Или ты думаешь иначе?
- Да ведь оно напоминает искусство охоты - только на людей.
- Ну и что же? - спросил я.
- Никакое охотничье искусство, - отвечал он, - не идет далее того, чтобы
схватить, изловить. А после того как дичь, за которой охотятся, схвачена,
звероловы и рыбаки уже не знают, что с нею делать, но передают свою добычу
поварам; а геометры, астрономы и мастера счета, которые тоже ведь охотники,
ибо не создают сами свои задачи, чертежи и таблицы, но исследуют
существующие, - они (поскольку не знают, как этим пользоваться, а
занимаются лишь охотой), если только не совсем лишены разума, передают
диалектикам заботу об использовании своих находок. [...] И стратеги, таким
же точно образом, когда захватят какой-либо город или военный лагерь,
передают их государственным мужам, ибо сами они не умеют воспользоваться
тем, что захватили, наподобие того как ловцы перепелов передают их тем, кто
умеет перепелов откармливать. И если нам необходимо искусство, которое,
сделав какое-то приобретение, создав что-либо или изловив, само же и умеет
этим воспользоваться, и такое искусство сделает нас счастливыми, то надо
искать какое-то другое искусство, не полководческое.
- Показалось нам, что государственное и царское искусство - это и есть то,
что мы ищем. [...] Именно этому искусству, подумали мы, и военное дело, и
другие искусства передоверяют руководить тем, что сами они создают, -
единственному знающему, как всем этим пользоваться.
Платон - Евтифрон
Платон
Евтифрон
Сократ. Скажи ради Зевса, Евтифрон, ты-то себя считаешь настолько точно
осведомленным в божественных законах и в вопросах благочестия и нечестия,
что не страшишься - даже если бы все было так, как ты говоришь, - сам
совершить нечестивое дело, преследуя отца по суду?
Евтифрон. Мало было бы от меня пользы, Сократ, и ничем бы не отличался
Евтифрон от большинства людей, если бы я не был точно осведомлен о подобных
вещах.
Сократ. Пожалуй, уважаемый Евтифрон, для меня самое лучшее - стать твоим
учеником... [298] Поведай же мне, ради Зевса... в чем заключается
благочестие и нечестие как в отношении убийства, так и во всем остальном?
[299] Ведь ты подтвердил, что именно в силу единой идеи {Эйдос - вид и идея
(то, что видно) - основные термины платоновского учения об идеях, они
выражают структурную особеннность предметно-смысловой цельности каждой
вещи, оказываясь видением предметно-смыслового оформления действительности.
- А.Т.} нечестивое является нечестивым, а благочестивое - благочестивым.
[...] Так разъясни же мне относительно этой идеи, что именно она собой
представляет, дабы, взирая на нее и пользуясь ею как образцом, я называл бы
что-либо одно, совершаемое тобою либо кем-то другим и подобное этому
образцу, благочестивым, другое же, не подобное ему, таковым бы не называл.
Евтифрон. Итак, благочестиво то, что угодно богам, нечестиво же то, что им
неугодно. [...]
Сократ. Значит, и то, что у богов бывает противоборство, междоусобицы и
взаимная вражда, - это тоже ты подтверждаешь?
Евтифрон. Да, подтверждаю.
Сократ. А среди богов, благороднейший Евтифрон, одни, по твоим словам,
почитают одно справедливым, прекрасным, постыдным, добрым и злым, а другие
- другое: ведь не восставали бы они друг на друга, если бы не спорили из-за
этого. Как ты думаешь?
Евтифрон. Ты прав.
Сократ. Но, Евтифрон, согласно этому рассуждению, благочестивое и
нечестивое - это одно и то же.
Евтифрон. Видимо, так.
Сократ. Но давай внесем сейчас такую поправку в рассуждение: нечестиво
ненавистное всем богам, а угодное всем им - благочестиво, если же что-либо
одни из них любят, а другие ненавидят, то это либо ни то ни другое, либо и
то и другое одновременно. Но подумай вот о чем: благочестивое любимо богами
потому, что оно благочестиво, или оно благочестиво потому, что его любят
боги? ... Не потому ведомое ведут, что оно является ведомым, но оно потому
и ведомо, что его ведут; наконец, не потому несомое несут, что оно несомо,
но оно несомо, потому что его несут. Значит, ясно, Евтифрон, что я хочу
сказать, а именно: если нечто является чем-то и что-то испытывает, то не
потому оно является, что бывает являющимся, но являющееся потому что
является; и не из-за того оно нечто испытывает, что бывает страдающим, но
страдает из-за того, что нечто испытывает. Что же мы скажем, Евтифрон, о
благочестивом? [...] Значит его любят потому, что оно благочестиво, а не
потому оно благочестиво, что его любят? Ну а богоугодное ведь является
таковым потому, что оно угодно богам? [...] Значит, богоугодное, Евтифрон,
- это не благочестивое и благочестивое - это не богоугодное, как ты
утверждаешь, но это две различные вещи.
