А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Сократ. Значит, ясно, что если один лучше другого, то он превосходит его
способностью к благу?
Менон. Верно.
Сократ. Значит, по твоим словам, добродетель -- это, видимо, способность
достигать блага?
Менон. По-моему, Сократ, так именно оно и обстоит, как ты сейчас
предположил.
Сократ. Посмотрим же, правду ли ты говоришь. Может быть, ты и прав. Значит,
ты утверждаешь, что способность достигать блага -- это и есть добродетель?
Менон. Да.
Сократ. А разве благом ты называешь не здоровье или богатство?
Менон. Конечно, это благо -- накопить золота и серебра и достичь почестей и
власти в государстве.
Сократ. Именно это и ничто другое считаешь ты благом?
Менон. Да, именно такие вещи я и имею в виду.
Сократ. Ладно. Копить золото и серебро -- это добродетель, так говорит
Менон, потомственный гость Великого царя. А не добавишь ли ты, Менон,
говоря о такой прибыли, слова "справедливая" и "честная"? Или ты не видишь
тут никакой разницы, и даже тогда, когда богатство нажито бесчестным путем,
ты называешь это добродетелью?
Менон. Ни в коем случае, Сократ!
Сократ. Значит, ты называешь это пороком?
Менон. Конечно.
Сократ. Как видно, надо, чтобы всегда и везде этой прибыли сопутствовали
справедливость, рассудительность, честность или какая-либо иная часть
добродетели. Если же этого нет, то она никак не будет добродетелью, даже
когда достигается благо.
Менон. И верно: откуда без этого быть добродетели?
Сократ. А не приобретать ни золота, ни серебра ни для себя, ни для другого,
когда это несправедливо, не будет ли тут сам отказ от прибыли добродетелью?
Менон. Будет, наверное.
Сократ. Значит, в приобретении подобных благ ничуть не больше добродетели,
чем в отказе от них; добродетельно же, видимо, то, что делается по
справедливости, а что чуждо всему этому, то порочно.
Менон. По-моему, иначе, чем ты говоришь, и не может быть.
Сократ. А разве мы не говорили недавно, что и справедливость, и
рассудительность, и все прочее -- это части добродетели?
Менон. Говорили.
Сократ. Что же, Менон, смеешься ты надо мною, что ли?
Менон. Как смеюсь, Сократ?
Сократ. Да вот как: я только что просил тебя не мельчить и не дробить
добродетель и дал примеры, как надо отвечать, а ты все пропустил мимо ушей
и говоришь мне, будто добродетель -- это способность достигать блага по
справедливости, а справедливость, по твоим же словам, есть часть
добродетели.
Менон. Да, именно так.
Сократ. Вот и выходит из твоих слов: если все, что бы ты ни делал, делать
не без доли добродетели, это и будет добродетель; ведь ты сам говоришь, что
и справедливость, и прочее в таком роде -- это части добродетели.
Менон. Что же с того?
Сократ. А вот что: я просил тебя сказать, что такое добродетель вообще, а
ты не только не сказал этого, но и стал утверждать, будто всякое дело есть
добродетель, если оно совершается с участием добродетели,-- так, словно ты
уже сказал, что такое добродетель вообще, а я понял это, хоть ты и
раздробил ее на части. Поэтому мне кажется, милый Менон, надо снова задать
тебе тот же, первый, наш вопрос: что такое добродетель? Иначе выходит, что
все совершаемое с участием добродетели есть добродетель. А ведь это и
утверждает тот, кто говорит, будто все совершаемое по справедливости и есть
добродетель. Или, по-твоему, не надо снова задавать того же вопроса? Уж не
думаешь ли ты, будто кто-нибудь знает, что такое часть добродетели, не
зная, что такое она сама?
Менон. Вовсе не думаю.
Сократ. Если ты помнишь, когда я отвечал тебе насчет очертаний, мы как бы
отбросили прочь один ответ, потому что в нем шла речь о вещах искомых, по
поводу которых мы еще не пришли к согласию.
Менон. И правильно сделали, что отбросили его прочь, Сократ.
Сократ. Так не думай же, мой милый, будто ты, пока мы исследуем, что такое
добродетель вообще, хоть кому-нибудь объяснишь это, если, отвечая, будешь
говорить о ее частях или о вещах, им подобных; все равно надо будет снова
задать тебе вопрос: если ты так говоришь, то что же такое добродетель? Или,
по-твоему, я говорю пустое?
Менон. Нет, по-моему, ты прав.
Сократ. Вот теперь и отвечай с самого начала: что такое добродетель? Что на
этот счет говорите вы оба -- ты и твой приятель?
