подобно скоту,
они всегда смотрят вниз, склонив голову к земле... и к столам: они пасутся,
обжираясь и совокупляясь, и из-за жадности ко всему этому лягают друг
друга, бодаясь железными рогами, забивая друг друга насмерть копытами, -
все из-за ненасытности, так как они не заполняют ничем действительным ни
своего действительного начала, ни своей утробы.
- Великолепно, - сказал Главкон, - словно прорицатель, изображаешь ты,
Сократ, жизнь большинства.
Разве не вызывается нечто подобное и яростным началом нашей души? Человек
творит то же самое либо из зависти - вследствие честолюбия, либо прибегает
к насилию из-за соперничества, либо впадает в гнев из-за своего тяжелого
нрава, когда бессмысленно и неразумно преследует лишь одно: насытиться
почестями, победой, яростью. ...
Отважимся ли мы сказать, что даже там, где господствуют вожделения,
направленные на корыстолюбие и соперничество, если они сопутствуют познанию
и разуму и вместе с ним преследуют удовольствия, проверяемые разумным
началом, они все же разрешаются в самых подлинных удовольствиях, поскольку
подлинные удовольствия доступны людям, добивающимся истины? ...
Стало быть, если вся душа в целом следует за своим философским началом и не
раздираема противоречиями, то для каждой ее части возможно не только делать
все остальное по справедливости, но и находить в этом свои особые
удовольствия, самые лучшие и по мере сил самые истинные.
А всего дальше отходит от разума то, что отклоняется от закона и порядка.
Тиран, избегая закона и разума, перешел в запредельную область ложных
удовольствий. Там он и живет, и телохранителями ему служат какие-то рабские
удовольствия.
Тогда говорилось, что человеку, полностью несправедливому, выгодно быть
несправедливым при условии, что его считают справедливым.
...Принесет ли кому-нибудь пользу обладание золотом, полученным
несправедливым путем? Ведь при этом происходит примерно вот что: золото он
возьмет, но одновременно с этим поработит наилучшую свою часть самой
скверной. Или если за золото человек отдаст сына или дочь в рабство, да еще
людям злым и диким, этим он ничего не выгадает, даже если получит за это
очень много. Коль скоро он безжалостно порабощает самую божественную свою
часть, подчиняя ее самой безбожной и гнусной, разве это не жалкий человек и
разве полученная им мзда не ведет его к еще более ужасной гибели, чем
Эрифилу, обретшую ожерелье ценой души своего мужа? ...
А как, по-твоему, не потому ли с давних пор осуждали невоздержанность, что
она сверх всякой меры дает волю в невоздержанном человеке той страшной,
огромной и многообразной твари?
Почему, как ты думаешь, ставятся человеку в упрек занятия ремеслами и
ручным трудом? Не потому ли, что, когда у человека лучшая его часть
ослаблена, так что ему не под силу справиться с теми тварями, которые
находятся у него внутри, он способен лишь угождать им? Как их ублажать -
вот единственное, в чем он знает толк. ...
Для того чтобы и такой человек управлялся началом, подобным тому, каким
управляются лучшие люди, мы скажем, что ему надлежит быть рабом лучшего
человека, в котором господствующее начало - божественное. Не во вред себе
должен быть в подчинении раб, как это думал Фрасимах относительно всех
подвластных; напротив, всякому человеку лучше быть под властью
божественного и разумного начала, особенно если имеешь его в себе как нечто
свое; если же этого нет, тогда пусть оно воздействует извне, чтобы по мере
сил между всеми нами было сходство и дружба и все мы управлялись бы одним и
тем же началом. ...
Да и закон, поскольку он союзник всех граждан государства, показывает, что
он ставит себе такую же цель. То же и наша власть над детьми: мы не даем им
воли до тех пор, пока не приучим их к некоему порядку, словно они - некое
государство, и, развивая в себе лучшее начало, не поставим его стражем и
правителем над таким же началом у них, после этого мы отпускаем их на
свободу.
Так как же тогда, Главкон, и на каком основании могли бы мы сказать, будто
полезно поступать несправедливо, быть невоздержанным и творить безобразия?
