- заметил Симэнь. - Люди образованные столько не пьют. - Симэнь обернулся к Хуатуну: - Ступай проводи учителя на покой.
И сюцай Вэнь, ни слова не говоря, удалился.
- Да, Куйсюань нынче что-то сплоховал, - говорил Боцзюэ. - Много ли выпил и уж раскис.
Долго они еще пировали. Наконец Боцзюэ поднялся.
- Тьма кромешная на дворе, - говорил он. - И выпил я порядком. Не забудь, брат, вели Дайаню пораньше письмо отнести.
- Я ж ему уже передал, ты разве не видел? - говорил Симэнь. - Завтра с утра отправлю.
Боцзюэ отдернул занавеску. Погода стояла пасмурная, идти было скользко. Боцзюэ обернулся и попросил фонарь.
- Мы с Чжэн Чунем вместе пойдем, - сказал он.
Симэнь наградил Чжэн Чуня пятью цянями серебра и положил в коробку медовых слив.
- Сестре Айюэ от меня передай, - наказал Симэнь и пошутил над Боцзюэ: - А тебе с младшим братом поваднее будет.
- Лишнего не болтай! - урезонил его Боцзюэ. - Мы с ним пойдем как отец с сыном. А с негодницей Айюэ у меня особый разговор будет.
Циньтун проводил их за ворота. Симэнь обождал, пока уберут посуду, потом, опираясь на несшего фонарь Лайаня, вышел через боковую дверь в сад и направился к покоям Пань Цзиньлянь. Калитка оказалась запертой, и Симэнь незаметно добрался до флигеля Ли Пинъэр. На стук вышла Сючунь. Лайань удалился, а Симэнь прошел в гостиную и стал глядеть на портрет покойной.
- Жертвы ставили? - спросил он.
- Только что, батюшка, - отвечала вышедшая кормилица Жуи.
Симэнь прошел в спальню и уселся в кресло. Инчунь подала ему чай, и Симэнь велел горничной раздеть его. Жуи сразу смекнула, что он собирается остаться на ночлег и, поспешно разобрав постель, согрела ее грелкой. Сючунь заперла за собой боковую дверь, и обе горничные легли в гостиной на скамейках.
Симэнь попросил еще чаю. Горничные поняли его намерения и сказали Жуи. Та вошла в спальню и, раздевшись, скользнула под одеяло. Возбуждаемый вином, Симэнь принял снадобье и приспособил подпругу. Жуи лежала на кане навзничь, задрав кверху что есть мочи ноги, и забавлялась, размахивая и шлепая ими. Кончик ее языка был холоден, как лед. Когда потекло семя, она начала непрерывно и громко стенать.
В полночной тишине ее голос летел далеко и был слышен в нескольких соседних комнатах. Симэнь Цинь залюбовался белым и нежным, как вата, телом Жуи. Он обнял ее, велел присесть на корточки и под одеялом поиграть на свирели. Жуи беспрекословно повиновалась.
- Дорогая! - говорил Симэнь. - Белизной и нежностью ты нисколько не уступаешь своей покойной хозяйке. Когда я обнимаю тебя, мне кажется, я ласкаю ее. Служи мне от души, и я тебя не оставлю.
- Что вы говорите, батюшка! - шептала Жуи. - Как можно равнять небо с землею?! Не губите рабу вашу! Какое может быть сравнение моей покойной матушки с ничтожной вдовой?! Я лишилась мужа, и вы, батюшка, рано или поздно бросите дурную неотесанную бабу. Если б вы хоть изредка обращали на меня свой милостивый взор, я бы считала себя самой счастливой на свете.
- А сколько тебе лет? - спросил Симэнь.
- Я родилась в год зайца, - отвечала она. - Тридцать один сравнялся.
- Стало быть, на год моложе меня.
