Про таких говорят, что
они заблуждаются относительно существующего, и называют их неучами.
Теэтет. Ты прав, как никто, Сократ
Сократ. Итак, скажем ли мы, что у нас бывают ложные мнения?
Теэтет. Решительно.
Сократ. А истинные тоже?
Теэтет. И истинные.
Сократ. Итак, будем считать, что мы пришли к достаточно твердому соглашению
и у рас, безусловно, бывают оба этих мнения?
Теэтет. В высшей степени так.
Сократ. Пожалуй, страшно, Теэтет, и поистине неприятно быть праздным
болтунов
Теэтет. Как так? К чему ты это сказал?
Сократ. Досадуя на свою тупость и порядочную болтливость. Ну как еще это
можно назвать, когда кто-то и так и этак растягивает свои рассуждения и но
лености не может ни принять хоть одно, ни от него отказаться?
Теэтет. Да, но тебе-то на что досадовать?
Сократ. Я не только досадую, но и боюсь, что не сумею отчитаться, если
кто-то спросит меня: "Сократ, ты нашел, что ложное мнение возникает не от
взаимодействия ощущений и не в мыслях самих по себе, но от соприкосновения
ощущения с мыслью?" Полагаю, я с самодовольным видом подтвержу это, как
некое прекрасное открытие, сделанное нами.
Теэтет. Мне, по крайней мере, кажется, Сократ, что ничего постыдного в
только что изложенном нет.
Сократ. "Значит, ты утверждаешь, - скажет он, - что человека, которого мы
только мыслим, по не видим, мы никогда не сочтем лошадью, которую в свою
очередь мы тоже не видим и не осязаем, и никак иначе не ощущаем, а только
мыслим?" Я думаю, мне придется согласиться.
Теэтет. И правильно сделаешь.
Сократ. "Что же, - скажет он, -одиннадцать, которое всего только кем-то
мыслится, никогда нельзя будет счесть за двенадцать, которое тоже лишь
мыслится?" Давай-ка отвечай!
Теэтет. Но я отвечу, что, когда видишь или осязаешь, можно принять
одиннадцать за двенадцать, но мысленно такое представление об этих числах
невозможно.
Сократ. Что же? Думаешь, если кто-то будет рассматривать про себя пять и
семь, - не воображать себе пять и семь человек или что-то еще в этом роде,
но рассматривать сами числа пять и семь, которые, как мы говорили, суть
знаки, запечатленные на дощечке из воска, и по поводу которых нельзя
составить себе ложного представления, - так вот, спрашивая себя, сколько же
это будет вместе, какой-то человек, подумавши, скажет, что одиннадцать, а
какой-то - что двенадцать? Или все и подумают и скажут, что двенадцать?
Теэтет. Клянусь Зевсом, нет! Многие скажут, что одиннадцать. Если же кто-то
будет рассматривать большие числа, то и ошибка будет больше. Ведь ты, я
думаю, скорее говоришь о всяком числе.
Сократ. Ты правильно думаешь. И заметь, тогда происходит вот что: те самые
оттиснутые в воске двенадцать принимаются за одиннадцать.
Теэтет. Пожалуй, так.
Сократ. Итак, не возвращаемся ли мы к прежнему рассуждению? Ведь
испытывающий нечто известное принимает это за другое, также известное, а
это, как мы говорили, невозможно; так мы и вынуждены были признать, что
ложного мнения не бывает, чтобы не заставлять одного и того же человека
одновременно и знать и не знать одно и то же.
Теэтет. Ты совершенно прав.
Сократ. Итак, нужно объявить, что ложное мнение - это нечто иное, нежели
отход мысли от ощущения. Иначе мы никогда не заблуждались бы в области
мысли как таковой. А так получается, что либо не бывает ложного мнения,
либо можно не знать известного. Что из этого ты выбираешь?
Теэтет. Трудный выбор ты предлагаешь, Сократ.
Сократ. Однако боюсь, наше рассуждение не до- . пускает ни того ни другого.
Впрочем, надо дерзать до конца: что, если нам отбросить стыд?
Теэтет. Каким образом?
Сократ. Пожелав ответить, что такое есть знание.
Теэтет. Что же в этом бесстыдного?
Сократ. Тебе, как видно, и невдомек, что с самого начала наше рассуждение
было поиском знания; ведь мы не знали, что это такое.
Теэтет. Нет, я понимаю.