Евтифрон. Итак, Сократ, мне представляется, что праведным и благочестивым
является та часть справедливого, которая относится к служению богам; та же
часть, что относится к заботе о людях, будет остальною частью
справедливого. [...]
Сократ. Ну а благочестие и праведность - это забота о богах, Евтифрон?
Евтифрон. Именно так.
Сократ. Так, значит, и благочестие, будучи заботой о богах, приносит богам
пользу и делает их лучшими? И ты согласишься с тем, что, когда ты
совершаешь что-то благочестивое, ты делаешь кого-то из богов лучше?
Евтифрон. Конечно, нет, клянусь Зевсом! [...]
Сократ. Так скажи же, какого рода служение богам является благочестивым?
Евтифрон. А такое, каким служат рабы своим господам.
Сократ. Понимаю: значит, это своего рода искусство служить богам. Но скажи,
ради Зевса, что это за расчудесное дело, которое вершат боги, пользуясь
нами как слугами?
Евтифрон. Многие чудесные дела они вершат, Сократ. [...]
Сократ. Из множества чудесных дел, вершимых богами, какое дело является
главным?
Евтифрон. Но я ведь только недавно сказал тебе, Сократ, что немалое дело в
точности понять, как с этим всем обстоит. Скажу тебе лишь попросту, что
если кто умеет говорить или делать что-либо приятное богам, вознося молитвы
и совершая жертвоприношения, то это благочестиво и подобные действия
оберегают и собственные дома, и государственное достояние; действия же,
противоположные угождению богам, нечестивы и направлены на всеобщее
разрушение и гибель. [...]
Сократ. Итак, согласно твоему слову, получается, что благочестие - это
наука о том, как просить и одаривать богов.
Евтифрон. Ты отлично понял, Сократ, то, что я сказал.
Сократ. Так не будет ли правильным просить их о том, в чем мы нуждаемся?
Евтифрон. Конечно, о чем же еще?
Сократ. А правильно ли будет одаривать их взамен тем, в чем у них от нас
есть нужда? Ведь как-то неловко одаривать кого-либо тем, в чем он вовсе и
не нуждается.
Евтифрон. Ты говоришь правду, Сократ.
Сократ. Итак, Евтифрон, благочестие - это некое искусство торговли между
людьми и богами.
Евтифрон. Что ж, пусть это будет искусство торговли, если тебе так
нравится.
Сократ. Мне-то это совсем не нравится, коль скоро это неверно. Молви же,
какую пользу извлекают боги из получаемых от нас даров? Что дают они нам,
это любому ясно, ибо нет у нас ни единого блага, которое исходило бы не от
них. Но какая им польза от того, что они получают от нас? Или уж мы так
наживаемся за их счет при этом обмене, что получаем от них все блага, они
же от нас - ничего?
Евтифрон. Но неужели ты думаешь, Сократ, что боги извлекают какую-то пользу
из того, что получают от нас?
Сократ. Но тогда что же это такое, Евтифрон, - наши дары богам?
Евтифрон. Что же иное, полагаешь ты, как не почетные награды, приятные им,
как я сказал раньше?
Сократ. Значит, Евтифрон, благочестивое - это приятное, а не полезное и
угодное богам?
Платон. Федон
Платон
ФЕДОН
Эхекрат, Федон
[Вступление]
Эхекрат. Скажи, Федон, ты был подле Сократа в тот день, когда он выпил яд в
тюрьме, или только слышал обо всем от кого-нибудь еще?
Федон. Нет, сам, Эхекрат.
Эхекрат. Что же он говорил перед смертью? И как встретил кончину? Очень бы
мне хотелось узнать. Ведь теперь никто из флиунтцев подолгу в Афинах не
бывает, а из тамошних наших друзей, кто бы ни приезжал за последнее время,
ни один ничего достоверного сообщить не может, кроме того только, что
Сократ выпил яду и умер. Вот и все их рассказы.
Федон. Так, значит, вы и про суд ничего не знаете, как и что там
происходило?
Эхекрат. Нет, об этом-то нам передавали. И мы еще удивлялись, что приговор
вынесли давно, а умер он столько времени спустя. Как это получилось, Федон?
