Посмею ли я разглашать тайну!
- Если готова сохранить нашу тайну, - продолжала Цзиньлянь, - то вот зятюшка. Поди и раздели с ним ложе. Тогда я доверюсь тебе. А иначе меня будут грызть сомнения, действительно ли ты сочувствуешь нам.
Чуньмэй от смущения то заливалась краской, то бледнела, как полотно. Ей не оставалось ничего другого, как уступить хозяйке. Она сняла узорную юбку, развязала пояс и покорно возлегла на скамейку. Вот ведь что случается!
Да,
Жемчужины чистой воды,
Сияя, не знали нужды,
Разбиты ударом порока,
И нищему нету в них прока.
Тому свидетельством романс на мотив «Туфелек алый узор»:
Рядышком жили
Теща и зять,
Ложе делили,
Теша себя.
С виду все чинно,
За жабры не взять.
Блуд самочинный -
Кривая стезя!
После того как Цзинцзи овладел Чуньмэй, она взяла чай и удалилась. С тех пор Цзиньлянь еще больше сблизилась со своей горничной. Не раз и не два тайком встречались они с Цзинцзи, но Цюцзюй об этих похождениях понятия не имела. Цзиньлянь же во всем потакала Чуньмэй. В знак особого доверия подносила она горничной и наряды, и головные украшения, и всевозможные безделушки, к которым та была неравнодушна.
В первый день шестой луны пришла весть о кончине старой Пань, матери Цзиньлянь. Юэнян по сему случаю велела купить жертвенных животных и погребальной бумаги, а Цзиньлянь отправила в паланкине за город отдать матери последние почести.
На другой же день по возвращении, а было это третьего числа, Цзиньлянь встала рано и направилась к Юэнян. С разговорами она засиделась у хозяйки, а потом, не успев добежать, пристроилась прямо у стены во внутреннем дворе.
После смерти Симэня гости, надо сказать, заглядывали в дом редко, и внутренние ворота перед большой залой были всегда заперты. Только Цзиньлянь подняла юбку и присела под гранатом, как ее рулады донеслись до ушей едва пробудившегося Цзинцзи, который жил тут же рядом в восточном флигеле. Цзинцзи подкрался к окну и заглянул во двор, не предполагая, что это она.
- А-а! - протянул он. - Тебя, оказывается, тут приспичило. Юбку-то повыше подыми!
Цзиньлянь тут же опустила юбку и подошла к окну.
- А-а! Это ты? - проговорила она. - Только встаешь, бездельник? Женушка у себя?
- У матушки Старшей, - отвечал Цзинцзи. - Недавно ушла. Мы в третью ночную стражу спать легли. Матушка не отпускала. Слушали «Драгоценный свиток о красном пологе». Всю поясницу разломило, пока до конца досидел. А нынче еле-еле встал.
- Будет уж тебе зубы-то заговаривать, разбойник! - обрезала его Цзиньлянь. - Когда ж это ты проповедь слушал, негодник, а? Пока меня не было, тебя сестрица Мэн Третья угощала. Мне ведь доложили.
- Да ты жену спроси, - не унимался Цзинцзи. - Она очевидица. Не был я у матушки Третьей.
С этими словами Цзинцзи встал на кан и просунул в окно свой отвердевший и распрямившийся, как палка, причиндал. Цзиньлянь расхохоталась.
- Чтоб тебе провалиться на этом месте, арестант проклятый! - заругалась она. - Нечего старьем-то трясти! Напугал только. Спрячь сейчас же, а то впущу иглу - запрыгаешь.
- А ты, почтенная, опять не замечаешь его бодрости, а? - Цзинцзи улыбнулся. - Попробуй-ка лучше отправь его куда следует да приголубь от души.
- Ишь ты какой хороший! - продолжала ворчать Цзиньлянь. - Вот разбойник, арестант проклятый!
Она достала зеркальце, поставила на подоконник и, делая вид, будто смотрится в него, занялась совсем другим. Своими алыми губами Цзиньлянь ухватила причиндал Цзинцзи и принялась нежно посасывать. Как только волшебный рог окропился чудесной влагой, грудь молодца переполнили любовные мысли и сладостные чувства.
Да,
Красавица любимому в постели
Всю ночь играть готова на свирели.
Если бы кто-нибудь увидел в этот момент Цзиньлянь, ему показалось бы, что она склонилась перед зеркальцем поправить прическу или подрумяниться. Ему бы и в голову не пришло, до какого бесстыдства распалила ее пагубная страсть. Она была всецело поглощена тем, что делала, когда послышались приближающиеся шаги. Цзиньлянь поспешно спрятала зеркало и отошла в сторону. Цзинцзи тоже отпрянул от окна.
К флигелю подошел Лайань.
- Зятюшка, - обратился он, - вас дядя Фу к обеду приглашает.
- Пусть обедает, - отозвался Цзинцзи. - Я сейчас причешусь и приду.
Лайань удалился.