Симэнь убедился, что она за словом в карман не полезет и в любви знает толк. Утром Жуи встала пораньше, подала Симэню чулки и туфли, приготовила таз с водой для умывания и гребень. Словом, старалась как только могла сама услужить хозяину, а Инчунь и Сючунь отправила подальше. Потом она попросила у Симэня белого шелку на одеяние для траура по хозяйке, и он ни в чем ей не отказывал. Слуга был тотчас же послан в лавку за тремя кусками шелка.
- Вот возьми! - говорил Симэнь. - И пусть каждая из вас сошьет себе по накидке.
После двух или трех встреч Жуи настолько увлекла Симэня, что он тайком от Юэнян одаривал ее и серебром, и нарядами, и головными украшениями. Чего он только ей не подносил!
Слух скоро дошел и до Пань Цзиньлянь, и она немедля отправилась в дальние покои к Юэнян.
- Сестрица! - начала Цзиньлянь. - И ты не поговоришь с ним как следует? Он же, бесстыдник проклятый, как вор проник в покои Шестой и спал с Жуи. Будто голодный, на всякую дрянь набрасывается. Всех, негодяй, подбирает. А потом чадо выродит, чьим наследником считать, а? Дай ей только потачку, она как Лайванова баба осмелеет - на шею сядет.
- Почему всякий раз вы меня посылаете? - спрашивала Юэнян. - И когда он с Лайвановой женой путался, вы меня подговорили, а сами как ни в чем не бывало в стороне остались. Вам ничего не было, а на меня все шишки посыпались. Нет уж, я теперь умнее буду. Если вам надо, идите и сами ему говорите. А я в такие дела не вмешиваюсь.
Цзиньлянь ничего ей на это не ответила и ушла к себе.
Симэнь встал рано. На рассвете он отправил Дайаня с письмом к акцизному Цяню, а сам попозже отбыл в управу. Когда он вернулся, Пинъань доложил ему о прибытии посыльного от Чжая.
- Чего ж вчера не приходил? - вручая письмо, спросил Симэнь.
- Отвозил письмо военному губернатору господину Хоу, там и задержался, - отвечал посыльный и, получив письмо, удалился.
Симэнь позавтракал и направился в дом напротив поглядеть, как отвешивается серебро и увязываются тюки к отплытию на юг.
Двадцать четвертого после сожжения жертвенных денег в путь отправились пятеро - Хань Даого, Цуй Бэнь, Лайбао и молодые слуги Жунхай и Ху Сю. Симэнь поручил им передать письмо Мяо Цину, в котором благодарил своего друга за щедрые подношения.
Прошло еще дня два, и Симэнь закончил визиты ко всем почтившим покойную Пинъэр. Как-то во время завтрака в дальних покоях к Симэню обратилась Юэнян.
- Первого будет день рождения дочки свата Цяо, - говорила она. - Надо бы кое-какие подарки послать. И после кончины Гуаньгэ нельзя же родню забывать. Как говорится, раз породнился, потом не чуждайся.
- А как же?! Конечно, пошлем! - заключил Симэнь и наказал Лайсину купить двух жареных гусей, пару свиных ножек, четырех кур, двух копченых уток и блюдо лапши долголетия, а также полный наряд из узорного атласа, пару расшитых золотом платков и коробку искусственных цветов. Подарки вместе с перечнем были отнесены Ван Цзином.
Отдав распоряжения, Симэнь направился в дальний кабинет в гроте Весны. К нему вошел Дайань, воротившийся с ответом.
- Прочитав ваше письмо, господин Цянь написал послание и отправил со мной и сыном Хуана Четвертого своего посыльного в Дунчан к его превосходительству Лэю, - докладывал Дайань. - Тот изъявил желание пересмотреть дело сам и приказал правителю Туну прислать в его распоряжение все материалы и арестованных. После допросов их всех, включая и шурина Сунь Вэньсяна, за отсутствием состава преступления освободили, приговорив к уплате десяти лянов серебра за погребение и семидесяти палкам. После этого мы поспешили в таможенное управление, доложили господину Цяню и, получив ответ, пустились в обратный путь.
