Таким образом, эти начала необъяснимы и непознаваемы, они
лишь ощутимы. Сложенное же познаваемо, выразимо и доступно истинному
мнению. Поэтому, если кто составляет себе истинное мнение о чем-то без
объяснения, его душа с владеет истиной, но по знанием этой вощи; ведь кто
не может дать или получить объяснение чего-то, тот этого не знает.
Получивший же объяснение может все это познать и в конце концов иметь это в
качестве знания. Так ли рассказывали тебе это сновидение или иначе?
Теэтет. В точности так.
Сократ. Значит, тебе нравится утверждение, что истинное мнение с
объяснением есть знание?
Те этот. Положительно нравится.
Сократ. В таком случае, Теэтет, мы в этот день и час завладели тем, в
поисках чего толпы мудрецов давно состарились, прежде чем это найти?
Теэтет. По-моему, Сократ, то, что мы высказали, прекрасно.
Сократ. Похоже, что это так. Ибо какое может быть знание без объяснения и
правильного мнения? Впрочем, кое-что в сказанном мне не правится.
Теэтет. Что именно?
Сократ. То, что с виду сказано наиболее складно: о что-де начала
непознаваемы, а род сложенного познаваем.
Теэтет. Разве это неправильно?
Сократ. Это еще нужно узнать. А заложниками того, что мы сказали, будут у
нас примеры, которыми пользовался тот, кто все это говорил.
Теэтет. Какие же?
Сократ. Буквы и слоги письма. Или, по-твоему, не их имел в виду говоривший
то, о чем мы толкуем?
Теэтет. Нет, именно их.
Сократ. Давай-ка проверим их снова, более того, проверим самих себя - так
или но так мы обучились грамоте. Прежде всего: слоги поддаются объяснению,
а буквы необъяснимы?
Теэтет. Пожалуй, да.
Сократ. Вот и мне так кажется. Поэтому, если кто то спросит о первом слоге
"Сократ", вот так: "Теэтет, скажи, что такое ёСо"?", что ты ответишь?
Теэтет. Что это сигма и омега.
Сократ. Это и есть твое объяснение слога?
Теэтет. Да, именно.
Сократ. Тогда дай такое же объяснение сигмы,
Теэтет. Но разве можно назвать начала начал? Ведь сигма, Сократ, совсем
безгласная, это какой-то шум, род свиста в гортани. Л вот бета в свою
очередь - это и не звук, и не шум, да и большинство букв тоже. Поэтому
очень хорошо сказано, что они необъяснимы. Из них только семь наиболее
отчетливых имеют звучание - смысл же имеет одна.
Сократ. Что же, мой друг, здесь мы достигли относительно знания ясности.
Теэтет. По-видимому.
Сократ. Итак, мы правильно указали, что буква с непознаваема, а слог -
познаваем?
Теэтет. По крайней мере, похоже на то.
Сократ. А скажи, за слог мы принимаем две буквы или когда их больше двух,
то все? Или же одну какую-то идею, возникающую при их сложении?
Теэтет. Мне кажется, все вместе.
Сократ. Взгляни же на эти две: сигму и омегу. Обе составляют первый слог
моего имени. Разве не это знает тот, кто знает этот слог?
Теэтет. Как же иначе?
Сократ. Значит, он знает сигму и омегу?
Теэтет. Да.
Сократ. Как же так? Каждую из двух он но знает и, но зная ни одной, вдруг
узнает обе?
Теэтет. Но это совсем не имеет смысла, Сократ.
Сократ. Но если необходимо узнать каждую из двух, коль скоро кто-то
собирается узнать обе, то необходимо предварительно узнать все буквы, чтобы
потом узнать слог, и, таким образом, наше великолепное рас суждение
ускользает из рук.
Теэтет. И совсем неожиданно.
Сократ. Значит, плохо мы его стерегли. Ведь, показать. Если слог не то же,
что буквы, то и эти буквы неизбежно не будут его частями, иначе он был бы
тождествен своим буквам и познаваем в той же степени, что они?
Теэтет. Так.
Сократ. Значит, во избежание этого мы считали его отличным от них?
Теэтет. Да.
Сократ. Что же? Если буквы - не части слога, то можешь ли ты указать
какие-то другие части слога, которые не были бы буквами?
Теэтет. Никоим образом, Сократ. Если уж признавать какие-то части слога, то
смешно, отбросив одни начала, отправляться в поиски за другими.
Сократ. Разумеется, Теэтет. Согласно этому нашему рассуждению, слог,
видимо, есть какая-то единая, не имеющая частей идея.
Теэтет. Видимо.
