Ответь мне вот что: если бы у нас не
было ни голоса, ни языка, а мы захотели бы объяснить другим окружающие
предметы, не стали бы мы разве обозначать все с помощью рук, головы и
вообще всего тела, как делают это немые?
Гермоген. Другого способа я не вижу, Сократ .
Сократ. Я думаю, если бы мы захотели обозначить что-то вышнее и легкое, мы
подняли бы руку к небу, подражая природе этой вещи, если же что-то низкое и
тяжелое, то опустили бы руку к земле. Точно так же, если бы мы захотели
изобразить бегущего коня или какое-нибудь другое животное, ты ведь знаешь,
мы бы всем своим телом и его положением постарались походить на них.
Гермоген. Безусловно, это должно быть так.
Сократ. Таким образом, выражение чего-либо с помощью тела - это подражание
тому, что выражает тело, которому подражаешь.
Гермоген. Да.
Сократ. Когда ж мы хотим выразить что-то голосом, языком и ртом, получается
ли у нас выражение каждой вещи с помощью этих членов тела, раз мы с их
помощью подражаем чему бы то ни было?
Гермоген. Непременно, как мне кажется
Сократ. В таком случае имя, видимо, есть подражание с помощью голоса тому,
чему подражают, и имя тому, чему подражают, дается при помощи голоса.
Гермоген. Мне кажется, так.
Сократ. Клянусь Зевсом, а вот мне не кажется, что я хорошо сказал это, друг.
Гермоген. Почему?
Сократ. Нам пришлось бы тогда признать, что те, кто подражает овцам,
петухам и другим животным, дают им имена тем самым, что им подражают?
Гермоген. Это верно.
Сократ. И тебе кажется, здесь все в порядке?
Гермоген. Да нет, по правде сказать. Однако, Сократ, какое подражание было
бы именем?
Сократ. Ну прежде всего, мне кажется, не такое какое бывает тогда, когда мы
подражаем вещам музыкой, хотя и тогда мы подражаем с помощью голоса; далее,
и не такое, какое бывает, когда мы подражаем тому же в вещах, чему
подражает музыка, мне не кажется, что тогда мы даем имя. А утверждаю я вот
что: у каждой вещи есть звучание, очертания, а у многих и цвет?
Гермоген. Разумеется.
Сократ. Искусство наименования, видимо, связано не с таким подражанием,
когда кто-то подражает подобным свойствам вещей. Это дело, с одной стороны,
музыки, а с другой - живописи. Не так ли?
Гермоген. Да.
Сократ. А подражание, о котором мы говорим, что собой представляет? Не
кажется ли тебе, что у каждой вещи есть еще и сущность, как есть цвет и все
то, о чем мы здесь говорили? Во-первых, у самого цвета или звука нет разве
какой-то сущности? Да и у всего другого, что только заслуживает
наименования бытия?
Гермоген. Я полагаю.
Сократ. Так что же? Если кто-то мог бы посредством букв и слогов подражать
в каждой вещи именно этому, сущности, разве не смог бы он выразить каждую
вещь, которая существует? Или это не так?
Гермоген. Разумеется, так.
Сократ. А как бы ты назвал того, кто способен это делать, если тех ты
только что назвал: одного - музыкантом, другого - живописцем? Как же мы
назовем этого?
Гермоген. Мне кажется, Сократ, тот, кого мы давно уже ищем, будет мастер
давать имена.
Сократ. а Если это верно, то теперь уже следует рассмотреть те имена, о
которых ты спрашивал, - "течение", "шествие", "владение ": схватывает ли
мастер с помощью букв и слогов сущность вещей, чтобы ей подражать, или же
нет.
Гермоген. Да, это верно.
Сократ. Тогда давай посмотрим, только ли это - первые имена, или есть еще
много других?
Гермоген. Думаю, есть и другие.
Сократ. Видимо. Однако какой бы нам найти способ различения того, где
именно начинает подражать подражающий? Коль скоро это будет подражанием
сущему посредством слогов и букв, то не правильнее ли всего начать с
различения простейших частиц, как это делают те, кто приступает к
определению стихотворного размера: сначала они различают значение звуков,
затем слогов и только после этого начинают рассматривать размер, ведь верно?
Гермоген. Да.
