Зевс-повелитель, благо даруй нам - молящимся иль немолящим,
Жалкую ж долю отринь и для тех, кто о ней тебя просит.
Мне кажется, прекрасно и верно сказал поэт! Ты же, если у тебя есть против
этого какие-то возражения, не молчи.
Алкивиад. Трудно, Сократ, возражать на прекрасно сказанные слова. Я вижу
лишь, что незнание бывает причиной величайших бед для людей, когда, похоже,
мы сами не ведаем того, что действуем по незнанию и (что хуже всего)
вымаливаем сами себе величайшее зло. Ведь никто бы этого не подумал,
наоборот, каждый счел бы себя способным вымолить у богов величайшие блага,
а не величайшее зло. Последнее было бы поистине больше похоже на проклятье,
чем на молитву.
Сократ. Но может быть, милейший мой, найдется какой-нибудь муж более
дальновидный, чем я и ты, и скажет, что речи наши неверны, когда мы так
решительно порицаем незнание, не добавляя к этому, что есть люди, чье
незнание для них при известных обстоятельствах является благом, тогда как
для тех, о ком мы говорили раньше, оно было злом.
Алкивиад. Что ты говоришь? Существуют какие-то вещи, которые кому-то и при
каких-то обстоятельствах лучше не знать, чем знать?
Сократ. Мне так кажется. А тебе нет?
Алкивиад. Нет, клянусь Зевсом.
Сократ. Но ведь не стану же я тебя обвинять в том, что по отношению к своей
матери ты пожелал бы совершить то, что, как говорят, сделали по отношению к
своим матерям Орест, Алкмеон и некоторые другие...
Алкивиад. Во имя Зевса, не кощунствуй, Сократ!
Сократ. Следовательно, в подобных случаях неведение - самое лучшее для
людей, находящихся в подобном расположении духа и питающих подобные
замыслы.
Алкивиад. Это очевидно.
Сократ. Итак, ты видишь, что незнание некоторыми людьми каких-то вещей в
определенных обстоятельствах является благом, а не злом, как недавно тебе
казалось? [...] Коротко говоря, получается, что обладание всевозможными
знаниями без знания того, что является наилучшим, редко приносит пользу и,
наоборот, большей частью вредит своему владельцу.
Сократ.... разумен, если знает что-либо подобное в том случае, когда знание
это сопровождается пониманием наилучшего, а это последнее совпадает с
пониманием полезного, не так ли?
Значит, мы опять-таки скажем, что большинство ошибается в понимании того,
что является наилучшим, поскольку большей частью, как я думаю, за
отсутствием ума доверяется кажимости.
Алкивиад. Да, подтвердим это.
Сократ. Следовательно, большинству людей выгодно и не знать, и не думать,
будто они знают: ведь они будут изо всех сил стараться сделать то, что они
знают или думают, будто знают, и эти старания большей частью принесут им
скорее вред, чем пользу.
Алкивиад. Ты говоришь сущую правду.
Сократ. Теперь ты понимаешь, насколько я был прав, когда утверждал, что
обладание прочими знаниями без знания того, что является наилучшим,
по-видимому, редко приносит пользу, большей же частью вредит тому, кто
владеет такими знаниями. [...] Поэтому нужно, чтобы и государство и душа,
желающие правильно жить, держались этого знания - совершенно так же, как
должен больной держаться врача или человек, желающий совершить безопасное
плавание, - кормчего.


Платон. Апология Сократа
ПЛАТОН

АПОЛОГИЯ СОКРАТА
ПОСЛЕ ОБВИНИТЕЛЬНЫХ РЕЧЕЙ
Как подействовали мои обвинители на вас, о мужи афиняне, я не знаю; что же
меня касается, то от их речей я чуть было и сам себя не забыл: так
убедительно они говорили. Тем не менее, говоря без обиняков, верного они
ничего не сказали. Но сколько они ни лгали, всего больше удивился я одному
- тому, что они говорили, будто вам следует остерегаться, как бы я вас не
провел своим ораторским искусством; не смутиться перед тем, что они тотчас
же будут опровергнуты мною на деле, как только окажется, что я вовсе не
силен в красноречии, это с их стороны показалось мне всего бесстыднее,
конечно, если только они не считают сильным в красноречии того, кто говорит
правду; а если это они разумеют, то я готов согласиться, что я - оратор,
только не на их образец. Они, повторяю, не сказали ни слова правды, а от
меня вы услышите ее всю. Только уж, клянусь Зевсом, афиняне, вы не услышите
речи с разнаряженной, украшенной, как у этих людей, изысканными
выражениями, а услышите речь простую, состоящую из первых попавшихся слов.
