
ИН БОЦЗЮЭ ВЫСТУПАЕТ В РОЛИ ХОДАТАЯ ЗА ПЕВИЦУ
Ты страдаешь, - в ком сочувствие найдешь,
Если истину меняешь ты на ложь?
Там певичку дерзкой бранью наградишь,
Тут жене в глаза, пристыжен, не глядишь.
От изменчивости чувств душа пуста,
Так распалась глупо фениксов чета…
Если воду всей Реки Небесной слить,
То грехов твоих, пожалуй, и не смыть.
Так вот. Когда Симэнь Цин вернулся от Гуйцзе, шла первая ночная стража. Слуга открыл ворота, и хозяин, спешившись, проследовал по нефритовому снежному ковру к малым воротам. Они оказались полуоткрыты, хотя во дворике царила полная тишина.
- Тут что-то не то… - подумал Симэнь и, прокравшись в ворота, притаился за белым экраном.
С крыльца спустилась Сяоюй и приготовила стол для благовоний. Надобно сказать, что с тех пор, как Симэнь отвернулся от У Юэнян и перестал с ней разговаривать, та три дня в месяц воздерживалась от скоромного, а каждый седьмой день возжигала благовония и молилась духам звезд Северного Ковша. В ночных бдениях Юэнян молила Небо вразумить мужа, чтобы смягчилось к ней его сердце, чтобы занялся он семьей и обрел наследника, в чем она видела смысл всей своей жизни. Симэнь же об этом ничего не знал.
Горничная ушла, а немного погодя из спальни вышла разодетая Юэнян и воскурила благовония, а потом, положив земные поклоны, вознесла молитву:
- Я, урожденная У, сочеталась брачными узами с Симэнем. Не расстается мой муж с «окутанными дымкою цветами», а посему, достигши средних лет, лишен наследника. Нас шестерых содержит он, но ни одна потомства не имеет. Кто ж будет поминать нас и убирать наши могилы? Денно и нощно я убиваюсь, боясь остаться без опоры. Тайком от мужа даю обет: каждую ночь буду я возносить молитвы Трем Светилам, просить спасти супруга моего, чтобы смягчилось его сердце, чтоб отказался он от излишеств, заботился о доме и семье, и чтобы мы, шесть жен его, скорее обрели потомство. Ведь в этом смысл всей жизни, моя заветная мечта.
Да,
Тихо вышла из дома,
а ночь и чиста, и ясна,
И в мой дворик прелестный
глядит, улыбаясь, луна.
От случайных прохожих
не прячась, забывшись, одна,
Я поведала Небу,
как болью душа смущена.
Не услышь Симэнь Цин молитвы, все бы шло своим чередом, но тут он про себя рассудил: «Зря я, оказывается, на нее злился. Она всей душой мне предана. Настоящая верная жена».
Симэнь тут же выбежал из-за экрана и обнял Юэнян. Та только что кончила молиться и никак не ожидала его в такую снежную ночь, потому перепугалась и хотела было пойти к себе, но ее удержал Симэнь.
- Дорогая моя! Сестрица! - говорил он. - Жизнью клянусь, не знал, как ты предана мне. Я заблуждался. Бросил тебя и лишил ласки. Прости меня, хоть и поздно раскаиваюсь.
- Или след замело - дверью ошибся? - спросила Юэнян. - Что между нами общего? С чего это ты к распутной пришел? Иди к той, которая ждет. А нам совсем незачем ни видеться, ни встречаться.
Симэнь помог ей войти в комнату и при свете огня увидел, как она прекрасна. На ней были красная из шаньсийского шелка кофта и желтая юбка. Высокую, ворона цвета прическу, причудливую, как в горных кручах облака, держали отороченный соболем ободок и золотая диадема, изображающая пруд лотосов, что еще более оттеняло ее как бы выточенное из нефрита продолговатое лицо.
Нельзя было остаться к ней равнодушным, и Симэнь Цин тотчас же склонился в почтительном поклоне.
- Какой же я был глупый, - каялся он, - не внимал твоим добрым советам. Я обманул тебя в лучших намерениях. Воистину, я владел бесценной яшмой, а смотрел на нее как на обыкновенный булыжник. Я только что понял, какой достойный и прекрасный ты человек. Умоляю тебя, прости меня!
- Я совсем не та, которую ты носишь в сердце, - отвечала Юэнян. - Никогда я не могла угодить тебе и каких бы добрых советов не давала. Ты же бросил меня, потому что ко мне безразличен. Так что я тебя не держу и оставь меня в покое. А то служанку позову.