От этого человек будет только хуже, хотя он и приобрел много денег и в
других отношениях стал бы могущественным.
И не правда ли, что разумный человек... будет прежде всего ценить те
познания, которые делают его душу такой, а прочими пренебрежет. ...
Он не подчинит состояние своего тела и его питание звероподобному и
бессмысленному удовольствию, обратив в эту сторону все свое существование.
Даже на здоровье он не будет обращать особого внимания, не поставит себе
целью непременно быть сильным, здоровым, красивым, если это не будет
способствовать рассудительности. Он обнаружит способность наладить гармонию
своего тела ради согласия и гармонии души.
И в обладании имуществом у него также будет порядок и согласованность?
Он будет соблюдать свой внутренний строй и будет начеку - как бы там что не
нарушилось из-за изобилия или, наоборот, из-за недостатка имущества - так
станет он управлять своими доходами и расходами. -
Но и в том, что касается почестей, он будет учитывать то же самое: он не
отклонит их и даже охотно отведает, если найдет, что они делают его
добродетельнее, но, если они нарушат достигнутое им состояние
согласованности, он будет избегать их и в частной, и в общественной жизни.
- Раз он заботится об этом, значит, он не захочет заниматься
государственными делами.
- Клянусь собакой, очень даже захочет, но только в собственном государстве,
а у себя на родине, может быть, и нет, разве уж определит так божественная
судьба.
- Понимаю: ты говоришь о государстве, устройство которого мы только что
разобрали, то есть о том, которое находится лишь в области рассуждений,
потому что на земле, я думаю, его нет нигде.
- Но может быть, есть на небе его образец, доступный каждому желающему;
глядя на него, человек задумается над тем, как бы это устроить самого себя.
А есть ли такое государство на земле и будет ли оно - это совсем не важно.
Человек этот занялся бы делами такого - и только такого - государства.
- Именно так.
Книга 10
ОглавлениеКнига перваяКнига втораяКнига третьяКнига четвертаяКнига
пятаяКнига шестаяКнига седьмаяКнига восьмаяКнига девятаяКнига десятая
Книга десятая
Хочешь, мы начнем разбор отсюда, с помощью обычного нашего метода: для
каждого множества вещей, обозначаемых одним именем, мы обычно устанавливаем
только один определенный вид. ...
И обычно мы говорим, что мастер изготавливает ту или иную вещь,
всматриваясь в ее идею: один делает кровати, другой - столы, нужные нам, и
то же самое и в остальных случаях. Но никто из мастеров не создает самое
идею. Разве он это может?
Раз он делает не то, что есть, он не сделает подлинно сущего; он сделает
только подобное, но не само существующее. И если бы кто признал изделие
плотника или любого другого ремесленника совершенной сущностью, он едва ли
был бы прав. ...
Значит, мы не станем удивляться, если его изделие будет каким-то смутным
подобием подлинника. ...
Так вот, эти самые кровати бывают троякими: одна существует в самой
природе, и ее мы признали бы, думаю я, произведением бога. ...
Другая - это произведение плотника. ...
Третья - произведение живописца, не так ли?
Бог, потому ли, что не захотел, или в силу необходимости, требовавшей,
чтобы в природе была завершена только одна кровать, сделал, таким образом,
лишь одну-единственную, она-то и есть кровать как таковая, а двух подобных
либо больше не было создано богом либо не может быть в природе. -
Потому что, если бы он сделал их всего две, все равно оказалось бы, что это
одна, и именно та, вид которой имели бы они обе: это была бы та
единственная кровать, кровать как таковая, а двух кроватей бы не было. ...
Я думаю, что бог, зная это, хотел быть действительным творцом действительно
существующей кровати, но не какой-то кровати и не каким-то мастером по
кроватям. Поэтому-то он и произвел одну кровать, единственную по своей
природе. ...
Хочешь, мы назовем его творцом этой вещи или как-то в этом роде?
- Это было бы справедливо, потому что и эту вещь, и все остальное он создал
согласно природе.
Скажи мне насчет живописца вот еще что: как, по-твоему, пытается ли он
воспроизвести все то, что содержится в природе, или же он подражает
творениям мастеров?
- Творениям мастеров.