- Вечером никуда не ходи, - шепнула Цзиньлянь. - Я Чуньмэй за тобой пришлю. Ждать буду. Поговорить надо.
- Слушаюсь и покоряюсь, - последовало в ответ.
Цзиньлянь ушла к себе, а Цзинцзи привел себя в порядок и направился в лавку, но не о том пойдет речь.
Однажды вечером, - небо было темное, звездное, стояла жара, - Цзиньлянь решила помыться и подрезать ногти на ногах. Она велела Чуньмэй нагреть воды, а сама приготовила постель, выгнала москитов и, опустив полог, зажгла в узорной курильнице благовония.
- Матушка! - крикнула ее Чуньмэй. - Жара стоит. Может, вам недотроги для ногтей нарвать, а? Я схожу.
- Ступай, - отозвалась хозяйка.
- Только за ними надо на большой двор идти, - продолжала горничная. - Сейчас принесу. А вы, матушка, велите Цюцзюй натолочь чесноку.
Цзиньлянь приблизилась к горничной и на ухо, чтобы никто не слыхал, наказала:
- Во флигель зайди, пригласи зятюшку. Пусть ко мне вечером заглянет. Разговор есть.
Чуньмэй удалилась.
Когда Цзиньлянь завершила омовение и подрезала ногти, явилась горничная с недотрогою и приказала Цюцзюй растолочь ее в ступе. Потом хозяйка угостила служанку вином и отпустила в кухню на ночлег. Цзиньлянь накрасила ногти на тонких, как молодой лук, пальчиках и попросила Чуньмэй вынести во внутренний дворик скамейку, прохладную постилку, одеяло и подушку.
Приближалась первая ночная стража. В домах богатых затихли голоса, повернулось и спустилось вниз созвездие Нефритовый шнур. Небесною Рекой разлучены, стоят на берегах Волопас и Ткачиха. Вдруг повеяло ароматом цветов, то тут то там замерцали светлячки.
Цзиньлянь легла на скамейку и стала обмахиваться веером. Она ждала. Чуньмэй отперла калитку.
Да,
Когда луна в моем окне -
Качнется цветочная тень на стене.
Откроет двери ветерок,
И милый заглянет ко мне на часок.
Цзинцзи, надобно сказать, качнул куст цветов. Это был их условный знак. Цзиньлянь заметила, как заколыхались тени цветов, и тотчас же отозвалась из дворика тихим покашливанием. Цзинцзи распахнул калитку и вошел. Они сели, крепко прижавшись друг к дружке.
- А как дома? - спросила она.
- Жена не приходила, - отвечал он. - Мне Юаньсяо даст знать. А Цюцзюй спит?
- Давно легла.
Они обнялись и тут же, во дворе на скамейке, сняв с себя одежды, отдались утехам. Так велика была их любовь!
Только взгляните:
В порыве любовном друг друга лаская, милуя,
Сплели они руки, уста их слились в поцелуе.
Груди ее нежной, как шелк, он игриво касался
И ножку ее поднимал, и за туфельку брался.
От чар восхитительных плыл пред глазами туман,
Все крепче сжимал он в объятьях нефритовый стан.
Казалось, гвоздичный исходит из уст аромат…
Вот парою феникс и иволга в небе парят.
Давно уже, кажется, дождик из тучки идет.
«Дай слово, мой милый, - твердит зачарованно рот, -
Дай слово, - тут их охватила последняя дрожь, -
Дай слово, любимый, что завтра пораньше придешь!»
Завершив игру дождя и тучки, Цзиньлянь достала пять лянов мелкого серебра и передала Цзинцзи.
- Матушка родная ведь у меня скончалась, - пояснила она. - Гроб ей покойный муж в свое время справил. На третий день, когда в гроб клали, хозяйка позволила мне отбыть за город и сожжением жертвенных денег почтить родительницу. А завтра похороны, но хозяйка меня не отпускает. У самих, говорит, по мужу траур, а ты из дому выходить. Вот я и даю тебе пять лянов, поезжай завтра за город, проводи мою матушку. Надо будет могильщикам заплатить. Ты утешишь меня, если пойдешь. Тогда я могу считать, что сама присутствовала при погребении праха матери.
- Не волнуйся! - уверял ее Цзинцзи, принимая серебро. - Когда тебе доверяют поручение, ты обязан его выполнить во что бы то ни стало. Будь покойна, я все сделаю, что ты просишь. Завтра же утром поеду, а по возвращении расскажу во всех подробностях.
И опасаясь, как бы не обнаружила его отсутствия жена, он поторопился уйти, но об этом вечере говорить больше не будем.
На другой день Цзинцзи вернулся к обеду. Цзиньлянь только что встала и занималась утренним туалетом, когда к ней вошел Цзинцзи. Он поднес ей две ветки жасмина, которые сломал за городом в буддийском монастыре Светлого Воплощения.
- Ну как? Предали земле? - спросила Цзиньлянь.
