- Весело вы пируете, - засмеялся он.
- А, зятюшка пожаловал, - воскликнула невестка У и, поспешно встав, предложила Симэню свое место.
- К чему мужчина будет сидеть в женской компании? - заявила Юэнян. - Иди ко мне, там и пируй.
- В таком случае я пойду, - промолвил Симэнь и направился к Цзиньлянь.
Цзиньлянь пошла вслед за ним.
- Поди сюда, моя маленькая болтушка, - сказал подвыпивший Симэнь, взяв Цзиньлянь за руку. - Мне с тобой поговорить надо. Я хотел провести ночь с Хуэйлянь, да негде. Позволишь нам у тебя побыть, а?
- Какой гнусный вздор ты мелешь! - заругалась Цзиньлянь, - не знаю, как и назвать тебя. Путайся с ней где угодно, но что это еще за прихоть такая - ко мне? Нет здесь для нее места! Если б я, положим, и согласилась, этого не допустила бы моя Чуньмэй. Не веришь? Позови ее. Если она не будет против, я вас пущу.
- Раз вы против, мы пойдем в грот, - заявил Симэнь. - Вели служанкам отнести туда постель и пусть обогреют немного, а то холодно будет.
- И впрямь слов не нахожу! Как не ругать тебя! - не выдержав, засмеялась Цзиньлянь. - Можно подумать, эта шлюха, рабское отродье, мать твоя родная. С каким сыновним почтением ты ей служишь? Как Ван Сян, средь зимы на обледенелом каменном ложе ради нее ложишься.
- Нечего надо мной насмехаться! - отбивался Симэнь. - Хватит язык распускать. Вели лучше грот подтопить.
- Иди уж, накажу, - отозвалась Цзиньлянь.
Гости разошлись, и Цзиньлянь велела Цюцзюй отнести в грот постель и фонарь. Когда в гроте Весны было все готово, Хуэйлянь проводила Юэнян, Цзяоэр и Юйлоу до задних ворот.
- Я к себе пойду, - сказала она, и Юэнян не стала возражать.
- Ладно, - согласилась она, - иди спать.
Хуэйлянь постояла еще немного у ворот и, убедившись, что никого нет, бросилась к гроту.
Да,
Не стоит ожиданием томить царя Сян-вана,
Забавой тучки и дождя влечет гора Шамана.
Сун Хуэйлянь проникла в сад. Она лишь прикрыла за собой садовую калитку, но запирать не стала, полагая, что Симэнь еще не пришел. Однако, войдя в грот Весны, Хуэйлянь нашла там Симэня. Перед ним горела свеча. Несло холодом. Лежанку покрывал слой пыли. Хуэйлянь вынула из рукава две палочки благовоний, поднесла их к огню и воткнула в землю. Рядом стояла жаровня с горящими угольями, но от холода дрожали все члены. Хуэйлянь разобрала постель и накинула поверх одеяла соболью шубу. Они заперли дверь и легли.
Симэнь снял с себя белый сатиновый халат, расстегнул пояс Хуэйлянь, заключил ее в свои объятья… и они отдались любви.
Между тем, Цзиньлянь подождала, пока любовники не скрылись в гроте, сняла головные украшения и плавной походкой потихоньку пошла в сад, чтобы подслушать их разговор. Она приоткрыла калитку и, проскользнув внутрь, притаилась в чаще. У нее мерзли ноги на обледенелом мху, в тело впились колючки, об сухие ветки порвалась юбка, но она стояла у грота Весны как вкопанная и прислушивалась.
Внутри ярко горела свеча, слышался смех Хуэйлянь.
- Пришлось Симэнь Цину в ледяной ночлежке от холода прятаться, - подшучивала Хуэйлянь. - Это тебе, жалкий бродяга, в наказание. Не мог подходящее место найти! Мерзни теперь в этом аду! Ты уж веревкой себя взнуздай. Замерзнешь, быстрее выволокут. Ну и холод! Давай спать! А чего это ты на мои ноги уставился? - продолжала она. - Или все не налюбуешься? Не во что мне обуть мои маленькие ножки. Купил бы заготовки, увидал бы, какие туфельки сошью.
