Знай отвечали: занят, мол, хозяин. Цзиньлянь ждала его с нетерпением, но Ван возвращалась ни с чем. Тогда Цзиньлянь обрушивалась на падчерицу. И ее посылала искать Симэня. Да разве хватило бы у девчонки смелости войти не то что в покои, но хотя бы во двор солидного дома! Приблизится она к воротом, постоит-постоит, увидит - нет Симэня, и домой уходит. В лицо ей плевала, пощечинами награждала, с бранью набрасывалась на нее Цзиньлянь - никуда, дескать, не годишься, на колени ее ставила, есть не давала, до самого обеда голодом морила.
Время стояло самое знойное - настоящее пекло. Совсем изнемогая от жары, Цзиньлянь задумала принять ванну и наказала Инъэр нагреть таз воды да приготовить противень пельменей в надежде угостить Симэня, но он так и не показывался.
В одной тонкой рубашке Цзиньлянь села на скамейку, поворчала немного, с досады обругала бессовестного любовника и умолкла, погрузившись в меланхолию. Потом тонкими нежными пальчиками сняла красную туфельку и попробовала на ней погадать, не придет ли ее возлюбленный.
Да,
Коль случайно встретится - глаз не поднимаешь,
А тайком на милого дальнего гадаешь.
О том же поется и в романсе на мотив «Овечка с горного склона»:
Чулочек шелковый трепещет -
Как облачко на небе блещет,
Чуть розовея.
Поведай, туфелька, о том, кто всех милее,
Ты - лотоса росток,
Лилии цветинка,
Ивовый листок,
Крохотинка…
Меня забыл он,
Я ж по нем грущу,
Взгляну на дверь -
И занавес спущу.
О, этой ночи тишь!
Что ж - быть одной
И клясть себя велишь?!
Когда же ты ко мне придешь,
Мне брови подведешь?
Оставь цветок туманный свой, молю!
Кто держит твоего коня?
Ты обманул меня,
Но я тебя - люблю.
Погадала Цзиньлянь, но Симэнь так и не появлялся. Сама того не заметив, она истомилась в тоске и прилегла отдохнуть. Минула почти целая стража прежде чем она пробудилась, но дурное расположение все не покидало ее.
- Мыться будете, матушка? Вода готова, - сказала Инъэр.
- А пельмени сварила? Принеси покажи.
Инъэр тотчас же принесла. Цзиньлянь пересчитала пельмени. Их было тридцать, а теперь, как она считала, выходило двадцать девять.
- Одного не хватает. Куда девала? - спросила Цзиньлянь.
- Я не видала, - отвечала падчерица. - Может, вы обсчитались, матушка?
- Я два раза пересчитывала. Было тридцать. Я хотела господина Симэня угостить, а ты воровать, рабское твое отродье? Чтоб тебя, распутницу, от обжорства скрутило! Что дают, то в глотку не лезет. Ей, видите ли, пельмени по душе. Только и мечтала тебе угодить!
И недолго думая Цзиньлянь стащила с падчерицы одежды и обрушила на нее ударов тридцать плетью. Девчонка так кричала, будто ее резали.
- Не сознаешься, целую сотню всыплю, - приговаривала Цзиньлянь.
- Не бейте меня, матушка, - взмолилась Инъэр. - Я сильно проголодалась и украдкой съела…
- Ага! Украла! А еще на меня сваливаешь, арестантка: я, мол, обсчиталась. Я ж вижу, это ты, корень зла, ты, непутевая, стащила. Жив был рогоносец, - черепашье отродье, ему плакалась - из мухи слона делала. Теперь к кому побежишь?! Вот передо мной и хитришь. Смотри, все кости переломаю, арестантка непутевая!
Цзиньлянь ударила падчерицу еще несколько раз, потом разрешила прикрыть наготу, приказала встать рядом и обмахивать веером.
- Подойди поближе и подставь свою рожу! - немного погодя крикнула мачеха. - Дай ущипну тебя как следует.