Сократ. Не так ли и нам нужно сначала различать гласные, а затем в
соответствии с их видами остальные - безгласные и беззвучные (ибо знатоки
называют их так) и, наконец, те, которые не назовешь ни беззвучными, ни
безгласными. Надо также посмотреть, сколько есть различных между собой
видов гласных. И когда мы все это различим как следует, тогда опять нужно
будет возвратиться к сущностям и их именам и посмотреть, нет ли таких имен,
к которым бы все сводились как к составным частям и из которых можно было
бы видеть, что они означают, а также не различаются ли эти имена по видам
подобно простейшим частицам. Хорошенько все это рассмотрев, нужно уметь
найти для каждой [вещи] наиболее соответствующее ей [имя]: либо одно слово
связать с одной вещью, либо отнести к этой вещи смесь из многих слов. Как
живописцы, желая что-нибудь изобразить, иногда берут только пурпур, а
иногда и другие краски на выбор, а бывает и так, что смешивают многие
краски между собой, например когда пишут человеческое лицо или что-нибудь в
этом роде, так, по-моему, и всякое изображение требует своих средств. И мы
будем примерять звуки к вещам - то один к одной вещи, какого та потребует,
то многие вместе, образуя то, что называют слогами, а затем соединять
слоги, из которых уже будут состоять слова и выражения. Далее из слов и
выражений мы составим некое большое, прекрасное целое наподобие живописного
изображения, а затем и все рассуждение - по законам искусства присвоения
имен, красноречия или как бы его ни звать. Скорее же не мы - это я просто
увлекся: так составили имена еще древние, и в таком виде они и посейчас
остаются; если же мы сумеем рассмотреть все эти имена со знанием дела и
установить, существует ли способ, по которому присвоены и первые имена, и
позднейшие, или такого способа нет, наша задача будет выполнена. В
противном случае, как бы наш разговор не пропал впустую и не отклонился бы
в сторону, милый мой Гермоген.
Гермоген. Клянусь Зевсом, Сократ, это может случиться.
Сократ. Так что же? Ты уверен в себе, что ты можешь все это именно так
разобрать? Я, например, нет.
Гермоген. Так ведь и мне далеко до этого.
Сократ. Тогда оставим это. Или, хочешь, рассмотрим это хотя бы так, как
сможем, и если окажемся способными обозреть хоть немногое, то давай
возьмемся за это, сказав себе заранее, как немного раньше сказали с богам ,
что, не зная о них ничего истинного, мы прилагаем к ним человеческие мерки:
скажем себе, что если есть хоть малая польза в том, чтобы мы или кто-то
другой это исследовал, то это, пожалуй, следует сделать. Теперь же, как
говорится, мы должны будем по мере сил потрудиться на этом поприще. Ты
согласен или нет?
Гермоген. Я полностью с тобою согласен.
Сократ. Смешным, я думаю, должно казаться, Гермоген, что из подражания
посредством букв и слогов вещи станут для нас совершенно ясными. Однако это
неизбежно, ибо у нас нет ничего лучшего, к чему мы могли бы прибегнуть для
уяснения правильности первых имен, если, конечно, ты не хочешь, чтобы мы,
как это делают трагические поэты в затруднительных случаях, прибегли к
специальным приспособлениям, с помощью которых они поднимают наверх богов ;
ты ведь не хочешь, чтобы и мы так же отделались от нашего предмета, сказав,
что первые имена установили боги и потому они правильны? Или и для нас это
лучший выход? А может быть, нам сказать, что они взяты у каких-нибудь
варваров, а варвары нас древнее? Или что за древностью лет эти имена так же
невозможно рассмотреть, как и варварские? Ведь все это были бы увертки, и
довольно изящные, для того, кто не хочет рассуждать о первых именах и
допытываться, насколько правильно они установлены. А между тем, если он
почему бы то ни было не знает правильности первых имен, он не сможет узнать
и позднейшие, ибо по необходимости они выражаются через те самые первые, о
которых он ничего не знает. А ведь тот, кто заявляет, будто он сведущ в
именах, должен уметь особенно ясно показать свое искусство на первых именах
или же хорошенько запомнить, что и о позднейших он болтает вздор. Или ты
так не думаешь?
Гермоген. Нет, Сократ, именно так.
Сократ. Но все-таки то, что я почувствовал в первых именах, кажется мне
заносчивым и смешным. С тобой я, конечно, этим поделюсь, коли хочешь. Если
же ты можешь где-то найти лучший ответ, постарайся и ты поделиться со мной .
Гермоген. Так я и сделаю. Но говори смелей.