- Не беспокойся, дорогая моя! - успокаивал ее Симэнь. - Несколько цяней изведу, разноцветные тебе куплю. Ведь у тебя ножка, оказывается, еще меньше, чем у Пятой.
- Какое может быть сравнение! - возмутилась Хуэйлянь. - Я как-то ее туфли примерила. Так они прямо на мои туфли налезли. Не ножка у нее, а целая ножища! Только сделаны красиво, вот и все.
«Что ж еще скажет эта потаскуха, рабское отродье?» - выругалась про себя Цзиньлянь и опять обратилась в слух.
- А давно ты взял эту Пятую зазнобу? - спросила Хуэйлянь. - Что она, девицей пришла?
- Какое там! Побывала в руках.
- То-то я и вижу, по замашкам она - стреляный воробей. Тоже из содержанок, оказывается. Жена на одну ночь.
Не услышь этого Цзиньлянь, все б шло своим чередом, а тут от злости у нее руки повисли, как плети, ноги онемели. «Если дать этой потаскухе и дальше распоясываться, - говорила себе Цзиньлянь, - завтра она нам на шею сядет». Цзиньлянь готова была обрушиться на Хуэйлянь и опозорить ее, но побоялась сурового Симэня. Давать же Хуэйлянь поблажку ей не хотелось, потому что та потом от всего откажется. «Ладно! Ты еще попомнишь, что сюда приходила. Погоди, я еще с тобой поговорю!» - прошептала Цзиньлянь и, подойдя к калитке, заперла ее серебряной шпилькой, которую выдернула из пучка. Озлобленная, вернулась она в спальню. Вот так и прошла ночь.
На другой день Хуэйлянь встала рано. Одевшись и наскоро причесав волосы, она выбежала в сад. Калитка оказалась запертой, что сильно удивило Хуэйлянь. Она хотела выйти, но калитка не поддавалась. Хуэйлянь сказала Симэню, и тот велел Инчунь открыть калитку снаружи. Служанка вынула шпильку, и Симэню сразу стало ясно, что Цзиньлянь была свидетельницей их свиданья.
Терзаемая страхом Хуэйлянь открывала дверь в свою комнату, когда заметила улыбающегося Пинъаня.
- Чего зубы оскалил, арестантское твое отродье? - набросилась она.
- Смешно, вот и смеюсь, - отвечал слуга.
- Что ж тебя рассмешило в такой ранний час?
- А то, что ты, сестрица, похоже дня три крошки в рот не брала, - говорил Пинъань. - В глазах, должно быть, рябит, а? Нынешнюю ночь и дома, видно, не была.
Хуэйлянь вся вспыхнула.
- Что ты чертовщину мелешь, арестантское отродье? - заругалась она. - Когда, скажи, я дома не ночевала? Смотри, камень не мяч, заиграешься - голову пробьет.
- Чего ж ты, сестрица, отпираешься? - не унимался слуга. - Ведь я своими глазами видал, как ты дверь отпирала.
- Да я давно встала, к матушке Пятой ходила, - отговаривалась Хуэйлянь. - Вот только от нее. А ты где был, арестант?
- Слыхал, матушка Пятая тебя звала крабов засаливать, - подначивал Пинъань. - Ты, говорит, ножки больно ловко разнимаешь. А правда, она тебя к корзинщику посылала? Ты, рассказывают, и ртом сучить умеешь.
Хуэйлянь вышла из себя. Выхватив дверной засов, она погналась за Пинъанем.
- Негодяй! Гнусное отродье! - кричала она. - Погоди, я вот про тебя скажу! Получишь по заслугам. Совсем, смотрю, взбесился.
- Ого, сестрица! Поумерь немножко свой гнев! Знаю, кому ты скажешь. Ишь, на высокую ветку взлетела.
Еще больше рассвирепела Хуэйлянь и опять погналась за Пинъанем.
Между тем, из закладной лавки неожиданно вышел Дайань и вырвал из рук Хуэйлянь засов.
- За что его бить собираешься? - спросил он.
- Этого зубоскала, арестантское отродье, спроси. От его болтовни у меня руки онемели.