Симэнь, обрадованный расторопностью Дайаня, распечатал пакет, в котором было и письмо инспектора Лэя акцизному Цяню, которое гласило:
«Дело пересмотрено в соответствии с Вашим разъяснением. Коль скоро Фэн Второй первым сам избил своего сына, а в драке последнего с Сунь Вэньсяном пострадали оба, принимая во внимание то обстоятельство, что смерть Фэна младшего наступила после установленного в подобных случаях срока, требовать смертной казни Сунь Вэньсяну было бы крайне несправедливо. Приговариваю Сунь Вэньсяна к уплате Фэну Второму десяти лянов на погребение, о чем и довожу до Вашего сведения.
С поклоном Лэй Циюань».
Симэнь остался доволен.
- А где шурин Хуана Четвертого? - спросил он Дайаня.
- Домой пошел, - отвечал слуга. - Они с Хуаном Четвертым завтра собираются вас, батюшка, благодарить. Хуан Четвертый наградил меня ляном серебра.
- Это тебе на обувь пойдет, - сказал Симэнь.
Дайань отвесил земной поклон и вышел. Симэнь прилег на теплый кан и задремал. Ван Цзин зажег благовония и потихоньку удалился.
Через некоторое время послышался шелест дверной занавески и в кабинет явилась Ли Пинъэр, совсем бледная, непричесанная, в лиловой кофте и белой шелковой юбке.
- Дорогой мой! - позвала она Симэня, приблизившись к изголовью, - Ты спишь? А я пришла навестить тебя. Он все-таки добился моего заточения. Меня по-прежнему мучают кровотечения. Я все время страдаю оттого, что не могу очиститься. Благодаря твоей молитве мне смягчили, было, страдания, но мытарь не унимается. Он собирается подавать новую жалобу, хочет взять и тебя. Я и пришла предупредить. Берегись! Гляди, под покровом тьмы не попадись ему в руки. Я ухожу. Остерегайся! Не ходи без надобности на ночные пиры. Засветло домой возвращайся. Запомни, хорошо запомни мой наказ!
Они заключили друг друга в объятия и громко разрыдались.
- Скажи, дорогая, куда ты идешь? - спрашивал Симэнь.
Но Пинъэр отпрянула от него и исчезла. То был лишь сон. Симэнь проснулся. Из глаз у него текли слезы. Судя по лучам света, проникавшим сквозь занавески, был полдень. Тоска по Пинъэр терзала ему душу.
Да,
Увял цветок, засыпаны землей
и лепестки, и тонкий стебелек.
Проснулся - лик возлюбленной исчез
и отразиться в зеркале не смог…
Тому свидетельством стихи:
Свет от белого снега отразила стена,
Догорела жаровня, и постель холодна.
Сон, влюбленных согревший, очень короток был…
Запах сливы цветущей к ним за полог поплыл.
В ответ на подарки свашенька Цяо прислала с Цяо Туном приглашение Юэнян и остальным женам Симэня.
- Батюшка в кабинете отдыхают, - говорил слуга. - Я не смею тревожить.
Юэнян угощала Цяо Туна.
- Я сама ему скажу, - сказала Цзиньлянь и, взяв приглашения, направилась в кабинет.
На Цзиньлянь была черная накидка из узорной парчи с золотыми разводами. Полы ее были также отделаны золотом и тремя рядами пуговиц. Сквозь газовую юбку просвечивала отделанная золотою бахромой нижняя юбка из шаньсийского шелка, из-под которой выглядывала пара изящно изогнутых остроносых лепестков лотоса - ножки, а поверх них виднелись красные парчовые панталоны. На поясе красовалась пара неразлучных уток, делящих радости любви. Прическу Цзиньлянь венчал высокий пучок, в ушах сверкали сапфировые серьги. Вся она казалась изваянной из узорной яшмы.
Цзиньлянь застала Симэня спящим и уселась в кресло рядом с каном.
- Дорогой мой! - заговорила она, продолжая грызть тыквенные семечки. - Ты что же, сам с собой разговариваешь? Куда, думаю, исчез, а ты вот, оказывается, где почиваешь. А с чего это у тебя глаза красные, а?