- Ну а как же! - воскликнул Цзинцзи. - Зачем же я ездил?! В последний путь проводил почтенную. Думаешь, пришел бы я к тебе, если б серебро припрятал, а? Осталось у меня два с половиной ляна. Так я их твоей младшей сестрице на расходы отдал. Как же она тебя благодарила! Поклон просила передавать.
Когда Цзинцзи заговорил о погребении, Цзиньлянь проронила слезу.
- Поставь цветы в чашку, - велела она Чуньмэй. - Да угости чаем.
Немного погодя горничная подала две коробки сладостей и четыре тарелочки закусок. После чаю Цзинцзи ушел. С тех пор они сблизились еще больше.
И вот однажды - дело было в седьмой луне - Цзиньлянь еще с утра договорилась с Цзинцзи о свидании.
- Нынче, смотри, никуда не ходи, - говорила она. - Жди, я к тебе приду.
Цзинцзи обещал, но потом его пригласил Цуй Бэнь, и они с компанией отправились за город, где и прогуляли целый день. Вернулся Цзинцзи пьяный, едва добрался до кровати и сразу, забыв обо всем, захрапел. Под вечер к нему незаметно пробралась Цзиньлянь. Цзинцзи лежал навзничь на кровати. Рядом валялись вещи. Как ни старалась она разбудить его, он так и не проснулся. Было ясно, что он где-то пировал. Выведенная из себя, она пощупала у него в рукавах. Оттуда выпала золотая шпилька-лотос с двумя выгравированными строками:
«Топчет конь с золотой уздечкой
и цветы на лугах, и пашни.
Гость, пробравшись среди абрикосов,
опьянеет в Яшмовой башне».
Поднеся шпильку к огню, Цзиньлянь поняла, что принадлежала она Мэн Юйлоу.
«Но как она могла попасть к нему? - спрашивала себя Цзиньлянь. - Должно быть, он и с той встречается. То-то я замечала, придет другой раз, негодник, такой безразличный, вялый… Не ответить, подумает, что я не заходила. Напишу-ка я на стене четверостишие. Потом выпытаю, где он пропадал».
Она взяла кисть и написала на стене:
Я тут долго была, добудиться тебя не смогла.
Зря на облаке дева небесная здесь проплыла.
Жаль, не встретить ее, ни принять не желает Сян-ван.
Натолкнулась любовь на неверность его и обман.
Написала Цзиньлянь и ушла.
Между тем, наконец-то пробудился Цзинцзи. Хмель прошел. Он зажег светильник. «Она должна была ко мне придти, - вспомнил он. - А я напился».
Цзинцзи обернулся к стене и увидал четверостишие. Его, видимо, только что написали, потому что не успела высохнуть тушь. «Она была, - прочитав стихи, заключил он, - и ушла ни с чем». Он никак не мог себе простить, что упустил счастье, которое стучалось в дверь, и горько досадовал. «Сейчас, должно быть, первая ночная стража, - размышлял он. - Жена и горничная Юаньсяо все еще у матушки Старшей. А что если я пойду к ней? Но калитку, наверно, заперли …»
Цзинцзи на всякий случай тряхнул куст цветов. В спальне Цзиньлянь было по-прежнему тихо. Тогда он забрался на причудливый камень и перелез через стену.
Цзиньлянь же, найдя Цзинцзи пьяным, воротилась раздраженная и легла, не раздеваясь. Она и в голове не держала, что он пожалует средь ночи.
Во дворике не было ни души. Решив, что горничные спят, Цзинцзи на цыпочках подкрался к двери. Она оказалась незапертой, и он потихоньку юркнул в спальню. Луна освещала отвернувшуюся к стене спящую Цзиньлянь.
- Дорогая моя, - тихонько шептал Цзинцзи, но ответа не последовало. - Не сердись! Меня Цуй Бэнь с друзьями за город в Усин зазвал. Целый день стрелы метали, пировали. Ну и опьянел. Прости, что нарушил уговор. Виноват я!
Цзиньлянь не обращала на него никакого внимания. Тогда смущенный Цзинцзи опустился перед ней на колени и стал снова и снова просить прощения.
- Ах ты, арестант проклятый! - ударяя его обратной стороной ладони по лицу, заругалась Цзиньлянь. - Чтоб тебе сгинуть, изменник! Да не шуми - служанок разбудишь. Знаю, завел другую. Я тебе не нужна стала. У кого был, говори!
- Говорю, меня Цуй Бэнь за город затащил, - опять пояснил Цзинцзи. - Выпил, ну и уснул. На свидание опоздал. Не сердись, прошу тебя! Знаю, сердишься, по стихам на стене знаю.
- Ну и хитер, ну и изворотлив, негодник! - продолжала она. - Довольно тебе увиливать. Замолчи, говорю, замолчи лучше. Нечего мне сказки рассказывать и за нос водить. Как ни виляй, от ответа не уйдешь. Значит, говоришь, Цуй Бэнь зазвал? С ним пьянствовал, да? А скажи мне, как к тебе в рукав вот эта шпилька попала, а?