Федон. По чистой случайности, Эхекрат. Вышло так, что как раз накануне
приговора афиняне украсили венком корму корабля, который они посылают на
Делос.
Эхекрат. А что за корабль?
Федон. По словам афинян, это тот самый корабль, на котором Тесей некогда
повез на Крит знаменитые семь пар. Он и им жизнь спас, и сам остался жив. А
афиняне, как гласит предание, дали тогда Аполлону обет: если все спасутся,
ежегодно отправлять на Делос священное посольство. С той поры и поныне они
неукоснительно, год за годом, его отправляют. И раз уж снарядили посольство
в путь, закон требует, чтобы все время, пока корабль не прибудет на Делос и
не возвратится назад, город хранил чистоту и ни один смертный приговор в
исполнение не приводился. А плавание иной раз затягивается надолго, если
задуют противные ветры. Началом священного посольства считается день, когда
жрец Аполлона возложит венок на корму корабля. А это случилось накануне
суда ї я уже вам сказал. Потому-то и вышло, что Сократ пробыл так долго в
тюрьме между приговором и кончиною.
Эхекрат. Ну, а какова была сама кончина, Федон? Что он говорил? Как
держался? Кто был при нем из близких? Или же власти никого не допустили и
он умер в одиночестве?
Федон. Да что ты, с ним были друзья, и даже много друзей.
Эхекрат. Тогда расскажи нам, пожалуйста, обо всем как можно подробнее и
обстоятельнее. Если, конечно, ты не занят.
Федон. Нет, я совершенно свободен и постараюсь все вам описать. Тем более
что для меня нет ничего отраднее, как вспоминать о Сократе, ї самому ли о
нем говорить, слушать ли чужие рассказы.
Эхекрат. Но и слушатели твои, Федон, в этом тебе не уступят! Так что уж ты
постарайся ничего не упустить, будь как можно точнее!
Федон. Хорошо. Так вот, сидя подле него, я испытывал удивительное чувство.
Я был свидетелем кончины близкого друга, а между тем жалости к нему не
ощущал ї он казался мне счастливцем, Эхекрат, я видел поступки и слышал
речи счастливого человека! До того бесстрашно и благородно он умирал, что у
меня даже являлась мысль, будто и в Аид он отходит не без божественного
предопределения и там, в Аиде, будет блаженнее, чем кто-либо иной. Вот
почему особой жалости я не ощущал ї вопреки всем ожиданиям, ї но вместе с
тем философская беседа (а именно такого свойства шли у нас разговоры) не
доставила мне привычного удовольствия. Это было какое-то совершенно
небывалое чувство, какое-то странное смешение удовольствия и скорби ї при
мысли, что он вот-вот должен умереть. И все, кто собрался в тюрьме, были
почти в таком же расположении духа и то смеялись, то плакали, в особенности
один из нас ї Аполлодор. Ты, верно, знаешь этого человека и его нрав.
Эхекрат. Как не знать!
Федон. Он совершенно потерял голову, но и сам я был расстроен, да и все
остальные тоже.
Эхекрат. Кто же там был вместе с тобою, Федон?
Федон. Из тамошних граждан ї этот самый Аполлодор, Критобул с отцом, потом
Гермоген, Эпиген, Эсхин, Антисфен. Был и пэаниец Ктесипп, Менексен и еще
кое-кто из местных. Платон, по-моему, был нездоров.
Эхекрат. А из иноземцев кто-нибудь был?
Федон. Да, фиванец Симмий, Кебет, Федонд, а из Мегар ї Евклид и Терпсион.
Эхекрат. А что же Клеомброт и Аристипп?
Федон. Их и не могло быть! Говорят, они были на Эгине в ту пору.
Эхекрат. И больше никого не было?
Федон. Кажется, больше никого.
Эхекрат. Так, так, дальше! О чем же, ты говоришь, была у вас беседа?
Федон. Постараюсь пересказать тебе все с самого начала.
Мы и до того ї и я, и остальные ї каждый день непременно навещали Сократа,
встречаясь ранним утром подле суда, где слушалось его дело: суд стоит
неподалеку от тюрьмы. Всякий раз мы коротали время за разговором, ожидая,
пока отопрут тюремные двери. Отпирались они не так уж рано, когда же
наконец отпирались, мы входили к Сократу и большею частью проводили с ним
целый день. В то утро мы собрались раньше обыкновенного: накануне вечером,
уходя из тюрьмы, мы узнали, что корабль возвратился с Делоса. Вот мы и
условились сойтись в обычном месте как можно раньше. Приходим мы к тюрьме,
появляется привратник, который всегда нам отворял, и велит подождать и не
входить, пока он сам не позовет.