Ибо я верю, что то, что я буду говорить, - правда, и пусть никто из вас не
ждет ничего другого; да и неприлично было бы мне в моем возрасте выступать
перед вами, о мужи, наподобие юноши с придуманною речью.
Так вот я и прошу вас убедительно и умоляю, о мужи афиняне: услыхавши, что
я защищаюсь теми же словами, какими привык говорить и на площади у
меняльных лавок, где многие из вас слыхали меня, и в других местах, не
удивляйтесь и не поднимайте из-за этого шума. Дело-то вот в чем: в первый
раз пришел я теперь в суд, будучи семидесяти лет от роду ; так ведь
здешний-то язык просто оказывается для меня чужим, и как вы извинили бы
меня, если бы я, будучи в самом деле чужеземцем, говорил на том языке и тем
складом речи, к которым привык с детства, так и теперь я прошу у вас не
более, чем справедливости, как мне кажется, - позволить мне говорить по
моему обычаю, хорош он или нехорош - все равно, и смотреть только на то,
буду ли я говорить правду или нет; в этом ведь и заключается долг судьи,
долг же оратора - говорить правду.
И вот правильно будет, о мужи афиняне, если сначала я буду защищаться
против обвинений, которым подвергался раньше, и против первых моих
обвинителей, а уж потом против теперешних обвинений и против теперешних
обвинителей. Ведь у меня много было обвинителей перед вами и раньше, много
уже лет, и все-таки ничего истинного они не сказали; их-то опасаюсь я
больше, чем Анита с товарищами. И эти тоже страшны, но те еще страшнее, о
мужи! Большинство из вас они восстановляли против меня, когда вы были
детьми, и внушали вам против меня обвинение, в котором не было ни слова
правды, говоря, что существует некий Сократ, мудрый муж, который испытует и
исследует все, что над землею, и все, что под землею, и выдает ложь за
правду. Вот эти-то люди, о мужи афиняне, пустившие эту молву, и суть
страшные мои обвинители, потому что слушающие их думают, что тот, кто
исследует подобные вещи, тот и богов не признает. Кроме того, обвинителей
этих много и обвиняют они уже давно, да и говорили они с вами в том
возрасте, когда вы больше всего верили на слово, будучи детьми, некоторые
же юношами, словом - обвиняли заочно, в отсутствие обвиняемого. Но всего
нелепее то, что и по имени-то их никак не узнаешь и не назовешь, разве вот
только сочинителей комедий. Ну а все те, которые восстановляли вас против
меня по зависти и злобе или потому, что сами были восстановлены другими, те
всего неудобнее, потому что никого из них нельзя ни привести сюда, ни
опровергнуть, а просто приходится как бы сражаться с тенями, защищаться и
опровергать, когда никто не возражает. Так уж и вы тоже согласитесь, что у
меня, как я сказал, два рода обвинителей: одни - обвинившие меня теперь, а
другие - давнишние, о которых я сейчас говорил, и признайте, что сначала я
должен защищаться против давнишних, потому что и они обвиняли меня перед
вами раньше и гораздо больше, чем теперешние. Хорошо.
Итак, о мужи афиняне, следует защищаться и постараться в малое время
опровергнуть клевету, которая уже много времени держится между вами. Желал
бы я, разумеется, чтобы так оно и случилось и чтобы защита моя была
успешной, конечно, если это к лучшему и для вас, и для меня. Только я
думаю, что это трудно, и для меня вовсе не тайна, какое это предприятие. Ну
да уж относительно этого пусть будет, как угодно богу , а закон следует
исполнять и защищаться.
Припомним же сначала, в чем состоит обвинение, от которого пошла обо мне
дурная молва, полагаясь на которую Мелет и подал на меня жалобу. Хорошо. В
каких именно выражениях клеветали на меня клеветники? Следует привести их
показание, как показание настоящих обвинителей: Сократ преступает закон,
тщетно испытуя то, что под землею, и то, что в небесах, с выдавая ложь за
правду и других научая тому же. Вот в каком роде это обвинение. Вы и сами
видели в комедии Аристофана, как какой-то Сократ болтается там в корзинке,
говоря, что он гуляет по воздуху, и несет еще много разного вздору, в
котором я ничего не смыслю. Говорю я это не в укор подобной науке и тому,
кто достиг мудрости в подобных вещах (недоставало, чтобы Мелет обвинил меня
еще и в этом!), а только ведь это, о мужи афиняне, нисколько меня не
касается. А в свидетели этого призываю большинство из вас самих и требую,
чтобы это дело обсудили между собою все те, кто когда-либо меня слышал;
ведь из вас много таких. Спросите же друг у друга, слышал ли кто из вас
когда-либо, чтобы я хоть сколько-нибудь рассуждал о подобных вещах, и тогда
вы узнаете, что настолько же справедливо и все остальное, что обо мне
говорят.