Инъэр покорно подставила лицо, и Цзиньлянь так ущипнула острыми ногтями, что у падчерицы на щеке появились две кровоточащих отметки. Только после этого Цзиньлянь простила Инъэр.
Потом хозяйка подошла к зеркалу, переоделась и встала у ворот. И судьба сжалилась над нею. Неожиданно к дому подъехал верхом на коне слуга Дайань. Под мышкой он держал сверток. Цзиньлянь окликнула его и спросила, куда держит путь.
Дайань, малый речистый и смышленый, частенько сопровождал Симэнь Цина, когда тот ходил к Цзиньлянь. А коль скоро и ему от нее кое-что иногда перепадало, он перед хозяином старался замолвить о ней доброе словцо.
И вот, едва завидев Цзиньлянь, Дайань повернул лошадь и спешился.
- Хозяин посылал подарок отвезти. От начальника гарнизона еду, - объяснил слуга.
Цзиньлянь пригласила его в дом.
- Что делает хозяин? Почему не навестит? Его и след простыл. Должно быть, зазнобу завел, а меня бросил как старую головную повязку?
- Никого он не заводил, - отвечал Дайань. - Все эти дни занят был по горло, вот и не сумел к вам выбраться.
- Пусть дела, но не показываться целых полмесяца, даже весточки не прислать?! Нет, забыл он меня и все. Хотелось бы знать, чем же он все-таки занят? - спросила она, наконец.
Дайань только улыбался, но не решался говорить.
- Дело было, - нехотя проговорил он. - Но зачем вы у меня выпытываете?
- Гляди, какой изворотливый! Не скажешь, буду весь век на тебя зла.
- Я вам расскажу, сударыня. Только потом хозяину не говорите, что от меня слышали, ладно?
- Ну конечно.
Так, слово за слово, все от начала до конца рассказал Дайань о женитьбе на Мэн Юйлоу.
Не услышь этого Цзиньлянь, все шло бы своим чередом, а тут по ее благоухающим ланитам невольно покатились, точно жемчужины, слезы.
- Так и знал, что вы будете расстраиваться из-за пустяков, - всполошился слуга, - потому и не хотел говорить.
- Ах, Дайань, Дайань! - Цзиньлянь прислонилась к двери и глубоко вздохнула. - Ты не знаешь, как мы друг друга любили! И вот ни с того ни с сего бросил.
Слезы так и брызнули у нее из глаз.
- Ну, к чему ж так убиваться? - уговаривал ее Дайань. - Наша госпожа и та махнула на него рукой.
- Послушай, Дайань, что я тебе скажу. - И она излила душу в романсе на мотив «Овечка с горного склона»:
Коварного друга
Месяц уже не видала.
Тридцать ночей пустовало
Расшитое мной одеяло.
Ты меня бросил, милый,
Глупая, жду уныло.
Зачем я тебя полюбила?!
Говорят: что без труда найдешь, то легко и потеряешь. Счастье скоротечно -такова жизнь! - заключила Цзиньлянь и заплакала.
- Не плачьте, сударыня. Мой господин, наверное, навестит вас на этих днях. Ведь скоро его день рождения. А вы напишите ему письмо, - посоветовал он. - Я передам. Как прочитает, так и прибудет.
- Сделай такое одолжение. Буду ждать. Если придет, пожелаю ему долгих лет, а тебе красные туфли поднесу. Не придет, ты, болтунишка, виноват будешь. Ну, а как спросит, зачем у меня был, что скажешь?
- Скажу: остановился лошадь напоить, тут подходит тетушка Ван, говорит: госпожа Пань зовет. Вот письмо велела передать, а еще кланяется и просит зайти.
- Да, на такого речистого можно положиться, - засмеялась Цзиньлянь. - Ни дать ни взять, вторая Хуннян.