Сократ. Помнишь, мой друг, как немного раньше мы одобрили и приняли
положение, что первоначала, из которых состоит все прочее, необъяснимы,
поскольку каждое из них само по себе частей не имеет, и неправильно было бы
прилагать к нему слова "есть" или "это", как отличные от него и ему чуждые?
Именно эта причина и делает их необъяснимыми и непознаваемыми.
Теэтет. Помню. (|
Сократ. И есть ли здесь другая какая-нибудь причина, кроме той, что эти
первоначала просты и неделимы? Я, по крайней мере, не вижу другой причины.
Теэтет. Кажется, другой и нет.
Сократ. Так не относится ли и слог к тому же виду, коль скоро он не имеет
частей и есть единая идея?
Теэтет. Безусловно, относится.
Сократ. Значит, если слог есть совокупность букв и представляет собой нечто
целое, буквы же - его части, то одинаково познаваемы и выразимы будут и
слоги и буквы, коль скоро совокупность частей оказалась тождественной
целому.
Теэтет. Да, именно.
Сократ. Если же слог един и неделим, то одинаково неопределимы и
непознаваемы будут слог и буква. Ибо одна и та же причина приведет к
одинаковому результату.
Теэтет. Ничего не могу возразить.
Сократ. Следовательно, мы не согласились бы, если бы кто-нибудь утверждал,
что слог познаваем и выразим, а буква - наоборот?
Теэтет. Нет, если мы будем верны нашему рассуждению.
Сократ. А с другой стороны? Не примешь ли ты скорее противоположное
утверждение, правоту которого ты мог осознать, обучаясь грамоте?
Теэтет. Какое именно?
Сократ. Ведь, обучаясь, ты только и делал, что старался различить каждую
букву самое по себе на взгляд и на слух, чтобы при чтении и письме тебя не
затрудняло их расположение?
Теэтет. Ты говоришь сущую правду.
Сократ. А в совершенстве обучиться у кифариста разве не значило для тебя
уметь следить за каждым звуком и определять, от какой струны он исходит? А
что звуки - буквы музыки, это всякий согласится повторить. ;
Теэтет. Не иначе.
Сократ. И если бы на основании постигнутых нами букв и слогов нужно было
судить о прочих, то мы сказали бы, что род букв дает гораздо более ясное
познание и более основательное, чем слоги, и позволяет достичь совершенства
в любом виде учения. И если бы кто-то утверждал, что слог познаваем, а
буква по своей природе непознаваема, то мы подумали бы, что он
волей-неволей впадает в детство.
Теэтет. Несомненно.
Сократ. Здесь, мне кажется, можно было бы при- с вести и другие
доказательства. Но как бы нам не забыть об исходном утверждении.
Рассмотрим, что это, собственно, значит: объяснение вместе с истинным
мнением оказывается совершенным знанием.
Теэтет. Это следует рассмотреть.
Сократ. Скажи, что можно было бы подразумевать под объяснением? Сдается
мне, что речь идет об одном из трех.
Теэтет. Из каких же трех?
Сократ. Первое, пожалуй, вот что: [объяснять- значит] выражать свою мысль
звуками с помощью глаголов и имен, причем мнение как в зеркале или в воде
отражается в потоке, изливающемся из уст. Или объяснение представляется
тебе иначе?
Теэтет. Мне - так. По крайней мере, про действующего так мы говорим: он
объясняет.
Сократ. Значит, всякий может "то делать быстрее или медленнее - показывать,
что од мнит по поводу каждой вещи, коль скоро он не глух не нем от
рождения. Таким образом, сколько людей имеет правильное мнение, все они
обнаруживают это посредством объяснения, и ни у кого еще правильное мнение
не возникло помимо знания.
Теэтет. Ты прав.
Сократ. Не будем же легкомысленно осуждать того, кто предложил
рассматривать знание так, как мы теперь это делаем, за то, что он будто бы
ничего не сказал. Ведь может статься, он имел в виду совсем не это, но то,
что на вопрос о каждой вещи можно дать ответ при помощи начал.
Теэтет. Что ты имеешь в виду, Сократ?
Сократ. Например, Гесиод говорит, что в повозке сто деревянных частей. Я не
в состоянии их назвать, да и ты, я думаю, тоже. Но достаточно и того, если
на вопрос, что такое повозка, мы сможем назвать колеса, оси, кузов,
поручни, ярмо.
Теэтет. Вполне достаточно.
Сократ. А может быть, он нашел бы нас смешными, если бы на вопрос о твоем
имени мы стали выговаривать его по складам и, хотя мы имеем о нем верное
представление и произношение, сочли бы себя знатоками грамматики,
располагающими грамматически точным объяснением имени Теэтета. Ведь нельзя
говорить о чем-либо со знанием дела, прежде чем не определишь каждую вещь
при помощи начал, имея при этом истинное мнение, как это было уже сказано
раньше.
