.. Один Бог знает, кто я и кто ты на земле... Бог любит праведника, а царь ябедника...
— Заткни свою гортань, изменник!— напомнил о себе Толстой.— Или государь темен? Не читал книгу Иова?.. Смири, смири свою гордыню, ибо грехи твои тяжки!
— Не тяжелее твоих, палач и истязатель!
Толстой рванулся, опять намереваясь огреть его плетью, но Петр взмахом руки остановил его.
— Повремени, Петр Андреевич... Сядь или выйди вон, я сам поспрошаю расколыцика...
— Много чести ему, ваше величество!— буркнул Толстой и приткнулся к столу, взял гусиное перо и начал что-то чертить на бумаге, чтобы успокоиться.
— За что оскверняешь церковь православную?— настраивая расколыцика на мирную беседу, полюбопытствовал Петр.— Не пора ли забыть прошлые обиды, служить церкви верой и правдой?
— Истинное православие ушло из твоей церкви, и тем она осквернила себя, став служить беззаконию и произволу...
— Ты считаешь, что Бог покинул православную святую церковь? Разве те, кто служит по-новому, все грешники?
— Иереи твои слепые поводыри, они слушают тебя, а не Бога!.. И ведут они тоже слепых, и неведомо, кто идет по воле своей, а кто причащается страха ради... Ты ж повелел тех, кто бежит вашего причастия, считать отступником и раскольщиком...
— Вспомни Екклезиаст: «Где слово царя, там власть, и кто скажет ему — что ты делаешь?..» Царю дана всякая власть от Бога...
— Всякая ли?— сипота ушла из голоса расколыцика, на губах прозмеилась ухмылка.— А если на троне царском утвердится неправедник? Споря с Иовом, Ели- фаз Феманитянин сказал: «Тем более нечист и растлен человек, пьющий беззаконие, как воду...»
— Придержи язык!— вспылил Петр, но тут же расслабился, разжал замок рук на колене.— Господи! Как умножились враги мои...
Он помолчал, глядя на слабеющий огонь в камине, на голубых и сизых мотыльков, порхавших над обгорелыми черными поленьями.
— А царь Давид сказал,— напомнил Петр,— «Я преследую врагов моих и настигаю их, и не возвращаюсь, доколе не истреблю их... Ибо ты препоясал меня силою для войны и низложил под ноги мои восставших на меня... Я рассеиваю их, как прах пред лицом ветра, как уличную грязь попираю их...» Запамятовал?
— Договаривай, коли взял себе в помощники царя Давида!— возвысил голос Левин.— А он далее молвил: «Ты избавил меня от мятежа народа, поставил меня
главою иноплеменников; народ, которого я знаю, служит мне...» Ну а ты разве над иноплеменниками стоишь? Ты над своим народом! Он вложил в тебя сердце, наполнил тебя своей кровью и доверил душу свою!
«Монах не безумен,— со скрытой завистью покосился на расколыцика Толстой, невольно ловя себя на том, что безвестный, обреченный на казнь страдалец заслуживает не столько жалости, сколько восхищения, потому что позволял себе говорить так с государем, могущим решить его судьбу одним движением мизинца, одним словом.— Видно, падучая не помеха его разуму!»
— Ложь говорит каждый своему ближнему,— неожиданно признался Петр, показывая, что он не хуже расколыцика начитан в Библии.— Уста льстивы, говорят от сердца притворного...
Огонь в камине угасал, государь нагнулся, бросил на раскаленные угли три смолистых полешка, и они занялись буйным огнем, и в кабинете стало посветлее.
— Вижу, монах, ты исправно читал Священное писание, только сие чтение не пошло тебе впрок,— Петр помедлил, принял на мозолистую ладонь мигающий уголек, приложил к чубуку трубки, затянулся душистым дымом.— Все содеянное церковью освящено Богом и вселенскими патриархами, и новая служба не уводит человека от Бога...
— Вспомни, как апостол Петр в Гефсиманском саду вынул меч в защиту Христа,— тут же нашелся Левин,— а Христос остановил его... Во имя какого Бога поднял карающий меч Никон и твой отец? И ты тот меч не выпускаешь из рук! Разве те, кого вы нарекли раскольниками, на Христа нападали? Или Аввакум и те, кто внимал ему, хуже рабов первосвященных?.. Кого вы ограждаете застенками? Кого сжигаете на кострах?.. Тех, кто истинно стоит за Христа! Те же, кто запродал свою душу, ближе к кесарю и дьяволу, потому что стали слугами его...