Цзиньлянь наказала Инъэр подать гостю тарелку пельменей и чаю, а сама удалилась в комнату, достала лист цветной бумаги, осторожно взяла яшмовою кисть, поправила волоски и написала романс на мотив «Обвилася повилика»:
«То, что душе несет страданье,
Бумаге вверю, чтоб ему послать.
Я помню первое свиданье,
Когда стук сердца не могла унять.
Ты изменил, ты приходить не хочешь.
Тогда верни мой шелковый платочек!»
Цзиньлянь сложила послание квадратиком и передала Дайаню.
- Скажешь, низко, мол, кланяется и будет специально ждать в день рождения, так что должен прийти во что бы то ни стало.
Дайань полакомился сладостями, получил не один десяток медяков и уже собрался было ехать.
- Скажи хозяину, - остановила его Цзиньлянь, - я на чем свет стоит его ругаю и предупреди: если не заглянет, сама в паланкине пожалую.
- Вы, сударыня, видно, лишние неприятности нажить решили. Тюремщику свою невиновность не докажешь, а пеньковой каши с кулачной приправой отведаешь вдоволь. Кого на деревянного осла посадили да гвоздями прибили, тот ни семечки от скуки лущить, ни носом клевать не станет.
С этими словами Дайань удалился.
Изо дня в день ждала любовника Цзиньлянь, но он будто в воду канул - и след простыл. Седьмая луна подходила к концу, близился его день рождения. Цзиньлянь казалось, что день тянется целую осень, ночь идет долгих пол-лета. Так томилась она в ожидании, но так и не дождалась: ни сам не заявлялся, ни весточки не прислал. Невольно стискивала она свои серебристо-белые зубы, втихомолку проливала потоки слез из блестящих, как звезды, глаз, а однажды вечером поставила вина с закусками и пригласила старую Ван.
Когда сели за стол, Цзиньлянь вынула из своей прически серебряную с золотой головкой шпильку и, вручая старухе, попросила ее сходить за Симэнем.
- После вина да перед чаем? - удивилась сводня. - Да разве он пойдет в этакую пору! Я уж лучше завтра с утра пораньше к нему наведаюсь.
- Только смотрите не забудьте, мамаша!
- Да что ты! Можно ль свое-то дело упустить?!
Старая Ван без денег шагу не ступала, а тут получила серебряную шпильку. От угощения у нее заиграл румянец.
Проводив старуху, Цзиньлянь легла, укрывшись благоухающим одеялом, на котором красовалась вышитая мандаринская уточка. Но ей не спалось. Она поправляла фитиль в серебряном светильнике, то и дело вздыхала и ворочалась с боку на бок.
Да,
Этой ночью не раз
прикасалися к струнам руки -
Одинокой тоской
истерзали сердце звуки.
Тогда Цзиньлянь взяла лютню и запела на мотив «Спутался шелк»:
Душу я тебе, хлыщу, открыла,
Благовонья тонкие курила
И на память волосы дарила…
Ложе страсти я с тобой делила!
И тайком обманывала мужа,
Пересудов, сплетен не боялась.
Пролита вода - ее из лужи
Вычерпать не просто оказалось.
Разве можешь ты мне изменить? -
Легче рыбку в роще изловить.
Думала ль я, что найдешь другую!
Душит гнев меня, скорблю, горюю.
К пологу припала и тоскую,
Вспоминаю прошлое в бреду я.
Так решу я, этак ли прикину -
Не пойму, за что меня покинул.
Я пишу, а ты молчишь доныне…
Знать бы, по какой такой причине?
Если ты любовь мою презрел,
Месть Небес грядет тебе в удел!
Серебро ль твое меня прельщало? -
Страсть твоя, проворство искушало:
Мотыльком к цветку летел, бывало,
Ароматом я тебя встречала.
Мотылек мой, ты напился сока,
Улетел навеки… Как жестоко!
Холодно, тоскливо, одиноко.
Боли ни предела нет, ни срока.
Рок нас пожелал соединить,
Но крепка ль связующая нить?