Теэтет. Да, это было сказано.
Сократ. Так и о повозке мы имеем правильное мнение, но лишь тот, кто
способен уяснить ее сущность с помощью ста частей, присоединивши [к мнению]
и это умение, присоединяет к истинному мнению объяснение и вместо имеющего
мнение становится искусным знатоком сущности повозки, определив целое с
помощью начал.
Теэтет. И ты находишь это благом, Сократ?
Сократ. Только если и ты так находишь, мой друг, и если ты допускаешь, что
описание каждой вещи с помощью начал [букв] и есть ее объяснение, а
описание по слогам или еще большими частями - отсутствие такового. Но
подтверди это, чтобы мы вместе подвергли это рассмотрению.
Теэтет. Я охотно это допускаю.
Сократ. Считаешь ли ты кого-либо знатоком чего-то, если он одно и то же
относит то к одному, то к другому или если об одном и том же он имеет то
одно, то другое мнение?
Теэтет. Клянусь Зевсом, я - нет.
Сократ. А не припоминаешь ли ты, с чего ты и другие начинали изучение букв?
Теэтет. Ты имеешь в виду, что к одному и тому же слогу мы относили то одну,
то другую букву или одну и ту же букву ставили то в подобающий, а то и в
иной слог?
Сократ. Я имею в виду это.
Теэтет. Нет, клянусь Зевсом, я этого не забыл и не считаю знатоками тех,
кто так поступает.
Сократ. Но что же? Если в одно и то же время кто-нибудь, письменно
изображая имя "Теэтет" подумает, что следует написать тету (в) и эпсилон
(е), и так и напишет, а с другой стороны, принимаясь писать имя "Феодор",
напишет тау (Т) и эпсилон (е), подумав, что так и следует, скажем ли мы,
что он знает первый слог ваших имен?
Теэтет. Но мы только что согласились, что поступающий так не знаток.
Сократ. А что мешает ему так же поступить со вторым и с третьим и с
четвертым слогом?
Теэтет. Ничто.
Сократ. Значит, у него бывает правильное мнение в соединении с побуквенным
описанием, когда он пишет имя Теэтет по порядку?
Теэтет. Ясно же.
Сократ. Значит, еще не будучи знатоком, он уже имеет правильное мнение, как
мы говорим.
Теэтет. Да.
Сократ. И вместе с правильным мнением он имеет объяснение, поскольку он
применял побуквенное описание, а этот путь мы и назвали объяснением.
Теэтет. Правда.
Сократ. Выходит, бывает правильное мнение с объяснением, которое нельзя
назвать знанием.
Теэтет. Боюсь, что да.
Сократ. Как видно, мы обогатились еще одним сном, считая, что располагаем
наиболее истинным объяснением знания. Или не будем винить себя раньше
времени? Может быть, его нужно определять не так, а с помощью третьего
способа: ведь мы говорили, что только один из трех способов имел в виду
тот, кто определил знание как правильное мнение с объяснением.
Теэтет. Ты прав. Действительно, один способ еще остался. Первый был как бы
изображением мысли в звуке, второй - недавно разобранный способ перехода от
начал к целому, а что же третье? Как ты скажешь?
Сократ. Как сказали бы многие: [объяснять] - значит иметь какой-либо знак,
по которому искомую вещь можно было бы отличить от всего остального.
Теэтет. Можешь ты мне дать пример [объяснения] какой-либо вещи?
Сократ. Например, если угодно, о Солнце достаточно будет, по-моему,
сказать, что оно самое яркое из всего, что движется в небе вокруг Земли.
Теэтет. Разумеется.
Сократ. Подумай же, ради чего это сказано. Не о том ли мы только что
толковали, что, если подметить отличительный признак отдельной вещи - чем
она отличается от прочих вещей, - тем самым, как говорят некоторые, можно
найти объяснение этой вещи? А пока ты касаешься только общего, у тебя будет
объяснение лишь того, что обще вещам.
Теэтет. Понимаю. И мне кажется, что прекрасно назвать это объяснением.
Сократ. Кто соединяет с правильным мнением отличительный признак вещи, тот
и окажется знатоком того, о чем он прежде имел лишь мнение.
Теэтет. Так мы и скажем.
Сократ. И вот теперь, когда я оказался уже совсем близко, словно перед
картиной того, о чем я толковал, я не понимаю ни капли. А издали мне
казалось, будто я рассуждал не без толку.