- Таким ли, каковы эти творения на самом деле или какими они кажутся? Это
ведь ты тоже должен разграничить. -
Какую задачу ставит перед собой каждый раз живопись? Стремится ли она
воспроизвести действительное бытие или только кажимость? Иначе говоря,
живопись - это воспроизведение призраков или действительности?
- Призраков.
- Значит, подражательное искусство далеко от действительности. Потому-то,
сдается мне, оно и может воспроизводить все что угодно, ведь оно только
чуть-чуть касается любой вещи, да и тогда выходит лишь призрачное ее
отображение.
Следует рассмотреть, обманывались ли люди, встречая этих подражателей,
замечали ли они, глядя на их творения, что такие вещи трое отстоят от
подлинного бытия и легко выполнимы для того, кто не знает истины, ведь тут
творят призраки, а не подлинно сущее.
Если бы поистине он был сведущ в том, чему подражает, тогда, думаю я, все
его усилия были бы направлены на созидание, а не на подражание.
Обо всем впрочем мы не потребуем отчета у Гомера или у кого-либо еще из
поэтов; мы не спросим их, были ли они врачами или только подражателями
языку врачей. ... Но когда Гомер пытается говорить о самом великом и
прекрасном - о войнах, о руководстве военными действиями, об управлении
государствами, о воспитании людей, - тогда мы вправе полюбопытствовать и
задать ему такой вопрос: "Дорогой Гомер, если ты в смысле совершенства
стоишь не на третьем месте от подлинного, если ты творишь не только
подобие, что было бы , по нашему определению, лишь подражанием, то, занимая
второе место, ты был бы в состоянии знать, какие занятия делают людей лучше
или хуже в частном ли или в общественном обиходе: вот ты и скажи нам, какое
из государств получило благодаря тебе лучшее устройство, как это было с
Лакедемоном благодаря Ликургу и со многими крупными и малыми государствами
благодаря многим другим законодателям?" -
Так не установим ли мы, что все поэты, начиная с Гомера, воспроизводят лишь
призраки добродетели и всего остального, что служит предметом их
творчества, но истины не касаются?
...С помощью слов и различных выражений он передает оттенки тех или иных
искусств и ремесел, хотя ничего в них не смыслит, а умеет лишь подражать,
так что другим людям, таким же несведущим, кажется под впечатлением его
слов, что это очень хорошо сказано... - так велико какое-то природное
очарование всего этого. ...
...Тот, кто творит призраки, подражатель, как мы утверждаем, нисколько не
разбирается в подлинном бытии, но знает одну только кажимость.
Применительно к каждой вещи умение может быть трояким: умение ею
пользоваться, умение ее изготовить и умение ее изобразить.
Значит, относительно достоинства и недостатков одного и того же предмета
создатель его приобретет правильное представление, общаясь с человеком
сведущим и волей-неволей выслушивая его указания; но знанием будет обладать
лишь тот, кто этим предметом пользуется.
...О том предмете, который он изображает, подражатель не знает ничего
стоящего; его творчество - просто забава, а не серьезное занятие. ...
То же самое и с изломанностью и прямизной предметов, смотря по тому,
разглядывать ли их в воде или нет, и с вогнутостью или выпуклостью,
обусловленной обманом зрения из-за их окраски; ясно, что вся эта
сбивчивость присуща нашей душе и на такое состояние нашей природы как раз и
опирается живопись со всеми ее чарами, да и фокусы и множество разных
подобных уловок.
Следовательно, то начало нашей души, которое судит вопреки подлинным
размерам предметов, не тождественно с тем ее началом, которое судит
согласно этим размерам. ...
Как раз к этому выводу я и клонил, утверждая, что живопись - и вообще
подражательное искусство - творит произведения, далекие от
действительности, и имеет дело с началом нашей души, далеким от разумности;
поэтому такое искусство не может быть сподвижником и другом всего того, что
здраво и истинно....
Стало быть, подражательное искусство, будучи и само по себе низменным,
сочетаясь с низменным низменное и порождает.
Подражательная поэзия изображает людей действующими вынужденно либо
добровольно, причем свои действия люди считают удачными или неудачными, и
во всех этих обстоятельствах они либо скорбят, либо радуются. ...
