Но в бесполезности этой вели ему винить тех, кто не находит им
никакого применения, а не этих выдающихся людей. Ведь неестественно, чтобы
кормчий просил матросов подчиняться ему или чтобы мудрецы обивали пороги
богачей... Естественно как раз обратное: будь то богач или бедняк, но, если
он заболел, ему необходимо обратиться к врачам; а всякий, кто нуждается в
подчинении, должен обратиться к тому, кто способен править.
По таким причинам и в таких условиях нелегко наилучшему занятию быть в
чести у занимающихся как раз противоположным. Всего больше и сильнее
обязана философия своей дурной славой тем, кто заявляет, что это их дело -
заниматься подобными вещами. -
Так разве не будет уместно сказать в защиту нашего взгляда, что человек,
имеющий прирожденную склонность к знанию, изо всех сил устремляется к
подлинному бытию? Он не останавливается на множестве вещей, лишь кажущихся
существующими, но непрестанно идет вперед, и страсть его не утихает до тех
пор, пока он не коснется самого существа каждой вещи тем в своей душе, чему
подобает касаться таких вещей, а подобает это родственному им началу.
Сблизившись посредством него и соединившись с подлинным бытием, породив ум
и истину, он будет и познавать, и по истине жить, и питаться, и лишь таким
образом избавится от бремени, но раньше - никак.
Да, надо присмотреться к порче такой натуры, к тому, как она гибнет у
многих, а у кого хоть что-нибудь от нее остается, тех считают пусть не
дурными, но все же бесполезными. Затем надо рассмотреть свойства тех, кто
им подражает и берется за их дело, - у таких натур много бывает промахов,
так как они недостойны заниматься философией и это им не под силу; из-за
них-то и закрепилась за философией и за всеми философами повсюду та слава,
о которой ты говоришь.
- О какой порче ты упомянул? ...
- Таких людей мало, но зато посмотри, как много существует для них
чрезвычайно пагубного.
Относительно всякого семени или зародыша растения или животного мы знаем,
что, лишенные подобающего им питания, климата и места, они тем больше
теряют в своих свойствах, чем мощнее они сами: ведь плохое более
противоположно хорошему, чем нехорошему. ...
Есть ведь разумное основание в том, что при чуждом ей питании самая
совершенная природа становится хуже, чем посредственная.
Так не скажем ли мы, Адимант, точно так же, что и самые одаренные души при
плохом воспитании становятся особенно плохими? Или ты думаешь, что великие
преступления и крайняя испорченность бывают следствием посредственности, а
не того, что пылкая натура испорчена воспитанием? Но ведь слабые натуры
никогда не будут причиной ни великих благ, ни больших зол. ...
Если установленная нами природа философа получит надлежащую выучку, то,
развиваясь, она непременно достигнет всяческой добродетели; но если она
посеяна и растет на неподобающей почве, то выйдет как раз наоборот, разве
что придет ей на помощь кто-нибудь из богов. Или и ты считаешь, подобно
большинству, будто лишь немногие молодые люди испорчены софистами - некими
частными мудрецами и только об этих молодых людях и стоит говорить?
Каждое из этих частных лиц, взимающих плату (большинство называет их
софистами...), преподает не что иное, как те же самые взгляды большинства и
мнения, выражаемые на собраниях, и называет это мудростью. Это все-равно,
как если бы кто-нибудь, ухаживая за огромным и сильным зверем, изучил его
нрав и желания, знал бы, с какой стороны к нему подойти, каким образом
можно его трогать, и в какую пору и отчего он свирепеет или успокаивается,
при каких обстоятельствах привык издавать те или иные звуки и какие
посторонние звуки укрощают его либо приводят в ярость. Изучив все это путем
обхождения с ним и длительного навыка, тот человек называет это мудростью
и, как бы составив руководство, обращается к преподаванию, по правде
сказать, не зная взглядов большинства и его вожделений что в них прекрасно
или постыдно, хорошо или дурно, справедливо или несправедливо, но обозначая
перечисленное соответственно мнениям этого огромного зверя: что тому
приятно, он называет благом, что тому тягостно - злом и не имеет никакого
другого понятия об этом, я но называет справедливым и прекрасным то, что
необходимо. -
А чем же отличается от него тот, кто мудростью считает уже то, что он
подметил, что не нравится, а что нравится собранию большинства самых
различных людей - будь то в живописи, музыке или даже в политике? А
действительно ли это хорошо или прекрасно - разве слышал ты когда-либо,
чтобы кто-то из них отдавал себе в этом отчет и чтобы это не вызывало бы
смеха? ...