- Нынче меня ни за что оскорбили, - начал объяснять Симэнь. - Вот я и пришел в метель рассказать тебе…
- Оскорбили или нет, - оборвала его Юэнян, - можешь мне не рассказывать. Меня это не касается. Ступай той рассказывай, кому это интересно.
Заметив, что Юэнян даже не смотрит на него, Симэнь Цин опустился на колени и, как-то виновато съежившись, пролил слезу.
- Сестрица! Дорогая моя! - беспрестанно повторял он.
- Как тебе не стыдно! Я сейчас служанку позову, - не выдержала, наконец, Юэнян и кликнула Сяоюй.
Когда появилась горничная, Симэнь торопливо встал.
- Снег весь столик засыплет, ступай занеси, - проговорил он, чтобы выпроводить горничную.
- Я уже давно занесла, - заявила Сяоюй.
- Вот несносный! - не удержавшись, засмеялась Юэнян. - Уже и перед прислугой выкручивается.
Сяоюй вышла, а Симэнь опять стал на колени и продолжал вымаливать прощение.
- Скажи спасибо снисходительности моей, а то бы я век на тебя не глядела! - наконец проговорила Юэнян и села рядом с мужем, а Сяоюй наказала подать ему чаю.
Симэнь Цин принялся рассказывать, как после пирушки у Чан Шицзе Попрошайка Ин подбил его заглянуть к Ли Гуйцзе, и какого они там наделали шуму.
- Я велел слугам учинить настоящий погром, - говорил Симэнь, - но меня отговорили. Слово дал: ноги моей там больше не будет.
- Мне все равно, - отозвалась Юэнян. - Я тебя, глупца бестолкового, держать не собираюсь. Ведь ты девок этих в вертепе на чистое золото и серебро покупаешь. Ты не пойдешь, они себе другого хахаля заведут. Такой уж у них промысел. Их хоть на привязи держи, да сердце не привяжешь. Печати ставь - не запечатаешь.
- Это ты верно говоришь, - подтвердил Симэнь и, отпустив горничную, начал раздеваться.
Ему хотелось возлечь на ложе и предаться утехам с Юэнян.
- Сел на кан, так ешь, что дают, - предупредила жена. - Переночевать я тебе разрешаю, а на что другое не рассчитывай.
- Гляди, это ты его раздразнила, - пошутил Симэнь, показывая на тот самый предмет. - Остолбенел и молчит, как в голову ударило.
- Что это значит?
- Если б не остолбенел, говорю, не глядел бы так свирепо, молча.
- Вот бесстыдник! - заругалась Юэнян. - Чтоб я хоть одним глазом взглянула!
Симэнь Цин, ни слова не говоря, посадил Юэнян на колени, тот самый предмет запустил в лоно, и они, словно иволги, запорхали, друг к другу прильнули, как мотылек к цветку, усладились игрою тучки и дождя.
Да,
Порхали иволги меж веток яблонь райских,
И ласточки в листве устраивали пляски.
Вот и настал миг, когда извергся волшебный рог и продлить радости больше не было сил. Струился запах мускуса и орхидей, помада на устах благоухала.
- Любимая моя, милая! - шептал в экстазе Симэнь.
- Дорогой мой! - нежным голоском едва слышно вторила ему в сладостной истоме Юэнян.
Эту ночь они отдались наслаждению, под пологом сплетаясь в любви.
Да,
О поясе забыла в страсти пылкой,
В огне любовном растеряла шпильки.
О том же говорят и стихи:
Смяты волосы, страсть принесла забытье,
Ночь любви усладила вполне…
Но сегодня печалится сердце мое,
Что бровей не подкрашивать мне.
Но не будем больше говорить о радостях мужа и жены.
На другой день Мэн Юйлоу рано утром отправилась к Пань Цзиньлянь.
- Эй, Шестая, встала? - крикнула она за дверью.
- Госпожа еще причесывается, - ответила горничная Чуньмэй, - входите, пожалуйста.
Юйлоу вошла. Цзиньлянь, занятая прической, сидела перед зеркалом.
- Что я хочу сказать! - начала Юйлоу. - Ты ничего не слыхала?
- Я на отшибе живу, чего тут услышишь! - отозвалась Цзиньлянь. - А что такое?
- Хозяин вчера во вторую ночную стражу вернулся и прямо к хозяйке в спальню, - говорила Юйлоу. - Помирились они. Он у нее всю ночь пробыл.
- Ну вот! А мы-то старались, уговаривали. На два века зарекалась, и вот, полюбуйтесь. Сама, без примирителей, поладила.