Места я себе не нахожу,
Время безрассудно провожу:
То в тоске по комнате брожу,
То ничком лежу, дрожу, тужу.
Друг без друга не были мы дня,
Так зачем покинул ты меня?
Если пожелал ты, мотылек,
На другой перепорхнуть цветок,
Отыщу владыки моря храм,
На тебя там жалобу подам.
Так, ворочаясь с боку на бок, кое-как скоротала она бессонную ночь, а едва рассвело, позвала Инъэр:
- Ступай, узнай, была ли тетушка Ван у господина или нет.
Инъэр ушла.
- Тетушка давно у господина, - вскоре доложила она.
* * *
А пока скажем о старухе. Поднялась она рано, умылась, причесалась и направилась к Симэнь Цину.
- Его милость дома? - спросила она привратника.
- Не знаю, - послышался ответ.
Старуха встала у ворот напротив. Однако ждать ей пришлось недолго. Немного погодя появился приказчик Фу и стал открывать лавку. Ван бросилась прямо к нему.
- Позвольте узнать, дома ли ваш господин? - спросила она, отвешивая поклон.
- По какому такому делу, почтенная тетушка, вам понадобился мой господин? - спросил Фу и добавил: - Хорошо, что меня встретили. Другие вам ничего бы толком не сказали. Хозяин вчера справлял день рождения. То дома с друзьями пировали, а под вечер всей компанией в веселый квартал отбыли. И до сих пор нет. Идите-ка туда. Там его и отыщите.
Старуха поблагодарила приказчика и направилась к управе. Она миновала Восточную улицу и очутилась у переулка «кривых террас». Тут-то она и заметила вдали Симэнь Цина. Он ехал верхом с востока, сопровождаемый двоими слугами. От вина у него рябило в глазах и качало в седле со стороны на сторону.
- Да, лишнего вы заложили, ваша милость, - громко крикнула Ван и остановила лошадь.
- Мамаша Ван? - пробормотал хмельной Симэнь. - В чем дело?
Старуха зашептала ему на ухо.
- Да, да, мне слуга говорил. Знаю, сердится. Ну вот, к ней и поеду.
Так, слово за слово, сами того не заметив, оказались они у дома Цзиньлянь. Первой вошла сводня.
- Радуйтесь, сударыня! - воскликнула она, обращаясь к хозяйке. - Стоило старухе взяться, как и часу не прошло, а его милость уж ждет у ворот.
Цзиньлянь приказала Инъэр немедленно прибрать комнаты, а сама вышла встретить Симэня.
Долгожданный гость, полупьяный, обмахиваясь веером, проследовал в дом и поклонился хозяйке.
- Давно не заглядывал! - Цзиньлянь поклонилась в ответ. - Бросил и на глаза не показываешься. Впрочем, до меня ль тебе! К новой госпоже прилепился - не оторвешь. А меня-то заверяли, будто ваша милость никогда не изменит…
- Какая новая госпожа? Что за вздор! - воскликнул Симэнь. - Я дочь замуж выдавал, потому и прийти не мог.
- Да будет уж врать-то! Новых услад ищешь, вот и рыщешь повсюду. Пока жизнью не поклянешься, ни за что не поверю.
- Пусть меня покроют язвы величиною с чашку, - начал Симэнь, - три, нет, пять лет изводит желтуха, пусть во мне копошатся черви по коромыслу в длину, если я изменил тебе…
- Ах, изменник негодный! Ну причем тут чашки и коромысла!
С этими словами Цзиньлянь сорвала с Симэня новую четырехугольную шапку с кисточкой и бросила ее на пол.
- Ты обижалась, не хочет, мол, старуха его милость пригласить, - вмешалась Ван, поднимая шапку и кладя ее на стол, - а сама шапку срываешь. Чтобы голова простыла, да?
- Чтоб он совсем замерз, изменник! Ни капельки не пожалею.