— Не торопи язык свой,— перебил Петр, отводя дым от лица резким движением руки.— Вспомни Екклезиаст. «Не будь слишком строг и не выставляй себя слишком мудрым: зачем тебе губить себя?»
— Раз ты упомянул Екклезиаст, то позволь повторить и другие его слова. «Что существует, тому уже наречено имя, и известно, что это — человек, и что он не может препираться с тем, кто сильнее его...» И как сказал Иов: все мы на земле вчерашние, потому что наши дни на земле тень...
— Ты разве счел в уме свои дни?
— Я уйду скоро, а ты не забывай!—с отчаянной решимостью вдруг выкрикнул Левин.— Веселие беззаконного кратковременно, и радость лицемера мгно- венна!..
Петр, сожалея, что вызвал взрыв раздражения у раскольщика, замолчал и, глядя на полыхавший огонь, который обливал его волнами жара, раздумывал, как связать порванную нить разговора.
— Нет человека, что отвел бы от себя суд Божий,— примирительно проговорил Петр, насилуя душу, будто идя на сговор с чужой совестью.— Известно и читано: «Всему и всем одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому...» Но будь до конца прям, поведай, как на духу — пошто нарекаешь меня Антихристом? Зачем кричал о том народу на площади?
— Кричу я или молчу, ты все едино Антихрист,— тяжело ворочая языком, сказал Левин и сник, словно это признание стоило ему всех сил, что оставались в немощном, выжатом пытками теле.
Толстой привстал, ожидая, что государь не вытерпит, схватится за трость и измолотит колодника до смерти, но Петр сидел недвижно, сжав в зубах трубку, не сводя стекленеющего, наводящего ужас взгляда с раскольщика.
— За что клянут? За что?— наконец хрипло выдохнул он, и щека его задергалась, и он качнулся навстречу человеку в отрепьях, будто от того, что тот скажет, зависела и его судьба.— Исповедуйся мне, главе церкви!
— Ты порушил и предал заповеди Исуса Христа,— шепотом выговорил Левин.— Живую жену сослал в монастырь, не расторгнув узы с нею, взял в жены еретичку латинской веры...
— Императрица перешла в нашу веру, а с кем нам жить, цари на Руси решали сами, никого не спросясь...
Колодник мотнул нечесаной гривой седых волос, но мокрая прядь прилипла ко лбу.
— Твой грех превыше... Ты дал царице в крестные отцы сына своего Алексея, мученика, погибшего за веру, и с тех пор ее нарекли Екатериной Алексеевной... Твоя жена доводится тебе внучкой по духовному родству... это ли не кощунство — жениться на внучке?
— Еще о! - выдавил сквозь зубы Петр, держа трубку на отлете в правой руке.
— Ты опоганил Русь, велев старикам стричь бороды, носить иноземное платье, тянуть проклятое зелье... На иконах на кои молились твой дед и отец, одни еретики и бесы писаны брадобривцами.
— Еще! — как отрыгнул Петр.
— Ты отнял у церкви патриаршество и сам влез на престол духовного пастыря, а патриарха поставил вместо сторожа... И с той поры иереи служат не церкви святой, а тебе... Ты завел Всешутейский собор, там глумишься над верой православной, и над иереями, и над Господом...
Раскольщик пошатнулся на скамейке, повалился на сторону, окунаясь в обморок, но подскочивший Толстой придержал его за плечи, утвердил на место.
— Испить бы...— просипел колодник, истомно закрыл глаза; бессильно и вяло висли кисти его рук.
Повинуясь взгляду государя, Толстой налил из кувшина, стоявшего на столе, воды в железный ковш, поднес колоднику к губам. Тот пил, нагнув голову, тягучими надсадными глотками...
— Договаривай!— попросил Петр, его силы тоже были на исходе.— Ничего не оставляй на дне души... Очищайся покаянием...
— Мне нет нужды каяться,— непреклонно ответил раскольщик. - Исчислить зло, что ты принес народу, мне одному не под силу... Спроси всю Русь, положи свои вины на весы истины, попытай свою совесть... Спроси — зачем ты присвоил себе высокие титлы Отца отечества, Императора, Петра Великого, а теперь еще и Петра Первого, будто с тебя начинается мир и жизнь... Не положено кесарю именоваться Отцом отечества, того титла достоин лишь патриарх... Но что тебе патриархи и мужи мудрости, что тебе законы, когда ты сам замучил и предал смерти своего сына!