Воспользовавшись заминкой, Пинъань скрылся.
- Ну чего ты так сердишься, сестрица? - успокаивал ее Дайань. - Иди лучше причешись.
Хуэйлянь вынула из кармана не то три, не то четыре фэня серебра и протянула их Дайаню.
- Будь добр, купи горшок рыбного супу, - попросила она. - А отвар в чугуне подогрей.
- Сейчас все будет готово, - отозвался слуга.
Он быстро умылся и вскоре принес суп. Хуэйлянь разлила его в чашки и угостила Дайаня. Сделав прическу, она заперла комнату, показалась в покоях Юэнян, а потом направилась к Цзиньлянь. Та сидела за туалетным столиком. Хуэйлянь засуетилась, всячески стараясь ей услужить: подавала воду, держала гребень и зеркальце. Однако Цзиньлянь не обернулась к ней ни разу, казалось, даже не замечала ее.
- Я вам пока ночные туфельки уберу и ленты для бинтования ног скатаю, ладно? - спросила Хуэйлянь.
- Оставь, пускай лежат. Служанка уберет. - И Цзиньлянь кликнула служанку: - Цюцзюй, где ты запропастилась, рабское отродье?
- Она пол подметает, а сестрица Чуньмэй причесывается, - сказала Хуэйлянь.
- Ну и оставь! Не трогай! Они сами уберут, - оборвала ее Цзиньлянь. - Раз с ножищ, нечего тебе о них руки пачкать. Иди лучше батюшке служи. Такие, как ты, ему по душе, а я что? Женщина на одну ночь. Не первой свежести товар. Ведь это ты первая жена. Тебя по всем правилам в паланкине принесли. Зазноба!
Хуэйлянь поняла, что Цзиньлянь все знает, и встала перед ней на колени.
- Вы, матушка, моя истинная госпожа, - говорила Хуэйлянь. - Без вашей поддержки разве б я на ногах устояла?! Не будь на то вашей воли, матушка, я никогда не посмела бы исполнить желание батюшки. Ведь Старшая госпожа - одна видимость. Вы больше всех мне добра сделали. Как же я пойду против вас? Удостоверьтесь в этом сами, матушка, прошу вас, и если я хотя в какой-то мере вас обманываю, пусть меня всю покроют чирья и ждет мучительный конец.
- Ну что ты мне объясняешь! - прервала Цзиньлянь. - Я ж не слепая. Раз ты хозяину приглянулась, мне вмешиваться не приходится. Но я тебе не дам наедине с ним распускаться, других унижать. Так говоришь, меня затопчешь? Решила между нами встать? Вот что я тебе скажу, дорогая сестрица: выбрось это лучше из головы!
- Матушка! - взмолилась Хуэйлянь. - Прошу вас, еще раз припомните, как было дело. Ослышались вы, должно быть, вчера вечером. Не говорила я против вас.
- Глупышка! Еще не хватало выслушивать твои объяснения! Я тебе вот что скажу - и десять жен мужа не удержат. У нашего хозяина дома вон сколько жен да со стороны приглашает красоток. И ничего он от меня не скрывает, все по порядочку выкладывает. Одно время Шестая с ним душа в душу была. Так он, бывало, придет и от меня скрывает. А тебе до нее еще ох как далеко!
Хуэйлянь умолкла. Она постояла еще немного и ушла. На тропинке у задних ворот ей повстречался Симэнь Цин.
- А ты хорош! - начала Хуэйлянь. - Бездушный ты человек, вот кто ты есть. Я с тобой поделилась, а ты всем разбалтывать! Сколько из-за тебя унижений испытала! Я тебе откровенно, от души говорила. Мне и в голову не пришло, что ты выболтаешь. Рот у тебя - бадья худая, как есть бадья. Больше никогда ничего говорить тебе не буду.
- Но я ничего не знаю. О чем ты говоришь? - удивился Симэнь.