Так вот, учитывая все это, припомни то, о чем говорили мы раньше: возможно
ли, чтобы толпа допускала признавала существование красоты самой по себе, а
не многих красивых вещей или самой сущности каждой вещи, а не множества
отдельных вещей? ...
Следовательно, толпе не присуще быть философом. ... И
значит, те, кто занимается философией, неизбежно будут вызывать ее
порицание.
Как и порицание со стороны тех частных лиц, которые, общаясь с чернью,
стремятся ей угодить.
И вообще-то подобные натуры редкость, как мы утверждаем. К их числу
относятся и те люди, что причиняют величайшее зло государствам и частным
лицам, и те, что творят добро, если их влечет к нему; мелкая же натура
никогда не совершит ничего великого ни для частных лиц, ни для государства.
...
Когда, таким образом, от философии отпадают те люди, которым всего больше
надлежит ею заниматься, она остается одинокой и незавершенной, а сами они
ведут жизнь и не подобающую, и не истинную. К философии же, раз она
осиротела и лишилась тех, кто ей сродни, приступают уже другие лица, вовсе
ее недостойные. Они позорят ее и навлекают на нее упрек...
Ведь иные людишки чуть увидят, что область эта опустела, а между тем полна
громких имен и показной пышности, тотчас же, словно те, кто спасаясь от
тюрьмы, бежит в святилище, с радостью делают скачок от ремесла к философии
- особенно те, кто половчее в своем ничтожнейшем дельце. Хотя философия
находится в таком положении, однако сравнительно с любым другим мастерством
она все же гораздо больше в чести, что и привлекает к ней многих людей,
несовершенных по своей природе: тело у них покалечено ремеслом и
производством, да и души их сломлены и изнурены грубым трудом; ведь это
неизбежно. -
Остается совсем малое число людей, Адимант, достойным образом общающихся с
философией: это либо тот, кто, подвергшись изгнанию, сохранил как человек,
получивший хорошее воспитание, благородство своей натуры... либо это
человек великой души, родившийся в маленьком государстве: делами этого
государства он презрительно пренебрежет. ... О моем собственном случае -
божественном знамении - не стоит и упоминать: такого, пожалуй, еще ни с кем
раньше не бывало.
Все вошедшие в число этих немногих, отведав философии, узнали, какое это
сладостное и блаженное достояние; они довольно видели безумие большинства,
а также и то, что в государственных делах никто не совершает, можно
сказать, ничего здравого и что там не найти себе союзника, чтобы вместе с
ним придти на помощь правому делу и уцелеть. Напротив, если человек, словно
очутившись среди зверей, не пожелает сообща с ними творить
несправедливость, ему не под силу будет управиться со всеми дикими своими
противниками, и, прежде чем он успеет принести пользу государству или своим
друзьям, он погибнет без пользы и для себя, и для других. Учтя все это, он
сохраняет спокойствие и делает свое дело, словно укрывшись за стеной из
пыли, поднятой ураганом. Видя, что все остальные преисполнились беззакония,
он доволен, если проживет здешнюю жизнь чистым от неправды и нечестивых
дел, а при исходе жизни отойдет радостно и кротко, уповая на лучшее.
- Значит, он отходит, достигнув немалого!
- Однако все же не до конца достигнув того, что он мог, так как
государственный строй был для него неподходящим. При подходящем строе он и
сам бы вырос и, сохранив все свое достояние, сберег бы также и
общественное.
Так вот насчет философии - из-за чего у нею такая дурная слава (а между тем
это несправедливо), - по-моему, уже сказано достаточно, если у тебя нет
других замечаний.