Теэтет. В чем же дело? я"
Сократ. Скажу, если смогу. Если я имею правильное мнение о тебе, то,
присоединив к нему еще касающееся тебя объяснение, я узнаю тебя, если же
нет - останусь с одним только мнением.
Теэтет. Да.
Сократ. Объяснение же было истолкованием твоего отличительного признака?
Теэтет. Так.
Сократ. Когда же я всего лишь имел мнение, я не схватывал мыслью ничего из
того, чем ты отличаешься от других? 272
Теэтет. Видимо, нет.
Сократ. Значит, я мыслил что-то общее, что тебе присуще ничуть не больше,
чем кому-то другому?
Теэтет. Безусловно.
Сократ. Так скажи, ради Зевса, чем же больше в таком случае я имел мнение о
тебе, нежели о ком-то другом? Предположи, что я мыслил, что существует вот
этот Теэтет, который есть человек, с носом, глазами, ртом и прочими членами
тела. Разве такая мысль заставила бы меня мыслить Теэтета скорее, чем
Феодора или - по пословице - последнего из мисийцов?
Теэтет. А как же быть?
Сократ. Но если я мыслю не только имеющего нос и глаза, но курносого и с
глазами навыкате, то больше ли я мыслю тебя, нежели себя самого и всех в
таком же роде?
Теэтет. Ничуть.
Сократ. И не прежде, думаю я, составится у меня мнение о Теэтете, чем когда
эта твоя курносость даст мне какой-то отличительный признак в сравнении с
любой другой, какую я видел, курносостью, и так же обстоит со всеми
остальными твоими членами: если я завтра тебя встречу, этот отличительный
признак напомнит мне тебя и внушит мне правильное о тебе мнение.
Теэтет. Ты совершенно прав.
Сократ. Значит, правильное мнение о каждой вещи касается и отличительного
признака?
Теэтет. Очевидно.
Сократ. Тогда что бы еще могло значить это присоединение объяснения к
правильному мнению? Ведь крайне смешным оказывается наставление,
предписывающее примыслить, чем что-то отличается от прочего.
Теэтет. Почему?
Сократ. Потому что оно наказывает нам составить себе правильное мнение [о
вещах],- чем они отличаются от других вещей, в то время как мы уже имеем
правильное мнение о них на основе отличия их от других. И сколько бы мы ни
толкли подобным образом воду в ступе, это ничего не даст нам для этого
наставления, которое справедливее назвать приказом слепого, ибо наказывать
присоединить то, чем мы уже обладаем, чтобы постигнуть то, о чем мы имеем
мнение, - это воистину ослепление.
Теэтет. Скажи, к чему же сводились эти твои вопросы?
Платон - Тимей
ПЛАТОН
ТИМЕЙ
OCR: К. Дрязгунов
Сократ, Тимей, Критий, Гермократ
Сократ. Один, два, три - а где же четвертый из тех, что вчера были нашими
гостями, любезный Тимей, а сегодня взялись нам устраивать трапезу?
Тимей. С ним приключилась, Сократ, какая-то хворь, уж по доброй воле он ни
за что не отказался бы от нашей беседы.
Сократ. Если так, не на тебя ли и вот на них ложится долг восполнить и его
долю?
Тимей. О, разумеется, и мы сделаем все, что в наших силах! После того как
вчера ты как подобает исполнил по отношению к нам долг гостеприимства, с
нашей стороны было бы просто нечестно не приложить усердия, чтобы отплатить
тебе тем же.
Сократ. Так. Но помните ли вы, сколько предметов и какие именно я предложил
вам для рассуждения?
Тимей. Кое-что помним, а если что и забыли, ты здесь, чтобы напомнить нам;
а еще лучше, если это тебя не затруднит, повтори вкратце все с самого
начала, чтобы оно тверже укрепилось у нас в памяти.
Сократ. Будь по-твоему! Если я но ошибаюсь, главным предметом моих
рассуждений вчера было государственное устройство - каким должно оно быть и
каких граждан требует для своего совершенства.
Тимей. Так, Сократ; и описанное тобой государство всем нам очень по сердцу.
Сократ. Не правда ли, мы начали с того, что отделили искусство землепашцев
и прочие ремесла от сословия, предназначенного защищать государство на
войне?
Тимей. Да.
Сократ. И, определив, что каждый будет иметь сообразно своей природе
подходящий лишь ему род занятий и лишь одно искусство, мы решили: те, кому
придется сражаться за всех, не должны быть никем иным, как только стражами
города против любой обиды, чинимой извне или изнутри; им должно кротко
творить справедливость по отношению к своим подчиненным, их друзьям по
природе, но быть суровыми в битве против любого, кто поведет себя как враг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
лишь ощутимы. Сложенное же познаваемо, выразимо и доступно истинному
мнению. Поэтому, если кто составляет себе истинное мнение о чем-то без
объяснения, его душа с владеет истиной, но по знанием этой вощи; ведь кто
не может дать или получить объяснение чего-то, тот этого не знает.