Сократ. Итак, прежде всего представляется мне средством [выразить] всякое
движение. Кстати, мы не говорили, откуда это имя - "движение". Однако ясно,
что слово это то же самое, что и "хождение", так как в древности мы
употребляли не эту, а эпсилон. Начало же его - от слова : имя это чужое, а
значит оно то же самое, что и слово "идти". Так что если бы кто-нибудь
нашел древнее название движения, соответствующее нашему языку, то
правильнее он назвал бы его "идение". Теперь же от иноземного слова после
подстановки эты на место эпсилона и вставки ню оно называется "движением",
хотя его следовало бы называть "двигидение". А слово "стояние" означает
отсутствие движения и называется "стоянием" для красоты. Так вот этот звук,
как я говорю, показался присвоителю имен прекрасным средством выражения
движения, порыва, и он много раз использовал его с этой целью. Прежде всего
сами имена "река" - от слова (течь) - и "стремнина" подражают порыву
благодаря этому звуку; затем слова "трепет", "обрывистый", а еще такие
глаголы, как "ударять", "крушить", "рвать", "рыть", "дробить", "вертеть" -
все они очень выразительны благодаря. Я думаю, законодатель видел, что во
время произнесения этого звука язык совсем не остается в покое и сильнейшим
образом сотрясается. Поэтому, мне кажется, он и воспользовался им для
выражения соответствующего действия. А йотой он воспользовался для
выражения всего тонкого, что могло бы проходить через вещи. Поэтому "идти"
и "ринуться" он изобразил с помощью йоты. Так же с помощью звуков пси,
сигмы и дзеты (это как бы "дышащие" звуки) он, давая вещам названия,
подражал сходным их свойствам. Например, так он обозначил "студеное",
"шипучее", "тряску" и вообще всякое сотрясение. И когда, давая имена, он
подражал чему-либо вспенившемуся, то всюду, как правило, вносил эти звуки.
В свою очередь сжатие языка при произнесении дельты и упор при произнесении
полезно, кажется, применить для выражения скованности уздою и стояния. А
так как при произнесении ламбды язык очень сильно скользит, опускаясь вниз,
то, пользуясь уподоблением, он так дал имена "гладкому", "скользящему",
"лоснящемуся", "смолистому" и прочим подобным вещам. Скольжению же языка на
звуке ламбда, когда он подражает "клейкому", "сладкому" и "липкому",
препятствует сила звука гамма. Почувствовав внутренний отзвук голоса при
звуке ню, он, как бы отражая это в звуках, дал имена "внутреннее" и
"потаенное". В свою очередь альфу присвоил "громадному", эту - "величине",
поскольку это долгие звуки. А для выражения "округлого" ему необходим был
о-микрон, его-то он и вставлял по большей части в подобные имена. Так же, я
думаю, и во всем остальном: он подбирал по буквам и слогам знак для каждой
вещи и таким образом создавал имена. А последующие имена он составлял уже
из этих, действуя подобным же образом. Вот какова, мне а кажется, Гермоген,
должна быть правильность имен, если только Кратил чего-нибудь не возразит.
Гермоген. Много же забот, Сократ, доставил мне Кратил! Да ведь я тебе с
самого начала об этом толковал. Он говорил, что существует некая
правильность имен, хотя на вопрос, какова она, не отвечал ничего
определенного, так что нельзя разобрать, с умыслом или нет он каждый раз
затемняет дело. Так вот, скажи же мне в присутствии Сократа, Кратил,
доволен ли ты тем, что говорит Сократ об именах, или ты можешь сказать
лучше? Если можешь, скажи, чтобы тебе либо у Сократа поучиться, либо
научить нас обоих.
Кратил. Как, Гермоген? Тебе кажется, что это легко - столь быстро выучиться
или научить какому-либо делу, вплоть до такого, которое относится уже к
величайшим?
Гермоген. Клянусь Зевсом, мне-то не кажется. Но по-моему, прекрасно сказано
у Гесиода, что если к малому приложить даже малое, и то дело продвинется
вперед. Так что хоть малую толику ты можешь добавить: не сочти это за труд
и окажи милость нашему Сократу, а по справедливости - и мне.
Сократ. Да к тому же, Кратил, заметь, я ведь ни на чем не настаиваю из
того, что говорил. Просто я рассмотрел с Гермогеном вместе, как мне все это
представлялось, так что говори смело, если знаешь что-то лучшее, ведь я
приму это с охотой. Еще бы, я и не удивился бы, если бы ты умел лучше
сказать об этом. Ведь мне сдается, ты и сам над этим размышлял, и учился у
других. Так что если ты скажешь что-то лучшее, запиши и меня одним из своих
учеников в науке о правильности имен.