- Я ничего не могу к этому добавить. Но какое из существующих теперь
государственных устройств ты считаешь для нее подобающим?
- Нет такого. На это-то я и сетую, что ни одно из нынешних государственных
устройств недостойно натуры философа. Такая натура при них извращается и
теряет свой облик. Подобно тому как иноземные семена, пересаженные на
чуждую им почву, теряют свою силу и приобретают свойства местных растений,
так и подобные натуры в настоящее время не осуществляют своих возможностей,
приобретая чуждый им склад. -
А что большинство людей не верит словам другого, это не диво. Ведь они
никогда не видали того, о чем мы сейчас говорим, для них все это какие-то
фразы, умышленно подогнанные друг к другу, а не положения, вытекающие, как
сейчас, само собой одно из другого.
Да и не довелось им, мой милый, стать благодарными слушателями прекрасных и
благородных рассуждений, усердно и всеми средствами доискивающихся истины
ради познания и ничего общего не имеющих с чванными препирательствами ради
славы или из-за соперничества в судах и при личном общении.
Вот почему ... ни государство, ни его строй, так же как и отдельный
человек, не станут никогда совершенными, пока не возникнет некая
необходимость, которая заставит всех этих немногочисленных философов...
принять на себя заботу о государстве, желают ли они того или нет...
Между тем, Адимант, тому, кто действительно направил свою мысль на бытие,
уже недосуг смотреть вниз, на человеческую суету, и, борясь с людьми,
преисполняться недоброжелательства и зависти. Видя и созерцая нечто
стройное и вечно тождественное, не творящее несправедливости и от нее не
страдающее, полное порядка и смысла, он этому подражает и как можно более
ему уподобляется.
Общаясь с божественным и упорядоченным, философ также становится
упорядоченным и божественным, насколько это в человеческих силах.
Оклеветать же можно все на свете.
Так вот, если у философа возникнет необходимость позаботиться о том, чтобы
внести в частный и общественный быт людей то, что он усматривает наверху, и
не ограничиваться собственным совершенствованием, думаешь ли ты, что из
него выйдет плохой мастер по части рассудительности, справедливости и всей
вообще добродетели, полезной народу?
...Никогда, ни в коем случае не будет процветать госу- дарство, если его не
начертят художники по божественному образцу. ...
Взяв, словно доску, государство и нравы людей, они сперва бы очистили ох,
что совсем не легко.
Смешивая и сочетая качества людей, они создадут прообраз человека,
определяемый тем, что уже Гомер назвал боговидным и богоподобным свойством,
присущим людям. ...
И я думаю, кое-что они будут стирать, кое-что рисовать снова, пока не
сделают человеческие нравы, насколько это осуществимо, угодными богу.
...Ни для государства, ни для граждан не будет конца несчастьям, пока
владыкой государства не станет племя философов или пока на деле не
осуществится тот государственный строй, который мы словесно обрисовали.
Осмелимся же сказать и то, что в качестве самых тщательных стражей следует
ставить философов.
Ты часто уже слышал: идея блага - вот это самое важное знание; через нее
становятся пригодными и полезными справедливость и все остальное. ...Идею
эту мы недостаточно знаем. А коль скоро не знаем, то без нее, даже если у
нас будет наибольшее количество сведений обо всем остальном, уверяю тебя,
ничто не послужит нам на пользу: это вроде того, как приобрести себе
какую-нибудь вещь, не думая о благе, которое она принесет. Или ты думаешь,
главное дело в том, чтобы приобрести побольше имущества, не думая о том,
хорошее ли оно?
Но ведь ты знаешь, что, по мнению большинства, благо состоит в
удовольствии, а для людей более тонких - в понимании. ... ... Оно есть
понимание того, что хорошо.
Разве не ясно и это: в качестве справедливого и прекрасного многие выбрали
бы то, что кажется им таковым, хотя бы оно и не было им на самом деле, и
соответственно действовали бы, приобретали и выражали бы свои мнения; что
же касается блага, здесь никто не довольствуется обладанием мнимого, но все
ищут подлинного блага, а мнимым всякий пренебрегает. ...