Получивший же объяснение может все это познать и в конце концов иметь это в
качестве знания. Так ли рассказывали тебе это сновидение или иначе?
Теэтет. В точности так.
Сократ. Значит, тебе нравится утверждение, что истинное мнение с
объяснением есть знание?
Те этот. Положительно нравится.
Сократ. В таком случае, Теэтет, мы в этот день и час завладели тем, в
поисках чего толпы мудрецов давно состарились, прежде чем это найти?
Теэтет. По-моему, Сократ, то, что мы высказали, прекрасно.
Сократ. Похоже, что это так. Ибо какое может быть знание без объяснения и
правильного мнения? Впрочем, кое-что в сказанном мне не правится.
Теэтет. Что именно?
Сократ. То, что с виду сказано наиболее складно: о что-де начала
непознаваемы, а род сложенного познаваем.
Теэтет. Разве это неправильно?
Сократ. Это еще нужно узнать. А заложниками того, что мы сказали, будут у
нас примеры, которыми пользовался тот, кто все это говорил.
Теэтет. Какие же?
Сократ. Буквы и слоги письма. Или, по-твоему, не их имел в виду говоривший
то, о чем мы толкуем?
Теэтет. Нет, именно их.
Сократ. Давай-ка проверим их снова, более того, проверим самих себя - так
или но так мы обучились грамоте. Прежде всего: слоги поддаются объяснению,
а буквы необъяснимы?
Теэтет. Пожалуй, да.
Сократ. Вот и мне так кажется. Поэтому, если кто то спросит о первом слоге
"Сократ", вот так: "Теэтет, скажи, что такое ёСо"?", что ты ответишь?
Теэтет. Что это сигма и омега.
Сократ. Это и есть твое объяснение слога?
Теэтет. Да, именно.
Сократ. Тогда дай такое же объяснение сигмы,
Теэтет. Но разве можно назвать начала начал? Ведь сигма, Сократ, совсем
безгласная, это какой-то шум, род свиста в гортани. Л вот бета в свою
очередь - это и не звук, и не шум, да и большинство букв тоже. Поэтому
очень хорошо сказано, что они необъяснимы. Из них только семь наиболее
отчетливых имеют звучание - смысл же имеет одна.
Сократ. Что же, мой друг, здесь мы достигли относительно знания ясности.
Теэтет. По-видимому.
Сократ. Итак, мы правильно указали, что буква с непознаваема, а слог -
познаваем?
Теэтет. По крайней мере, похоже на то.
Сократ. А скажи, за слог мы принимаем две буквы или когда их больше двух,
то все? Или же одну какую-то идею, возникающую при их сложении?
Теэтет. Мне кажется, все вместе.
Сократ. Взгляни же на эти две: сигму и омегу. Обе составляют первый слог
моего имени. Разве не это знает тот, кто знает этот слог?
Теэтет. Как же иначе?
Сократ. Значит, он знает сигму и омегу?
Теэтет. Да.
Сократ. Как же так? Каждую из двух он но знает и, но зная ни одной, вдруг
узнает обе?
Теэтет. Но это совсем не имеет смысла, Сократ.
Сократ. Но если необходимо узнать каждую из двух, коль скоро кто-то
собирается узнать обе, то необходимо предварительно узнать все буквы, чтобы
потом узнать слог, и, таким образом, наше великолепное рас суждение
ускользает из рук.
Теэтет. И совсем неожиданно.
Сократ. Значит, плохо мы его стерегли. Ведь, показать. Если слог не то же,
что буквы, то и эти буквы неизбежно не будут его частями, иначе он был бы
тождествен своим буквам и познаваем в той же степени, что они?
Теэтет. Так.
Сократ. Значит, во избежание этого мы считали его отличным от них?
Теэтет. Да.
Сократ. Что же? Если буквы - не части слога, то можешь ли ты указать
какие-то другие части слога, которые не были бы буквами?
Теэтет. Никоим образом, Сократ. Если уж признавать какие-то части слога, то
смешно, отбросив одни начала, отправляться в поиски за другими.
Сократ. Разумеется, Теэтет. Согласно этому нашему рассуждению, слог,
видимо, есть какая-то единая, не имеющая частей идея.
Теэтет. Видимо.