Цзиньлянь выхватила у него золотую шпильку и стала разглядывать. Шпилька хранила следы масла для волос, на ней выделялись выгравированные строки:
«Конь с уздечкой золотой
Ржет средь трав благоуханных,
В башне яшмовой, весной,
Я в цветах, от счастья пьяный».
Шпилька принадлежала Юйлоу, но Цзиньлянь решила, что ее подарила Симэню певичка, а потому она спрятала ее себе в рукав.
- Еще будешь клясться, не изменял? Ее шпильку носишь, а мою куда девал?
- Выпил как-то лишнего, ехал верхом, ну и упал с лошади. Шапка слетела, волосы рассыпались. Искал-искал, так и не нашел.
- Ишь ты! Напился! Глаза застило! Да так, что аж шпильку не нашел. Да тебе младенец не поверит!
- Не сердись, моя дорогая, - вмешалась старуха. - Его милость вдаль зорки - разглядит, как за городом муха оправляется, а у своих ворот на слона натыкается.
- От одной не отделаешься, а тут другая с прибаутками лезет, - заметил Симэнь.
Тут взор Цзиньлянь привлек позолоченный сычуаньский веер, которым обмахивался Симэнь. Она вырвала его из рук гостя и поднесла к свету. На красных косточках, которые соединяла золотая бляха, Цзиньлянь, будучи искушенной в любовных интригах, тотчас же нашла отпечатки зубов. Значит, та чаровница поднесла ему и веер, рассудила Цзиньлянь, и, не говоря ни слова, переломила его пополам. Симэнь хотел было ее удержать, но от дорогого опахала остались одни обломки.
- Это подарок моего друга Бу Чжидао, - пояснил Симэнь. - Третьего дня преподнес, а ты сломала.
Цзиньлянь не унималась, пока Инъэр не подала чай. Хозяйка велела ей поставить поднос и низко поклониться гостю.
- Ну, повздорили и довольно, - заметила старуха. - К чему зря время тратить? Я на кухню пойду.
Цзиньлянь наказала падчерице накрыть в комнате стол, чтобы отпраздновать день рождения Симэня. Вскоре на столе появились вино, а потом жареные куры и гусь, свежая рыба, мясо, подливки, деликатесы из фруктов и прочая снедь.
Цзиньлянь достала из сундука подарки и разложила перед Симэнем. Рядом с черными атласными туфлями на подносе лежали темно-коричневые штаны для верховой езды. Их украшала бахрома - непременный знак согласия и любви, на коленях пестрели цветы, а с боков выделялись сосна, бамбук и слива-мэй в цвету - друзья, стойко переносящие зимнюю стужу. Отделанный лиловыми нитями пояс на блестящей подкладке из зеленой луской тафты был расшит благовещими облаками и изображением восьми сокровищ, а розовый нагрудник источал благоухание зашитых внутри трав. Среди подарков лежала шпилька в виде двуглавого лотоса с вырезанным четверостишием:
«Лотос ажурный, двуглавый,
Милому я подарила.
И никогда пусть лукаво
С ним не расстанется милый!»
Довольный подарками Симэнь обнял и поцеловал Цзиньлянь.
- Вот, оказывается, какая умница и умелица! Прямо на редкость!
Хозяйка велела Инъэр подать кувшин вина. Наливая кубок, Цзиньлянь низко поклонилась Симэню. Была до того грациозна, что напоминала то прямую стройную свечу, стоящую на подсвечнике, то от одного дуновения ветерка плавно колышущуюся гроздь цветов.
Симэнь, не мешкая, привлек ее к себе, и они сели рядышком, угощая друг друга и меняясь кубками. С ними за компанию пировала и старая Ван. Она не ушла, покуда не осушила несколько кубков, отчего лицо ее залилось густым румянцем. Инъэр заперла за ней ворота, а сама удалилась на кухню, оставив возлюбленных наедине.
Они пировали и наслаждались до самого заката.
Только поглядите:
Густыми облаками закрылись горные вершины. Вечерняя мгла обложила весь небосклон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210