— Цыц, пес смрадный!— потеряв власть над собой, бешено заорал Петр и подскочил с кресла, могуче вырастая до потолка.— Алексей изменщик своему отечеству... И не я судил его, Сенат приговорил его к смерти .
— Мне ведомо, что ты клялся именем Бога, что простишь сыну его побег, если он возвернется... Клятвопреступник ты! Антихрист во плоти!
— Сын жаждал моей смерти!— не слушая, выкри кивал Петр.— Он хотел разорить дотла и города, и флот, и все крепости, возведенные мной Он все бы пустил по ветру и не пожалел бы земли русской, чтобы исконные вороги наши победили!
— А кто может быть большим врагом своему отечеству, чем царь, предавший веру отцов и аедов и презревший его законы?
— Заткнись, смрадник!— оборвал колодника Толстой.— Твоя хула рождена злоязычием и непокорством!..
Петр метался по кабинету, опрокидывая стулья, отшвыривая ногами все, что попадалось на пути, и Толстой с испугом следил за судорожными его рывками, перекошенным лицом, летящими с мокрых губ брызгами. Казалось, еще мгновение, и государь кинется к колоднику и задушит его длинными и хваткими руками. Толстому впервые приходилось наблюдать такой взрыв ярости в канцелярии, здесь государь редко выходил из себя, но сейчас, не желая, выказал свою слабость перед арестантом, проиграл ему в споре, унизился до того, что начал оправдываться.
— Всуе ты произносишь имя Бога,— угоожающе проговорил Левин, едва Петр на минуту-другую притих, выбился из сил.— Ты поставил себя выше Бога, и потому нет и не будет тебе прощения ни на этом, ни на том свете...
— Довольно, злоехидный монах!— Петр вскинул руку, но не ударил, а ткнул сжатым кулаком в сторону обитой железом двери.— Пусть Ушаков покоптит его на медленном огне... Может, еще кого припомнит. .
Левин нехотя поднялся, лязгнул железными цепями на босых ногах, тяжело проволочился до двери, но и тут полуобернулся.
— Сказано в книге Иова,— с горячим присвистом выговорил он,— нет тьмы, ни тени смертной, где могли бы укрыться делающие беззаконие...
— Ступай! Ступай! На том свете договоришь! — Толстой толкнул его в спину.
Когда он вернулся в кабинет, государь сидел в кресле, попыхивая трубкой, глядя на беснующиеся языки пламени в зеве камина. Багровый отсвет ложился на его застывшее лицо, и могло показаться, что царь вздремнул, если бы не подрагивающие на коленях руки и открытые, с немигающими веками глаза. Толстой испытывал тайное удовольствие, следя за спором Петра с раскольщиком, потому что всегда приятно видеть могущественного человека слабым и бессильным, но то скрытое удовлетворение мигом испарилось, едва он очутился с глазу на глаз с государем. Несмотря на то что он часто виделся с царем, часто выслушивал его наставления и указания, он был постоянно внутренне напряжен с ним, нес в себе не то чувство гнета, не то пустоты, которой не всегда можно было найти объяснение...
— Что опечалился, Петр Андреевич?— голос государя был на удивление мягок, снисходителен и даже ласков.— Монаха пожалел?
«Дьявол! Сущий дьявол!— Под париком Толстого проступил холодный пот, так поразили его слова царя, близкие к отгадке.— Я еще сам не ведаю, что со мной, а он уже учуял».
— Устал, ваше величество,— слукавил он и вздохнул непритворно.— Годы свое берут... Не по моим силам сие ремесло — выматывать жилы и тайны у людей.
Он не мог бы дать себе отчета, что пережил, наблюдая за спором государя с раскольщиком, он давно не смотрел на колодников как на людей, унижал и калечил их сотнями, но ныне ощутил нечто похожее на сочувствие к арестанту — Левин был давно болен падучей, это было ясно из бумаг и допросов, может, царю надо бы пощадить больного, но заикнуться о том было не только неразумно, но и опасно.
— Не хнычь, старый,— повременив, проговорил государь.— Нам еще рано с тобой на покой... Видишь, сколько вокруг злыдней и супротивников нашего дела?