Сократ. А по-твоему, это не бесстыдство, не зная знания, объяснять, что
значит "знать"? Дело в том, Теэтет, что мы давно уже нарушаем чистоту
рассуждения. Уже тысячу раз мы повторили: "познаем" и "не познаем", "знаем"
или "не знаем", как будто бы понимая друг друга, а меж тем, что такое
знание, мы так еще и не узнали. Если хочешь, то и теперь, в этот самый миг,
мы опять употребляем слова "не знать" и "понимать", как будто бы уместно
ими пользоваться, когда именно знания-то мы и лишены.
Теэтет. Но каким образом ты будешь рассуждать, Сократ, избегая этих слов?
Сократ. Никаким, пока я - это я. Если бы я был завзятым спорщиком или если
бы такой муж здесь присутствовал, то и он приказал бы нам избегать этого и
упрекнул бы меня за мои речи. Но поскольку мы люди маленькие, то хочешь, я
возьму на себя смелость сказать, что такое "знать"? Мне кажется, какая-то
польза в этом была бы.
Теэтет. Ради Зевса, отважься. Даже если ты и не воздержишься от тех слов,
то все равно получишь полное прощение.
Сократ. Итак, слыхал ли ты, как теперь толкуют это самое "знать"?
Теэтет. Может быть, и слыхал, однако сейчас не припоминаю.
Сократ. Говорят, что это значит "обладать знанием".
Теэтет. Верно.
Сократ. Значит, мы не много изменим, если скажем "приобретать знание"?
Теэтет. А чем, по-твоему, второе отличается от первого?
Сократ. Возможно, ничем. Однако выслушай, что мне здесь представляется, и
проверь вместе со мной.
Теэтет. Если только смогу.
Сократ. Мне кажется все же, что "обладание" и "приобретение" - не одно и то
же. Например, если кто-то, купив плащ и будучи его владельцем, не носит
его, то мы не сказали бы, что он им обладает, но сказали бы, что он его
приобрел.
Теэтет. Верно.
Сократ. Смотри же, может ли приобретший знание не иметь его? Например, если
кто-нибудь, наловив диких птиц, голубей или других, стал бы кормить их
дома, содержа в голубятне, ведь в известном смысле можно было бы сказать,
что он всегда ими обладает, поскольку он их приобрел. Не так ли?
Теэтет. Да.
Сократ. В другом же смысле он не обладает ни одной [из пойманных] птиц, но
лишь властен когда угодно подойти, поймать любую, подержать и снова от
пустить, поскольку в домашней ограде он сделал их ручными. И он может
делать так столько раз, сколько ему вздумается.
Теэтет. Это так.
Сократ. Опять-таки, как прежде мы водрузили в душе неведомо какое восковое
сооружение, так и теперь давай еще раз построим в каждой душе нечто вроде
голубятни для всевозможных птиц, где одни будут жить стаями отдельно от
других, другие же либо небольшими стайками, либо поодиночке, летая среди
остальных как придется.
Теэтет. Считай, что построили. И что же дальше?
Сократ. Следует сказать, что, пока мы дети, эта клетка бывает пустой - ведь
под птицами я разумею знания, тот же, кто приобрел знание, запирает его в
эту ограду, и мы скажем, что он выучил или нашел предмет, к которому
относилось это знание, и что в этом-то знание и состоит.
Теэтет. Пусть будет так.
Сократ. Впоследствии, когда вздумается, он опять ловит знание и, поймавши,
держит, а потом снова отпускает, - смотри сам, какими это нужно назвать
словами: теми же, что и раньше, когда он приобретал [знание], или другими.
И вот откуда ты яснее постигнешь, что я имею в виду. Ведь арифметику ты
относишь к искусствам?
Теэтет. Да.
Сократ. Предположи, что арифметика - это охота за всевозможными знаниями
четного и нечетного.
Теэтет. Предположил.
Сократ. С помощью своего искусства тот, кто его передает, думаю я, и сам
держит прирученными знания чисел, и обучает им других.
Теэтет. Да.
Сократ. И передающего [знания] мы называем учителем, принимающего их -
учеником, а содержащего приобретенные [знания] в своей голубятне -
знатоком?
Теэтет. Именно так.
Сократ. Обрати же внимание на то, что из этого следует. Не тот ли знаток
арифметики, кто знает все числа? Ведь в душе у него присутствуют знания
всех чисел.
Теэтет. Ну и что?
Сократ. Значит, в любое время он может либо про с себя пересчитывать эти
числа, либо сосчитать какие-то внешние предметы, поскольку они имеют число?
Теэтет. А как же иначе?
Сократ. И мы предположим, что считать - это не что иное, как смотреть,
какое число может получиться?
Теэтет. Так
Сократ. Значит, кто исследует то, что знает, кажется как бы незнающим, а мы
уже договорились, что он знает все числа. Тебе случалось слышать о подобных
несообразностях?