ї Одиннадцать, ї сказал он, ї снимают оковы с Сократа и отдают распоряжения
насчет казни. Казнить будут сегодня.
Спустя немного он появился снова и велел нам войти.
Войдя, мы увидели Сократа, которого только что расковали, рядом сидела
Ксантиппа ї ты ведь ее знаешь ї с ребенком на руках.
Увидев нас, Ксантиппа заголосила, запричитала, по женской привычке, и
промолвила так:
Ох, Сократ, нынче в последний раз беседуешь ты с друзьями, а друзья ї с
тобою.
Тогда Сократ взглянул на Критона и сказал:
ї Критон, пусть кто нибудь уведет ее домой. И люди Критона повели ее, а она
кричала и била себя в грудь.
Сократ сел на кровати, подогнул под себя ногу и потер ее рукой. Не
переставая растирать ногу, он сказал:
ї Что за странная это вещь, друзья, ї то, что люди зовут "приятным"! И как
удивительно, на мой взгляд, относится оно к тому, что принято считать его
противоположностью, ї к мучительному! Вместе разом они в человеке не
уживаются, но, если кто гонится за одними его настигает, он чуть ли не
против воли получает и второе: они словно срослись в одной вершине. Мне
кажется, ї продолжал он, ї что, если бы над этим поразмыслил Эзоп, он
сочинил бы басню о том, как бог, желая их примирить, не смог, однако ж,
положить конец их вражде и тогда соединил их головами. Вот почему, как
появится одно ї следом спешит и другое. Так и со мной: прежде ноге было
больно от оков, а теперь ї вслед за тем ї приятно.
Тут Кебет перебил его:
ї Клянусь Зевсом, Сократ, хорошо, что ты мне напомнил! Меня уже несколько
человек спрашивали насчет стихов, которые ты здесь сочинил, ї переложений
Эзоповых притч и гимна в честь Аполлона, ї и, между прочим, Евен недавно
дивился, почему это, попавши сюда, ты вдруг взялся за стихи: ведь раньше ты
никогда их не писал. И если тебе не все равно, как я отвечу Евену, когда он
в следующий раз об этом спросит ї а он непременно спросит! ї научи, что мне
сказать.
ї Скажи ему правду, Кебет, ї промолвил Сократ, ї что я не хотел соперничать
с ним или с его искусством ї это было бы нелегко, я вполне понимаю, ї но
просто пытался, чтобы очиститься, проверить значение некоторых моих
сновидений: не этим ли видом искусства они так часто повелевали мне
заниматься. Сейчас я тебе о них расскажу.
В течение жизни мне много раз являлся один и тот же сон. Правда, видел я не
всегда одно и то же, но слова слышал всегда одинаковые: "Сократ, твори и
трудись на поприще Муз". В прежнее время я считал это призывом и советом
делать то, что я и делал. Как зрители подбадривают бегунов, так, думал я, и
это сновидение внушает мне продолжать мое дело ї творить на поприще Муз,
ибо высочайшее из искусств ї это философия, а ею-то я и занимался. Но
теперь, после суда, когда празднество в честь бога отсрочило мой конец, я
решил, что, быть может, сновидение приказывало мне заняться обычным
искусством, и надо не противиться его голосу, но подчиниться: ведь надежнее
будет повиноваться сну и не уходить, прежде чем не очистишься поэтическим
творчеством. И вот первым делом я сочинил песнь в честь того бога, чей
праздник тогда справляли, а почтив бога, я понял, что поэт ї если только он
хочет быть настоящим поэтом ї должен творить мифы, а не рассуждения. Сам же
я даром воображения не владею, вот я и взял то, что было мне всего
доступнее, ї Эзоповы басни. Я знал их наизусть и первые же какие пришли мне
на память, переложил стихами. Так все и объясни Евену, Кебет, а еще скажи
ему от меня "прощай" и прибавь, чтобы как можно скорее следовал за мною,
если он человек здравомыслящий. Я-то видимо, сегодня отхожу ї так велят
афиняне.
Тут вмешался Симмий:
ї Да как же убедить в этом Евена, Сократ? Мне много раз приходилось с ним
встречаться, и, насколько я знаю этого человека, ни за что он не
послушается твоего совета по доброй воле.
ї Почему же? Разве Евен не философ?
ї По-моему, философ, ї отвечал Симмий.
ї Тогда он согласится со мною ї и он, и всякий другой, кто относится к
философии так, как она того требует и заслуживает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
- Да ведь оно напоминает искусство охоты - только на людей.
