Сократ. Хорошо сказано! Но ради богов, Гиппий, разве и мудрость не поэтому
прекраснее всего, а невежество всего безобразнее?
Гиппий. А ты как думаешь, Сократ? Сократ. Погоди, мой милый; меня страх
берет - что это мы опять говорим?
Гиппий. Чего же ты боишься, Сократ? Теперь-то уж твое рассуждение
превосходно.
Сократ. Хотел бы я, чтобы это было так; но рассмотри со мной вместе вот
что: разве кто может делать то, чего он не умеет, да и вообще не способен
выполнить?
Гиппий. Никоим образом; как же он сделал бы то, на что не способен?
Сократ. Значит, те, кто ошибается и невольно совершает дурные дела, никогда
не стали бы делать этого, если бы не были на это способны?
Гиппий. Это ясно.
Сократ. Но ведь сильные могут делать свое дело с благодаря силе? Ведь не
благодаря же бессилию?
Гиппий. Нет, конечно.
Сократ. Ну а как ты скажешь: все делающие что-либо могут делать то, что они
делают?
Гиппий. Да.
Сократ. Но все люди, начиная с детства, делают гораздо больше дурного, чем
хорошего, и невольно ошибаются.
Гиппий. Это так.
Сократ. И что же? Такую силу и такую пользу - то, что пригодно для
свершения дурного, - мы и их назовем прекрасными или же ни в коем случае?
Гиппий По-моему, ни в коем случае, Сократ.
Сократ. Следовательно, Гиппий, прекрасное, видимо, не то, что обладает
силой и нам пригодно.
Гиппий. Но, Сократ, я говорю о тех случаях, когда что-то способно к добру и
пригодно для этой цели.
Сократ Значит, наше предположение, будто то, что обладает мощью, и то, что
пригодно, тем самым прекрасно, отпадает. А душа наша, Гиппий, хотела
сказать вот что: прекрасное есть и пригодное, и способное сделать нечто для
блага.
Гиппий. Кажется, так.
Сократ. Но ведь это и есть полезное. Не правда ли?
Гиппий. Конечно.
Сократ. Таким образом, и прекрасные тела, и прекрасные установления, и
мудрость, и все, о чем мы только что говорили, прекрасно потому, что оно
полезно.
Гиппий. Это очевидно.
Сократ. Итак, нам кажется, что прекрасное есть полезное, Гиппий.
Гиппий. Безусловно, Сократ.
Сократ. Но ведь полезное это то, что творит благо.
Гиппий. Вот именно.
Сократ. А то, что творит, есть не что иное, как причина, не так ли?
Гиппий. Так.
Сократ. Значит, прекрасное есть причина блага
Гиппий. Вот именно.
Сократ. Но, Гиппий, ведь причина, с Одной стороны, и причина причины, с
другой - это разные вещи; причина не могла бы быть причиной причины.
Рассмотри это так: не оказалась ли причина чем-то созидающим?
Гиппий. Конечно.
Сократ. Не правда ли, созидающее творит то, что возникает, а не то, что
созидает?
Гиппий. Это так.
Сократ. Значит, возникающее - это одно, а созидающее - другое?
Гиппий. Да.
Сократ. Следовательно, причина не есть причина причины, но лишь причина
того, что от нее возникает?
Гиппий. Конечно.
Сократ. Итак, если прекрасное есть причина блага, то благо возникает
благодаря прекрасному. И мы, думается, усердно стремимся к разумному и ко
всему остальному прекрасному потому, что производимое им действие и его
детище, благо, достойны такого стремления; из того, что мы нашли, видно,
что прекрасное выступает как бы в образе отца блага.
Гиппий. Конечно, так. Ты прекрасно говоришь, Сократ.
Сократ. А не прекрасно ли сказано мною и то, что ни отец не есть сын, ни
сын не есть отец?
Гиппий. Разумеется, прекрасно.
Сократ. И как причина не есть то, что возникает, так и возникающее не есть
причина.
Гиппий Ты прав.
Сократ. Клянусь Зевсом, милейший, но ведь тогда ни прекрасное не есть
благо, ни благо не есть прекрасное. Или это тебе кажется возможным после
сказанного раньше?
Гиппий. Нет, клянусь Зевсом, мне так не кажется.
Сократ. Но удовлетворит ли нас, если мы захотим сказать, что прекрасное не
есть благо и благо не есть прекрасное?
Гиппий. Нет, клянусь Зевсом, это меня вовсе не удовлетворяет.
Сократ. Клянусь Зевсом, Гиппий, и меня это наименее удовлетворяет из
сказанного.
Гиппий. Да, это так.