Теэтет. О, да.
Сократ. В нашем сравнении с приобретением и охотой за голубями мы говорили,
что охота была двоякая: до приобретения с целью приобрести и после
приобретения, чтобы взять в руки и поджать то, что давно уже приобретено.
Не так ли и знаток имеет те знания и знает то, что он давно уже изучил, и
может снова изучить то же самое, вновь схватывая и удерживая в руках знание
каждой вещи, которое он давно приобрел, но не имел в своем разуме наготове?
Теэтет. Правильно.
Сократ. Только что я тебя спрашивал, каким выражением нужно
воспользоваться, говоря о тех случаях, когда знаток арифметики, собираясь
считать, а знаток грамматики - читать, вновь стал бы узнавать от себя,
знающего, то, что он знает?
Теэтет. Но это нелепо, Сократ.
Сократ. Но можем ли мы сказать, что он читает или считает неизвестное, если
признаем, что он знает все буквы и любое число?
Теэтет. Да и это бестолково.
Сократ. Не хочешь ли ты, чтобы мы сказали, что нам дела нет до того, куда
заблагорассудится кому потащить слова "знать" и "учиться", коль скоро мы
определили, что одно дело - приобретать знания, а другое - ими обладать? И
не утверждаем ли мы, что невозможно, чтобы кто-то не приобрел того, что "н
приобрел, так что никогда уже не может получиться, что кто-то не знает
того, что он знает, ложное же мнение, напротив, составить себе об этом
возможно. Дело в том, что можно и не иметь какого-то знания и, охотясь за
порхающими вокруг знаниями, по ошибке принять одно за другое. Так например,
можно принять одиннадцать за двенадцать, поймав у себя самого знание
одиннадцати вместо двенадцати, как дикого голубя вместо ручного.
Теэтет. Твои слова не лишены смысла.
Сократ. Когда ты схватываешь то, что собирался схватить, тогда ты не
ошибаешься и имеешь мнение о существующем, так? Значит, бывает истинное
мнение с и ложное и ничто из того, на что мы досадовали прежде, 260
не становится нам поперек дороги. Пожалуй, ты со мной согласишься. Или как
ты поступишь?
Теэтет. Соглашусь.
Сократ. Ну что ж, от одного мы избавились: от незнания известного. Ведь
приобретенное остается приобретенным, заблуждаемся мы или нет. Однако более
страшным кажется мне другое.
Теэтет. Что же?
Сократ. Возникновение ложного мнения от подмены знаний.
Теэтет. Как это?
Сократ. Прежде всего так, что имеющий знание о чем-то не ведает этого не по
неведению, а из-за своего знания. Затем бывает, что одно представляется
другим, а другое - первым. И разве не получится страшная бессмыслица, когда
при наличии знания душе ничего не известно и все неведомо? Ничто не мешает
заключить на этом основании, что при неведении можно знать, а при слепоте -
видеть, коль скоро знание заставляет кого-то не знать.
Теэтет. Но может быть, нехорошо, Сократ, что в только знания представляли
мы себе в виде птиц, нужно было и незнания пустить летать вместе с ними в
душе, и тогда охотящийся схватывал бы то знание, то незнание одного и того
же; ложное представлял бы себе с помощью незнания, а с помощью знания -
истинное.
Сократ. Ну как не похвалить тебя, Теэтет! Однако посмотри еще раз, что ты
сказал, и пусть будет так, как ты творишь: схвативший незнание будет,
по-твоему, мнить ложно. Не так ли?
Теэтет. Да.
Сократ. Он, конечно, не будет считать, что он ложно мнит.
Теэтет. Как это?
Сократ. Наоборот, он будет считать, что его мнение истинно, и как знаток
будет распоряжаться тем, в чем он заблуждается.
Теэтет. Именно так.
Сократ. Стало быть, он будет считать, что поймал и имеет знание, а не
незнание.
Теэтет. Ясно.
Сократ. Итак, после долгого пути мы вернулись в прежний тупик. И тот наш
изобличитель скажет со смехом: "Почтеннейшие, разве тот, кто знает и то и
другое, и знание и незнание, - разве он примет одно известное за другое,
также известное? или не знающий ни того ни другого разве представит себе
одно неизвестное вместо другого? Или зная одно, но не зная другого, разве
примет он известное за неизвестное? Или неизвестное он сочтет за известное?
Или вы опять мне скажете, что бывают в свою очередь знания знаний и
незнании, которые он приобрел и содержит в каких-то там с смехотворных
голубятнях или восковых слепках и знает их с тех пор, как приобрел, даже
если и не имеет их наготове в душе? И таким образом вы неизбежно будете
тысячу раз возвращаться к одному и тому же, не делая ни шагу вперед". Что
же мы ответим на это, Теэтет?