- Голова, наверно, свесилась, - отвечал Симэнь.
- А по-моему, ты плакал.
- С чего ж мне вдруг плакать?!
- Наверно, зазнобу какую-нибудь вспомнил.
- Брось чепуху городить! - оборвал ее Симэнь. - Какие там еще зазнобы?!
- Как какие?! Раньше по душе была Пинъэр, теперь стала кормилица Жуи. Не мы, конечно. Мы не в счет.
- Будет уж тебе ерунду-то городить! Да, скажи, в каком платье положили Пинъэр, а?
- А что? - заинтересовалась Цзиньлянь.
- Да так просто что-то вспомнилось.
- Нет, так просто не спросил бы, - не унималась Цзиньлянь. - Сверху на ней были кофта с юбкой из золоченого атласа, под ними белая шелковая накидка и желтая юбка, а под ними лиловая шелковая накидка, белая юбка и красное атласное белье.
Симэнь утвердительно кивнул головой.
- Да, три десятка лет скотину врачую, а что у осла за хворь такая в нутре завелась, понятия не имею, - проговорила Цзиньлянь. - Если не тоскуешь, к чему про нее спрашиваешь?
- Она мне во сне явилась, - объяснил Симэнь.
- В носу не зачешется, не чихнешь. О ком думаешь, тот и снится, - подтвердила Цзиньлянь. - Умерла она, а ты, знать, никак ее забыть не можешь. А мы тебе не по душе. И умрем, не пожалеешь. Сердце у тебя жестокое.
Симэнь обнял и поцеловал Цзиньлянь.
- Болтушка ты у меня! - говорил он. - Так и норовишь человека уязвить.
- Сынок! - отвечала она. - Неужели старая твоя мать тебя не знает? Я ж тебя, сынок, насквозь вижу.
Цзиньлянь набрала полный рот семечек и, когда они слились в поцелуе, угостила его из уст в уста. Сплелись их языки. Ему по сердцу разливался нектар ее напомаженных благоухающих уст. Вся она источала аромат мускуса и орхидей. Симэнь внезапно воспылал желаньем и, обняв Цзиньлянь, сел на кан. Привалившись спиной к изголовью, он вынул свой инструмент, а ее попросил поиграть на свирели. Она низко склонила напудренную шейку и заиграла столь звучно и сладострастно, что инструмент сновал челноком, то пропадая, то вновь появляясь. Симэнь созерцал ее благоуханные локоны-тучи, в которых красовались яркие цветы и золотая шпилька с изображением тигра. На затылке сверкали жемчуга. Наслаждение было безмерным.
Но как раз в момент наивысшего блаженства из-за дверной занавески послышался голос Лайаня:
- Батюшка Ин пожаловали.
- Проси! - крикнул Симэнь.
Цзиньлянь всполошилась.
- Вот разбойник Лайань! - ворчала она. - Погоди звать. Дай я выйду.
- Гость во дворике ожидает, - говорил Лайань.
- Попроси, пусть пока удалится, - велела Цзиньлянь.
Лайань вышел во дворик.
- Вас просят на минутку выйти, - обратился к Боцзюэ слуга. - У батюшки кто-то есть.
Боцзюэ миновал сосновую аллею и встал около запорошенных снегом бамбуков.
Тем временем Ван Цзин отдернул дверную занавеску. Послышался шелест юбки, и Цзиньлянь стремглав бросилась бежать.
Да,
Ты цаплю белую на снеговых полях
Определишь по взмаху вольных крыл.
Зеленый попугай на ивовых ветвях
Заметен стал, когда заговорил.
Ин Боцзюэ вошел в кабинет и, поклонившись, сел.
- Чего это тебя давненько не было видно? - спросил Симэнь.
- Забегался я, брат, вконец! - пожаловался Боцзюэ.
- У тебя что-нибудь стряслось? - заинтересовался Симэнь.