- Да я ее в саду поднял, - говорил Цзинцзи. - Третьего дня нашел.
- Опять будешь голову морочить!? Как это так «в саду поднял», а? Ступай найди еще такую, тогда я тебе поверю. Да эта шпилька Мэн Третьей, конопатой потаскухи. С ее головы. Я точно знаю. Даже имя ее вырезано, а ты обманываешь? Пока меня не было, уж она тебя заманила? С ней, оказывается, путаешься? А еще отпирался. Если бы между вами ничего не было, с какой стати она дала бы тебе шпильку? Ты и обо мне ей, должно быть, все разбалтываешь. То-то вот тут увидала она меня и улыбается. Все из-за тебя, выходит. Так что впредь меж нами все кончено. Пора бобу со стручком расстаться. Вот тебе, любезный, дверь, изволь.
Тут Цзинцзи не выдержал и начал клясться и божиться - Я, Цзинцзи, перед всемогущим духом Восточной горы и духом-хранителем городских стен клянусь, - со слезами обратился он к Цзиньлянь. - Пусть меня смерть унесет, прежде чем тридцать лет стукнет, пусть все мое тело покроется язвами величиной с чашку, три или пять лет изводит желтуха, пусть замучит жажда и не подадут мне ни капли воды, если я хоть раз ее коснулся.
- Довольно зубы-то заговаривать! - оборвала его Цзиньлянь, никак не желавшая ему поверить. - Небось, оскомину набил, разбойник!
Пока продолжались эти обвинения и клятвы, настала глубокая ночь, и им ничего не оставалось, как раздеться и лечь. Выведенная из себя Цзиньлянь повернулась к нему спиной.
- Сестрица! Дорогая! - продолжал уговаривать Цзинцзи, а когда получил от нее вторую пощечину обратной стороной ладони, сразу примолк.
Так и прошла вся ночь. Так и не добился Цзинцзи того, зачем пришел. А когда стало светать, он, чтобы не заметили служанки, опять перелез через стену и удалился восвояси.
Тому свидетельством романс на мотив «Пьяный едва до дому доплелся»:
Всю ночь провели мы в постели одной -
Ко мне повернулась плутовка спиной.
С печальным уделом таким не мирясь,
Я клялся, к затылку ее обратясь,
В любви беспредельной ее уверял,
Вздыхал, но лица так и не увидал.
Не мог я к щекам ароматным прильнуть,
Потрогать пленительно-нежную грудь.
Вот так насмеялась она надо мной -
Лишь гребень я видел ее костяной.
Да, читатель, потом Цзиньлянь вернет Цзинцзи эту шпильку. Когда же Мэн Юйлоу выйдет замуж за барича Ли и уедет в Яньчжоу, Цзинцзи предъявит эту шпильку как доказательство, что Юйлоу доводится ему сестрой. Он так поступит, чтобы исполнить свой темный замысел, но Юйлоу не только не попадется на удочку, а добьется его ареста. Однако хватит об этом.
Да,
Светоносов орбиты
чей ум обоймёт?
Корни бед перебиты -
колеса оборот.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
НЕГОДУЮЩАЯ ЦЮЦЗЮЙ РАСКРЫВАЕТ ТАЙНУЮ СВЯЗЬ
ЧУНЬМЭЙ, ПЕРЕДАВ ПОСЛАНИЕ, УСТРАИВАЕТ ДОЛГОЖДАННУЮ ВСТРЕЧУ
Увы, в неведенье своем
Симэнь был попросту смешным,
И слива с персиком весной
смеялись сообща над ним.
Разбойнику лихому он
в своем жилище дал приют,
Да щедрою его рукой
коварный тигр был вскормлен тут.
Супруги счастливы, пока
их чувства крепнут и растут,
Но алчность и разгул страстей
обычно к гибели ведут…
Отметим и еще один
извечный средь людей закон:
Кто в женские покои вхож,
тот обращает дом в притон.
Так вот. Когда стало светать, Чэнь Цзинцзи, как уже говорилось, перелез через стену и удалился. А Пань Цзиньлянь потом раскаивалась.
На другой день, а было это пятнадцатого числа в седьмой луне, У Юэнян отбыла в паланкине за город в монастырь Дицзана к монахине Сюэ, чтобы на панихиде по всем усопшим принести в жертву душе покойного Симэнь Цина деньги и сундуки одежд. Цзиньлянь и остальные жены проводили хозяйку до ворот. Мэн Юйлоу, Сунь Сюээ и падчерица Симэнь Старшая сразу же удалились к себе. Только Цзиньлянь прошла к возвышающимся перед приемной залой внутренним воротам. Там она наткнулась на торопившегося с узлом Цзинцзи. Он, оказывается, заходил в покои Ли Пинъэр, где наверху хранились взятые в залог вещи.
- Я тебе вчера слово сказала, а ты уж и губы надул? - остановила она его. - Через стену полез. Неужели уж меж нами все кончено?