Сократ. Помнишь, мой друг, как немного раньше мы одобрили и приняли
положение, что первоначала, из которых состоит все прочее, необъяснимы,
поскольку каждое из них само по себе частей не имеет, и неправильно было бы
прилагать к нему слова "есть" или "это", как отличные от него и ему чуждые?
Именно эта причина и делает их необъяснимыми и непознаваемыми.
Теэтет. Помню. (|
Сократ. И есть ли здесь другая какая-нибудь причина, кроме той, что эти
первоначала просты и неделимы? Я, по крайней мере, не вижу другой причины.
Теэтет. Кажется, другой и нет.
Сократ. Так не относится ли и слог к тому же виду, коль скоро он не имеет
частей и есть единая идея?
Теэтет. Безусловно, относится.
Сократ. Значит, если слог есть совокупность букв и представляет собой нечто
целое, буквы же - его части, то одинаково познаваемы и выразимы будут и
слоги и буквы, коль скоро совокупность частей оказалась тождественной
целому.
Теэтет. Да, именно.
Сократ. Если же слог един и неделим, то одинаково неопределимы и
непознаваемы будут слог и буква. Ибо одна и та же причина приведет к
одинаковому результату.
Теэтет. Ничего не могу возразить.
Сократ. Следовательно, мы не согласились бы, если бы кто-нибудь утверждал,
что слог познаваем и выразим, а буква - наоборот?
Теэтет. Нет, если мы будем верны нашему рассуждению.
Сократ. А с другой стороны? Не примешь ли ты скорее противоположное
утверждение, правоту которого ты мог осознать, обучаясь грамоте?
Теэтет. Какое именно?
Сократ. Ведь, обучаясь, ты только и делал, что старался различить каждую
букву самое по себе на взгляд и на слух, чтобы при чтении и письме тебя не
затрудняло их расположение?
Теэтет. Ты говоришь сущую правду.
Сократ. А в совершенстве обучиться у кифариста разве не значило для тебя
уметь следить за каждым звуком и определять, от какой струны он исходит? А
что звуки - буквы музыки, это всякий согласится повторить. ;
Теэтет. Не иначе.
Сократ. И если бы на основании постигнутых нами букв и слогов нужно было
судить о прочих, то мы сказали бы, что род букв дает гораздо более ясное
познание и более основательное, чем слоги, и позволяет достичь совершенства
в любом виде учения. И если бы кто-то утверждал, что слог познаваем, а
буква по своей природе непознаваема, то мы подумали бы, что он
волей-неволей впадает в детство.
Теэтет. Несомненно.
Сократ. Здесь, мне кажется, можно было бы при- с вести и другие
доказательства. Но как бы нам не забыть об исходном утверждении.
Рассмотрим, что это, собственно, значит: объяснение вместе с истинным
мнением оказывается совершенным знанием.
Теэтет. Это следует рассмотреть.
Сократ. Скажи, что можно было бы подразумевать под объяснением? Сдается
мне, что речь идет об одном из трех.
Теэтет. Из каких же трех?
Сократ. Первое, пожалуй, вот что: [объяснять- значит] выражать свою мысль
звуками с помощью глаголов и имен, причем мнение как в зеркале или в воде
отражается в потоке, изливающемся из уст. Или объяснение представляется
тебе иначе?
Теэтет. Мне - так. По крайней мере, про действующего так мы говорим: он
объясняет.
Сократ. Значит, всякий может "то делать быстрее или медленнее - показывать,
что од мнит по поводу каждой вещи, коль скоро он не глух не нем от
рождения. Таким образом, сколько людей имеет правильное мнение, все они
обнаруживают это посредством объяснения, и ни у кого еще правильное мнение
не возникло помимо знания.
Теэтет. Ты прав.
Сократ. Не будем же легкомысленно осуждать того, кто предложил
рассматривать знание так, как мы теперь это делаем, за то, что он будто бы
ничего не сказал. Ведь может статься, он имел в виду совсем не это, но то,
что на вопрос о каждой вещи можно дать ответ при помощи начал.
Теэтет. Что ты имеешь в виду, Сократ?
Сократ. Например, Гесиод говорит, что в повозке сто деревянных частей. Я не
в состоянии их назвать, да и ты, я думаю, тоже. Но достаточно и того, если
на вопрос, что такое повозка, мы сможем назвать колеса, оси, кузов,
поручни, ярмо.
Теэтет. Вполне достаточно.
Сократ. А может быть, он нашел бы нас смешными, если бы на вопрос о твоем
имени мы стали выговаривать его по складам и, хотя мы имеем о нем верное
представление и произношение, сочли бы себя знатоками грамматики,
располагающими грамматически точным объяснением имени Теэтета. Ведь нельзя
говорить о чем-либо со знанием дела, прежде чем не определишь каждую вещь
при помощи начал, имея при этом истинное мнение, как это было уже сказано
раньше.