Сократ. Значит, неверно нам представлялось, будто прекраснее всего наше
положение, что полезное, пригодное и способное к созиданию блага и есть
прекрасное. Нет, такое допущение, если только это возможно, еще смешнее
прежних, когда мы думали, что прекрасное - это девушка и все прочее, что мы
перечислили раньше.
Гиппий. Кажется, что так.
Сократ. Уж и не знаю, куда мне деваться, Гиппий, и не нахожу выхода; а у
тебя есть что сказать?
Гиппий. Нет, по крайней мере сейчас; но, как я недавно сказал, если я это
обдумаю, то уверен, что найду.
Сократ. Кажется, жажда знать не позволит мне дождаться, пока ты соберешься;
и вот, мне думается, что теперь-то уж я нашел выход. Смотри-ка: если бы мы
назвали прекрасным то, что заставляет нас радоваться, - допустим, не все
удовольствия, а то, что радует нас через слух и зрение, и- как бы мы тогда
стали спорить? Дело в том, Гиппий, что и красивые люди, и пестрые
украшения, и картины, и изваяния радуют наш взор, если они прекрасны. И
прекрасные звуки, и все мусичекие искусства, речи, рассказы производят то
же самое действие, так что, если мы ответим тому дерзкому человеку:
"Почтеннейший, прекрасное - это приятное для слуха и зрения" ,- не думаешь
ли ты, что так мы обуздаем его дерзость?
Гиппий. И правда, кажется, теперь хорошо сказано, что такое прекрасное,
Сократ.
Сократ. . А скажем ли мы о прекрасных занятиях и законах, Гиппий, что они
прекрасны потому, что приятны для слуха и зрения, или же это вещи иного
чуда?
Гиппий. Это, Сократ, может быть, и ускользнет от того человека.
Сократ. Клянусь собакой, Гиппий, это не ускользнет от того, кого я больше
всего постыдился бы, если бы стал болтать вздор и делать вид, будто говорю
дело, когда на самом деле болтаю пустяки.
Гиппий. Кто же это такой?
Сократ. Сократ, сын Софрониска, который, пожалуй, не позволит мне с
легкостью говорить об этих еще не исследованных предметах или делать вид,
что я знаю то, чего я не знаю.
Гиппий. Но мне и самому после твоих слов кажется, что с законами обстоит
как-то по-иному.
Сократ. Не торопись, Гиппий: выходит, мы попали в вопросе о прекрасном в
такой же тупик, как и раньше, а между тем думаем, что нашли хороший выход.
Гиппий. В каком смысле ты это говоришь, Сократ?
Сократ. Я скажу тебе, как мне это представляется, если, конечно, я говорю
дело. Ведь, пожалуй, все, что относится к законам и занятиям, не лежит за
пределами тех ощущений, которые мы получаем благодаря слуху и зрению. Так
давай сохраним это положение - "приятное благодаря этим чувствам есть
прекрасное" - и не будем выдвигать вперед вопрос о законах. Если бы спросил
нас тот, о ком я говорю, или кто другой: "Почему же, Гиппий и Сократ, вы
выделили из приятного приятное, получаемое тем путем, который вы называете
прекрасным, между тем как приятное, связанное со всеми прочими ощущениями -
от пищи, питья, любовных утех и так далее, - вы не называете прекрасным?
Или это все неприятно, и вы утверждаете, что в этом вообще нет
удовольствия? Ни в чем ином, кроме зрения и слуха?" Что мы на это скажем,
Гиппий?
Гиппий. Разумеется, мы скажем, Сократ, что и во всем другом есть величайшее
удовольствие. Сократ. "Почему же, -скажет он, -раз все это удовольствия
нисколько не меньшие, чем те, вы отнимаете у них это имя и лишаете свойства
быть прекрасными?" "Потому, - ответим мы, - что решительно всякий осмеет
нас, если мы станем утверждать, что есть - не приятно, а прекрасно и
обонять приятное - не приятно, а прекрасно; что же касается любовных утех,
то все стали бы нам возражать, что хотя они и очень приятны, но, если кто
им предается, делать это надо так, чтобы никто не видел, ведь видеть это
очень стыдно". На эти наши слова, Гиппий, он, пожалуй, скажет: "Понимаю и
я, что вы давно уже стыдитесь назвать эти удовольствия прекрасными, потому
что это неугодно людям; но я-то ведь не о том спрашивал, что кажется
прекрасным большинству, а о том, что прекрасно на самом деле". Тогда, я
думаю, мы ответим в соответствии с нашим предположением: "Мы говорим, что
именно эта часть приятного - приятное для зрения и слуха - прекрасна".
Годятся тебе эти соображения, Гиппий, или надо привести еще что-нибудь?
Гиппий. На то, что было сказано, Сократ, надо ответить именно так.
Сократ. "Прекрасно говорите, -возразит он. Не правда ли, если приятное для
зрения и слуха есть с прекрасное, очевидно, иное приятное не будет
прекрасным?" Согласимся ли мы с этим?