А разве во всех этих обстоятельствах человек остается невозмутимым? Или как
в отношении зрительно воспринимаемых предметов, когда у него получается
распря с самим собой и об одном и том же одновременно возникали
противоположные мнения, так и в действиях человека бывает такая же распря и
внутренняя борьба? ...Душа наша кишит тысячами таких одновременно
возникающих противоречий.
Так, обычай говорит, что в несчастьях самое лучшее - по возможности
сохранять спокойствие и не возмущаться, ведь еще не ясна хорошая или плохая
их сторона, и, сколько не горюй, это тебя ничуть не продвинет вперед, да и
ничто из человеческих дел не заслуживает особо серьезного отношения, а
скорбь будет очень мешать тому, что важнее всего при подобных
обстоятельствах. ...
Тому, чтобы разобраться в случившемся, и, раз уж это, словно в игре в
кости, выпало нам на долю, распорядиться соответственно своими делами,
разумно выбрав наилучшую возможность, и не уподобляться детям, которые,
когда ушибутся, держатся за ушибленное место и только и делают, что ревут.
Нет, мы должны приучат душу как можно скорее обращаться к врачеванию и
возмещать потерянное и больное, заглушая лечением скорбный плач. ...
Лучшее же начало нашей души охотно будет следовать этим разумным
соображениям.
А то начало, что ведет нас к памяти о страдании, к сетованиям и никогда
этим не утоляется, мы будем считать неразумным, бездеятельным, под стать
трусости. -
Негодующее начало души зачастую может быть воспроизведено различным
образом, а вот рассудительный и спокойный нрав человека, который никогда не
выходит из себя, нелегко воспроизвести, и, если уж он воспроизведен, людям
бывает трудно его заметить и понять, особенно на всенародных празднествах
или в театрах, где собираются самые разные люди, ведь для них это было бы
воспроизведением чуждого им состояния. ...
Ясно, что подражательный поэт по своей природе не имеет отношения к
разумному началу души и не для его удовлетворения укрепляет свое искусство,
когда хочет достичь успеха у толпы. Он обращается к негодующему и
переменчивому нраву, который хорошо поддается воспроизведению. ...
Таким образом, мы по праву не приняли бы его в будущее благоустроенное
государство, раз он пробуждает, питает и укрепляет худшую сторону души и
губит ее разумное начало: это все равно что предать государство во власть
людей негодных, а кто по приличнее, тех истребить. То же самое, скажем мы,
делает и подражательный поэт: он внедряет в душу каждого человека в
отдельности плохой государственный строй, потакая неразумному началу души,
которое не различает, что больше, а что меньше, и одно и то же считает
иногда великим, а иногда малым, создавая поэтому образы, далеко отстоящие
от действительности.
Я думаю, мало кто отдает себе отчет в том, что чужие переживания для нас
заразительны: если к ним разовьется сильная жалость, нелегко удержаться от
нее и при собственных своих страданиях. -
Будь то любовные утехи, гнев или всевозможные другие влечения нашей души -
ее печали и наслаждения, которыми, как мы говорим, сопровождается любое
наше действие, - все это возбуждается в нас поэтическим воображением. Оно
питает все это, орошает то, чему надлежало бы засохнуть, и устанавливает
его власть над нами; а между тем следовало бы держать эти чувства в
повиновении, чтобы мы стали лучше и счастливее, вместо того, чтобы быть
хуже и несчастнее.
Уступи им, что Гомер самый творческий и первый из творцов трагедий, но не
забывай, что в наше государство поэзия принимается лишь постольку,
поскольку это гимны богам и хвала добродетельным людям. Если же ты
допустишь подслащенную Музу, будь то мелическую или эпическую, тогда в этом
государстве воцарятся у тебя удовольствие и страдание вместо обычая и
разумения...