- И ты ж меня упрекаешь?! - удивился Цзинцзи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
- Если готова сохранить нашу тайну, - продолжала Цзиньлянь, - то вот зятюшка. Поди и раздели с ним ложе. Тогда я доверюсь тебе. А иначе меня будут грызть сомнения, действительно ли ты сочувствуешь нам.
Чуньмэй от смущения то заливалась краской, то бледнела, как полотно. Ей не оставалось ничего другого, как уступить хозяйке. Она сняла узорную юбку, развязала пояс и покорно возлегла на скамейку. Вот ведь что случается!
Да,
Жемчужины чистой воды,
Сияя, не знали нужды,
Разбиты ударом порока,
И нищему нету в них прока.
Тому свидетельством романс на мотив «Туфелек алый узор»:
Рядышком жили
Теща и зять,
Ложе делили,
Теша себя.
С виду все чинно,
За жабры не взять.
Блуд самочинный -
Кривая стезя!
После того как Цзинцзи овладел Чуньмэй, она взяла чай и удалилась. С тех пор Цзиньлянь еще больше сблизилась со своей горничной. Не раз и не два тайком встречались они с Цзинцзи, но Цюцзюй об этих похождениях понятия не имела. Цзиньлянь же во всем потакала Чуньмэй. В знак особого доверия подносила она горничной и наряды, и головные украшения, и всевозможные безделушки, к которым та была неравнодушна.
В первый день шестой луны пришла весть о кончине старой Пань, матери Цзиньлянь. Юэнян по сему случаю велела купить жертвенных животных и погребальной бумаги, а Цзиньлянь отправила в паланкине за город отдать матери последние почести.
На другой же день по возвращении, а было это третьего числа, Цзиньлянь встала рано и направилась к Юэнян. С разговорами она засиделась у хозяйки, а потом, не успев добежать, пристроилась прямо у стены во внутреннем дворе.
После смерти Симэня гости, надо сказать, заглядывали в дом редко, и внутренние ворота перед большой залой были всегда заперты. Только Цзиньлянь подняла юбку и присела под гранатом, как ее рулады донеслись до ушей едва пробудившегося Цзинцзи, который жил тут же рядом в восточном флигеле. Цзинцзи подкрался к окну и заглянул во двор, не предполагая, что это она.
- А-а! - протянул он. - Тебя, оказывается, тут приспичило. Юбку-то повыше подыми!
Цзиньлянь тут же опустила юбку и подошла к окну.
- А-а! Это ты? - проговорила она. - Только встаешь, бездельник? Женушка у себя?
- У матушки Старшей, - отвечал Цзинцзи. - Недавно ушла. Мы в третью ночную стражу спать легли. Матушка не отпускала. Слушали «Драгоценный свиток о красном пологе». Всю поясницу разломило, пока до конца досидел. А нынче еле-еле встал.
- Будет уж тебе зубы-то заговаривать, разбойник! - обрезала его Цзиньлянь. - Когда ж это ты проповедь слушал, негодник, а? Пока меня не было, тебя сестрица Мэн Третья угощала. Мне ведь доложили.
- Да ты жену спроси, - не унимался Цзинцзи. - Она очевидица. Не был я у матушки Третьей.
С этими словами Цзинцзи встал на кан и просунул в окно свой отвердевший и распрямившийся, как палка, причиндал. Цзиньлянь расхохоталась.
- Чтоб тебе провалиться на этом месте, арестант проклятый! - заругалась она. - Нечего старьем-то трясти! Напугал только. Спрячь сейчас же, а то впущу иглу - запрыгаешь.
- А ты, почтенная, опять не замечаешь его бодрости, а? - Цзинцзи улыбнулся. - Попробуй-ка лучше отправь его куда следует да приголубь от души.
- Ишь ты какой хороший! - продолжала ворчать Цзиньлянь. - Вот разбойник, арестант проклятый!
Она достала зеркальце, поставила на подоконник и, делая вид, будто смотрится в него, занялась совсем другим. Своими алыми губами Цзиньлянь ухватила причиндал Цзинцзи и принялась нежно посасывать. Как только волшебный рог окропился чудесной влагой, грудь молодца переполнили любовные мысли и сладостные чувства.
Да,
Красавица любимому в постели
Всю ночь играть готова на свирели.
Если бы кто-нибудь увидел в этот момент Цзиньлянь, ему показалось бы, что она склонилась перед зеркальцем поправить прическу или подрумяниться. Ему бы и в голову не пришло, до какого бесстыдства распалила ее пагубная страсть. Она была всецело поглощена тем, что делала, когда послышались приближающиеся шаги. Цзиньлянь поспешно спрятала зеркало и отошла в сторону. Цзинцзи тоже отпрянул от окна.
К флигелю подошел Лайань.
- Зятюшка, - обратился он, - вас дядя Фу к обеду приглашает.
- Пусть обедает, - отозвался Цзинцзи. - Я сейчас причешусь и приду.
Лайань удалился.