- Ну и что же? - спросил я.
- Никакое охотничье искусство, - отвечал он, - не идет далее того, чтобы
схватить, изловить. А после того как дичь, за которой охотятся, схвачена,
звероловы и рыбаки уже не знают, что с нею делать, но передают свою добычу
поварам; а геометры, астрономы и мастера счета, которые тоже ведь охотники,
ибо не создают сами свои задачи, чертежи и таблицы, но исследуют
существующие, - они (поскольку не знают, как этим пользоваться, а
занимаются лишь охотой), если только не совсем лишены разума, передают
диалектикам заботу об использовании своих находок. [...] И стратеги, таким
же точно образом, когда захватят какой-либо город или военный лагерь,
передают их государственным мужам, ибо сами они не умеют воспользоваться
тем, что захватили, наподобие того как ловцы перепелов передают их тем, кто
умеет перепелов откармливать. И если нам необходимо искусство, которое,
сделав какое-то приобретение, создав что-либо или изловив, само же и умеет
этим воспользоваться, и такое искусство сделает нас счастливыми, то надо
искать какое-то другое искусство, не полководческое.
- Показалось нам, что государственное и царское искусство - это и есть то,
что мы ищем. [...] Именно этому искусству, подумали мы, и военное дело, и
другие искусства передоверяют руководить тем, что сами они создают, -
единственному знающему, как всем этим пользоваться.
Платон - Евтифрон
Платон
Евтифрон
Сократ. Скажи ради Зевса, Евтифрон, ты-то себя считаешь настолько точно
осведомленным в божественных законах и в вопросах благочестия и нечестия,
что не страшишься - даже если бы все было так, как ты говоришь, - сам
совершить нечестивое дело, преследуя отца по суду?
Евтифрон. Мало было бы от меня пользы, Сократ, и ничем бы не отличался
Евтифрон от большинства людей, если бы я не был точно осведомлен о подобных
вещах.
Сократ. Пожалуй, уважаемый Евтифрон, для меня самое лучшее - стать твоим
учеником... [298] Поведай же мне, ради Зевса... в чем заключается
благочестие и нечестие как в отношении убийства, так и во всем остальном?
[299] Ведь ты подтвердил, что именно в силу единой идеи {Эйдос - вид и идея
(то, что видно) - основные термины платоновского учения об идеях, они
выражают структурную особеннность предметно-смысловой цельности каждой
вещи, оказываясь видением предметно-смыслового оформления действительности.
- А.Т.} нечестивое является нечестивым, а благочестивое - благочестивым.
[...] Так разъясни же мне относительно этой идеи, что именно она собой
представляет, дабы, взирая на нее и пользуясь ею как образцом, я называл бы
что-либо одно, совершаемое тобою либо кем-то другим и подобное этому
образцу, благочестивым, другое же, не подобное ему, таковым бы не называл.
Евтифрон. Итак, благочестиво то, что угодно богам, нечестиво же то, что им
неугодно. [...]
Сократ. Значит, и то, что у богов бывает противоборство, междоусобицы и
взаимная вражда, - это тоже ты подтверждаешь?
Евтифрон. Да, подтверждаю.
Сократ. А среди богов, благороднейший Евтифрон, одни, по твоим словам,
почитают одно справедливым, прекрасным, постыдным, добрым и злым, а другие
- другое: ведь не восставали бы они друг на друга, если бы не спорили из-за
этого. Как ты думаешь?
Евтифрон. Ты прав.
Сократ. Но, Евтифрон, согласно этому рассуждению, благочестивое и
нечестивое - это одно и то же.
Евтифрон. Видимо, так.
Сократ. Но давай внесем сейчас такую поправку в рассуждение: нечестиво
ненавистное всем богам, а угодное всем им - благочестиво, если же что-либо
одни из них любят, а другие ненавидят, то это либо ни то ни другое, либо и
то и другое одновременно. Но подумай вот о чем: благочестивое любимо богами
потому, что оно благочестиво, или оно благочестиво потому, что его любят
боги? ... Не потому ведомое ведут, что оно является ведомым, но оно потому
и ведомо, что его ведут; наконец, не потому несомое несут, что оно несомо,
но оно несомо, потому что его несут. Значит, ясно, Евтифрон, что я хочу
сказать, а именно: если нечто является чем-то и что-то испытывает, то не
потому оно является, что бывает являющимся, но являющееся потому что
является; и не из-за того оно нечто испытывает, что бывает страдающим, но
страдает из-за того, что нечто испытывает. Что же мы скажем, Евтифрон, о
благочестивом? [...] Значит его любят потому, что оно благочестиво, а не
потому оно благочестиво, что его любят? Ну а богоугодное ведь является
таковым потому, что оно угодно богам? [...] Значит, богоугодное, Евтифрон,
- это не благочестивое и благочестивое - это не богоугодное, как ты
утверждаешь, но это две различные вещи.