Кратил. Конечно, Сократ, занимайся я этим на самом деле, как ты говоришь, я
может быть и сделал бы с тебя своим учеником. Боюсь все же, как бы не
получилось наоборот, потому что мне пришло в голову применить к тебе слова
Ахилла, которые он произносит в "Мольбах", обращаясь к Аяксу. Говорит же он
вот что:
Сын Теламонов, Аякс благородный, властитель народа!
Все ты, я чувствую сам, говорил по душе мне.
Так и мне, Сократ, будто прямо в душу запали твои прорицания: то ли ты
вдохновлен Евтифроном, то ли в тебе давно уже таилась еще какая-то муза.
Сократ. Добрый мой Кратил, я и сам давно дивлюсь своей мудрости и не
доверяю ей. Видимо, мне еще самому нужно разобраться в том, что я,
собственно, говорю. Ибо тяжелее всего быть обманутым самим собой. Ведь
тогда обманщик неотступно следует за тобой и всегда находится рядом, разве
это не ужасно? И потому, видно, нам следует чаще оглядываться на сказанное
и пытаться, по словам того же поэта, "смотреть одновременно и вперед и
назад". Вот и теперь давай посмотрим, что у нас уже сказано. Правильность
имени, говорили мы, состоит в том, что оно указывает, какова вещь. Будем
считать, что этого достаточно?
Кратил. Мне кажется, вполне, Сократ .
Сократ. Итак, имена даются ради обучения?
Кратил. Разумеется.
Сократ. Так не сказать ли нам, что это - искусство и что существуют люди,
владеющие им?
Кратил. Это верно.
Сократ. Кто же они?
Кратил. А вот те, о ком ты говорил вначале, учредители [имен ].
Сократ. А не скажем ли мы в таком случае, что это искусство бытует среди
людей таким же образом, как все остальные? Я хочу сказать вот что:
случается, что одни живописцы - хуже, другие - лучше?
Кратил. Разумеется.
Сократ. И одни из них создают лучшие живописные произведения, а другие -
худшие? И домостроители так же: одни строят дома лучше, другие - хуже?
Кратил. Да.
Сократ. Следовательно, так же и законодатели: у одних то, что они делают,
получается лучше, у других - хуже?
Кратил. Я этого пока не нахожу.
Сократ. Значит, ты не находишь, что одни законы бывают лучше, другие - хуже?
Кратил. Конечно, нет.
Сократ. Тогда, видимо, и имена ты не находишь одни худшими, другие -
лучшими?
Кратил. Нет, конечно.
Сократ. Выходит, что все имена установлены правильно?
Кратил. По крайней мере те, что действительно суть имена.
Сократ. Что же, дело обстоит так, как мы говорили об этом раньше: вот
Гермогену его имя либо совсем не с принадлежит - если происхождение от
Гермеса не имеет к нему отношения,- либо, хотя оно ему и присвоено,
присвоено неверно?
Кратил. Мне кажется, оно не принадлежит ему, Сократ, а только кажется
принадлежащим; принадлежит же оно другому человеку, чья природа
соответствует его имени.
Сократ. Так не лжет ли тот, кто называет его Гермогеном? Или же вообще
невозможно сказать, что он Гермоген, если он не Гермоген?
Кратил. Почему?
Сократ. Разве твое утверждение не означает, что вообще невозможно
произнести ложь? А ведь многие именно это и утверждают, друг мой Кратил,- и
теперь, и утверждали прежде.
Кратил. Как же можно, Сократ, говоря о чем-то, говорить о том, что не
существует? Или это не значит произносить ложь - говорить о вещах
несуществующих?
Сократ. Это слишком хитро сказано, дружище, для меня и моих лет. Но скажи
мне вот что: по-твоему, утверждать что-либо ложное нельзя, а произнести
вслух - можно?
Кратил. Нет, мне кажется, и произнести вслух нельзя также.
Сократ. Ни сказать и ни обратиться? Например, если кто-нибудь встретил бы
тебя на чужбине и, взяв за руку, сказал: "Здравствуй, гость афинский, сын
Смикриона, Гермоген!", то утверждал ли бы он это, или так просто
высказался, или произнес в качестве обращения, относилось бы это к тебе или
вот к этому Гермогену? Или вообще ни к кому?
Кратил. Мне кажется, Сократ, что он вообще напрасно издавал бы все эти
звуки.