Менон. Я, Сократ, еще до встречи с тобой слыхал, будто ты только то и
делаешь, что сам путаешься и людей путаешь. И сейчас, по-моему, ты меня
заколдовал и зачаровал и до того заговорил, что в голове у меня полная
путаница. А еще, по-моему, если можно пошутить, ты очень похож и видом, и
всем на плоского морского ската: он ведь всякого, кто к нему приблизится и
прикоснется, приводит в оцепенение, а ты сейчас, мне кажется, сделал со
мной то же самое -- я оцепенел. У меня в самом деле и душа оцепенела, и
язык отнялся: не знаю, как тебе и отвечать. Ведь я тысячу раз говорил о
добродетели на все лады разным людям, и очень хорошо, как мне казалось, а
сейчас я даже не могу сказать, что она вообще такое. Ты, я думаю, прав, что
никуда не выезжаешь отсюда и не плывешь на чужбину: если бы ты стал делать
то же самое в другом государстве, то тебя, чужеземца, немедля схватили бы
как колдуна.
Сократ. Ну и ловкач же ты, Менон! Чуть было меня не перехитрил. Менон. Чем
же это, Сократ?
Сократ. Я знаю, зачем ты сравнил меня со скатом.
Менон. Зачем же, по-твоему?
Сократ. Чтобы и я тебя с чем-нибудь сравнил. Я ведь знаю, что все красавцы
рады, когда их с чем-нибудь сравнивают. Это им выгодно: ведь и то, с чем
сравнивают красивых, должно быть, я думаю, красивым. Но я тебе не отплачу
тем же и ни с чем тебя сравнивать не стану. А о себе скажу: если этот самый
скат, приводя в оцепенение других, и сам пребывает в оцепенении, то я на
него похож, а если нет, то не похож. Ведь не то что я, путая других, сам
ясно во всем разбираюсь -- нет: я и сам путаюсь, и других а запутываю. Так
и сейчас -- о том, что такое добродетель, я ничего не знаю, а ты, может
быть, и знал раньше, до встречи со мной, зато теперь стал очень похож на
невежду в этом деле. И все-таки я хочу вместе с тобой поразмыслить и
поискать, что она такое.
Менон. Но каким же образом, Сократ, ты будешь искать вещь, не зная даже,
что она такое? Какую из неизвестных тебе вещей изберешь ты предметом
исследования? Или если ты в лучшем случае даже натолкнешься на нее, откуда
ты узнаешь, что она именно то, чего ты не знал?
Сократ. Я понимаю, что ты хочешь сказать, Менон. Видишь, какой довод ты
приводишь -- под стать самым завзятым спорщикам! Значит, человек, знает он
или не знает, все равно не может искать. Ни тот, кто знает, не станет
искать: ведь он уже знает, и ему нет нужды в поисках; ни тот, кто не знает:
ведь он не знает, что именно надо искать.
Менон. Что же, по-твоему, мой довод нехорош, Сократ?
Сократ. Нет, нехорош.
Менон. А чем, можешь ты сказать?
Сократ. Могу, конечно: я ведь слышал и мужчин, и женщин, умудренных в
божественных делах.
Менон. И что же они говорили?
Сократ. Говорили правду, на мой взгляд, и притом говорили прекрасно.
Менон. Но что же именно и кто говорил тебе?
.
Знание как припоминание виденного в потусторонней жизни
.
Сократ. Говорили мне те из жрецов и жриц, которым не все равно, сумеют ли
они или не сумеют дать ответ насчет того, чем они занимаются. О том же
говорит и Пиндар, и многие другие божественные поэты.
А говорят они вот что (смотри, правда ли это): они утверждают, что душа
человека бессмертна, и, хотя она то перестает жить [на земле] -- это и
называют смертью,-- то возрождается, но никогда не гибнет. Поэтому и
следует прожить жизнь как можно более благочестиво:
.
Кто Персефоне пеню воздаст
За все, чем встарь он был отягчен,
Души тех на девятый год
К солнцу, горящему в вышине,
Вновь она возвратит.
Из них возрастут великие славой цари
И полные силы кипучей и мудрости вящей мужи,--
Имя чистых героев им люди навек нарекут.
.
А раз душа бессмертна, часто рождается и видела все и здесь, и в Аиде, то
нет ничего такого, чего бы она не познала; поэтому ничего удивительного нет
в том, что и насчет добродетели, и насчет всего прочего она способна
вспомнить то, что прежде ей было известно. И раз все в природе друг другу
родственно, а душа все познала, ничто не мешает тому, кто вспомнил
что-нибудь одно, -- люди называют это познанием -- самому найти и все
остальное, если только он будет мужествен и неутомим в поисках: ведь искать
и познавать -- это как раз и значит припоминать. Выходит, не стоит
следовать твоему доводу, достойному завзятых спорщиков: он сделает всех нас
ленивыми, он приятен для слуха людей изнеженных, а та речь заставит нас
быть деятельными и пытливыми, в И, веря в истинность этой речи, я хочу
вместе с тобой поискать, что такое добродетель.