Гиппий. Да.
Сократ. "Но разве, -скажет он, - приятное для зрения есть приятное и для
зрения и для слуха или приятное для слуха - то же самое, что и приятное для
зрения?" "Никоим образом, - скажем мы, - то, что приятно для того или
другого, не будет таковым для обоих вместе (ведь об этом ты, по-видимому,
говоришь), но мы сказали, что и каждое из них есть прекрасное само по себе,
и оба они вместе". Не так ли мы ответим?
Гиппий. Конечно.
Сократ. "А разве, - спросит он, - какое бы то ни было приятное отличается
от любого другого приятного тем, что оно есть приятное? Я спрашиваю не о
том, больше или меньше какое-нибудь удовольствие, сильнее оно или слабее,
но спрашиваю, отличается ли какое-нибудь удовольствие от других именно тем,
что одно есть удовольствие, а другое - нет". Нам кажется, это не так. Верно
я отвечаю?
Гиппий. Видимо, верно.
Сократ. "Значит, - скажет он, - вы отобрали эти удовольствия из всех
остальных по какой-то иной причине, а не в силу того, что они удовольствия.
Вы усмотрели и в том и в другом нечто отличное от других удовольствий и,
приняв это во внимание, утверждаете, что они прекрасны. Ведь не потому
прекрасно удовольствие, получаемое через зрение, что оно получается через
зрение: если бы это служило причиной, по которой такое удовольствие
прекрасно, никогда не было бы прекрасным другое удовольствие, получаемое
через слух, ибо оно не есть удовольствие зрительное". Скажем ли мы, что он
прав?
Гиппий. Скажем.
Сократ. "С другой стороны, и удовольствие, получаемое через слух, бывает
прекрасным не потому, что оно слуховое. В таком случае зрительному
удовольствию никогда бы не быть прекрасным, ведь оно не есть удовольствие
слуха". Скажем ли мы, Гиппий, что человек, утверждающий такие вещи, говорит
правду?
Гиппий. Да, он говорит правду. Сократ. "Но разумеется, оба удовольствия
прекрасны, как вы утверждаете". Ведь мы это утверждаем?
Гиппий. Утверждаем.
Сократ. "Значит, они имеют нечто тождественное, что заставляет их быть
прекрасными, то общее, что присуще им обоим вместе и каждому из них в
отдельности; ведь иначе они не были бы прекрасны, и оба вместе, и каждое из
них". Отвечай мне так, как ты ответил бы тому человеку.
Гиппий. Я отвечаю: по-моему, все обстоит так, как ты говоришь.
Сократ. Но если оба этих удовольствия обладают указанным свойством, каждое
же из них в отдельности им не обладает, то они, пожалуй, не могут быть
прекрасными вследствие этого свойства.
Гиппий. Да как же это может быть, Сократ, чтобы ни одна из двух вещей не
имела какого-то свойства, а затем чтобы это самое свойство, которого ни
одна из них не имеет, оказалось в обеих? :
Сократ. Тебе кажется, что этого не может быть?
Гиппий. Я, должно быть, не очень искушен в природе таких вещей, а также в
такого вот рода рассуждениях.
Сократ. Успокойся, Гиппий! Мне, наверное, только кажется, будто я вижу, что
дело может происходить так, как тебе это представляется невозможным, на
самом же деле я ничего не вижу.
Гиппий. Не "наверное", Сократ, а совершенно очевидно, что ты смотришь в
сторону.
Сократ. А ведь много такого возникает перед моим мысленным взором; однако я
этому не доверяю, потому что тебе, человеку, из всех современников
заработавшему больше всего денег за свою мудрость, так не видится, а только
мне, который никогда ничего не заработал. И мне приходит на ум, друг мой,
не шутишь ли ты со мною и не обманываешь ли меня нарочно, до того ясным
многое представляется.
Гиппий. Никто, Сократ, не узнает лучше тебя, шучу ли я или нет, если ты
попробуешь рассказать о том, что пред тобой возникает. Ведь тогда станет
очевидным, что ты говорить вздор. Ты никогда не найдешь такого общего для
нас с тобой свойства, которого не имел бы я или ты.
Сократ. Как ты сказал, Гиппий? Может быть, ты и дело говоришь, только я не
понимаю; но выслушай более точно, что я хочу сказать: мне представляется,
что то, что не свойственно мне и чем не можем быть ни я, ни ты, то может
быть свойственно обоим нам вместе; с другой стороны, тем, что свойственно
нам обоим, каждый из нас может и не быть.