К благу стремится любая душа и ради него все совершает; она предчувствует,
что есть нечто такое, но ей трудно и не хватает сил понять, в чем же оно
состоит.
Мы считаем, что есть много красивых вещей, много благ и так далее, и мы
разграничиваем их с помощью определения. ...
А также, что есть прекрасное само по себе и так далее в отношении всех
вещей, хотя мы и признаем, что их много. А что такое каждая вещь, мы уже
обозначаем соответственно единой идеей, одной для каждой вещи. ...
И мы говорим, что те вещи можно видеть, но не мыслить, идеи же , напротив,
можно мыслить, но не видеть.
Какими бы зоркими и восприимчивыми к цвету не были у человека глаза, ты
ведь знаешь, он ничего не увидит и не различит цвета, если будет
пользоваться своим зрением без наличия чего-то третьего... что ты называешь
светом.
...Чем будет благо в умопостигаемой области по отношению к уму и
умопостигаемому, тем в области зримого будет Солнце по отношению к зрению и
зрительно воспринимаемым вещам. ...
Ты знаешь, когда напрягаются, чтобы разглядеть предметы, озаренные
сумеречным сиянием ночи, а не те, цвет которых предстает в свете дня,
зрение притупляется, и человека можно принять чуть ли не за слепого, как
будто его глаза не в порядке. ...
Между тем те же самые глаза отчетливо видят предметы, освещенные Солнцем:
это показывает, что зрение в порядке.
Считай, что так бывает и с душой: всякий раз, когда она устремляется туда,
где сияют истина и бытие, она воспринимает их и познает, что показывает ее
разумность. Когда же она уклоняется в область смешения с мраком,
возникновения и уничтожения, она тупеет, становится подверженной мнениям,
меняет их так и этак, и кажется, что она лишилась ума. -
Так вот то, что придает познаваемым вещам истинность, а человека наделяет
способностью познавать, это ты и считай идеей блага - причиной знания и
познаваемости истины. Как не прекрасно и то и другое - познание и истина,
но, если идею блага ты будешь считать чем-то еще более прекрасным, ты
будешь прав. Как правильно было бы считать зрение и свет солнцеобразными,
но признать их Солнцем было бы неправильно, так и здесь: правильно считать
познание и истину имеющими образ блага, но признать что-либо из них самим
благом было бы неправильно: благо по его свойствам надо ценить еще больше.
Считай, что и познаваемые вещи не только могут познаваться лишь благодаря
благу, но оно дает им и бытие, и существование, хотя само благо не есть
существование, оно - за пределами существования, превышая его достоинством
и силой.
Для сравнения возьми линию, разделенную на два неравных отрезка. Каждый
такой отрезок, то есть область зримого и область умопостигаемого, раздели
опять таким же путем, причем область зримого ты разделишь по признаку
большей или меньшей отчетливости. Тогда один из получившихся отрезков будет
содержать образы. Я называю так прежде всего тени, затем отражения в воде и
в плотных, гладких и глянцевитых предметах - одним словом, все подобное
этому. ...
В другой раздел, сходный с этим, ты поместишь находящиеся вокруг нас живые
существа, все виды растений, а также все то, что изготовляется. ...
И разве не согласишься ты признать такое разделение в отношении подлинности
и неподлинности: как то, что мы мним, относится к тому, что мы
действительно знаем, так подобное относится к уподобляемому.
Один раздел умопостигаемого душа вынуждена искать на основании предпосылок,
пользуясь образами из получившихся у нас тогда отрезков и устремляясь
поэтому не к началу, а к завершению. Между тем другой раздел душа
отыскивает, восходя от предпосылки к началу, такой предпосылки не имеющему.
Без образов, какие были в первом случае, но при помощи самих идей пролагает
она себе путь.
...Те, кто занимается геометрией, счетом и тому подобным, предполагают в
любом своем исследовании, будто им известно, что такое чет и нечет, фигуры,
три вида углов, и прочее в том же роде. Это они принимают за исходные
положения и не считают нужным отдавать в них отчет ни себе, ни другим,
словно это всякому и без того ясно. Исходя из этих положений, они разбирают
уже и все остальное и последовательно доводят до конца то, что было
предметом их рассмотрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
никакого применения, а не этих выдающихся людей. Ведь неестественно, чтобы
кормчий просил матросов подчиняться ему или чтобы мудрецы обивали пороги
богачей... Естественно как раз обратное: будь то богач или бедняк, но, если
он заболел, ему необходимо обратиться к врачам; а всякий, кто нуждается в
подчинении, должен обратиться к тому, кто способен править.