Теэтет. Но клянусь Зевсом, Сократ, я не знаю, что сказать.
Сократ. Разве не справедливо, дитя мое, упрекает он нас в этой речи,
указывая, что неправильно исследовать ложное мнение раньше, чем знание,
отложив это последнее в сторону? А ведь нельзя познать первое, пока еще
недостаточно понятно, что же есть знание.
Теэтет. Сейчас, Сократ, необходимо согласиться с твоими словами.
Сократ. Итак, пусть кто-то еще раз сначала спросит: что есть знание? Ведь
мы пока но отказываемся от этого вопроса?
Теэтет. Вовсе нет, если только ты не отказываешься.
Сократ. Скажи, как нам лучше всего отвечать, чтобы меньше противоречить
самому себе?
Теэтет. Как мы прежде пытались, Сократ. Ничего другого я не вижу.
Сократ. А как это было?
Теэтет. Сказать, что знание - это истинное мнение. По крайней мере,
истинное мнение безошибочно, и то, что с ним связано, бывает прекрасным и
благим.
Сократ. Переводя кого-нибудь вброд, Теэтет, проводник говорит: "Река сама
покажет". Так и здесь если мы продолжим исследование, то само искомое по
ходу дела откроет нам возникающие препятствия, если же мы будем стоять на
место, мы ничего не узнаем.
Теэтет. Ты прав. Давай посмотрим дальше.
Сократ. Итак, это не требует долгого рассмотрения, поскольку есть целое
искусство, которое указывает тебе, что знание вовсе не есть истинное
мнение.
Теэтет. Как? И что же это за искусство?
Сократ. Искусство величайших мудрецов, которых называют риторами и
знатоками законов. Дело в том, что они своим искусством не поучают, но,
убеждая, внушают то мнение, которое им угодно. Или ты почитаешь их такими
великими учителями, что не успеет утечь вся вода, как они досконально
изложат всю истину тем, кто не присутствовал в то время, когда кого-то
грабили или еще как-то притесняли?
Теэтет. Я вовсе этого не думаю; но они убеждают.
Сократ. А убеждать - не значит ли это, по-твоему, внушить мнение?
Теэтет. Как же иначе?
Сократ. Разве не бывает, что судьи, убежденные, что знать что-либо можно,
только если ты видел это сам, иначе же - нет, в то же время судят об этом
по слуху, получив истинное мнение, но без знания? При этом с убеждение их
правильно, если они справедливо судят.
Теэтет. Разумеется.
Сократ. По крайней мере, мой милый, если бы истинное мнение и знание были
одним и тем же, то без знания даже самый проницательный судья не вынес бы
правильного решения. На самом же деле, видимо, это разные вещи.
Теэтет. Сейчас я вспомнил, Сократ, то, что слышал от кого-то, но потом
забыл: он говорил, что знание - это истинное мнение с объяснением, а мнение
без объяснения находится за пределами знания. Что не имеет объяснения, то
непознаваемо - так он это называл, - а то, что его имеет, познаваемо.
Сократ. Ты прекрасно говоришь. Но скажи, как он различал это познаваемое и
непознаваемое - одно ли и то же слышали об этом ты и я.
Теэтет. Но я не знаю, восстановлю ли я это в памяти. Вот если бы говорил
кто-то другой, мне сдается, я мог бы следить за ним.
Сократ. Ну что же, слушай мой сон вместо своего. Мне сдается, я тоже слышал
от каких-то людей, что именно те первоначала, из которых состоим мы и все
прочее, не поддаются объяснению. Каждое из них само но себе можно только
назвать, но добавить к этому ничего нельзя - ни того, что оно есть, ни
того, что его нет. Ибо в таком случае ему приписывалось бы бытие или не-
бытие, а здесь нельзя привносить ничего, коль скоро высказываются только о
нем одном и к нему не подходит ни "само", ни "то", ни "каждое", ни "одно",
ни "это", ни многое другое в том же роде. Ведь все эти распространенные
слова, хотя и применяются ко всему, все же отличаются от того, к чему они
прилагаются. Если бы это первоначало можно было выразить и оно имело бы
свои внутренний смысл, его надо было бы выражать без посторонней помощи. На
самом же деле ни одно из этих начал невозможно объяснить, поскольку им дано
только называться, носить какое-то имя. А вот состоящие из этих первоначал
вещи и сами представляют собою некое переплетение, имена их, также
переплетаясь, образуют объяснение, сущность которого, как известно, в
сплетении имен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
они заблуждаются относительно существующего, и называют их неучами.