Считаешь ли ты, что благо и зло существуют для каждой вещи? Например, для
глаз - воспаление, для всего тела - болезнь, для хлебов - спорынья, для
древесины - гниение, для меди и железа - ржавчина, словом, чуть ли не для
каждой вещи есть именно ей свойственное зло и болезнь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
они всегда смотрят вниз, склонив голову к земле... и к столам: они пасутся,
обжираясь и совокупляясь, и из-за жадности ко всему этому лягают друг
друга, бодаясь железными рогами, забивая друг друга насмерть копытами, -
все из-за ненасытности, так как они не заполняют ничем действительным ни
своего действительного начала, ни своей утробы.
- Великолепно, - сказал Главкон, - словно прорицатель, изображаешь ты,
Сократ, жизнь большинства.
Разве не вызывается нечто подобное и яростным началом нашей души? Человек
творит то же самое либо из зависти - вследствие честолюбия, либо прибегает
к насилию из-за соперничества, либо впадает в гнев из-за своего тяжелого
нрава, когда бессмысленно и неразумно преследует лишь одно: насытиться
почестями, победой, яростью. ...
Отважимся ли мы сказать, что даже там, где господствуют вожделения,
направленные на корыстолюбие и соперничество, если они сопутствуют познанию
и разуму и вместе с ним преследуют удовольствия, проверяемые разумным
началом, они все же разрешаются в самых подлинных удовольствиях, поскольку
подлинные удовольствия доступны людям, добивающимся истины? ...
Стало быть, если вся душа в целом следует за своим философским началом и не
раздираема противоречиями, то для каждой ее части возможно не только делать
все остальное по справедливости, но и находить в этом свои особые
удовольствия, самые лучшие и по мере сил самые истинные.
А всего дальше отходит от разума то, что отклоняется от закона и порядка.
Тиран, избегая закона и разума, перешел в запредельную область ложных
удовольствий. Там он и живет, и телохранителями ему служат какие-то рабские
удовольствия.
Тогда говорилось, что человеку, полностью несправедливому, выгодно быть
несправедливым при условии, что его считают справедливым.
...Принесет ли кому-нибудь пользу обладание золотом, полученным
несправедливым путем? Ведь при этом происходит примерно вот что: золото он
возьмет, но одновременно с этим поработит наилучшую свою часть самой
скверной. Или если за золото человек отдаст сына или дочь в рабство, да еще
людям злым и диким, этим он ничего не выгадает, даже если получит за это
очень много. Коль скоро он безжалостно порабощает самую божественную свою
часть, подчиняя ее самой безбожной и гнусной, разве это не жалкий человек и
разве полученная им мзда не ведет его к еще более ужасной гибели, чем
Эрифилу, обретшую ожерелье ценой души своего мужа? ...
А как, по-твоему, не потому ли с давних пор осуждали невоздержанность, что
она сверх всякой меры дает волю в невоздержанном человеке той страшной,
огромной и многообразной твари?
Почему, как ты думаешь, ставятся человеку в упрек занятия ремеслами и
ручным трудом? Не потому ли, что, когда у человека лучшая его часть
ослаблена, так что ему не под силу справиться с теми тварями, которые
находятся у него внутри, он способен лишь угождать им? Как их ублажать -
вот единственное, в чем он знает толк. ...
Для того чтобы и такой человек управлялся началом, подобным тому, каким
управляются лучшие люди, мы скажем, что ему надлежит быть рабом лучшего
человека, в котором господствующее начало - божественное. Не во вред себе
должен быть в подчинении раб, как это думал Фрасимах относительно всех
подвластных; напротив, всякому человеку лучше быть под властью
божественного и разумного начала, особенно если имеешь его в себе как нечто
свое; если же этого нет, тогда пусть оно воздействует извне, чтобы по мере
сил между всеми нами было сходство и дружба и все мы управлялись бы одним и
тем же началом. ...
Да и закон, поскольку он союзник всех граждан государства, показывает, что
он ставит себе такую же цель. То же и наша власть над детьми: мы не даем им
воли до тех пор, пока не приучим их к некоему порядку, словно они - некое
государство, и, развивая в себе лучшее начало, не поставим его стражем и
правителем над таким же началом у них, после этого мы отпускаем их на
свободу.
Так как же тогда, Главкон, и на каком основании могли бы мы сказать, будто
полезно поступать несправедливо, быть невоздержанным и творить безобразия?