По таким причинам и в таких условиях нелегко наилучшему занятию быть в
чести у занимающихся как раз противоположным. Всего больше и сильнее
обязана философия своей дурной славой тем, кто заявляет, что это их дело -
заниматься подобными вещами. -
Так разве не будет уместно сказать в защиту нашего взгляда, что человек,
имеющий прирожденную склонность к знанию, изо всех сил устремляется к
подлинному бытию? Он не останавливается на множестве вещей, лишь кажущихся
существующими, но непрестанно идет вперед, и страсть его не утихает до тех
пор, пока он не коснется самого существа каждой вещи тем в своей душе, чему
подобает касаться таких вещей, а подобает это родственному им началу.
Сблизившись посредством него и соединившись с подлинным бытием, породив ум
и истину, он будет и познавать, и по истине жить, и питаться, и лишь таким
образом избавится от бремени, но раньше - никак.
Да, надо присмотреться к порче такой натуры, к тому, как она гибнет у
многих, а у кого хоть что-нибудь от нее остается, тех считают пусть не
дурными, но все же бесполезными. Затем надо рассмотреть свойства тех, кто
им подражает и берется за их дело, - у таких натур много бывает промахов,
так как они недостойны заниматься философией и это им не под силу; из-за
них-то и закрепилась за философией и за всеми философами повсюду та слава,
о которой ты говоришь.
- О какой порче ты упомянул? ...
- Таких людей мало, но зато посмотри, как много существует для них
чрезвычайно пагубного.
Относительно всякого семени или зародыша растения или животного мы знаем,
что, лишенные подобающего им питания, климата и места, они тем больше
теряют в своих свойствах, чем мощнее они сами: ведь плохое более
противоположно хорошему, чем нехорошему. ...
Есть ведь разумное основание в том, что при чуждом ей питании самая
совершенная природа становится хуже, чем посредственная.
Так не скажем ли мы, Адимант, точно так же, что и самые одаренные души при
плохом воспитании становятся особенно плохими? Или ты думаешь, что великие
преступления и крайняя испорченность бывают следствием посредственности, а
не того, что пылкая натура испорчена воспитанием? Но ведь слабые натуры
никогда не будут причиной ни великих благ, ни больших зол. ...
Если установленная нами природа философа получит надлежащую выучку, то,
развиваясь, она непременно достигнет всяческой добродетели; но если она
посеяна и растет на неподобающей почве, то выйдет как раз наоборот, разве
что придет ей на помощь кто-нибудь из богов. Или и ты считаешь, подобно
большинству, будто лишь немногие молодые люди испорчены софистами - некими
частными мудрецами и только об этих молодых людях и стоит говорить?
Каждое из этих частных лиц, взимающих плату (большинство называет их
софистами...), преподает не что иное, как те же самые взгляды большинства и
мнения, выражаемые на собраниях, и называет это мудростью. Это все-равно,
как если бы кто-нибудь, ухаживая за огромным и сильным зверем, изучил его
нрав и желания, знал бы, с какой стороны к нему подойти, каким образом
можно его трогать, и в какую пору и отчего он свирепеет или успокаивается,
при каких обстоятельствах привык издавать те или иные звуки и какие
посторонние звуки укрощают его либо приводят в ярость. Изучив все это путем
обхождения с ним и длительного навыка, тот человек называет это мудростью
и, как бы составив руководство, обращается к преподаванию, по правде
сказать, не зная взглядов большинства и его вожделений что в них прекрасно
или постыдно, хорошо или дурно, справедливо или несправедливо, но обозначая
перечисленное соответственно мнениям этого огромного зверя: что тому
приятно, он называет благом, что тому тягостно - злом и не имеет никакого
другого понятия об этом, я но называет справедливым и прекрасным то, что
необходимо. -
А чем же отличается от него тот, кто мудростью считает уже то, что он
подметил, что не нравится, а что нравится собранию большинства самых
различных людей - будь то в живописи, музыке или даже в политике? А
действительно ли это хорошо или прекрасно - разве слышал ты когда-либо,
чтобы кто-то из них отдавал себе в этом отчет и чтобы это не вызывало бы
смеха? ...