Евтифрон. Итак, Сократ, мне представляется, что праведным и благочестивым
является та часть справедливого, которая относится к служению богам; та же
часть, что относится к заботе о людях, будет остальною частью
справедливого. [...]
Сократ. Ну а благочестие и праведность - это забота о богах, Евтифрон?
Евтифрон. Именно так.
Сократ. Так, значит, и благочестие, будучи заботой о богах, приносит богам
пользу и делает их лучшими? И ты согласишься с тем, что, когда ты
совершаешь что-то благочестивое, ты делаешь кого-то из богов лучше?
Евтифрон. Конечно, нет, клянусь Зевсом! [...]
Сократ. Так скажи же, какого рода служение богам является благочестивым?
Евтифрон. А такое, каким служат рабы своим господам.
Сократ. Понимаю: значит, это своего рода искусство служить богам. Но скажи,
ради Зевса, что это за расчудесное дело, которое вершат боги, пользуясь
нами как слугами?
Евтифрон. Многие чудесные дела они вершат, Сократ. [...]
Сократ. Из множества чудесных дел, вершимых богами, какое дело является
главным?
Евтифрон. Но я ведь только недавно сказал тебе, Сократ, что немалое дело в
точности понять, как с этим всем обстоит. Скажу тебе лишь попросту, что
если кто умеет говорить или делать что-либо приятное богам, вознося молитвы
и совершая жертвоприношения, то это благочестиво и подобные действия
оберегают и собственные дома, и государственное достояние; действия же,
противоположные угождению богам, нечестивы и направлены на всеобщее
разрушение и гибель. [...]
Сократ. Итак, согласно твоему слову, получается, что благочестие - это
наука о том, как просить и одаривать богов.
Евтифрон. Ты отлично понял, Сократ, то, что я сказал.
Сократ. Так не будет ли правильным просить их о том, в чем мы нуждаемся?
Евтифрон. Конечно, о чем же еще?
Сократ. А правильно ли будет одаривать их взамен тем, в чем у них от нас
есть нужда? Ведь как-то неловко одаривать кого-либо тем, в чем он вовсе и
не нуждается.
Евтифрон. Ты говоришь правду, Сократ.
Сократ. Итак, Евтифрон, благочестие - это некое искусство торговли между
людьми и богами.
Евтифрон. Что ж, пусть это будет искусство торговли, если тебе так
нравится.
Сократ. Мне-то это совсем не нравится, коль скоро это неверно. Молви же,
какую пользу извлекают боги из получаемых от нас даров? Что дают они нам,
это любому ясно, ибо нет у нас ни единого блага, которое исходило бы не от
них. Но какая им польза от того, что они получают от нас? Или уж мы так
наживаемся за их счет при этом обмене, что получаем от них все блага, они
же от нас - ничего?
Евтифрон. Но неужели ты думаешь, Сократ, что боги извлекают какую-то пользу
из того, что получают от нас?
Сократ. Но тогда что же это такое, Евтифрон, - наши дары богам?
Евтифрон. Что же иное, полагаешь ты, как не почетные награды, приятные им,
как я сказал раньше?
Сократ. Значит, Евтифрон, благочестивое - это приятное, а не полезное и
угодное богам?
Платон. Федон
Платон
ФЕДОН
Эхекрат, Федон
[Вступление]
Эхекрат. Скажи, Федон, ты был подле Сократа в тот день, когда он выпил яд в
тюрьме, или только слышал обо всем от кого-нибудь еще?
Федон. Нет, сам, Эхекрат.
Эхекрат. Что же он говорил перед смертью? И как встретил кончину? Очень бы
мне хотелось узнать. Ведь теперь никто из флиунтцев подолгу в Афинах не
бывает, а из тамошних наших друзей, кто бы ни приезжал за последнее время,
ни один ничего достоверного сообщить не может, кроме того только, что
Сократ выпил яду и умер. Вот и все их рассказы.
Федон. Так, значит, вы и про суд ничего не знаете, как и что там
происходило?
Эхекрат. Нет, об этом-то нам передавали. И мы еще удивлялись, что приговор
вынесли давно, а умер он столько времени спустя. Как это получилось, Федон?