Хуэйлянь только бросила на него короткий взгляд и удалилась в передние покои. Язык у нее был хорошо подвешен. Всякий раз, когда Хуэйлянь выходила за ворота купить то одно, то другое, приказчика Фу она льстиво называла дядюшкой Фу, зятя Чэнь Цзинцзи - дядей, а Бэнь Дичуаня - почтенным Бэнем. Сблизившись с Симэнь Цином, она стала еще бойчей и речистей, то и дело с прислугой зубоскалила и во все совалась со своим языком.
- Дядюшка Фу, будь так добр, кликни мне продавца пудрой, - говорила она. - Я в ноги тебе поклонюсь.
И простоватый приказчик стремглав бежал на улицу, зазывал торговца, а потом еще просил ее выйти к воротам.
- Торговец пудрой по утрам приходит, - подшучивал над ней Дайань. - Ты, сестрица, лучше пораньше выходи, да безмен прихвати. Вот тогда он сразу к тебе прибежит.
- Мартышка проклятая! - ругалась Хуэйлянь. - Мне матушка Пятая с матушкой Шестой наказали пудры купить, причем тут безмен? Это шлюхи помаду фунтами берут, да и мажутся день-деньской. Погоди, я вот ей на тебя нажалуюсь.
- Чего это ты, сестрица, все меня матушкой Пятой пугаешь, а? - не унимался Дайань.
Через некоторое время Хуэйлянь обратилась с просьбой к Бэнь Дичуаню:
- Почтенный Бэнь! Будь любезен, позови торговца искусственными цветами. Хочу прическу цветами сливы-мэй и хризантемами украсить.
Бэнь Дичуань бросил лавку и вышел ловить торговца. Когда тот остановился у ворот, Хуэйлянь открыла корзину, выбрала цветы и два лиловых с отливом расшитых золотом платка. За все причиталось семь цяней пять фэней. Хуэйлянь вынула серебряный слиток и попросила Бэня отсечь от него семь с половиной цяней. Бэнь тот же час оставил счета, над которыми корпел, сел на корточки и вооружился молотком.
- Дай я отсеку сестрице, - подошел к нему Дайань и взял слиток.
Он долго вертел его в руках, внимательно рассматривал.
- Ну, что рассматриваешь, мартышка проклятая? - торопила Хуэйлянь. - Серебро-то краденое. Не слыхал, как нынче ночью собаки лаяли?
- Краденое, не краденое, - отвечал Дайань, - а слиточек знакомый. Похоже, из батюшкиного кармана. Он вот тут у чжурчжэня менялы на рынке слиток разбивал. Это от него половинка. Я очень хорошо помню.
- Ишь ты, арестант! На свете вон двойников то и дело видишь, а это слиток. Как же это батюшкино серебро могло ко мне вдруг попасть?
- Знаю, как, - засмеялся слуга.
Хуэйлянь дала Дайаню шлепок. Он отсек семь с половиной цяней и отдал торговцу, а остальное держал в руке.
- И у тебя смелости хватит чужое брать? - накинулась на него Хуэйлянь.
- Твоего мне не надо. А мелочью поделись.
- Верни серебро, - наступала Хуэйлянь. - Сама дам, сколько сочту нужным.
Дайань отдал серебро. Хуэйлянь протянула ему кусочек меньше, чем полцяня, а остальное спрятала в карман и ушла.
С тех пор она зачастила к воротам. То искусственные цветы купит, то платок. Лянами серебро считала. А семечек ковшей пять зараз брала. Всю прислугу оделяла. Прическу она украсила жемчужным ободком, в ушах у нее сверкали золотые фонарики-подвески. Носила Хуэйлянь красные из шаньсийского шелка штаны и стеганые наколенники. В широких рукавах прятала мешочки с ароматным чаем и корицей. В день, глядишь, по три, по четыре цяня серебром тратила. И все ей потихоньку давал Симэнь Цин. Однако говорить об этом подробнее нет надобности.
Крупный разговор с Цзиньлянь заставил Хуэйлянь пуще прежнего угождать ей. В покои Юэнян она только заглядывала и сразу же уходила к Цзиньлянь. Носила ей воду, подавала чай, шила туфельки и вышивала. Словом, усердствовала и где надо, и где не надо. За компанию с Цзиньлянь и Пинъэр играла она в шашки и домино. Когда к ним заходил Симэнь, Цзиньлянь нарочно просила Хуэйлянь наливать чарки или приглашала к столу. На радость Симэню пила, ела и веселилась с хозяйками Хуэйлянь. Она была готова лобызать ноги Цзиньлянь.