- Вечером никуда не ходи, - шепнула Цзиньлянь. - Я Чуньмэй за тобой пришлю. Ждать буду. Поговорить надо.
- Слушаюсь и покоряюсь, - последовало в ответ.
Цзиньлянь ушла к себе, а Цзинцзи привел себя в порядок и направился в лавку, но не о том пойдет речь.
Однажды вечером, - небо было темное, звездное, стояла жара, - Цзиньлянь решила помыться и подрезать ногти на ногах. Она велела Чуньмэй нагреть воды, а сама приготовила постель, выгнала москитов и, опустив полог, зажгла в узорной курильнице благовония.
- Матушка! - крикнула ее Чуньмэй. - Жара стоит. Может, вам недотроги для ногтей нарвать, а? Я схожу.
- Ступай, - отозвалась хозяйка.
- Только за ними надо на большой двор идти, - продолжала горничная. - Сейчас принесу. А вы, матушка, велите Цюцзюй натолочь чесноку.
Цзиньлянь приблизилась к горничной и на ухо, чтобы никто не слыхал, наказала:
- Во флигель зайди, пригласи зятюшку. Пусть ко мне вечером заглянет. Разговор есть.
Чуньмэй удалилась.
Когда Цзиньлянь завершила омовение и подрезала ногти, явилась горничная с недотрогою и приказала Цюцзюй растолочь ее в ступе. Потом хозяйка угостила служанку вином и отпустила в кухню на ночлег. Цзиньлянь накрасила ногти на тонких, как молодой лук, пальчиках и попросила Чуньмэй вынести во внутренний дворик скамейку, прохладную постилку, одеяло и подушку.
Приближалась первая ночная стража. В домах богатых затихли голоса, повернулось и спустилось вниз созвездие Нефритовый шнур. Небесною Рекой разлучены, стоят на берегах Волопас и Ткачиха. Вдруг повеяло ароматом цветов, то тут то там замерцали светлячки.
Цзиньлянь легла на скамейку и стала обмахиваться веером. Она ждала. Чуньмэй отперла калитку.
Да,
Когда луна в моем окне -
Качнется цветочная тень на стене.
Откроет двери ветерок,
И милый заглянет ко мне на часок.
Цзинцзи, надобно сказать, качнул куст цветов. Это был их условный знак. Цзиньлянь заметила, как заколыхались тени цветов, и тотчас же отозвалась из дворика тихим покашливанием. Цзинцзи распахнул калитку и вошел. Они сели, крепко прижавшись друг к дружке.
- А как дома? - спросила она.
- Жена не приходила, - отвечал он. - Мне Юаньсяо даст знать. А Цюцзюй спит?
- Давно легла.
Они обнялись и тут же, во дворе на скамейке, сняв с себя одежды, отдались утехам. Так велика была их любовь!
Только взгляните:
В порыве любовном друг друга лаская, милуя,
Сплели они руки, уста их слились в поцелуе.
Груди ее нежной, как шелк, он игриво касался
И ножку ее поднимал, и за туфельку брался.
От чар восхитительных плыл пред глазами туман,
Все крепче сжимал он в объятьях нефритовый стан.
Казалось, гвоздичный исходит из уст аромат…
Вот парою феникс и иволга в небе парят.
Давно уже, кажется, дождик из тучки идет.
«Дай слово, мой милый, - твердит зачарованно рот, -
Дай слово, - тут их охватила последняя дрожь, -
Дай слово, любимый, что завтра пораньше придешь!»
Завершив игру дождя и тучки, Цзиньлянь достала пять лянов мелкого серебра и передала Цзинцзи.
- Матушка родная ведь у меня скончалась, - пояснила она. - Гроб ей покойный муж в свое время справил. На третий день, когда в гроб клали, хозяйка позволила мне отбыть за город и сожжением жертвенных денег почтить родительницу. А завтра похороны, но хозяйка меня не отпускает. У самих, говорит, по мужу траур, а ты из дому выходить. Вот я и даю тебе пять лянов, поезжай завтра за город, проводи мою матушку. Надо будет могильщикам заплатить. Ты утешишь меня, если пойдешь. Тогда я могу считать, что сама присутствовала при погребении праха матери.
- Не волнуйся! - уверял ее Цзинцзи, принимая серебро. - Когда тебе доверяют поручение, ты обязан его выполнить во что бы то ни стало. Будь покойна, я все сделаю, что ты просишь. Завтра же утром поеду, а по возвращении расскажу во всех подробностях.
И опасаясь, как бы не обнаружила его отсутствия жена, он поторопился уйти, но об этом вечере говорить больше не будем.
На другой день Цзинцзи вернулся к обеду. Цзиньлянь только что встала и занималась утренним туалетом, когда к ней вошел Цзинцзи. Он поднес ей две ветки жасмина, которые сломал за городом в буддийском монастыре Светлого Воплощения.
- Ну как? Предали земле? - спросила Цзиньлянь.