Федон. По чистой случайности, Эхекрат. Вышло так, что как раз накануне
приговора афиняне украсили венком корму корабля, который они посылают на
Делос.
Эхекрат. А что за корабль?
Федон. По словам афинян, это тот самый корабль, на котором Тесей некогда
повез на Крит знаменитые семь пар. Он и им жизнь спас, и сам остался жив. А
афиняне, как гласит предание, дали тогда Аполлону обет: если все спасутся,
ежегодно отправлять на Делос священное посольство. С той поры и поныне они
неукоснительно, год за годом, его отправляют. И раз уж снарядили посольство
в путь, закон требует, чтобы все время, пока корабль не прибудет на Делос и
не возвратится назад, город хранил чистоту и ни один смертный приговор в
исполнение не приводился. А плавание иной раз затягивается надолго, если
задуют противные ветры. Началом священного посольства считается день, когда
жрец Аполлона возложит венок на корму корабля. А это случилось накануне
суда ї я уже вам сказал. Потому-то и вышло, что Сократ пробыл так долго в
тюрьме между приговором и кончиною.
Эхекрат. Ну, а какова была сама кончина, Федон? Что он говорил? Как
держался? Кто был при нем из близких? Или же власти никого не допустили и
он умер в одиночестве?
Федон. Да что ты, с ним были друзья, и даже много друзей.
Эхекрат. Тогда расскажи нам, пожалуйста, обо всем как можно подробнее и
обстоятельнее. Если, конечно, ты не занят.
Федон. Нет, я совершенно свободен и постараюсь все вам описать. Тем более
что для меня нет ничего отраднее, как вспоминать о Сократе, ї самому ли о
нем говорить, слушать ли чужие рассказы.
Эхекрат. Но и слушатели твои, Федон, в этом тебе не уступят! Так что уж ты
постарайся ничего не упустить, будь как можно точнее!
Федон. Хорошо. Так вот, сидя подле него, я испытывал удивительное чувство.
Я был свидетелем кончины близкого друга, а между тем жалости к нему не
ощущал ї он казался мне счастливцем, Эхекрат, я видел поступки и слышал
речи счастливого человека! До того бесстрашно и благородно он умирал, что у
меня даже являлась мысль, будто и в Аид он отходит не без божественного
предопределения и там, в Аиде, будет блаженнее, чем кто-либо иной. Вот
почему особой жалости я не ощущал ї вопреки всем ожиданиям, ї но вместе с
тем философская беседа (а именно такого свойства шли у нас разговоры) не
доставила мне привычного удовольствия. Это было какое-то совершенно
небывалое чувство, какое-то странное смешение удовольствия и скорби ї при
мысли, что он вот-вот должен умереть. И все, кто собрался в тюрьме, были
почти в таком же расположении духа и то смеялись, то плакали, в особенности
один из нас ї Аполлодор. Ты, верно, знаешь этого человека и его нрав.
Эхекрат. Как не знать!
Федон. Он совершенно потерял голову, но и сам я был расстроен, да и все
остальные тоже.
Эхекрат. Кто же там был вместе с тобою, Федон?
Федон. Из тамошних граждан ї этот самый Аполлодор, Критобул с отцом, потом
Гермоген, Эпиген, Эсхин, Антисфен. Был и пэаниец Ктесипп, Менексен и еще
кое-кто из местных. Платон, по-моему, был нездоров.
Эхекрат. А из иноземцев кто-нибудь был?
Федон. Да, фиванец Симмий, Кебет, Федонд, а из Мегар ї Евклид и Терпсион.
Эхекрат. А что же Клеомброт и Аристипп?
Федон. Их и не могло быть! Говорят, они были на Эгине в ту пору.
Эхекрат. И больше никого не было?
Федон. Кажется, больше никого.
Эхекрат. Так, так, дальше! О чем же, ты говоришь, была у вас беседа?
Федон. Постараюсь пересказать тебе все с самого начала.
Мы и до того ї и я, и остальные ї каждый день непременно навещали Сократа,
встречаясь ранним утром подле суда, где слушалось его дело: суд стоит
неподалеку от тюрьмы. Всякий раз мы коротали время за разговором, ожидая,
пока отопрут тюремные двери. Отпирались они не так уж рано, когда же
наконец отпирались, мы входили к Сократу и большею частью проводили с ним
целый день. В то утро мы собрались раньше обыкновенного: накануне вечером,
уходя из тюрьмы, мы узнали, что корабль возвратился с Делоса. Вот мы и
условились сойтись в обычном месте как можно раньше. Приходим мы к тюрьме,
появляется привратник, который всегда нам отворял, и велит подождать и не
входить, пока он сам не позовет.