От этого человек будет только хуже, хотя он и приобрел много денег и в
других отношениях стал бы могущественным.
И не правда ли, что разумный человек... будет прежде всего ценить те
познания, которые делают его душу такой, а прочими пренебрежет. ...
Он не подчинит состояние своего тела и его питание звероподобному и
бессмысленному удовольствию, обратив в эту сторону все свое существование.
Даже на здоровье он не будет обращать особого внимания, не поставит себе
целью непременно быть сильным, здоровым, красивым, если это не будет
способствовать рассудительности. Он обнаружит способность наладить гармонию
своего тела ради согласия и гармонии души.
И в обладании имуществом у него также будет порядок и согласованность?
Он будет соблюдать свой внутренний строй и будет начеку - как бы там что не
нарушилось из-за изобилия или, наоборот, из-за недостатка имущества - так
станет он управлять своими доходами и расходами. -
Но и в том, что касается почестей, он будет учитывать то же самое: он не
отклонит их и даже охотно отведает, если найдет, что они делают его
добродетельнее, но, если они нарушат достигнутое им состояние
согласованности, он будет избегать их и в частной, и в общественной жизни.
- Раз он заботится об этом, значит, он не захочет заниматься
государственными делами.
- Клянусь собакой, очень даже захочет, но только в собственном государстве,
а у себя на родине, может быть, и нет, разве уж определит так божественная
судьба.
- Понимаю: ты говоришь о государстве, устройство которого мы только что
разобрали, то есть о том, которое находится лишь в области рассуждений,
потому что на земле, я думаю, его нет нигде.
- Но может быть, есть на небе его образец, доступный каждому желающему;
глядя на него, человек задумается над тем, как бы это устроить самого себя.
А есть ли такое государство на земле и будет ли оно - это совсем не важно.
Человек этот занялся бы делами такого - и только такого - государства.
- Именно так.
Книга 10
ОглавлениеКнига перваяКнига втораяКнига третьяКнига четвертаяКнига
пятаяКнига шестаяКнига седьмаяКнига восьмаяКнига девятаяКнига десятая
Книга десятая
Хочешь, мы начнем разбор отсюда, с помощью обычного нашего метода: для
каждого множества вещей, обозначаемых одним именем, мы обычно устанавливаем
только один определенный вид. ...
И обычно мы говорим, что мастер изготавливает ту или иную вещь,
всматриваясь в ее идею: один делает кровати, другой - столы, нужные нам, и
то же самое и в остальных случаях. Но никто из мастеров не создает самое
идею. Разве он это может?
Раз он делает не то, что есть, он не сделает подлинно сущего; он сделает
только подобное, но не само существующее. И если бы кто признал изделие
плотника или любого другого ремесленника совершенной сущностью, он едва ли
был бы прав. ...
Значит, мы не станем удивляться, если его изделие будет каким-то смутным
подобием подлинника. ...
Так вот, эти самые кровати бывают троякими: одна существует в самой
природе, и ее мы признали бы, думаю я, произведением бога. ...
Другая - это произведение плотника. ...
Третья - произведение живописца, не так ли?
Бог, потому ли, что не захотел, или в силу необходимости, требовавшей,
чтобы в природе была завершена только одна кровать, сделал, таким образом,
лишь одну-единственную, она-то и есть кровать как таковая, а двух подобных
либо больше не было создано богом либо не может быть в природе. -
Потому что, если бы он сделал их всего две, все равно оказалось бы, что это
одна, и именно та, вид которой имели бы они обе: это была бы та
единственная кровать, кровать как таковая, а двух кроватей бы не было. ...
Я думаю, что бог, зная это, хотел быть действительным творцом действительно
существующей кровати, но не какой-то кровати и не каким-то мастером по
кроватям. Поэтому-то он и произвел одну кровать, единственную по своей
природе. ...
Хочешь, мы назовем его творцом этой вещи или как-то в этом роде?
- Это было бы справедливо, потому что и эту вещь, и все остальное он создал
согласно природе.
Скажи мне насчет живописца вот еще что: как, по-твоему, пытается ли он
воспроизвести все то, что содержится в природе, или же он подражает
творениям мастеров?
- Творениям мастеров.