- Ну а как же! - воскликнул Цзинцзи. - Зачем же я ездил?! В последний путь проводил почтенную. Думаешь, пришел бы я к тебе, если б серебро припрятал, а? Осталось у меня два с половиной ляна. Так я их твоей младшей сестрице на расходы отдал. Как же она тебя благодарила! Поклон просила передавать.
Когда Цзинцзи заговорил о погребении, Цзиньлянь проронила слезу.
- Поставь цветы в чашку, - велела она Чуньмэй. - Да угости чаем.
Немного погодя горничная подала две коробки сладостей и четыре тарелочки закусок. После чаю Цзинцзи ушел. С тех пор они сблизились еще больше.
И вот однажды - дело было в седьмой луне - Цзиньлянь еще с утра договорилась с Цзинцзи о свидании.
- Нынче, смотри, никуда не ходи, - говорила она. - Жди, я к тебе приду.
Цзинцзи обещал, но потом его пригласил Цуй Бэнь, и они с компанией отправились за город, где и прогуляли целый день. Вернулся Цзинцзи пьяный, едва добрался до кровати и сразу, забыв обо всем, захрапел. Под вечер к нему незаметно пробралась Цзиньлянь. Цзинцзи лежал навзничь на кровати. Рядом валялись вещи. Как ни старалась она разбудить его, он так и не проснулся. Было ясно, что он где-то пировал. Выведенная из себя, она пощупала у него в рукавах. Оттуда выпала золотая шпилька-лотос с двумя выгравированными строками:
«Топчет конь с золотой уздечкой
и цветы на лугах, и пашни.
Гость, пробравшись среди абрикосов,
опьянеет в Яшмовой башне».
Поднеся шпильку к огню, Цзиньлянь поняла, что принадлежала она Мэн Юйлоу.
«Но как она могла попасть к нему? - спрашивала себя Цзиньлянь. - Должно быть, он и с той встречается. То-то я замечала, придет другой раз, негодник, такой безразличный, вялый… Не ответить, подумает, что я не заходила. Напишу-ка я на стене четверостишие. Потом выпытаю, где он пропадал».
Она взяла кисть и написала на стене:
Я тут долго была, добудиться тебя не смогла.
Зря на облаке дева небесная здесь проплыла.
Жаль, не встретить ее, ни принять не желает Сян-ван.
Натолкнулась любовь на неверность его и обман.
Написала Цзиньлянь и ушла.
Между тем, наконец-то пробудился Цзинцзи. Хмель прошел. Он зажег светильник. «Она должна была ко мне придти, - вспомнил он. - А я напился».
Цзинцзи обернулся к стене и увидал четверостишие. Его, видимо, только что написали, потому что не успела высохнуть тушь. «Она была, - прочитав стихи, заключил он, - и ушла ни с чем». Он никак не мог себе простить, что упустил счастье, которое стучалось в дверь, и горько досадовал. «Сейчас, должно быть, первая ночная стража, - размышлял он. - Жена и горничная Юаньсяо все еще у матушки Старшей. А что если я пойду к ней? Но калитку, наверно, заперли …»
Цзинцзи на всякий случай тряхнул куст цветов. В спальне Цзиньлянь было по-прежнему тихо. Тогда он забрался на причудливый камень и перелез через стену.
Цзиньлянь же, найдя Цзинцзи пьяным, воротилась раздраженная и легла, не раздеваясь. Она и в голове не держала, что он пожалует средь ночи.
Во дворике не было ни души. Решив, что горничные спят, Цзинцзи на цыпочках подкрался к двери. Она оказалась незапертой, и он потихоньку юркнул в спальню. Луна освещала отвернувшуюся к стене спящую Цзиньлянь.
- Дорогая моя, - тихонько шептал Цзинцзи, но ответа не последовало. - Не сердись! Меня Цуй Бэнь с друзьями за город в Усин зазвал. Целый день стрелы метали, пировали. Ну и опьянел. Прости, что нарушил уговор. Виноват я!
Цзиньлянь не обращала на него никакого внимания. Тогда смущенный Цзинцзи опустился перед ней на колени и стал снова и снова просить прощения.
- Ах ты, арестант проклятый! - ударяя его обратной стороной ладони по лицу, заругалась Цзиньлянь. - Чтоб тебе сгинуть, изменник! Да не шуми - служанок разбудишь. Знаю, завел другую. Я тебе не нужна стала. У кого был, говори!
- Говорю, меня Цуй Бэнь за город затащил, - опять пояснил Цзинцзи. - Выпил, ну и уснул. На свидание опоздал. Не сердись, прошу тебя! Знаю, сердишься, по стихам на стене знаю.
- Ну и хитер, ну и изворотлив, негодник! - продолжала она. - Довольно тебе увиливать. Замолчи, говорю, замолчи лучше. Нечего мне сказки рассказывать и за нос водить. Как ни виляй, от ответа не уйдешь. Значит, говоришь, Цуй Бэнь зазвал? С ним пьянствовал, да? А скажи мне, как к тебе в рукав вот эта шпилька попала, а?