- Я и сама только что узнала, - продолжала Юйлоу. - Моя Ланьсян от слуг на кухне слыхала. Вчера хозяин с Ин Боцзюэ за компанию к Ли Гуйцзе заглянул, а она себе другого подловила. Так он у них там целый погром устроил. Домой в метель заявился, злой-презлой. К малым воротам подходит, видит: Старшая молится. Должно быть, он подслушал, чего она просила, и они вместе с ней пошли. Всю ночь, оказывается, проговорили. Горничная рассказывала: сам-то перед ней на коленях стоял, умолял, а она, говорит, так на него кричала, так отчитывала - слушать тошно. До того его довела, что он рта не раскрывал. Будь на ее месте другая, представляешь, сколько бы разговоров пошло, а?
- Старшая есть Старшая! - подхватила Цзиньлянь. - Но я все-таки не думала, что она нрав свой выкажет. По-моему, если молишься, так твори молитву про себя. Где это видано, чтоб во всеуслышание молились! Дает мужу подслушать, а потом втихомолку без посредников мирится. Если ты на своем стоишь, так будь твердой до конца. А то мне, мол, все равно, меня это не касается… Одно притворство.
- Она не притворялась, - уверила ее Юйлоу. - В душе ей хотелось с ним помириться, только неловко было об этом говорить. Не к лицу старшей жене у нас одолжение просить, давать нам повод для попреков: мы, мол, тебя с мужем помирили. И, гляди, как ловко вышло: он злой приходит от певиц, а она молится. Что называется, мои родители без свахи потихоньку соединили два любящих сердца. По-моему, нам этот случай никак нельзя упускать. Давай скорее кончай с прической и пойдем к Ли Пинъэр. Мы с тобой дадим по пять цяней, а Пинъэр пусть лян серебра выкладывает - ведь из-за нее все началось - и устроим угощение. Им вина поднесем - это одно, а потом весело время проведем - вместе будем снегом любоваться. Ты не против?
- Конечно, нет, - поддержала ее Цзиньлянь. - А хозяин нынче не занят случайно?
- Какие могут быть дела в такой снег! - воскликнула Юйлоу. - Иду я сейчас мимо ее спальни - тишина. Гляжу: дверь приоткрывается, Сяоюй воду понесла.
Цзиньлянь торопливо причесалась, и они с Юйлоу направились к Ли Пинъэр. Та еще спала. Инчунь доложила об их приходе, и они вошли в спальню.
- Привольно ты живешь, сестрица Ли! - воскликнули вошедшие. - До каких пор спит! Все потягивается, дракон ленивый.
Цзиньлянь просунула руку под одеяло и нащупала серебряный шарик с благоуханиями.
- А ты яйцо снесла, сестрица, - пошутила Цзиньлянь и стащила одеяло.
- Хватит тебе ее смущать! - одернула Юйлоу насмешницу, видя, как Пинъэр спешно пытается прикрыть свое белое холеное тело, и, обращаясь к последней, продолжала: - А ты поскорее вставай! Мы тебе что расскажем! Знаешь, сам с хозяйкой поладил. Мы решили пир устроить и их пригласить. В такую погоду только снегом любоваться. Мы по пять цяней даем, а с тебя больше причитается - все ведь из-за тебя пошло. Как ты на это смотришь?
- Прекрасно! - поддержала Пинъэр. - Сколько же с меня?
- Лян отвесишь и хватит, - сказала Цзиньлянь. - А я пойду у Ли Цзяоэр и Сунь Сюээ спрошу.
Ли Пинъэр оделась, забинтовала ноги и велела Инчунь открыть сундук. Она вынула серебряный слиток и дала Цзиньлянь прикинуть на весах. Он потянул на лян два цяня пять фэней.
Юйлоу оставила Цзиньлянь с Пинъэр, пока та причесывалась, а сама пошла к Цзяоэр и Сюээ. Должно быть, целая стража ушла у Ли Пинъэр на туалет. Наконец, в дверях показалась Юйлоу.
- Если б знала, - ворчала она, - ни за что не стала бы затевать все это. Ведь дело-то общее, нас всех касается! Что я их обирать, что ли, пришла! А эта лукавая чертовка Сюээ и заявляет: несчастная я, ко мне муж совсем не заглядывает. Откуда, мол, я вам серебра возьму. И ни медяка не дает. Полдня у нее выпрашивала. Наконец-то вынимает вот эту шпильку. На, свешай.
Цзиньлянь положила на весы. В серебряной шпильке оказалось всего три цяня семь фэней.
- А как Ли Цзяоэр? - спросила она.