- Таким ли, каковы эти творения на самом деле или какими они кажутся? Это
ведь ты тоже должен разграничить. -
Какую задачу ставит перед собой каждый раз живопись? Стремится ли она
воспроизвести действительное бытие или только кажимость? Иначе говоря,
живопись - это воспроизведение призраков или действительности?
- Призраков.
- Значит, подражательное искусство далеко от действительности. Потому-то,
сдается мне, оно и может воспроизводить все что угодно, ведь оно только
чуть-чуть касается любой вещи, да и тогда выходит лишь призрачное ее
отображение.
Следует рассмотреть, обманывались ли люди, встречая этих подражателей,
замечали ли они, глядя на их творения, что такие вещи трое отстоят от
подлинного бытия и легко выполнимы для того, кто не знает истины, ведь тут
творят призраки, а не подлинно сущее.
Если бы поистине он был сведущ в том, чему подражает, тогда, думаю я, все
его усилия были бы направлены на созидание, а не на подражание.
Обо всем впрочем мы не потребуем отчета у Гомера или у кого-либо еще из
поэтов; мы не спросим их, были ли они врачами или только подражателями
языку врачей. ... Но когда Гомер пытается говорить о самом великом и
прекрасном - о войнах, о руководстве военными действиями, об управлении
государствами, о воспитании людей, - тогда мы вправе полюбопытствовать и
задать ему такой вопрос: "Дорогой Гомер, если ты в смысле совершенства
стоишь не на третьем месте от подлинного, если ты творишь не только
подобие, что было бы , по нашему определению, лишь подражанием, то, занимая
второе место, ты был бы в состоянии знать, какие занятия делают людей лучше
или хуже в частном ли или в общественном обиходе: вот ты и скажи нам, какое
из государств получило благодаря тебе лучшее устройство, как это было с
Лакедемоном благодаря Ликургу и со многими крупными и малыми государствами
благодаря многим другим законодателям?" -
Так не установим ли мы, что все поэты, начиная с Гомера, воспроизводят лишь
призраки добродетели и всего остального, что служит предметом их
творчества, но истины не касаются?
...С помощью слов и различных выражений он передает оттенки тех или иных
искусств и ремесел, хотя ничего в них не смыслит, а умеет лишь подражать,
так что другим людям, таким же несведущим, кажется под впечатлением его
слов, что это очень хорошо сказано... - так велико какое-то природное
очарование всего этого. ...
...Тот, кто творит призраки, подражатель, как мы утверждаем, нисколько не
разбирается в подлинном бытии, но знает одну только кажимость.
Применительно к каждой вещи умение может быть трояким: умение ею
пользоваться, умение ее изготовить и умение ее изобразить.
Значит, относительно достоинства и недостатков одного и того же предмета
создатель его приобретет правильное представление, общаясь с человеком
сведущим и волей-неволей выслушивая его указания; но знанием будет обладать
лишь тот, кто этим предметом пользуется.
...О том предмете, который он изображает, подражатель не знает ничего
стоящего; его творчество - просто забава, а не серьезное занятие. ...
То же самое и с изломанностью и прямизной предметов, смотря по тому,
разглядывать ли их в воде или нет, и с вогнутостью или выпуклостью,
обусловленной обманом зрения из-за их окраски; ясно, что вся эта
сбивчивость присуща нашей душе и на такое состояние нашей природы как раз и
опирается живопись со всеми ее чарами, да и фокусы и множество разных
подобных уловок.
Следовательно, то начало нашей души, которое судит вопреки подлинным
размерам предметов, не тождественно с тем ее началом, которое судит
согласно этим размерам. ...
Как раз к этому выводу я и клонил, утверждая, что живопись - и вообще
подражательное искусство - творит произведения, далекие от
действительности, и имеет дело с началом нашей души, далеким от разумности;
поэтому такое искусство не может быть сподвижником и другом всего того, что
здраво и истинно....
Стало быть, подражательное искусство, будучи и само по себе низменным,
сочетаясь с низменным низменное и порождает.
Подражательная поэзия изображает людей действующими вынужденно либо
добровольно, причем свои действия люди считают удачными или неудачными, и
во всех этих обстоятельствах они либо скорбят, либо радуются. ...