- Ну как же! - начал Боцзюэ. - И так без денег бьемся, а вчера этой, как на грех, приспичило родить. Ладно бы днем людей будоражить, а то средь ночи. Гляжу, боли у нее начались, резь. Ничего не поделаешь, вскочил я. Подстилку приготовил, одеяло. Надо, думаю, за повитухой бежать. И как на зло, Ин Бао дома не было - брат послал его в поместье за сеном. Закружился - ни души не сыщешь. Беру фонарь, иду в переулок к бабке Дэн. Входим с ней в дом, а та уж родила…
- Кого же? - спросил Симэнь.
- Да мальчика.
- Вот пес дурной! - заругался Симэнь. - Сын родился, а он еще не доволен. Которая родила-то? Чуньхуа, что ли?
- Она самая! - Боцзюэ усмехнулся. - Она ж и тебе не чужая, почти что матушкой доводится.
- Зачем же ты, сукин сын, брал тогда эту девку, раз тебе и повитуху позвать нет охоты?
- Ты, брат, ни холодов, ни морозов не ведаешь, - оправдывался Боцзюэ. - Вы, богатые, нам не ровня. У вас и деньги, и служба, и карьера. У вас сын родился - радость, будто на парче новый узор прибавился, а нашему брату лишняя тень - помеха. Попробуй-ка накорми да одень такую ораву. Замаялся - чуть жив! Ин Бао целыми днями на учениях, а брат мой в хозяйстве и рукой не шевельнет. Твоей, брат, милостью - вот небо свидетель - только что старшую дочь с рук сбыл, теперь вторая подрастает. Ты ее сам видел. К концу года тринадцать сравняется. Уж сваха приходила. Ступай, говорю, рано ей пока. Ну прямо замаялся - чуть жив! И на тебе! Эту еще средь ночи угораздило - выродила чадо. Тьма кромешная, где денег доставать? Жена видит - я мечусь, вынула серебряную шпильку и отпустила повитуху. Завтра на третий день - омовение новорожденного. Шум подымут такой - сразу все узнают. А там и месяц выйдет - на какие деньги справлять, ума не приложу. Придется, видно, из дому тогда уходить, в монастыре отсиживаться.
- Уйдешь - вот монахи-то обрадуются! Нагрянет какой-нибудь в теплую постель - немного выгадаешь.
Симэнь хохотал, а Ин Боцзюэ, приняв угрюмый вид, молчал.
- Не горюй, сынок, - успокаивал его Симэнь. - Сколько ж тебе нужно серебра, а? Скажи, я помогу.
- Да сколько… - замялся Боцзюэ.
- Ну, чтобы на расходы хватило и одежду потом не пришлось закладывать.
- Брат, будь так милостив! - взмолился Боцзюэ. - Мне бы двадцати лянов хватило. Я вот и обязательство заготовил, только сумму проставить не решился, а тем более заговорить. Ведь и так, брат, сколько раз я просил тебя об одолжении! Я на твою добрую волю полагаюсь.
Симэнь отказался принять его обязательство.
- Какой вздор! - воскликнул он. - Какие могут быть меж друзьями расписки?!
Пока они вели разговор, Лайань подал чай.
- Накрой стол и позови Ван Цзина, - наказал ему хозяин.
Немного погодя явился Ван Цзин.
- Ступай к матушке Старшей и попроси серебра, - говорил ему Симэнь. - Там в буфете за спальней два узелка остались от приема, те, что прислал его сиятельство цензор Сун. Пусть один выдаст.
Ван Цзин поклонился и вышел. Вскоре он появился с узелком в руке, который Симэнь тут же и вручил Боцзюэ.
- Бери! Тут должно быть пятьдесят лянов, - пояснял Симэнь. - Я не трогал. Проверь!
- Так много! - воскликнул Боцзюэ.
- Ничего, забирай! Сам же говоришь, вторая дочь подрастает. Ей наряды справишь и рождение сына отметишь.
- Верно ты говоришь!
Боцзюэ развернул узелок. В нем сверкали трехляновые слитки высокопробного сунцзянского серебра - паи высших чиновников уголовных управлений и окружных управ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210