Сократ. Заманчиво и это суждение. А все же истинные звуки он издавал бы или
ложные? Или часть их была бы истинной, а часть ложной? Ведь и этим бы я
удовольствовался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
было ни голоса, ни языка, а мы захотели бы объяснить другим окружающие
предметы, не стали бы мы разве обозначать все с помощью рук, головы и
вообще всего тела, как делают это немые?
Гермоген. Другого способа я не вижу, Сократ .
Сократ. Я думаю, если бы мы захотели обозначить что-то вышнее и легкое, мы
подняли бы руку к небу, подражая природе этой вещи, если же что-то низкое и
тяжелое, то опустили бы руку к земле. Точно так же, если бы мы захотели
изобразить бегущего коня или какое-нибудь другое животное, ты ведь знаешь,
мы бы всем своим телом и его положением постарались походить на них.
Гермоген. Безусловно, это должно быть так.
Сократ. Таким образом, выражение чего-либо с помощью тела - это подражание
тому, что выражает тело, которому подражаешь.
Гермоген. Да.
Сократ. Когда ж мы хотим выразить что-то голосом, языком и ртом, получается
ли у нас выражение каждой вещи с помощью этих членов тела, раз мы с их
помощью подражаем чему бы то ни было?
Гермоген. Непременно, как мне кажется
Сократ. В таком случае имя, видимо, есть подражание с помощью голоса тому,
чему подражают, и имя тому, чему подражают, дается при помощи голоса.
Гермоген. Мне кажется, так.
Сократ. Клянусь Зевсом, а вот мне не кажется, что я хорошо сказал это, друг.
Гермоген. Почему?
Сократ. Нам пришлось бы тогда признать, что те, кто подражает овцам,
петухам и другим животным, дают им имена тем самым, что им подражают?
Гермоген. Это верно.
Сократ. И тебе кажется, здесь все в порядке?
Гермоген. Да нет, по правде сказать. Однако, Сократ, какое подражание было
бы именем?
Сократ. Ну прежде всего, мне кажется, не такое какое бывает тогда, когда мы
подражаем вещам музыкой, хотя и тогда мы подражаем с помощью голоса; далее,
и не такое, какое бывает, когда мы подражаем тому же в вещах, чему
подражает музыка, мне не кажется, что тогда мы даем имя. А утверждаю я вот
что: у каждой вещи есть звучание, очертания, а у многих и цвет?
Гермоген. Разумеется.
Сократ. Искусство наименования, видимо, связано не с таким подражанием,
когда кто-то подражает подобным свойствам вещей. Это дело, с одной стороны,
музыки, а с другой - живописи. Не так ли?
Гермоген. Да.
Сократ. А подражание, о котором мы говорим, что собой представляет? Не
кажется ли тебе, что у каждой вещи есть еще и сущность, как есть цвет и все
то, о чем мы здесь говорили? Во-первых, у самого цвета или звука нет разве
какой-то сущности? Да и у всего другого, что только заслуживает
наименования бытия?
Гермоген. Я полагаю.
Сократ. Так что же? Если кто-то мог бы посредством букв и слогов подражать
в каждой вещи именно этому, сущности, разве не смог бы он выразить каждую
вещь, которая существует? Или это не так?
Гермоген. Разумеется, так.
Сократ. А как бы ты назвал того, кто способен это делать, если тех ты
только что назвал: одного - музыкантом, другого - живописцем? Как же мы
назовем этого?
Гермоген. Мне кажется, Сократ, тот, кого мы давно уже ищем, будет мастер
давать имена.
Сократ. а Если это верно, то теперь уже следует рассмотреть те имена, о
которых ты спрашивал, - "течение", "шествие", "владение ": схватывает ли
мастер с помощью букв и слогов сущность вещей, чтобы ей подражать, или же
нет.
Гермоген. Да, это верно.
Сократ. Тогда давай посмотрим, только ли это - первые имена, или есть еще
много других?
Гермоген. Думаю, есть и другие.
Сократ. Видимо. Однако какой бы нам найти способ различения того, где
именно начинает подражать подражающий? Коль скоро это будет подражанием
сущему посредством слогов и букв, то не правильнее ли всего начать с
различения простейших частиц, как это делают те, кто приступает к
определению стихотворного размера: сначала они различают значение звуков,
затем слогов и только после этого начинают рассматривать размер, ведь верно?
Гермоген. Да.