- Сперва твердила, денег нет, - продолжала Юйлоу. - Хоть через мои руки, говорит, серебро проходит, да строгий учет ему ведется: сколько получила и сколько израсходовала. Лишних, мол, у меня не имеется. Уж я ее и так и сяк уговаривала. Если, говорю, у тебя, экономки, деньги не водятся, то у нас и подавно. Я ж, говорю, ничего особенного не требую, а тут дело общее. А потом зло меня взяло. Ладно, говорю, не давай, не надо. Так ни с чем от нее и вышла. Тогда, смотрю, за мной служанку выслала, зовет. Воротилась. Гляжу: протягивает вот это серебро. Все они мне настроение испортили.
Цзиньлянь взвесила серебро. Оно потянуло четыре цяня восемь фэней.
- Вот коварная потаскуха! - заругалась Цзиньлянь. - Ты хоть самого черта пошли - из нее не выколотишь, обязательно сколько-нибудь да не додаст.
- Чужое серебро она на больших весах вешает, а когда у самой просят, жмется, будто у нее мозг из костей выбивают. Сколько уж с ней ругани было!
Когда Юйлоу и Цзиньлянь выложили свои паи, всего набралось три ляна один цянь. Они велели Сючунь позвать Дайаня.
- Ты был вчера с хозяином у Гуйцзе? - сразу же спросила слугу Цзиньлянь. - Чего он такой злой воротился?
- От Чан Шицзе разошлись рано, - обстоятельно начал Дайань. - Дядя Ин с дядей Се позвали хозяина-батюшку к Гуйцзе. А тамошняя хозяйка им сказала, что Гуйцзе нет дома: она, мол, в гостях у тетки. Но когда хозяин вышел по нужде, видит: Гуйцзе в задней комнате сидит, заезжего гостя вином угощает. До того это взорвало батюшку, что он без лишних слов позвал нас и велел у них там полный разнос устроить. Хозяин хотел этого заезжего южанина-дикаря вместе с певичкой в сторожке запереть, но его отговорили дядя Ин и остальные. Домой батюшка ехал злой и по дороге все грозил расправиться с потаскухой.
- Потаскуха проклятая! - подхватила Цзиньлянь. - Я ж говорила, это горшок с медом - так к себе всех и притягивает. Но вот, наконец, и ей досталось! А хозяин, правда, грозился? - переспросила она слугу.
- Не стану ж я вас обманывать, матушка! - подтвердил Дайань.
- Вот арестантское отродье! - набросилась на слугу Цзиньлянь. - Какая б она ни была, она у твоего хозяина содержанка. Кто же тебе, негодник, давал право ее обзывать?! Мы, бывало, к тебе с просьбой, а от тебя отказ - «Занят, мол. К госпоже Ли спешу, батюшка приказал серебро отнести». Тогда ты ее госпожой величал, а теперь, когда она в немилости, ты ее потаскухой обзываешь? Погоди, я на тебя хозяину пожалуюсь, что тогда скажешь?
- Ой-ой-ой! Что я слышу! - удивился Дайань. - Знать, солнце с запада взошло. Вы, матушка Пятая, и вдруг на ее защиту встали? Да разве стал бы я ее обзывать, если б не ругал ее батюшка самыми последними словами!
- Пусть его ругает! - обрезала Цзиньлянь. - Но тебе никто такого права не давал.
- Знал бы, и рассказывать не стал, - промолвил Дайань.
- Ну, хватит, арестант, - вмешалась Юйлоу, - довольно отговариваться. Вот тебе три ляна один цянь и ступайте с Лайсином за покупками. Мы хозяина с хозяйкой на пир приглашаем. А ты нашим серебром не больно швыряйся, будь поэкономнее. Я Пятой скажу, чтоб она на тебя хозяину не жаловалась.
- Посмею ли я сорить вашим серебром, матушка! - заверил ее Дайань, взял серебро, и они с Лайсином отправились в лавку.
* * *
А пока расскажем о Симэнь Цине. Он уже умылся и причесывался в спальне Юэнян, когда заметил Лайсина. Тот в снежную пургу нес на кухню кур и гусей. За ним следовал Дайань с кувшином чжэцзянского вина.
- Юйсяо! - крикнул хозяин. - Это откуда они взяли?
- Сударыни наши пир устраивают, - отвечала горничная. - Вас с матушкой приглашают снегом полюбоваться.
- Откуда у тебя чжэцзянское? - спросил Дайаня хозяин.
- Мне матушка Третья серебро дала, купить велела.
- Ну к чему это! - досадовал Симэнь. - Дома вино стоит, а они покупают. Ступай за ключами, - обратился он к слуге, - и принеси из переднего флигеля два кувшина жасминной настойки. Смешаем.
Немного погодя в задней гостиной все было готово: расставлены ширмы, развешаны расшитые ветками зимней сливы в цвету теплые занавеси и роскошный парчовый полог, а в жаровнях зажжен фигурный уголь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210