Теэтет. Да, это было сказано.
Сократ. Так и о повозке мы имеем правильное мнение, но лишь тот, кто
способен уяснить ее сущность с помощью ста частей, присоединивши [к мнению]
и это умение, присоединяет к истинному мнению объяснение и вместо имеющего
мнение становится искусным знатоком сущности повозки, определив целое с
помощью начал.
Теэтет. И ты находишь это благом, Сократ?
Сократ. Только если и ты так находишь, мой друг, и если ты допускаешь, что
описание каждой вещи с помощью начал [букв] и есть ее объяснение, а
описание по слогам или еще большими частями - отсутствие такового. Но
подтверди это, чтобы мы вместе подвергли это рассмотрению.
Теэтет. Я охотно это допускаю.
Сократ. Считаешь ли ты кого-либо знатоком чего-то, если он одно и то же
относит то к одному, то к другому или если об одном и том же он имеет то
одно, то другое мнение?
Теэтет. Клянусь Зевсом, я - нет.
Сократ. А не припоминаешь ли ты, с чего ты и другие начинали изучение букв?
Теэтет. Ты имеешь в виду, что к одному и тому же слогу мы относили то одну,
то другую букву или одну и ту же букву ставили то в подобающий, а то и в
иной слог?
Сократ. Я имею в виду это.
Теэтет. Нет, клянусь Зевсом, я этого не забыл и не считаю знатоками тех,
кто так поступает.
Сократ. Но что же? Если в одно и то же время кто-нибудь, письменно
изображая имя "Теэтет" подумает, что следует написать тету (в) и эпсилон
(е), и так и напишет, а с другой стороны, принимаясь писать имя "Феодор",
напишет тау (Т) и эпсилон (е), подумав, что так и следует, скажем ли мы,
что он знает первый слог ваших имен?
Теэтет. Но мы только что согласились, что поступающий так не знаток.
Сократ. А что мешает ему так же поступить со вторым и с третьим и с
четвертым слогом?
Теэтет. Ничто.
Сократ. Значит, у него бывает правильное мнение в соединении с побуквенным
описанием, когда он пишет имя Теэтет по порядку?
Теэтет. Ясно же.
Сократ. Значит, еще не будучи знатоком, он уже имеет правильное мнение, как
мы говорим.
Теэтет. Да.
Сократ. И вместе с правильным мнением он имеет объяснение, поскольку он
применял побуквенное описание, а этот путь мы и назвали объяснением.
Теэтет. Правда.
Сократ. Выходит, бывает правильное мнение с объяснением, которое нельзя
назвать знанием.
Теэтет. Боюсь, что да.
Сократ. Как видно, мы обогатились еще одним сном, считая, что располагаем
наиболее истинным объяснением знания. Или не будем винить себя раньше
времени? Может быть, его нужно определять не так, а с помощью третьего
способа: ведь мы говорили, что только один из трех способов имел в виду
тот, кто определил знание как правильное мнение с объяснением.
Теэтет. Ты прав. Действительно, один способ еще остался. Первый был как бы
изображением мысли в звуке, второй - недавно разобранный способ перехода от
начал к целому, а что же третье? Как ты скажешь?
Сократ. Как сказали бы многие: [объяснять] - значит иметь какой-либо знак,
по которому искомую вещь можно было бы отличить от всего остального.
Теэтет. Можешь ты мне дать пример [объяснения] какой-либо вещи?
Сократ. Например, если угодно, о Солнце достаточно будет, по-моему,
сказать, что оно самое яркое из всего, что движется в небе вокруг Земли.
Теэтет. Разумеется.
Сократ. Подумай же, ради чего это сказано. Не о том ли мы только что
толковали, что, если подметить отличительный признак отдельной вещи - чем
она отличается от прочих вещей, - тем самым, как говорят некоторые, можно
найти объяснение этой вещи? А пока ты касаешься только общего, у тебя будет
объяснение лишь того, что обще вещам.
Теэтет. Понимаю. И мне кажется, что прекрасно назвать это объяснением.
Сократ. Кто соединяет с правильным мнением отличительный признак вещи, тот
и окажется знатоком того, о чем он прежде имел лишь мнение.
Теэтет. Так мы и скажем.
Сократ. И вот теперь, когда я оказался уже совсем близко, словно перед
картиной того, о чем я толковал, я не понимаю ни капли. А издали мне
казалось, будто я рассуждал не без толку.