Менон. Ладно, Сократ. Только как это ты говоришь, что мы ничего не познаям,
а то, что мы называем познанием, есть припоминание? Можешь ты меня убедить
в том, что это именно так?
Сократ. Я и раньше говорил, что ты, Менон, ловкач. Вот сейчас ты
спрашиваешь, могу ли я тебя: убедить, хотя я утверждаю, что существует не
убеждение, а припоминание; видно, ты желаешь уличить меня в том, что я сам
себе противоречу.
Менон. Нет, клянусь Зевсом, Сократ, я не ради этого сказал так, а только по
привычке. Но если ты можешь показать мне, что это так, как ты говоришь,
покажи.
Сократ. Это нелегко, но ради тебя так и быть постараюсь. Позови-ка мне из
твоей многочисленной челяди кого-нибудь одного, кого хочешь, чтобы я на нем
мог тебе все показать.
Менон. С удовольствием. Подойди-ка сюда!
Сократ. Он грек? И говорит по-гречески?
Менон. Конечно, ведь он родился в моем доме.
Сократ. А теперь внимательно смотри, что будет: сам ли он станет вспоминать
или научится от меня.
Менон. Смотрю внимательно.
Сократ. Скажи мне, мальчик, знаешь ли ты, что квадрат таков?
Раб. Знаю.
Сократ. Значит, у этой квадратной фигуры все ее стороны равны, а числом их
четыре?
Раб. Да.
Сократ. А не равны ли между собой также линии, проходящие через центр?
Раб. Равны.
Сократ. А не могла бы такая же фигура быть больше или меньше, чем эта?
Раб. Могла бы, конечно.
Сократ. Так вот если бы эта сторона была в два фута и та в два фута, то
сколько было бы футов во всем квадрате? Заметь только вот что. Если бы эта
сторона была в два фута, а та--в один, разве всего в нем было бы не два
фута?
Раб. Два.
Сократ. А когда и та сторона будет равна двум футам, разве не получится у
нас дважды по два фута?
Раб. Получится.
Сократ. Значит, в этом квадрате будет дважды по два фута?
Раб. Верно.
Сократ. А сколько же это будет -- дважды два фута? Посчитай и скажи!
Раб. Четыре, Сократ.
Сократ. А может быть фигура вдвое большая этой, но все же такая, чтобы у
нее, как и у этой, все стороны были между собою равны?
Раб. Может.
Сократ. Сколько же в ней будет футов?
Раб. Восемь.
Сократ. Ну а теперь попробуй-ка сказать, какой длины у нее будет каждая
сторона. У этой они имеют по два фута, а у той, что будет вдвое больше?
Раб. Ясно, Сократ, что вдвое длиннее.
Сократ. Видишь, Менон, я ничего ему не внушаю, а только спрашиваю. И вот
теперь он думает, будто знает, какие стороны образуют восьмифутовый
квадрат. Или, по-твоему, это не так?
Менон. Так.
Сократ. Что же, знает он это?
Менон. Вовсе не знает!
Сократ. Но думает, что такой квадрат образуют вдвое увеличенные стороны?
Менон. Да.
Сократ. Теперь смотри, как он сейчас вспомнит одно за другим все, что
следует вспомнить. -- А ты скажи мне вот что. По-твоему выходит, что, если
удвоить стороны, получается удвоенный квадрат? Я имею в виду не такую
фигуру, у которой одна сторона длинная, а другая короткая, а такую, у
которой все четыре стороны равны, как у этой, но только удвоенную,
восьмифутовую. Вот и посмотри: тебе все еще кажется, что ее образуют
удвоенные стороны?
Раб. Да, кажется.
Сократ. А разве не выйдет у нас сторона вдвое больше этой, если мы,
продолжив ее, добавим еще одну точно такую же?
Раб. Выйдет.
Сократ. Значит, по-твоему, если этих больших сторон будет четыре, то
получится восьмифутовый квадрат?
Раб. Получится.
Сократ. Пририсуем-ка к этой еще три точно такие же стороны. Неужели,
по-твоему, это и есть восьмифутовый квадрат?
Раб. Ну конечно. Сократ. А разве не будет в нем четырех квадратов, каждый
из которых равен этому, четырехфутовому?
Раб. Будет. Сократ. Выходит, какой же он величины? Не в четыре ли раза он
больше первого?
Раб. Как же иначе?
Сократ. Что же, он одновременно и в четыре, и в два раза больше первого?
Раб. Нет, клянусь Зевсом!
Сократ. Во сколько же раз он больше?
Раб. В четыре.
Сократ. Значит, благодаря удвоению сторон получается площадь не в два, а в
четыре раза большая?
Раб. Твоя правда.
Сократ. А четырежды четыре -- шестнадцать, не так ли?
Раб. Так.