А разве во всех этих обстоятельствах человек остается невозмутимым? Или как
в отношении зрительно воспринимаемых предметов, когда у него получается
распря с самим собой и об одном и том же одновременно возникали
противоположные мнения, так и в действиях человека бывает такая же распря и
внутренняя борьба? ...Душа наша кишит тысячами таких одновременно
возникающих противоречий.
Так, обычай говорит, что в несчастьях самое лучшее - по возможности
сохранять спокойствие и не возмущаться, ведь еще не ясна хорошая или плохая
их сторона, и, сколько не горюй, это тебя ничуть не продвинет вперед, да и
ничто из человеческих дел не заслуживает особо серьезного отношения, а
скорбь будет очень мешать тому, что важнее всего при подобных
обстоятельствах. ...
Тому, чтобы разобраться в случившемся, и, раз уж это, словно в игре в
кости, выпало нам на долю, распорядиться соответственно своими делами,
разумно выбрав наилучшую возможность, и не уподобляться детям, которые,
когда ушибутся, держатся за ушибленное место и только и делают, что ревут.
Нет, мы должны приучат душу как можно скорее обращаться к врачеванию и
возмещать потерянное и больное, заглушая лечением скорбный плач. ...
Лучшее же начало нашей души охотно будет следовать этим разумным
соображениям.
А то начало, что ведет нас к памяти о страдании, к сетованиям и никогда
этим не утоляется, мы будем считать неразумным, бездеятельным, под стать
трусости. -
Негодующее начало души зачастую может быть воспроизведено различным
образом, а вот рассудительный и спокойный нрав человека, который никогда не
выходит из себя, нелегко воспроизвести, и, если уж он воспроизведен, людям
бывает трудно его заметить и понять, особенно на всенародных празднествах
или в театрах, где собираются самые разные люди, ведь для них это было бы
воспроизведением чуждого им состояния. ...
Ясно, что подражательный поэт по своей природе не имеет отношения к
разумному началу души и не для его удовлетворения укрепляет свое искусство,
когда хочет достичь успеха у толпы. Он обращается к негодующему и
переменчивому нраву, который хорошо поддается воспроизведению. ...
Таким образом, мы по праву не приняли бы его в будущее благоустроенное
государство, раз он пробуждает, питает и укрепляет худшую сторону души и
губит ее разумное начало: это все равно что предать государство во власть
людей негодных, а кто по приличнее, тех истребить. То же самое, скажем мы,
делает и подражательный поэт: он внедряет в душу каждого человека в
отдельности плохой государственный строй, потакая неразумному началу души,
которое не различает, что больше, а что меньше, и одно и то же считает
иногда великим, а иногда малым, создавая поэтому образы, далеко отстоящие
от действительности.
Я думаю, мало кто отдает себе отчет в том, что чужие переживания для нас
заразительны: если к ним разовьется сильная жалость, нелегко удержаться от
нее и при собственных своих страданиях. -
Будь то любовные утехи, гнев или всевозможные другие влечения нашей души -
ее печали и наслаждения, которыми, как мы говорим, сопровождается любое
наше действие, - все это возбуждается в нас поэтическим воображением. Оно
питает все это, орошает то, чему надлежало бы засохнуть, и устанавливает
его власть над нами; а между тем следовало бы держать эти чувства в
повиновении, чтобы мы стали лучше и счастливее, вместо того, чтобы быть
хуже и несчастнее.
Уступи им, что Гомер самый творческий и первый из творцов трагедий, но не
забывай, что в наше государство поэзия принимается лишь постольку,
поскольку это гимны богам и хвала добродетельным людям. Если же ты
допустишь подслащенную Музу, будь то мелическую или эпическую, тогда в этом
государстве воцарятся у тебя удовольствие и страдание вместо обычая и
разумения...
Считаешь ли ты, что благо и зло существуют для каждой вещи? Например, для
глаз - воспаление, для всего тела - болезнь, для хлебов - спорынья, для
древесины - гниение, для меди и железа - ржавчина, словом, чуть ли не для
каждой вещи есть именно ей свойственное зло и болезнь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112