Прозрев на мгновение, Толстой понял, что он пожалел не расколыцика, а самого себя, будто оглянулся на прожитую жизнь и уразумел, что она была не только суетна и грешна, но и лишена истинных радостей. Глядя на сутулую спину Петра, Толстой подумал, что государь загубил и его жизнь, держа все годы на привязи страха, приказывая ему совершать не только то, что было на пользу отечеству, но вынуждая делать многое против совести — взять хотя бы царевича. Он обещал Алексею и прощение отца, единожды даже соврал, что Петр прислал еще одно письмо с клятвой, что царевич непременно женится на любовнице Ефросинье, будет доживать годы в тихом поместье, в деревне, как Алексей того желал. Нет, он не скупился тогда на угрозы,
пугая, что вездесущая рука государя достанет сына везде, в любой крепости, что если понадобится, то царь войной и пойдет на того короля, который даст его сыну прибежище. Ему удалось уломать Алексея в Неаполе, в третьем его укрытии, где сильно помогла подлая девка Ефросинья, подкупленная его подарками и посулами, лишь бы она тиранила царевича слезами, капризами, ласками, умоляя воротиться домой... Толстой в ту пору склонялся к тому, что государь сдержит слово, и, изнуренный долгими розысками, действуя где подкупом, где хитростью и устрашением, он вырвал Алексея из чужих рук. Ведь возвращаться в Россию, не исполнив волю царя, было смерти подобно, он страшился за себя, за близких и родичей, за вотчины, за нажитое добро, но пуще всего за доброе имя, которое до той поры он не запятнал ничем. Государь осыпал его наградами, доверил Тайную канцелярию, но Толстой был огорчен, потому что после той тяжкой не по годам погони мечтал о спокойной службе при дворе.
— А что монах извещал на блюстителя патриаршего престола? — очнувшись, вдруг осведомился Петр.
Горше и прискорбнее всего было бы Толстому сейчас обнаружить, что государь пытался с помощью нечаянно извлеченной на свет вины главного иерея прикрыть наготу своей неправоты в споре с простым смертным.
— Раскольщик, ваше величество, желая пострадать сам, может возвести на пытке напраслину на святого отца,— с осторожностью ответил он.— Колодник не откажется, чтобы вместе с ним пострадал и митрополит, служивший вам непорочно всю жизнь...
Он хотел добавить, что Стефан Яворский ныне сильно хвор, лежит в постели и негоже подступать к нему сейчас с розыском и допросом, но промолчал, не ведая, что на уме у государя.
Петр глядел на малиновые сполохи над жарко горевшими в камине поленьями, словно забыв о своем вопросе, но через минуту Толстой понял, что то было его опрометчивым заблуждением.
— Митрополит был всегда скрытен...— Царь сделал долгий выдох после затяжки, вынул трубку, повертел ею в воздухе, как бы вычерчивая роспись.— Он, конечно, не наставлял злодея, но мог в чем-то соглашаться с ним... Если монах покажет что важное, то надлежит известить Сенат и Синод и поспрошать владыку в его келье...
Медленно и грузно, упираясь в подлокотники кресла, он поднялся, потянулся до ломоты в теле; на одутловатое лицо с черными топорщащимися усиками наползла безучастность и скука.
— Вели закладывать возок,— приказал Петр.
— Моя карета к вашим услугам, ваше величество...
— Не забудь о старике Трубецком,— напомнил царь.— Нам нынче гулять на его свадьбе...
Толстой согласно кивнул, хотя он с радостью отказался бы нынче от всякой гульбы. Он вышел проводить государя, стоял, низко склонившись, ветер трепал седые букли его парика. Но он терпеливо, как и подобало слуге, дожидался, когда царь, ломаясь в поясе, залезет в карету, взглянет на него, махнет рукой, и сытые, лоснящиеся кони рванут с места.
IV
Покачиваясь в карете, Петр смежил веки в полудреме, чувствуя удручающую, непривычную для полудня разбитость.
«Что же нынче со мной?— гадал он.— Уж не монах ли причиной?»
Он подумал о старости, о неизбежной поре осени, когда дни летят быстро и неотвратимо, как листья с дерев... Но нет, тревожила не старость, а скорее неподвластная воле и разуму потерянность, редко посещавшая его.
«Суть не в том, за кем правота — за мной или за расстригой,— неведомо перед кем оправдываясь, думал он.— Худо, если меня в любой курной избе ненавидят хуже лютого ворога... Этот безумный уже заглянул в могилу, понял, что плоть его обречена, потому и вопил и дерзил избыточно, а в избах людишки молчат, а потом вдруг поднимаются на бунт, идут за любым смутьяном, посулившим вольницу...»
Тогда для кого же он рвется на части, надсаживается, берет каждодневно грех на душу, казнит и виноватого, и того, кто попадается, как щепка, под топор?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68