Сократ. Не так ли и нам нужно сначала различать гласные, а затем в
соответствии с их видами остальные - безгласные и беззвучные (ибо знатоки
называют их так) и, наконец, те, которые не назовешь ни беззвучными, ни
безгласными. Надо также посмотреть, сколько есть различных между собой
видов гласных. И когда мы все это различим как следует, тогда опять нужно
будет возвратиться к сущностям и их именам и посмотреть, нет ли таких имен,
к которым бы все сводились как к составным частям и из которых можно было
бы видеть, что они означают, а также не различаются ли эти имена по видам
подобно простейшим частицам. Хорошенько все это рассмотрев, нужно уметь
найти для каждой [вещи] наиболее соответствующее ей [имя]: либо одно слово
связать с одной вещью, либо отнести к этой вещи смесь из многих слов. Как
живописцы, желая что-нибудь изобразить, иногда берут только пурпур, а
иногда и другие краски на выбор, а бывает и так, что смешивают многие
краски между собой, например когда пишут человеческое лицо или что-нибудь в
этом роде, так, по-моему, и всякое изображение требует своих средств. И мы
будем примерять звуки к вещам - то один к одной вещи, какого та потребует,
то многие вместе, образуя то, что называют слогами, а затем соединять
слоги, из которых уже будут состоять слова и выражения. Далее из слов и
выражений мы составим некое большое, прекрасное целое наподобие живописного
изображения, а затем и все рассуждение - по законам искусства присвоения
имен, красноречия или как бы его ни звать. Скорее же не мы - это я просто
увлекся: так составили имена еще древние, и в таком виде они и посейчас
остаются; если же мы сумеем рассмотреть все эти имена со знанием дела и
установить, существует ли способ, по которому присвоены и первые имена, и
позднейшие, или такого способа нет, наша задача будет выполнена. В
противном случае, как бы наш разговор не пропал впустую и не отклонился бы
в сторону, милый мой Гермоген.
Гермоген. Клянусь Зевсом, Сократ, это может случиться.
Сократ. Так что же? Ты уверен в себе, что ты можешь все это именно так
разобрать? Я, например, нет.
Гермоген. Так ведь и мне далеко до этого.
Сократ. Тогда оставим это. Или, хочешь, рассмотрим это хотя бы так, как
сможем, и если окажемся способными обозреть хоть немногое, то давай
возьмемся за это, сказав себе заранее, как немного раньше сказали с богам ,
что, не зная о них ничего истинного, мы прилагаем к ним человеческие мерки:
скажем себе, что если есть хоть малая польза в том, чтобы мы или кто-то
другой это исследовал, то это, пожалуй, следует сделать. Теперь же, как
говорится, мы должны будем по мере сил потрудиться на этом поприще. Ты
согласен или нет?
Гермоген. Я полностью с тобою согласен.
Сократ. Смешным, я думаю, должно казаться, Гермоген, что из подражания
посредством букв и слогов вещи станут для нас совершенно ясными. Однако это
неизбежно, ибо у нас нет ничего лучшего, к чему мы могли бы прибегнуть для
уяснения правильности первых имен, если, конечно, ты не хочешь, чтобы мы,
как это делают трагические поэты в затруднительных случаях, прибегли к
специальным приспособлениям, с помощью которых они поднимают наверх богов ;
ты ведь не хочешь, чтобы и мы так же отделались от нашего предмета, сказав,
что первые имена установили боги и потому они правильны? Или и для нас это
лучший выход? А может быть, нам сказать, что они взяты у каких-нибудь
варваров, а варвары нас древнее? Или что за древностью лет эти имена так же
невозможно рассмотреть, как и варварские? Ведь все это были бы увертки, и
довольно изящные, для того, кто не хочет рассуждать о первых именах и
допытываться, насколько правильно они установлены. А между тем, если он
почему бы то ни было не знает правильности первых имен, он не сможет узнать
и позднейшие, ибо по необходимости они выражаются через те самые первые, о
которых он ничего не знает. А ведь тот, кто заявляет, будто он сведущ в
именах, должен уметь особенно ясно показать свое искусство на первых именах
или же хорошенько запомнить, что и о позднейших он болтает вздор. Или ты
так не думаешь?
Гермоген. Нет, Сократ, именно так.
Сократ. Но все-таки то, что я почувствовал в первых именах, кажется мне
заносчивым и смешным. С тобой я, конечно, этим поделюсь, коли хочешь. Если
же ты можешь где-то найти лучший ответ, постарайся и ты поделиться со мной .
Гермоген. Так я и сделаю. Но говори смелей.