А если еще кроме всего подобного вы слышали от в кого-нибудь, что я берусь
воспитывать людей и зарабатываю этим деньги, то и это неправда; хотя мне
кажется, что и это дело хорошее, если кто способен воспитывать людей, как,
например, леонтинец Горгий, кеосец Продик, элидец Гиппий . Все они, о мужи,
разъезжают по городам и убеждают юношей, которые могут даром пользоваться
наставлениями любого из своих сограждан, оставлять своих и поступать к ним
в ученики, платя им деньги, да еще с благодарностью. А вот и еще, как я
узнал, проживает здесь один ученый муж с Пароса. Встретился мне на дороге
человек, который переплатил софистам денег больше, чем все остальные
вместе, - Каллий, сын Гиппоника; я и говорю ему (а у него двое сыновей):
"Каллий! Если бы твои сыновья родились жеребятами или бычками, то нам
следовало бы нанять для них воспитателя, который бы усовершенствовал
присущую им породу, и человек этот был бы из наездников или земледельцев;
ну а теперь, раз они люди, кого думаешь взять для них в воспитатели? Кто бы
это мог быть знатоком подобной доблести, человеческой или гражданской?
Полагаю, ты об этом подумал, приобретя сыновей? Есть ли таковой, спрашиваю,
или нет?" "Конечно, - отвечает он, - есть". "Кто же это? - спрашиваю я.
Откуда он и сколько берет за обучение?" "Эвен, - отвечает он, - с Пароса,
берет по пяти мин , Сократ". И благословил я этого Эвена, если правда, что
он обладает таким искусством и так недорого берет за с обучение. Я бы и сам
чванился и гордился, если бы был искусен в этом деле; только ведь я в этом
не искусен, о мужи афиняне!
Может быть, кто-нибудь из вас возразит: "Однако, Сократ, чем же ты
занимаешься? Откуда на тебя эти клеветы? В самом деле, если бы сам ты не
занимался чем-нибудь особенным, то и не говорили бы о тебе так много. Скажи
нам, что это такое, чтобы нам зря не выдумывать". Вот это, мне кажется,
правильно, и я сам постараюсь вам показать, что именно дало мне известность
и навлекло на меня клевету. Слушайте же. И хотя бы кому-нибудь из вас
показалось, что я шучу, будьте уверены, что я говорю сущую правду. Эту
известность, о мужи афиняне, получил я не иным путем, как благодаря
некоторой мудрости. Какая же это такая мудрость? Да уж, должно быть,
человеческая мудрость. Этой мудростью я, пожалуй, в самом деле мудр; а те,
о которых я сейчас говорил, мудры или сверхчеловеческой мудростью, или уж
не знаю, как и сказать; что же меня касается, то я, конечно, этой мудрости
не понимаю, а кто утверждает обратное, тот лжет и говорит это для того,
чтобы оклеветать меня. И вы не шумите, О мужи афиняне, даже если вам
покажется, что я говорю несколько высокомерно; не свои слова буду я
говорить, а сошлюсь на слова, для вас достоверные. Свидетелем моей
мудрости, если только это мудрость, и того, в чем она состоит, я приведу
вам бога, который в Дельфах. Ведь вы знаете Херефонта. Человек этот смолоду
был и моим, и вашим приверженцем, разделял с вами изгнание и возвратился
вместе с вами. И вы, конечно, знаете, каков был Херефонт, до чего он был
неудержим во всем, что бы ни затевал. Ну вот же, приехав однажды в Дельфы,
дерзнул он обратиться к оракулу с таким вопросом. Я вам сказал не шумите, о
мужи! Вот он и спросил, есть ли кто-нибудь на свете мудрее меня, и Пифия
ему ответила, что никого нет мудрее. И хотя сам он умер, но вот брат его
засвидетельствует вам об этом.