Так вот, учитывая все это, припомни то, о чем говорили мы раньше: возможно
ли, чтобы толпа допускала признавала существование красоты самой по себе, а
не многих красивых вещей или самой сущности каждой вещи, а не множества
отдельных вещей? ...
Следовательно, толпе не присуще быть философом. ... И
значит, те, кто занимается философией, неизбежно будут вызывать ее
порицание.
Как и порицание со стороны тех частных лиц, которые, общаясь с чернью,
стремятся ей угодить.
И вообще-то подобные натуры редкость, как мы утверждаем. К их числу
относятся и те люди, что причиняют величайшее зло государствам и частным
лицам, и те, что творят добро, если их влечет к нему; мелкая же натура
никогда не совершит ничего великого ни для частных лиц, ни для государства.
...
Когда, таким образом, от философии отпадают те люди, которым всего больше
надлежит ею заниматься, она остается одинокой и незавершенной, а сами они
ведут жизнь и не подобающую, и не истинную. К философии же, раз она
осиротела и лишилась тех, кто ей сродни, приступают уже другие лица, вовсе
ее недостойные. Они позорят ее и навлекают на нее упрек...
Ведь иные людишки чуть увидят, что область эта опустела, а между тем полна
громких имен и показной пышности, тотчас же, словно те, кто спасаясь от
тюрьмы, бежит в святилище, с радостью делают скачок от ремесла к философии
- особенно те, кто половчее в своем ничтожнейшем дельце. Хотя философия
находится в таком положении, однако сравнительно с любым другим мастерством
она все же гораздо больше в чести, что и привлекает к ней многих людей,
несовершенных по своей природе: тело у них покалечено ремеслом и
производством, да и души их сломлены и изнурены грубым трудом; ведь это
неизбежно. -
Остается совсем малое число людей, Адимант, достойным образом общающихся с
философией: это либо тот, кто, подвергшись изгнанию, сохранил как человек,
получивший хорошее воспитание, благородство своей натуры... либо это
человек великой души, родившийся в маленьком государстве: делами этого
государства он презрительно пренебрежет. ... О моем собственном случае -
божественном знамении - не стоит и упоминать: такого, пожалуй, еще ни с кем
раньше не бывало.
Все вошедшие в число этих немногих, отведав философии, узнали, какое это
сладостное и блаженное достояние; они довольно видели безумие большинства,
а также и то, что в государственных делах никто не совершает, можно
сказать, ничего здравого и что там не найти себе союзника, чтобы вместе с
ним придти на помощь правому делу и уцелеть. Напротив, если человек, словно
очутившись среди зверей, не пожелает сообща с ними творить
несправедливость, ему не под силу будет управиться со всеми дикими своими
противниками, и, прежде чем он успеет принести пользу государству или своим
друзьям, он погибнет без пользы и для себя, и для других. Учтя все это, он
сохраняет спокойствие и делает свое дело, словно укрывшись за стеной из
пыли, поднятой ураганом. Видя, что все остальные преисполнились беззакония,
он доволен, если проживет здешнюю жизнь чистым от неправды и нечестивых
дел, а при исходе жизни отойдет радостно и кротко, уповая на лучшее.
- Значит, он отходит, достигнув немалого!
- Однако все же не до конца достигнув того, что он мог, так как
государственный строй был для него неподходящим. При подходящем строе он и
сам бы вырос и, сохранив все свое достояние, сберег бы также и
общественное.
Так вот насчет философии - из-за чего у нею такая дурная слава (а между тем
это несправедливо), - по-моему, уже сказано достаточно, если у тебя нет
других замечаний.
- Я ничего не могу к этому добавить. Но какое из существующих теперь
государственных устройств ты считаешь для нее подобающим?