Сократ. Итак, прежде всего представляется мне средством [выразить] всякое
движение. Кстати, мы не говорили, откуда это имя - "движение". Однако ясно,
что слово это то же самое, что и "хождение", так как в древности мы
употребляли не эту, а эпсилон. Начало же его - от слова : имя это чужое, а
значит оно то же самое, что и слово "идти". Так что если бы кто-нибудь
нашел древнее название движения, соответствующее нашему языку, то
правильнее он назвал бы его "идение". Теперь же от иноземного слова после
подстановки эты на место эпсилона и вставки ню оно называется "движением",
хотя его следовало бы называть "двигидение". А слово "стояние" означает
отсутствие движения и называется "стоянием" для красоты. Так вот этот звук,
как я говорю, показался присвоителю имен прекрасным средством выражения
движения, порыва, и он много раз использовал его с этой целью. Прежде всего
сами имена "река" - от слова (течь) - и "стремнина" подражают порыву
благодаря этому звуку; затем слова "трепет", "обрывистый", а еще такие
глаголы, как "ударять", "крушить", "рвать", "рыть", "дробить", "вертеть" -
все они очень выразительны благодаря. Я думаю, законодатель видел, что во
время произнесения этого звука язык совсем не остается в покое и сильнейшим
образом сотрясается. Поэтому, мне кажется, он и воспользовался им для
выражения соответствующего действия. А йотой он воспользовался для
выражения всего тонкого, что могло бы проходить через вещи. Поэтому "идти"
и "ринуться" он изобразил с помощью йоты. Так же с помощью звуков пси,
сигмы и дзеты (это как бы "дышащие" звуки) он, давая вещам названия,
подражал сходным их свойствам. Например, так он обозначил "студеное",
"шипучее", "тряску" и вообще всякое сотрясение. И когда, давая имена, он
подражал чему-либо вспенившемуся, то всюду, как правило, вносил эти звуки.
В свою очередь сжатие языка при произнесении дельты и упор при произнесении
полезно, кажется, применить для выражения скованности уздою и стояния. А
так как при произнесении ламбды язык очень сильно скользит, опускаясь вниз,
то, пользуясь уподоблением, он так дал имена "гладкому", "скользящему",
"лоснящемуся", "смолистому" и прочим подобным вещам. Скольжению же языка на
звуке ламбда, когда он подражает "клейкому", "сладкому" и "липкому",
препятствует сила звука гамма. Почувствовав внутренний отзвук голоса при
звуке ню, он, как бы отражая это в звуках, дал имена "внутреннее" и
"потаенное". В свою очередь альфу присвоил "громадному", эту - "величине",
поскольку это долгие звуки. А для выражения "округлого" ему необходим был
о-микрон, его-то он и вставлял по большей части в подобные имена. Так же, я
думаю, и во всем остальном: он подбирал по буквам и слогам знак для каждой
вещи и таким образом создавал имена. А последующие имена он составлял уже
из этих, действуя подобным же образом. Вот какова, мне а кажется, Гермоген,
должна быть правильность имен, если только Кратил чего-нибудь не возразит.
Гермоген. Много же забот, Сократ, доставил мне Кратил! Да ведь я тебе с
самого начала об этом толковал. Он говорил, что существует некая
правильность имен, хотя на вопрос, какова она, не отвечал ничего
определенного, так что нельзя разобрать, с умыслом или нет он каждый раз
затемняет дело. Так вот, скажи же мне в присутствии Сократа, Кратил,
доволен ли ты тем, что говорит Сократ об именах, или ты можешь сказать
лучше? Если можешь, скажи, чтобы тебе либо у Сократа поучиться, либо
научить нас обоих.
Кратил. Как, Гермоген? Тебе кажется, что это легко - столь быстро выучиться
или научить какому-либо делу, вплоть до такого, которое относится уже к
величайшим?
Гермоген. Клянусь Зевсом, мне-то не кажется. Но по-моему, прекрасно сказано
у Гесиода, что если к малому приложить даже малое, и то дело продвинется
вперед. Так что хоть малую толику ты можешь добавить: не сочти это за труд
и окажи милость нашему Сократу, а по справедливости - и мне.
Сократ. Да к тому же, Кратил, заметь, я ведь ни на чем не настаиваю из
того, что говорил. Просто я рассмотрел с Гермогеном вместе, как мне все это
представлялось, так что говори смело, если знаешь что-то лучшее, ведь я
приму это с охотой. Еще бы, я и не удивился бы, если бы ты умел лучше
сказать об этом. Ведь мне сдается, ты и сам над этим размышлял, и учился у
других. Так что если ты скажешь что-то лучшее, запиши и меня одним из своих
учеников в науке о правильности имен.