Теэтет. Ты прав, как никто, Сократ
Сократ. Итак, скажем ли мы, что у нас бывают ложные мнения?
Теэтет. Решительно.
Сократ. А истинные тоже?
Теэтет. И истинные.
Сократ. Итак, будем считать, что мы пришли к достаточно твердому соглашению
и у рас, безусловно, бывают оба этих мнения?
Теэтет. В высшей степени так.
Сократ. Пожалуй, страшно, Теэтет, и поистине неприятно быть праздным
болтунов
Теэтет. Как так? К чему ты это сказал?
Сократ. Досадуя на свою тупость и порядочную болтливость. Ну как еще это
можно назвать, когда кто-то и так и этак растягивает свои рассуждения и но
лености не может ни принять хоть одно, ни от него отказаться?
Теэтет. Да, но тебе-то на что досадовать?
Сократ. Я не только досадую, но и боюсь, что не сумею отчитаться, если
кто-то спросит меня: "Сократ, ты нашел, что ложное мнение возникает не от
взаимодействия ощущений и не в мыслях самих по себе, но от соприкосновения
ощущения с мыслью?" Полагаю, я с самодовольным видом подтвержу это, как
некое прекрасное открытие, сделанное нами.
Теэтет. Мне, по крайней мере, кажется, Сократ, что ничего постыдного в
только что изложенном нет.
Сократ. "Значит, ты утверждаешь, - скажет он, - что человека, которого мы
только мыслим, по не видим, мы никогда не сочтем лошадью, которую в свою
очередь мы тоже не видим и не осязаем, и никак иначе не ощущаем, а только
мыслим?" Я думаю, мне придется согласиться.
Теэтет. И правильно сделаешь.
Сократ. "Что же, - скажет он, -одиннадцать, которое всего только кем-то
мыслится, никогда нельзя будет счесть за двенадцать, которое тоже лишь
мыслится?" Давай-ка отвечай!
Теэтет. Но я отвечу, что, когда видишь или осязаешь, можно принять
одиннадцать за двенадцать, но мысленно такое представление об этих числах
невозможно.
Сократ. Что же? Думаешь, если кто-то будет рассматривать про себя пять и
семь, - не воображать себе пять и семь человек или что-то еще в этом роде,
но рассматривать сами числа пять и семь, которые, как мы говорили, суть
знаки, запечатленные на дощечке из воска, и по поводу которых нельзя
составить себе ложного представления, - так вот, спрашивая себя, сколько же
это будет вместе, какой-то человек, подумавши, скажет, что одиннадцать, а
какой-то - что двенадцать? Или все и подумают и скажут, что двенадцать?
Теэтет. Клянусь Зевсом, нет! Многие скажут, что одиннадцать. Если же кто-то
будет рассматривать большие числа, то и ошибка будет больше. Ведь ты, я
думаю, скорее говоришь о всяком числе.
Сократ. Ты правильно думаешь. И заметь, тогда происходит вот что: те самые
оттиснутые в воске двенадцать принимаются за одиннадцать.
Теэтет. Пожалуй, так.
Сократ. Итак, не возвращаемся ли мы к прежнему рассуждению? Ведь
испытывающий нечто известное принимает это за другое, также известное, а
это, как мы говорили, невозможно; так мы и вынуждены были признать, что
ложного мнения не бывает, чтобы не заставлять одного и того же человека
одновременно и знать и не знать одно и то же.
Теэтет. Ты совершенно прав.
Сократ. Итак, нужно объявить, что ложное мнение - это нечто иное, нежели
отход мысли от ощущения. Иначе мы никогда не заблуждались бы в области
мысли как таковой. А так получается, что либо не бывает ложного мнения,
либо можно не знать известного. Что из этого ты выбираешь?
Теэтет. Трудный выбор ты предлагаешь, Сократ.
Сократ. Однако боюсь, наше рассуждение не до- . пускает ни того ни другого.
Впрочем, надо дерзать до конца: что, если нам отбросить стыд?
Теэтет. Каким образом?
Сократ. Пожелав ответить, что такое есть знание.
Теэтет. Что же в этом бесстыдного?
Сократ. Тебе, как видно, и невдомек, что с самого начала наше рассуждение
было поиском знания; ведь мы не знали, что это такое.
Теэтет. Нет, я понимаю.