Сократ. Из каких же сторон получается восьмифутовый квадрат? Ведь из таких
вот получился квадрат, в четыре раза больший [четырехфутового]?
Раб. И я так говорю.
Сократ. А из сторон вдвое меньших -- четырехфутовый
Раб. Ну да.
Сократ. Ладно. А разве восьмифутовый не равен двум таким вот маленьким
квадратам или половине этого большого квадрата?
Раб. Конечно, равен.
Сократ. Значит, стороны, из которых он получится, будут меньше этой большой
стороны, но больше той маленькой.
Раб. Мне кажется, да.
Сократ. Очень хорошо; как тебе покажется, так и отвечай. Но скажи-ка мне:
ведь в этой линии -- два фута, а в этой -- четыре, верно?
Раб. Верно.
Сократ. Значит, сторона восьмифутовой фигуры непременно должна быть больше
двух и меньше четырех футов?
Раб. Непременно.
Сократ. А попробуй сказать, сколько в такой стороне, по-твоему, будет футов?
Раб. Три фута.
Сократ. Если она должна иметь три фута, то не надо ли нам прихватить
половину вот этой [двухфутовой] стороны -- тогда и выйдет три фута? Здесь
-- два фута, да отсюда один; и с другой стороны так же: здесь -- два фута и
один отсюда. Вот и получится фигура, о которой ты говоришь. Не так ли?
Раб. Так.
Сократ. Но если у нее одна сторона в три фута и другая тоже, не будет ли во
всей фигуре трижды три фута?
Раб. Очевидно, так.
Сократ. А трижды три фута -- это сколько?
Раб. Девять.
Сократ. А наш удвоенный квадрат сколько должен иметь футов, ты знаешь?
Раб. Восемь.
Сократ. Вот и не получился у нас из трехфутовых сторон восьмифутовый
квадрат.
Раб. Не получился.
Сократ. Но из каких же получится? Попробуй сказать нам точно. И если не
хочешь считать, то покажи.
Раб. Нет, Сократ, клянусь Зевсом, не знаю.
Сократ. Замечаешь, Менон, до каких пор он дошел уже в припоминании? Сперва
он, так же как теперь, не знал, как велика сторона восьмифутового квадрата,
но думал при этом, что знает, отвечал уверенно, так, словно знает, и ему
даже в голову не приходила мысль о каком-нибудь затруднении. А сейчас он
понимает, что это ему не под силу, и уж если не знает, то и думает, что не
знает.
Менон. Твоя правда.
Сократ. И разве не лучше теперь обстоит у него дело с тем, чего он не знает?
Менон. По-моему, лучше.
Сократ. Так разве мы нанесли ему хоть какой-нибудь вред, запутав его и
поразив оцепенением, словно скаты?
Менон. По-моему, ничуть.
Сократ. Значит, судя по всему, мы чем-то ему помогли разобраться, как
обстоит дело? Ведь теперь, не зная, он с удовольствием станет искать
ответа, а раньше он, беседуя с людьми, нередко мог с легкостью подумать,
будто говорит правильно, утверждая, что удвоенный квадрат должен иметь
стороны вдвое более длинные.
Менон. Да, похоже, что так.
Сократ. Что же, по-твоему, он, не зная, но думая, что знает, принялся бы
искать или изучать это до того, как запутался, и, поняв, что не знает,
захотел узнать?
Менон. По-моему, нет, Сократ.
Сократ. Значит, оцепенение ему на пользу?
Менон. Я думаю.
Сократ. Смотри же, как он выпутается из этого затруднения, ища ответ вместе
со мной, причем я буду только задавать вопросы и ничему не стану учить его.
Будь начеку и следи, не поймаешь ли меня на том что я его учу и
растолковываю ему что-нибудь, вместо того чтобы спрашивать его мнение.-- А
ты скажи мне: не это ли у нас четырехфутовый квадрат? Понимаешь?
Раб. Это.
Сократ. А другой, равный ему, квадрат мы можем к нему присоединить?
Раб. Конечно.
Сократ. А еще третий, равный каждому из них?
Раб. Конечно.
Сократ. А вот этот угол мы можем заполнить, добавив точно такой же квадрат?
Раб. Ну а как же?
Сократ. И тогда получатся у нас четыре равные фигуры?
Раб. Получатся.
Сократ. Дальше. Во сколько раз вся вместе будет больше первого квадрата?
Раб. В четыре.
Сократ. А нам нужно было получить квадрат в два раза больший, помнишь?
Раб. Помню.
Сократ. Вот эта линия, проведенная из угла в угол, разве она не делит
каждый квадрат пополам?
Раб. Делит.
Сократ. Так разве не получатся у нас четыре равные между собой стороны,
образующие вот этот [новый] квадрат?
Раб. Верно.
Сократ. А теперь посмотри, какой величины он будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112