- Да я ее в саду поднял, - говорил Цзинцзи. - Третьего дня нашел.
- Опять будешь голову морочить!? Как это так «в саду поднял», а? Ступай найди еще такую, тогда я тебе поверю. Да эта шпилька Мэн Третьей, конопатой потаскухи. С ее головы. Я точно знаю. Даже имя ее вырезано, а ты обманываешь? Пока меня не было, уж она тебя заманила? С ней, оказывается, путаешься? А еще отпирался. Если бы между вами ничего не было, с какой стати она дала бы тебе шпильку? Ты и обо мне ей, должно быть, все разбалтываешь. То-то вот тут увидала она меня и улыбается. Все из-за тебя, выходит. Так что впредь меж нами все кончено. Пора бобу со стручком расстаться. Вот тебе, любезный, дверь, изволь.
Тут Цзинцзи не выдержал и начал клясться и божиться - Я, Цзинцзи, перед всемогущим духом Восточной горы и духом-хранителем городских стен клянусь, - со слезами обратился он к Цзиньлянь. - Пусть меня смерть унесет, прежде чем тридцать лет стукнет, пусть все мое тело покроется язвами величиной с чашку, три или пять лет изводит желтуха, пусть замучит жажда и не подадут мне ни капли воды, если я хоть раз ее коснулся.
- Довольно зубы-то заговаривать! - оборвала его Цзиньлянь, никак не желавшая ему поверить. - Небось, оскомину набил, разбойник!
Пока продолжались эти обвинения и клятвы, настала глубокая ночь, и им ничего не оставалось, как раздеться и лечь. Выведенная из себя Цзиньлянь повернулась к нему спиной.
- Сестрица! Дорогая! - продолжал уговаривать Цзинцзи, а когда получил от нее вторую пощечину обратной стороной ладони, сразу примолк.
Так и прошла вся ночь. Так и не добился Цзинцзи того, зачем пришел. А когда стало светать, он, чтобы не заметили служанки, опять перелез через стену и удалился восвояси.
Тому свидетельством романс на мотив «Пьяный едва до дому доплелся»:
Всю ночь провели мы в постели одной -
Ко мне повернулась плутовка спиной.
С печальным уделом таким не мирясь,
Я клялся, к затылку ее обратясь,
В любви беспредельной ее уверял,
Вздыхал, но лица так и не увидал.
Не мог я к щекам ароматным прильнуть,
Потрогать пленительно-нежную грудь.
Вот так насмеялась она надо мной -
Лишь гребень я видел ее костяной.
Да, читатель, потом Цзиньлянь вернет Цзинцзи эту шпильку. Когда же Мэн Юйлоу выйдет замуж за барича Ли и уедет в Яньчжоу, Цзинцзи предъявит эту шпильку как доказательство, что Юйлоу доводится ему сестрой. Он так поступит, чтобы исполнить свой темный замысел, но Юйлоу не только не попадется на удочку, а добьется его ареста. Однако хватит об этом.
Да,
Светоносов орбиты
чей ум обоймёт?
Корни бед перебиты -
колеса оборот.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
НЕГОДУЮЩАЯ ЦЮЦЗЮЙ РАСКРЫВАЕТ ТАЙНУЮ СВЯЗЬ
ЧУНЬМЭЙ, ПЕРЕДАВ ПОСЛАНИЕ, УСТРАИВАЕТ ДОЛГОЖДАННУЮ ВСТРЕЧУ
Увы, в неведенье своем
Симэнь был попросту смешным,
И слива с персиком весной
смеялись сообща над ним.
Разбойнику лихому он
в своем жилище дал приют,
Да щедрою его рукой
коварный тигр был вскормлен тут.
Супруги счастливы, пока
их чувства крепнут и растут,
Но алчность и разгул страстей
обычно к гибели ведут…
Отметим и еще один
извечный средь людей закон:
Кто в женские покои вхож,
тот обращает дом в притон.
Так вот. Когда стало светать, Чэнь Цзинцзи, как уже говорилось, перелез через стену и удалился. А Пань Цзиньлянь потом раскаивалась.
На другой день, а было это пятнадцатого числа в седьмой луне, У Юэнян отбыла в паланкине за город в монастырь Дицзана к монахине Сюэ, чтобы на панихиде по всем усопшим принести в жертву душе покойного Симэнь Цина деньги и сундуки одежд. Цзиньлянь и остальные жены проводили хозяйку до ворот. Мэн Юйлоу, Сунь Сюээ и падчерица Симэнь Старшая сразу же удалились к себе. Только Цзиньлянь прошла к возвышающимся перед приемной залой внутренним воротам. Там она наткнулась на торопившегося с узлом Цзинцзи. Он, оказывается, заходил в покои Ли Пинъэр, где наверху хранились взятые в залог вещи.
- Я тебе вчера слово сказала, а ты уж и губы надул? - остановила она его. - Через стену полез. Неужели уж меж нами все кончено?
- И ты ж меня упрекаешь?! - удивился Цзинцзи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210