Да,
Ивы праздный пух кружится под ветрами,
Сливы павший цвет уносится волнами.
Тому свидетельством стихи:
Любви Симэня добиваясь,
коварная Цзиньлянь хитрит:
Муж захотел служанку на ночь -
жена на время гнев смирит.
О том, что грозовые тучи скопились, -
пташке невдомек.
Беда нежданная нагрянет.
Неотвратим жестокий рок.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в следующий раз.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ЧЭНЬ ЦЗИНЦЗИ ЗАИГРЫВАЕТ С КРАСАВИЦЕЙ В ПРАЗДНИК ФОНАРЕЙ
ХУЭЙСЯН ОБРУШИВАЕТСЯ С ГНЕВНОЙ БРАНЬЮ НА ЖЕНУ ЛАЙВАНА
Фонари на высоких подставках,
опьяняющее вино,
Взрывы смеха в пышном застолье -
здесь веселью предела нет.
Плавный танец Чжантайской Ивы,
как изящен и гибок стан!
Льется трель, что звучать достойна
в императорском парке весной.
Аромат шелестящих платьев -
как тревожит он наши сердца!
Осыпаются тихо-тихо
пестроцветные лепестки.
Если б не было так прелестно,
так возвышенно все вокруг,
Может быть, и не отрезвел бы
опьяневший когда-то Хань.
Так вот прошли новогодние дни и настал вечер Праздника фонарей. Симэнь Цин украсил залу разноцветными фонарями и устроил пышный пир. Перед входом были расставлены роскошные парчовые ширмы и экраны, висела гирлянда из трех сверкающих жемчугами фонарей, множество других - самой затейливой и причудливой формы - возвышались на подставках по обеим сторонам.
Симэнь и Юэнян занимали почетные места. По обе стороны от них сидели Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр, Сунь Сюээ и дочь Симэня. Разодетые в шелка и парчу, они блистали своими белыми кофтами и голубыми юбками. Только Юэнян выделялась ярко-красной кофтой с длинными рукавами, поверх которой красовалась соболья накидка, и белой цветастой юбкой. Жемчуга с бирюзой и шпилька-феникс сбоку украшали ей прическу.
Домашние певицы - Чуньмэй, Юйсяо, Инчунь и Ланьсян играли на цитрах и, отбивая кастаньетами такт, пели романсы о фонарях. Сбоку за отдельным столом пировал зять Чэнь Цзинцзи. Столы ломились от свежих фруктов и отборных яств. Сяоюй, Юаньсяо, Сяолуань и Сючунь наливали чарки, а жена Лайвана, Сун Хуэйлянь, сидела на веранде и грызла семечки. Когда попросили вина, она громко кликнула Лайаня и Хуатуна:
- Подогретого вина! Быстрей! Ни одного не найдешь! Куда вы только девались, арестантские отродья!
Хуатун внес вино.
- Рабское отродье! - заругался Симэнь. - Ни одного не найдешь! Где ты был, рабское твое отродье? Или мало тебя били?!
- Я ж все время тут был, сестрица, - говорил Хуэйлянь вернувшийся из залы Хуатун. - Зачем зря батюшке наговариваешь? Мне ни за что досталось.
- Как же тебя не ругать! - отозвалась Хуэйлянь. - Раз вино просили, нечего было мешкать. А я тут вовсе ни при чем!
- Не видишь, пол подмели, а ты семечек нагрызла, - укорял ее Хуатун. - Батюшка увидит, опять ругаться будет.
- Бей тревогу, пори горячку, арестантское отродье! Тебе что, больше других нужно? Можешь не мести, другие уберут. А хозяин спросит, сама отвечу. Не беспокойся.
- Ого, сестрица! Не очень-то уж расходись! К чему нам с тобой ссориться?
Хуатун взял веник и начал сметать тыквенную шелуху, а Хуэйлянь пошла грызть наружу, но не о том пойдет речь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210