Посмотрите теперь, зачем я это говорю; ведь мое намерение - объяснить вам,
откуда пошла клевета на меня. Услыхав это, стал я размышлять сам с собою
таким образом: что бы такое бог хотел сказать и что это он подразумевает?
Потому что сам я, конечно, нимало не сознаю себя мудрым; что же это он
хочет сказать, говоря, что я мудрее всех? Ведь не может же он лгать: не
полагается ему это. Долго я недоумевал, что такое он хочет сказать; потом,
собравшись с силами, прибегнул к такому решению вопроса: пошел я к одному
из тех людей, которые слывут мудрыми, думая, что тут-то я скорее всего
опровергну прорицание, объявив оракулу, что вот этот, мол, мудрее меня, а
ты меня назвал самым мудрым. Ну и когда я присмотрелся к этому человеку -
называть его по имени нет никакой надобности, скажу только, что человек,
глядя на которого я увидал то, что я увидал, был одним из государственных
людей, о мужи афиняне, - так вот, когда я к нему присмотрелся (да
побеседовал с ним), то мне показалось, что этот муж только кажется мудрым и
многим другим, и особенно самому себе, а чтобы в самом деле он был мудрым,
этого нет; и я старался доказать ему, что он только считает себя мудрым, а
на самом деле не мудр. От этого и сам он, и многие из присутствовавших
возненавидели меня. Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого-то
человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего в совершенстве
не знаем, но он, не зная, думает, что что-то знает, а я коли уж не знаю, то
и не думаю, что знаю. На такую-то малость, думается мне, я буду мудрее, чем
он, раз я, не зная чего-то, и не воображаю, что знаю эту вещь. Оттуда я
пошел к другому, из тех, которые кажутся мудрее, чем тот, и увидал то же
самое; и с тех пор возненавидели меня и сам он, и многие другие.
Ну и после этого стал я уже ходить по порядку. Замечал я, что делаюсь
ненавистным, огорчался этим и боялся этого, но в то же время мне казалось,
что слова бога необходимо ставить выше всего. Итак, чтобы понять, что
означает изречение бога, мне казалось необходимым пойти ко всем, которые
слывут знающими что- либо. И, клянусь собакой, о мужи афиняне, уж вам-то я
должен говорить правду, что я поистине испытал нечто в таком роде: те, что
пользуются самою большою славой, показались мне, когда я исследовал дело по
указанию бога, чуть ли не самыми бедными разумом, а другие, те, что
считаются похуже, - более им одаренными. Но нужно мне рассказать вам о том,
как я странствовал, точно я труд какой-то нес, и все это для того только,
чтобы прорицание оказалось неопровергнутым. После государственных людей
ходил я к поэтам, и к трагическим, и к дифирамбическим, и ко всем прочим,
чтобы на месте уличить себя в том, что я невежественнее, чем они. Брал я те
из их произведений, которые, как мне казалось, всего тщательнее ими
отработаны, и спрашивал у них, что именно они хотели сказать, чтобы,
кстати, и научиться от них кое-чему. Стыдно мне, о мужи, сказать вам
правду, а сказать все-таки следует. Ну да, одним словом, чуть ли не все
присутствовавшие лучше могли бы объяснить то, что сделано этими поэтами,
чем они сами. Таким образом, и относительно поэтов вот что я узнал в
короткое время: не мудростью могут они творить то, что они творят, а
какою-то прирожденною способностью и в исступлении, подобно гадателям и
прорицателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем не знают
того, о чем говорят . Нечто подобное, как мне показалось, испытывают и
поэты; и в то же время я заметил, что вследствие своего поэтического
дарования они считали себя мудрейшими из людей и в остальных отношениях,
чего на деле не было. Ушел я и оттуда, думая, что превосхожу их тем же
самым, чем и государственных людей.
Под конец уж пошел я к ремесленникам. Про себя я знал, что я попросту
ничего не знаю, ну а уж про этих мне было известно, что я найду их знающими
много хорошего. И в этом я не ошибся: в самом деле, они знали то, чего я не
знал, и этим были мудрее меня. Но, о мужи афиняне, мне показалось, что они
грешили тем же, чем и поэты: оттого, что они хорошо владели искусством,
каждый считал себя самым мудрым также и относительно прочего, самого
важного, и эта ошибка заслоняла собою ту мудрость, какая у них была; так
что, возвращаясь к изречению, я спрашивал сам себя, что бы я для себя
предпочел, оставаться ли мне так, как есть, не будущий ни мудрым их
мудростью, ни невежественным их невежеством, или, как они, быть и тем и
другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112