Гиппий. Похоже, Сократ, что ты рассказываешь чудеса еще большие, чем ты
рассказывал немного раньше. Смотри же: если мы оба справедливы, разве не
справедлив и каждый из нас в отдельности? Или, если каждый из нас
несправедлив, не таковы ли мы и оба вместе? И если мы оба вместе здоровы,
не здоров ли и каждый из нас? Или, если каждый из нас болен, кто ранен,
получил удар или испытывает какое бы то ни было состояние, разве не
испытываем того же самого мы оба вместе? Далее, если бы оказалось, что мы
оба вместе золотые, серебряные, сделанные из слоновой кости, или же, если
угодно, что мы оба благородны, мудры, пользуемся почетом, что мы старцы,
юноши или все, что тебе угодно из того, чем могут быть люди,- разве не было
бы в высшей степени неизбежно, чтобы я каждый из нас в отдельности был
таким же?
Сократ. Конечно.
Гиппий. Дело в том, Сократ, что ты не рассматриваешь вещи в целом; так же
поступают и те, с кем ты имеешь обыкновение рассуждать; вы прекрасное и
каждую сущую вещь исследуете, расчленяя их в своих рассуждениях. Потому-то
и скрыты от вас столь великие и цельные по своей природе телесные сущности.
И теперь это оказалось скрытым от тебя до такой степени, что ты считаешь,
будто существует нечто, состояние или сущность, что имеет отношение к двум
вещам, вместе взятым, но не к каждой из них в отдельности, или же,
наоборот, к каждой из них в отдельности, но не к обеим, вместе взятым. Вот
как вы неразумны, неосмотрительны, просты, безрассудны!
Сократ. Таково уж наше положение, Гиппий,- не как хочется, а как можется,
говорит в таких случаях пословица. Зато ты помогаешь нам всегда своими
указаниями. Вот и теперь: обнаружить ли мне перед тобой еще больше, как
просты мы были до получения твоих указаний, рассказав тебе, как мы обо всем
этом рассуждали, или лучше об этом не говорить?
Гиппий. Мне говорить, Сократ,- человеку, который все это знает? Ведь я знаю
всех любителей рассуждений, что это за люди. Впрочем, если тебе это
приятно, говори.
Сократ. Разумеется, приятно. Дело в следующем, дорогой мой: прежде чем ты
сказал все это, мы были настолько бестолковы, что представляли себе, будто
и я, и ты, каждый из нас - это один человек, а оба вместе мы, конечно, не
можем быть тем, что каждый из нас есть в отдельности, ведь мы - это не
один, а двое; вот до чего мы были просты. Теперь же ты научил нас, что,
если мы вместе составляем двойку, необходимо, чтобы и каждый из нас был
двойкой, если же каждый из нас один, необходимо, чтобы и оба вместе были
одним: в противном случае, по мнению Гиппия, не может быть сохранено
целостное основание бытия. И чем бывают оба вместе, тем должен быть и
каждый из них, и оба вместе - тем, чем бывает каждый. Вот я сижу здесь,
убежденный тобою. Но только раньше, Гиппий, напомни мне: я и ты - будем ли
мы одним, или же и ты - два, и я - два?
Гиппий. Что такое ты говоришь, Сократ?
Сократ. То именно, что я говорю; я боюсь высказаться ясно перед тобой,
потому что ты сердишься на меня, когда тебе кажется, будто ты сказал нечто
значительное. Все-таки скажи мне еще: не есть ли каждый из нас один и не
свойственно ли ему именно то, что он есть один?
Гиппий. Конечно.
Сократ. Итак, если каждый из нас один, то, пожалуй, он будет также
нечетным; или ты не считаешь единицу нечетным числом?
Гиппий. Считаю.
Сократ. Значит, и оба вместе мы нечет, хотя нас и двое?
Гиппий. Не может этого быть, Сократ.
Сократ. Тогда мы оба вместе чет. Не так ли?
Гиппий. Конечно.
Сократ. Но ведь из-за того, что мы оба вместе - чет, не будет же четом и
каждый из нас?
Гиппий. Нет, конечно.
Сократ. Значит, совершенно нет необходимости, как ты только что говорил,
чтобы каждый в отдельности был тем же, что оба вместе, и оба вместе - тем
же, что каждый в отдельности?
Гиппий. Для подобных вещей - нет, а для таких, о которых я говорил прежде,
- да.
Сократ. Довольно, Гиппий! Достаточно и того, если одно оказывается одним, а
другое - другим. Ведь и я говорил - если ты помнишь, откуда пошел у нас
этот разговор, - что удовольствия, получаемые через зрение и слух,
прекрасны не тем, что оказывается свойственным каждому из них, а обоим -
нет или обоим свойственно, а каждому порознь - нет, но тем, что свойственно
обоим вместе и каждому порознь, так как ты признал эти удовольствия
прекрасными - и оба вместе, и каждое в отдельности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112