Теэтет. В чем же дело? я"
Сократ. Скажу, если смогу. Если я имею правильное мнение о тебе, то,
присоединив к нему еще касающееся тебя объяснение, я узнаю тебя, если же
нет - останусь с одним только мнением.
Теэтет. Да.
Сократ. Объяснение же было истолкованием твоего отличительного признака?
Теэтет. Так.
Сократ. Когда же я всего лишь имел мнение, я не схватывал мыслью ничего из
того, чем ты отличаешься от других? 272
Теэтет. Видимо, нет.
Сократ. Значит, я мыслил что-то общее, что тебе присуще ничуть не больше,
чем кому-то другому?
Теэтет. Безусловно.
Сократ. Так скажи, ради Зевса, чем же больше в таком случае я имел мнение о
тебе, нежели о ком-то другом? Предположи, что я мыслил, что существует вот
этот Теэтет, который есть человек, с носом, глазами, ртом и прочими членами
тела. Разве такая мысль заставила бы меня мыслить Теэтета скорее, чем
Феодора или - по пословице - последнего из мисийцов?
Теэтет. А как же быть?
Сократ. Но если я мыслю не только имеющего нос и глаза, но курносого и с
глазами навыкате, то больше ли я мыслю тебя, нежели себя самого и всех в
таком же роде?
Теэтет. Ничуть.
Сократ. И не прежде, думаю я, составится у меня мнение о Теэтете, чем когда
эта твоя курносость даст мне какой-то отличительный признак в сравнении с
любой другой, какую я видел, курносостью, и так же обстоит со всеми
остальными твоими членами: если я завтра тебя встречу, этот отличительный
признак напомнит мне тебя и внушит мне правильное о тебе мнение.
Теэтет. Ты совершенно прав.
Сократ. Значит, правильное мнение о каждой вещи касается и отличительного
признака?
Теэтет. Очевидно.
Сократ. Тогда что бы еще могло значить это присоединение объяснения к
правильному мнению? Ведь крайне смешным оказывается наставление,
предписывающее примыслить, чем что-то отличается от прочего.
Теэтет. Почему?
Сократ. Потому что оно наказывает нам составить себе правильное мнение [о
вещах],- чем они отличаются от других вещей, в то время как мы уже имеем
правильное мнение о них на основе отличия их от других. И сколько бы мы ни
толкли подобным образом воду в ступе, это ничего не даст нам для этого
наставления, которое справедливее назвать приказом слепого, ибо наказывать
присоединить то, чем мы уже обладаем, чтобы постигнуть то, о чем мы имеем
мнение, - это воистину ослепление.
Теэтет. Скажи, к чему же сводились эти твои вопросы?
Платон - Тимей
ПЛАТОН
ТИМЕЙ
OCR: К. Дрязгунов
Сократ, Тимей, Критий, Гермократ
Сократ. Один, два, три - а где же четвертый из тех, что вчера были нашими
гостями, любезный Тимей, а сегодня взялись нам устраивать трапезу?
Тимей. С ним приключилась, Сократ, какая-то хворь, уж по доброй воле он ни
за что не отказался бы от нашей беседы.
Сократ. Если так, не на тебя ли и вот на них ложится долг восполнить и его
долю?
Тимей. О, разумеется, и мы сделаем все, что в наших силах! После того как
вчера ты как подобает исполнил по отношению к нам долг гостеприимства, с
нашей стороны было бы просто нечестно не приложить усердия, чтобы отплатить
тебе тем же.
Сократ. Так. Но помните ли вы, сколько предметов и какие именно я предложил
вам для рассуждения?
Тимей. Кое-что помним, а если что и забыли, ты здесь, чтобы напомнить нам;
а еще лучше, если это тебя не затруднит, повтори вкратце все с самого
начала, чтобы оно тверже укрепилось у нас в памяти.
Сократ. Будь по-твоему! Если я но ошибаюсь, главным предметом моих
рассуждений вчера было государственное устройство - каким должно оно быть и
каких граждан требует для своего совершенства.
Тимей. Так, Сократ; и описанное тобой государство всем нам очень по сердцу.
Сократ. Не правда ли, мы начали с того, что отделили искусство землепашцев
и прочие ремесла от сословия, предназначенного защищать государство на
войне?
Тимей. Да.
Сократ. И, определив, что каждый будет иметь сообразно своей природе
подходящий лишь ему род занятий и лишь одно искусство, мы решили: те, кому
придется сражаться за всех, не должны быть никем иным, как только стражами
города против любой обиды, чинимой извне или изнутри; им должно кротко
творить справедливость по отношению к своим подчиненным, их друзьям по
природе, но быть суровыми в битве против любого, кто поведет себя как враг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112