Сократ. А по-твоему, это не бесстыдство, не зная знания, объяснять, что
значит "знать"? Дело в том, Теэтет, что мы давно уже нарушаем чистоту
рассуждения. Уже тысячу раз мы повторили: "познаем" и "не познаем", "знаем"
или "не знаем", как будто бы понимая друг друга, а меж тем, что такое
знание, мы так еще и не узнали. Если хочешь, то и теперь, в этот самый миг,
мы опять употребляем слова "не знать" и "понимать", как будто бы уместно
ими пользоваться, когда именно знания-то мы и лишены.
Теэтет. Но каким образом ты будешь рассуждать, Сократ, избегая этих слов?
Сократ. Никаким, пока я - это я. Если бы я был завзятым спорщиком или если
бы такой муж здесь присутствовал, то и он приказал бы нам избегать этого и
упрекнул бы меня за мои речи. Но поскольку мы люди маленькие, то хочешь, я
возьму на себя смелость сказать, что такое "знать"? Мне кажется, какая-то
польза в этом была бы.
Теэтет. Ради Зевса, отважься. Даже если ты и не воздержишься от тех слов,
то все равно получишь полное прощение.
Сократ. Итак, слыхал ли ты, как теперь толкуют это самое "знать"?
Теэтет. Может быть, и слыхал, однако сейчас не припоминаю.
Сократ. Говорят, что это значит "обладать знанием".
Теэтет. Верно.
Сократ. Значит, мы не много изменим, если скажем "приобретать знание"?
Теэтет. А чем, по-твоему, второе отличается от первого?
Сократ. Возможно, ничем. Однако выслушай, что мне здесь представляется, и
проверь вместе со мной.
Теэтет. Если только смогу.
Сократ. Мне кажется все же, что "обладание" и "приобретение" - не одно и то
же. Например, если кто-то, купив плащ и будучи его владельцем, не носит
его, то мы не сказали бы, что он им обладает, но сказали бы, что он его
приобрел.
Теэтет. Верно.
Сократ. Смотри же, может ли приобретший знание не иметь его? Например, если
кто-нибудь, наловив диких птиц, голубей или других, стал бы кормить их
дома, содержа в голубятне, ведь в известном смысле можно было бы сказать,
что он всегда ими обладает, поскольку он их приобрел. Не так ли?
Теэтет. Да.
Сократ. В другом же смысле он не обладает ни одной [из пойманных] птиц, но
лишь властен когда угодно подойти, поймать любую, подержать и снова от
пустить, поскольку в домашней ограде он сделал их ручными. И он может
делать так столько раз, сколько ему вздумается.
Теэтет. Это так.
Сократ. Опять-таки, как прежде мы водрузили в душе неведомо какое восковое
сооружение, так и теперь давай еще раз построим в каждой душе нечто вроде
голубятни для всевозможных птиц, где одни будут жить стаями отдельно от
других, другие же либо небольшими стайками, либо поодиночке, летая среди
остальных как придется.
Теэтет. Считай, что построили. И что же дальше?
Сократ. Следует сказать, что, пока мы дети, эта клетка бывает пустой - ведь
под птицами я разумею знания, тот же, кто приобрел знание, запирает его в
эту ограду, и мы скажем, что он выучил или нашел предмет, к которому
относилось это знание, и что в этом-то знание и состоит.
Теэтет. Пусть будет так.
Сократ. Впоследствии, когда вздумается, он опять ловит знание и, поймавши,
держит, а потом снова отпускает, - смотри сам, какими это нужно назвать
словами: теми же, что и раньше, когда он приобретал [знание], или другими.
И вот откуда ты яснее постигнешь, что я имею в виду. Ведь арифметику ты
относишь к искусствам?
Теэтет. Да.
Сократ. Предположи, что арифметика - это охота за всевозможными знаниями
четного и нечетного.
Теэтет. Предположил.
Сократ. С помощью своего искусства тот, кто его передает, думаю я, и сам
держит прирученными знания чисел, и обучает им других.
Теэтет. Да.
Сократ. И передающего [знания] мы называем учителем, принимающего их -
учеником, а содержащего приобретенные [знания] в своей голубятне -
знатоком?
Теэтет. Именно так.
Сократ. Обрати же внимание на то, что из этого следует. Не тот ли знаток
арифметики, кто знает все числа? Ведь в душе у него присутствуют знания
всех чисел.
Теэтет. Ну и что?
Сократ. Значит, в любое время он может либо про с себя пересчитывать эти
числа, либо сосчитать какие-то внешние предметы, поскольку они имеют число?
Теэтет. А как же иначе?
Сократ. И мы предположим, что считать - это не что иное, как смотреть,
какое число может получиться?
Теэтет. Так
Сократ. Значит, кто исследует то, что знает, кажется как бы незнающим, а мы
уже договорились, что он знает все числа. Тебе случалось слышать о подобных
несообразностях?