ї Одиннадцать, ї сказал он, ї снимают оковы с Сократа и отдают распоряжения
насчет казни. Казнить будут сегодня.
Спустя немного он появился снова и велел нам войти.
Войдя, мы увидели Сократа, которого только что расковали, рядом сидела
Ксантиппа ї ты ведь ее знаешь ї с ребенком на руках.
Увидев нас, Ксантиппа заголосила, запричитала, по женской привычке, и
промолвила так:
Ох, Сократ, нынче в последний раз беседуешь ты с друзьями, а друзья ї с
тобою.
Тогда Сократ взглянул на Критона и сказал:
ї Критон, пусть кто нибудь уведет ее домой. И люди Критона повели ее, а она
кричала и била себя в грудь.
Сократ сел на кровати, подогнул под себя ногу и потер ее рукой. Не
переставая растирать ногу, он сказал:
ї Что за странная это вещь, друзья, ї то, что люди зовут "приятным"! И как
удивительно, на мой взгляд, относится оно к тому, что принято считать его
противоположностью, ї к мучительному! Вместе разом они в человеке не
уживаются, но, если кто гонится за одними его настигает, он чуть ли не
против воли получает и второе: они словно срослись в одной вершине. Мне
кажется, ї продолжал он, ї что, если бы над этим поразмыслил Эзоп, он
сочинил бы басню о том, как бог, желая их примирить, не смог, однако ж,
положить конец их вражде и тогда соединил их головами. Вот почему, как
появится одно ї следом спешит и другое. Так и со мной: прежде ноге было
больно от оков, а теперь ї вслед за тем ї приятно.
Тут Кебет перебил его:
ї Клянусь Зевсом, Сократ, хорошо, что ты мне напомнил! Меня уже несколько
человек спрашивали насчет стихов, которые ты здесь сочинил, ї переложений
Эзоповых притч и гимна в честь Аполлона, ї и, между прочим, Евен недавно
дивился, почему это, попавши сюда, ты вдруг взялся за стихи: ведь раньше ты
никогда их не писал. И если тебе не все равно, как я отвечу Евену, когда он
в следующий раз об этом спросит ї а он непременно спросит! ї научи, что мне
сказать.
ї Скажи ему правду, Кебет, ї промолвил Сократ, ї что я не хотел соперничать
с ним или с его искусством ї это было бы нелегко, я вполне понимаю, ї но
просто пытался, чтобы очиститься, проверить значение некоторых моих
сновидений: не этим ли видом искусства они так часто повелевали мне
заниматься. Сейчас я тебе о них расскажу.
В течение жизни мне много раз являлся один и тот же сон. Правда, видел я не
всегда одно и то же, но слова слышал всегда одинаковые: "Сократ, твори и
трудись на поприще Муз". В прежнее время я считал это призывом и советом
делать то, что я и делал. Как зрители подбадривают бегунов, так, думал я, и
это сновидение внушает мне продолжать мое дело ї творить на поприще Муз,
ибо высочайшее из искусств ї это философия, а ею-то я и занимался. Но
теперь, после суда, когда празднество в честь бога отсрочило мой конец, я
решил, что, быть может, сновидение приказывало мне заняться обычным
искусством, и надо не противиться его голосу, но подчиниться: ведь надежнее
будет повиноваться сну и не уходить, прежде чем не очистишься поэтическим
творчеством. И вот первым делом я сочинил песнь в честь того бога, чей
праздник тогда справляли, а почтив бога, я понял, что поэт ї если только он
хочет быть настоящим поэтом ї должен творить мифы, а не рассуждения. Сам же
я даром воображения не владею, вот я и взял то, что было мне всего
доступнее, ї Эзоповы басни. Я знал их наизусть и первые же какие пришли мне
на память, переложил стихами. Так все и объясни Евену, Кебет, а еще скажи
ему от меня "прощай" и прибавь, чтобы как можно скорее следовал за мною,
если он человек здравомыслящий. Я-то видимо, сегодня отхожу ї так велят
афиняне.
Тут вмешался Симмий:
ї Да как же убедить в этом Евена, Сократ? Мне много раз приходилось с ним
встречаться, и, насколько я знаю этого человека, ни за что он не
послушается твоего совета по доброй воле.
ї Почему же? Разве Евен не философ?
ї По-моему, философ, ї отвечал Симмий.
ї Тогда он согласится со мною ї и он, и всякий другой, кто относится к
философии так, как она того требует и заслуживает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112