Кратил. Конечно, Сократ, занимайся я этим на самом деле, как ты говоришь, я
может быть и сделал бы с тебя своим учеником. Боюсь все же, как бы не
получилось наоборот, потому что мне пришло в голову применить к тебе слова
Ахилла, которые он произносит в "Мольбах", обращаясь к Аяксу. Говорит же он
вот что:
Сын Теламонов, Аякс благородный, властитель народа!
Все ты, я чувствую сам, говорил по душе мне.
Так и мне, Сократ, будто прямо в душу запали твои прорицания: то ли ты
вдохновлен Евтифроном, то ли в тебе давно уже таилась еще какая-то муза.
Сократ. Добрый мой Кратил, я и сам давно дивлюсь своей мудрости и не
доверяю ей. Видимо, мне еще самому нужно разобраться в том, что я,
собственно, говорю. Ибо тяжелее всего быть обманутым самим собой. Ведь
тогда обманщик неотступно следует за тобой и всегда находится рядом, разве
это не ужасно? И потому, видно, нам следует чаще оглядываться на сказанное
и пытаться, по словам того же поэта, "смотреть одновременно и вперед и
назад". Вот и теперь давай посмотрим, что у нас уже сказано. Правильность
имени, говорили мы, состоит в том, что оно указывает, какова вещь. Будем
считать, что этого достаточно?
Кратил. Мне кажется, вполне, Сократ .
Сократ. Итак, имена даются ради обучения?
Кратил. Разумеется.
Сократ. Так не сказать ли нам, что это - искусство и что существуют люди,
владеющие им?
Кратил. Это верно.
Сократ. Кто же они?
Кратил. А вот те, о ком ты говорил вначале, учредители [имен ].
Сократ. А не скажем ли мы в таком случае, что это искусство бытует среди
людей таким же образом, как все остальные? Я хочу сказать вот что:
случается, что одни живописцы - хуже, другие - лучше?
Кратил. Разумеется.
Сократ. И одни из них создают лучшие живописные произведения, а другие -
худшие? И домостроители так же: одни строят дома лучше, другие - хуже?
Кратил. Да.
Сократ. Следовательно, так же и законодатели: у одних то, что они делают,
получается лучше, у других - хуже?
Кратил. Я этого пока не нахожу.
Сократ. Значит, ты не находишь, что одни законы бывают лучше, другие - хуже?
Кратил. Конечно, нет.
Сократ. Тогда, видимо, и имена ты не находишь одни худшими, другие -
лучшими?
Кратил. Нет, конечно.
Сократ. Выходит, что все имена установлены правильно?
Кратил. По крайней мере те, что действительно суть имена.
Сократ. Что же, дело обстоит так, как мы говорили об этом раньше: вот
Гермогену его имя либо совсем не с принадлежит - если происхождение от
Гермеса не имеет к нему отношения,- либо, хотя оно ему и присвоено,
присвоено неверно?
Кратил. Мне кажется, оно не принадлежит ему, Сократ, а только кажется
принадлежащим; принадлежит же оно другому человеку, чья природа
соответствует его имени.
Сократ. Так не лжет ли тот, кто называет его Гермогеном? Или же вообще
невозможно сказать, что он Гермоген, если он не Гермоген?
Кратил. Почему?
Сократ. Разве твое утверждение не означает, что вообще невозможно
произнести ложь? А ведь многие именно это и утверждают, друг мой Кратил,- и
теперь, и утверждали прежде.
Кратил. Как же можно, Сократ, говоря о чем-то, говорить о том, что не
существует? Или это не значит произносить ложь - говорить о вещах
несуществующих?
Сократ. Это слишком хитро сказано, дружище, для меня и моих лет. Но скажи
мне вот что: по-твоему, утверждать что-либо ложное нельзя, а произнести
вслух - можно?
Кратил. Нет, мне кажется, и произнести вслух нельзя также.
Сократ. Ни сказать и ни обратиться? Например, если кто-нибудь встретил бы
тебя на чужбине и, взяв за руку, сказал: "Здравствуй, гость афинский, сын
Смикриона, Гермоген!", то утверждал ли бы он это, или так просто
высказался, или произнес в качестве обращения, относилось бы это к тебе или
вот к этому Гермогену? Или вообще ни к кому?
Кратил. Мне кажется, Сократ, что он вообще напрасно издавал бы все эти
звуки.
Сократ. Заманчиво и это суждение. А все же истинные звуки он издавал бы или
ложные? Или часть их была бы истинной, а часть ложной? Ведь и этим бы я
удовольствовался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112