Теэтет. О, да.
Сократ. В нашем сравнении с приобретением и охотой за голубями мы говорили,
что охота была двоякая: до приобретения с целью приобрести и после
приобретения, чтобы взять в руки и поджать то, что давно уже приобретено.
Не так ли и знаток имеет те знания и знает то, что он давно уже изучил, и
может снова изучить то же самое, вновь схватывая и удерживая в руках знание
каждой вещи, которое он давно приобрел, но не имел в своем разуме наготове?
Теэтет. Правильно.
Сократ. Только что я тебя спрашивал, каким выражением нужно
воспользоваться, говоря о тех случаях, когда знаток арифметики, собираясь
считать, а знаток грамматики - читать, вновь стал бы узнавать от себя,
знающего, то, что он знает?
Теэтет. Но это нелепо, Сократ.
Сократ. Но можем ли мы сказать, что он читает или считает неизвестное, если
признаем, что он знает все буквы и любое число?
Теэтет. Да и это бестолково.
Сократ. Не хочешь ли ты, чтобы мы сказали, что нам дела нет до того, куда
заблагорассудится кому потащить слова "знать" и "учиться", коль скоро мы
определили, что одно дело - приобретать знания, а другое - ими обладать? И
не утверждаем ли мы, что невозможно, чтобы кто-то не приобрел того, что "н
приобрел, так что никогда уже не может получиться, что кто-то не знает
того, что он знает, ложное же мнение, напротив, составить себе об этом
возможно. Дело в том, что можно и не иметь какого-то знания и, охотясь за
порхающими вокруг знаниями, по ошибке принять одно за другое. Так например,
можно принять одиннадцать за двенадцать, поймав у себя самого знание
одиннадцати вместо двенадцати, как дикого голубя вместо ручного.
Теэтет. Твои слова не лишены смысла.
Сократ. Когда ты схватываешь то, что собирался схватить, тогда ты не
ошибаешься и имеешь мнение о существующем, так? Значит, бывает истинное
мнение с и ложное и ничто из того, на что мы досадовали прежде, 260
не становится нам поперек дороги. Пожалуй, ты со мной согласишься. Или как
ты поступишь?
Теэтет. Соглашусь.
Сократ. Ну что ж, от одного мы избавились: от незнания известного. Ведь
приобретенное остается приобретенным, заблуждаемся мы или нет. Однако более
страшным кажется мне другое.
Теэтет. Что же?
Сократ. Возникновение ложного мнения от подмены знаний.
Теэтет. Как это?
Сократ. Прежде всего так, что имеющий знание о чем-то не ведает этого не по
неведению, а из-за своего знания. Затем бывает, что одно представляется
другим, а другое - первым. И разве не получится страшная бессмыслица, когда
при наличии знания душе ничего не известно и все неведомо? Ничто не мешает
заключить на этом основании, что при неведении можно знать, а при слепоте -
видеть, коль скоро знание заставляет кого-то не знать.
Теэтет. Но может быть, нехорошо, Сократ, что в только знания представляли
мы себе в виде птиц, нужно было и незнания пустить летать вместе с ними в
душе, и тогда охотящийся схватывал бы то знание, то незнание одного и того
же; ложное представлял бы себе с помощью незнания, а с помощью знания -
истинное.
Сократ. Ну как не похвалить тебя, Теэтет! Однако посмотри еще раз, что ты
сказал, и пусть будет так, как ты творишь: схвативший незнание будет,
по-твоему, мнить ложно. Не так ли?
Теэтет. Да.
Сократ. Он, конечно, не будет считать, что он ложно мнит.
Теэтет. Как это?
Сократ. Наоборот, он будет считать, что его мнение истинно, и как знаток
будет распоряжаться тем, в чем он заблуждается.
Теэтет. Именно так.
Сократ. Стало быть, он будет считать, что поймал и имеет знание, а не
незнание.
Теэтет. Ясно.
Сократ. Итак, после долгого пути мы вернулись в прежний тупик. И тот наш
изобличитель скажет со смехом: "Почтеннейшие, разве тот, кто знает и то и
другое, и знание и незнание, - разве он примет одно известное за другое,
также известное? или не знающий ни того ни другого разве представит себе
одно неизвестное вместо другого? Или зная одно, но не зная другого, разве
примет он известное за неизвестное? Или неизвестное он сочтет за известное?
Или вы опять мне скажете, что бывают в свою очередь знания знаний и
незнании, которые он приобрел и содержит в каких-то там с смехотворных
голубятнях или восковых слепках и знает их с тех пор, как приобрел, даже
если и не имеет их наготове в душе? И таким образом вы неизбежно будете
тысячу раз возвращаться к одному и тому же, не делая ни шагу вперед". Что
же мы ответим на это, Теэтет?