- Нет такого. На это-то я и сетую, что ни одно из нынешних государственных
устройств недостойно натуры философа. Такая натура при них извращается и
теряет свой облик. Подобно тому как иноземные семена, пересаженные на
чуждую им почву, теряют свою силу и приобретают свойства местных растений,
так и подобные натуры в настоящее время не осуществляют своих возможностей,
приобретая чуждый им склад. -
А что большинство людей не верит словам другого, это не диво. Ведь они
никогда не видали того, о чем мы сейчас говорим, для них все это какие-то
фразы, умышленно подогнанные друг к другу, а не положения, вытекающие, как
сейчас, само собой одно из другого.
Да и не довелось им, мой милый, стать благодарными слушателями прекрасных и
благородных рассуждений, усердно и всеми средствами доискивающихся истины
ради познания и ничего общего не имеющих с чванными препирательствами ради
славы или из-за соперничества в судах и при личном общении.
Вот почему ... ни государство, ни его строй, так же как и отдельный
человек, не станут никогда совершенными, пока не возникнет некая
необходимость, которая заставит всех этих немногочисленных философов...
принять на себя заботу о государстве, желают ли они того или нет...
Между тем, Адимант, тому, кто действительно направил свою мысль на бытие,
уже недосуг смотреть вниз, на человеческую суету, и, борясь с людьми,
преисполняться недоброжелательства и зависти. Видя и созерцая нечто
стройное и вечно тождественное, не творящее несправедливости и от нее не
страдающее, полное порядка и смысла, он этому подражает и как можно более
ему уподобляется.
Общаясь с божественным и упорядоченным, философ также становится
упорядоченным и божественным, насколько это в человеческих силах.
Оклеветать же можно все на свете.
Так вот, если у философа возникнет необходимость позаботиться о том, чтобы
внести в частный и общественный быт людей то, что он усматривает наверху, и
не ограничиваться собственным совершенствованием, думаешь ли ты, что из
него выйдет плохой мастер по части рассудительности, справедливости и всей
вообще добродетели, полезной народу?
...Никогда, ни в коем случае не будет процветать госу- дарство, если его не
начертят художники по божественному образцу. ...
Взяв, словно доску, государство и нравы людей, они сперва бы очистили ох,
что совсем не легко.
Смешивая и сочетая качества людей, они создадут прообраз человека,
определяемый тем, что уже Гомер назвал боговидным и богоподобным свойством,
присущим людям. ...
И я думаю, кое-что они будут стирать, кое-что рисовать снова, пока не
сделают человеческие нравы, насколько это осуществимо, угодными богу.
...Ни для государства, ни для граждан не будет конца несчастьям, пока
владыкой государства не станет племя философов или пока на деле не
осуществится тот государственный строй, который мы словесно обрисовали.
Осмелимся же сказать и то, что в качестве самых тщательных стражей следует
ставить философов.
Ты часто уже слышал: идея блага - вот это самое важное знание; через нее
становятся пригодными и полезными справедливость и все остальное. ...Идею
эту мы недостаточно знаем. А коль скоро не знаем, то без нее, даже если у
нас будет наибольшее количество сведений обо всем остальном, уверяю тебя,
ничто не послужит нам на пользу: это вроде того, как приобрести себе
какую-нибудь вещь, не думая о благе, которое она принесет. Или ты думаешь,
главное дело в том, чтобы приобрести побольше имущества, не думая о том,
хорошее ли оно?
Но ведь ты знаешь, что, по мнению большинства, благо состоит в
удовольствии, а для людей более тонких - в понимании. ... ... Оно есть
понимание того, что хорошо.
Разве не ясно и это: в качестве справедливого и прекрасного многие выбрали
бы то, что кажется им таковым, хотя бы оно и не было им на самом деле, и
соответственно действовали бы, приобретали и выражали бы свои мнения; что
же касается блага, здесь никто не довольствуется обладанием мнимого, но все
ищут подлинного блага, а мнимым всякий пренебрегает. ...
К благу стремится любая душа и ради него все совершает; она предчувствует,
что есть нечто такое, но ей трудно и не хватает сил понять, в чем же оно
состоит.