Теэтет. Но клянусь Зевсом, Сократ, я не знаю, что сказать.
Сократ. Разве не справедливо, дитя мое, упрекает он нас в этой речи,
указывая, что неправильно исследовать ложное мнение раньше, чем знание,
отложив это последнее в сторону? А ведь нельзя познать первое, пока еще
недостаточно понятно, что же есть знание.
Теэтет. Сейчас, Сократ, необходимо согласиться с твоими словами.
Сократ. Итак, пусть кто-то еще раз сначала спросит: что есть знание? Ведь
мы пока но отказываемся от этого вопроса?
Теэтет. Вовсе нет, если только ты не отказываешься.
Сократ. Скажи, как нам лучше всего отвечать, чтобы меньше противоречить
самому себе?
Теэтет. Как мы прежде пытались, Сократ. Ничего другого я не вижу.
Сократ. А как это было?
Теэтет. Сказать, что знание - это истинное мнение. По крайней мере,
истинное мнение безошибочно, и то, что с ним связано, бывает прекрасным и
благим.
Сократ. Переводя кого-нибудь вброд, Теэтет, проводник говорит: "Река сама
покажет". Так и здесь если мы продолжим исследование, то само искомое по
ходу дела откроет нам возникающие препятствия, если же мы будем стоять на
место, мы ничего не узнаем.
Теэтет. Ты прав. Давай посмотрим дальше.
Сократ. Итак, это не требует долгого рассмотрения, поскольку есть целое
искусство, которое указывает тебе, что знание вовсе не есть истинное
мнение.
Теэтет. Как? И что же это за искусство?
Сократ. Искусство величайших мудрецов, которых называют риторами и
знатоками законов. Дело в том, что они своим искусством не поучают, но,
убеждая, внушают то мнение, которое им угодно. Или ты почитаешь их такими
великими учителями, что не успеет утечь вся вода, как они досконально
изложат всю истину тем, кто не присутствовал в то время, когда кого-то
грабили или еще как-то притесняли?
Теэтет. Я вовсе этого не думаю; но они убеждают.
Сократ. А убеждать - не значит ли это, по-твоему, внушить мнение?
Теэтет. Как же иначе?
Сократ. Разве не бывает, что судьи, убежденные, что знать что-либо можно,
только если ты видел это сам, иначе же - нет, в то же время судят об этом
по слуху, получив истинное мнение, но без знания? При этом с убеждение их
правильно, если они справедливо судят.
Теэтет. Разумеется.
Сократ. По крайней мере, мой милый, если бы истинное мнение и знание были
одним и тем же, то без знания даже самый проницательный судья не вынес бы
правильного решения. На самом же деле, видимо, это разные вещи.
Теэтет. Сейчас я вспомнил, Сократ, то, что слышал от кого-то, но потом
забыл: он говорил, что знание - это истинное мнение с объяснением, а мнение
без объяснения находится за пределами знания. Что не имеет объяснения, то
непознаваемо - так он это называл, - а то, что его имеет, познаваемо.
Сократ. Ты прекрасно говоришь. Но скажи, как он различал это познаваемое и
непознаваемое - одно ли и то же слышали об этом ты и я.
Теэтет. Но я не знаю, восстановлю ли я это в памяти. Вот если бы говорил
кто-то другой, мне сдается, я мог бы следить за ним.
Сократ. Ну что же, слушай мой сон вместо своего. Мне сдается, я тоже слышал
от каких-то людей, что именно те первоначала, из которых состоим мы и все
прочее, не поддаются объяснению. Каждое из них само но себе можно только
назвать, но добавить к этому ничего нельзя - ни того, что оно есть, ни
того, что его нет. Ибо в таком случае ему приписывалось бы бытие или не-
бытие, а здесь нельзя привносить ничего, коль скоро высказываются только о
нем одном и к нему не подходит ни "само", ни "то", ни "каждое", ни "одно",
ни "это", ни многое другое в том же роде. Ведь все эти распространенные
слова, хотя и применяются ко всему, все же отличаются от того, к чему они
прилагаются. Если бы это первоначало можно было выразить и оно имело бы
свои внутренний смысл, его надо было бы выражать без посторонней помощи. На
самом же деле ни одно из этих начал невозможно объяснить, поскольку им дано
только называться, носить какое-то имя. А вот состоящие из этих первоначал
вещи и сами представляют собою некое переплетение, имена их, также
переплетаясь, образуют объяснение, сущность которого, как известно, в
сплетении имен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112