Мы считаем, что есть много красивых вещей, много благ и так далее, и мы
разграничиваем их с помощью определения. ...
А также, что есть прекрасное само по себе и так далее в отношении всех
вещей, хотя мы и признаем, что их много. А что такое каждая вещь, мы уже
обозначаем соответственно единой идеей, одной для каждой вещи. ...
И мы говорим, что те вещи можно видеть, но не мыслить, идеи же , напротив,
можно мыслить, но не видеть.
Какими бы зоркими и восприимчивыми к цвету не были у человека глаза, ты
ведь знаешь, он ничего не увидит и не различит цвета, если будет
пользоваться своим зрением без наличия чего-то третьего... что ты называешь
светом.
...Чем будет благо в умопостигаемой области по отношению к уму и
умопостигаемому, тем в области зримого будет Солнце по отношению к зрению и
зрительно воспринимаемым вещам. ...
Ты знаешь, когда напрягаются, чтобы разглядеть предметы, озаренные
сумеречным сиянием ночи, а не те, цвет которых предстает в свете дня,
зрение притупляется, и человека можно принять чуть ли не за слепого, как
будто его глаза не в порядке. ...
Между тем те же самые глаза отчетливо видят предметы, освещенные Солнцем:
это показывает, что зрение в порядке.
Считай, что так бывает и с душой: всякий раз, когда она устремляется туда,
где сияют истина и бытие, она воспринимает их и познает, что показывает ее
разумность. Когда же она уклоняется в область смешения с мраком,
возникновения и уничтожения, она тупеет, становится подверженной мнениям,
меняет их так и этак, и кажется, что она лишилась ума. -
Так вот то, что придает познаваемым вещам истинность, а человека наделяет
способностью познавать, это ты и считай идеей блага - причиной знания и
познаваемости истины. Как не прекрасно и то и другое - познание и истина,
но, если идею блага ты будешь считать чем-то еще более прекрасным, ты
будешь прав. Как правильно было бы считать зрение и свет солнцеобразными,
но признать их Солнцем было бы неправильно, так и здесь: правильно считать
познание и истину имеющими образ блага, но признать что-либо из них самим
благом было бы неправильно: благо по его свойствам надо ценить еще больше.
Считай, что и познаваемые вещи не только могут познаваться лишь благодаря
благу, но оно дает им и бытие, и существование, хотя само благо не есть
существование, оно - за пределами существования, превышая его достоинством
и силой.
Для сравнения возьми линию, разделенную на два неравных отрезка. Каждый
такой отрезок, то есть область зримого и область умопостигаемого, раздели
опять таким же путем, причем область зримого ты разделишь по признаку
большей или меньшей отчетливости. Тогда один из получившихся отрезков будет
содержать образы. Я называю так прежде всего тени, затем отражения в воде и
в плотных, гладких и глянцевитых предметах - одним словом, все подобное
этому. ...
В другой раздел, сходный с этим, ты поместишь находящиеся вокруг нас живые
существа, все виды растений, а также все то, что изготовляется. ...
И разве не согласишься ты признать такое разделение в отношении подлинности
и неподлинности: как то, что мы мним, относится к тому, что мы
действительно знаем, так подобное относится к уподобляемому.
Один раздел умопостигаемого душа вынуждена искать на основании предпосылок,
пользуясь образами из получившихся у нас тогда отрезков и устремляясь
поэтому не к началу, а к завершению. Между тем другой раздел душа
отыскивает, восходя от предпосылки к началу, такой предпосылки не имеющему.
Без образов, какие были в первом случае, но при помощи самих идей пролагает
она себе путь.
...Те, кто занимается геометрией, счетом и тому подобным, предполагают в
любом своем исследовании, будто им известно, что такое чет и нечет, фигуры,
три вида углов, и прочее в том же роде. Это они принимают за исходные
положения и не считают нужным отдавать в них отчет ни себе, ни другим,
словно это всякому и без того ясно. Исходя из этих положений, они разбирают
уже и все остальное и последовательно доводят до конца то, что было
предметом их рассмотрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112