Вполне выяснили.
- Значит, из-за этого неведения они и робки? Протагор согласился.
- А ведь, по твоему признанию, то, в силу чего они робки, есть робость?
Протагор подтвердил.
- Так именно неведение того, что страшно и что не страшно, есть робость?
Протагор кивнул.
- Но ведь мужество противоположно робости.
- Да.
- А понимание того, что страшно, а что не страшно, противоположно неведению
всего этого?
Здесь Протагор опять кивнул.
- Стало быть, неведение этого - робость.
Тут Протагор кивнул весьма неохотно.
- Значит, понимание того, что страшно и что страшно, и есть мужество в
противоположность
Тут Протагор уже не захотел кивать в знак согласия и замолчал. Я же сказал:
- Что же, Протагор, ты и не подтверждаешь, и не отрицаешь того, что я
говорю?
- Ты заканчивай сам, - сказал Протагор.
- Я спрошу у тебя только еще об одном, сказал я - Кажется ли тебе
по-прежнему, что бывают люди хотя и очень невежественные, но в то же врем в
высшей степени мужественные?
- Кажется мне, Сократ, - сказал Протагор, что. ты упорно настаиваешь на
том, чтобы я отвечал.,. и быть, сделаю тебе приятное и скажу, что на
основании прежде признанного мне это кажется невозможным.
Да ведь я спрашиваю обо всем этом, - сказал я, - только ради того, чтобы
рассмотреть, как обстоит дело с добродетелью и что это такое - добродетель.
Я знаю, если это будет раскрыто, тогда лучше всего выяснится и то, о чем
каждый из нас держал стол длинную речь: я - когда утверждал, что
добродетели нельзя научиться, ты же - когда утверждал, что можно. И мне
кажется, что недавний вывод наших рассуждений, словно живой человек,
обвиняет и высмеивает нас, и, если бы он владел речью, он бы сказал:
"Чудаки вы, Сократ и Протагор! Ты утверждавший прежде, что до приходят
добродетели нельзя научиться, теперь вопреки себе усердствуешь, пытаясь
доказать, что все есть знание. посылкам и справедливость, и
рассудительность, и мужество. Но таким путем легче всего обнаружится, что
добродетели можно научиться. Ведь если бы добродетель была не знанием, а
чем нибудь иным, как пытался утверждать Протагор, тогда она, ясно не
поддавалась бы изучению; теперь же, если обнаружится, что вся она -знание
(на чем ты так настаиваешь Сократ), странным было бы, если бы ей нельзя
было обучаться. С другой стороны, Протагор, видимо полагавший, что ей можно
обучиться, теперь, видимо, настаивает на противоположном: она, по его
мнению, оказывается чем угодно, только не знанием, а следовательно, менее
всего поддается изучению".
Меня же, Протагор, когда я вижу, как все тут перевернуто вверх дном,
охватывает сильное желание все это выяснить, и хотелось бы мне, после того
как мы это разберем, разобраться и в том, что такое добродетель, и снова
рассмотреть, можно ей научить или нет. Только бы не сбивал нас то и дело и
не вводил в заблуждение при этом тот самый Эпиметей, который обошел нас, по
твоим словам, уже при распределении даров. Мне в этом мифе больше
понравился Прометей, чем Эпиметей. И всеми этими вопросами я занимаюсь,
пользуясь помощью Прометея, и всю свою жизнь стараюсь не быть опрометчивым;
так что, если тебе будет угодно, я, как и говорил об этом в самом начале, с
величайшим удовольствием разберу это вместе с тобою.
Протагор ответил так:
- Я одобряю, Сократ, и твое рвение, и ход твоих рассуждений. Да и я,
думается мне, не такой уж дурной человек, а зависти у меня меньше, чем у
кого бы то ни было. Я многим говорил о тебе, что из тех, с кем я
встречаюсь, я всего более восхищаюсь тобой, особенно между твоими
сверстниками. Я даже утверждаю, что не удивился бы, если бы и ты стал одним
из людей, прославленных мудростью. О наших вопросах мы поговорим в другой
раз, когда тебе будет угодно, а теперь пора обратиться к иным делам.
- Так и поступим, раз ты этого мнения, - сказал я.
- Ведь и мне давно пора идти, куда я собирался. Я оставался здесь только в
угоду красавцу Каллию.
Сказав и выслушав это, мы разошлись.


Платон - Софист
ПЛАТОН

СОФИСТ

Феодор, Сократ, Чужеземец из Элеи, Теэтет


Ф е о д о р. Согласно с вчерашним договором, Сократ, мы и сами пришли, как
и следовало, да вот и некоего чужеземца из Элей родом с собою ведем, друга
последователей Парменида и Зенона, истинного философа.
С о к р а т. Уж не ведешь ли ты, Феодор, сам того не зная, не чужеземца, но
некоего бога, по слову Гомера который рассказывает, что боги, а особенно
бог покровитель чужеземцев, бывают вожатыми у тех, кто имеет правую
совесть, чтобы наблюдать как своеволие, так и законные действия людей? Так
вот, может быть, это и за тобою следует кто-то из всемогущих богов, некий
бог-обличитель, чтобы наблюдать и обличать нас, людей, неискусных в речах.
Ф е о д о р. Не таков нравом, Сократ, этот чужеземец, он скромнее тех, кто
занимается спорами, и представляется мне вовсе не богом, но скорее
человеком божественным: ведь так я называю всех философов.
С о к р а т. Прекрасно, мой друг. На самом деле, по-видимому, различать
этот род немногим, так сказать, легче, чем род богов, ибо люди эти "обходят
города" , причем другим, по невежеству, кем только они ни кажутся: не
мнимые, но истинные философы, свысока взирающие на жизнь людей, они одним
представляются ничтожными, другим - исполненными достоинства; при этом их
воображают то политиками, то софистами, а есть и такие, которые мнят их
чуть ли не вовсе сумасшедшими. Поэтому я охотно порасспросил бы у нашего
гостя, если это ему угодно, кем считали и как называли этих людей обитатели
его мест.
Ф е о д о р. Кого же именно?
С о к р а т. Софиста, политика, философа.
Ф е о д о р. В чем же более всего состоит твое недоумение и как ты замыслил
о том расспросить?
С о к р а т. Вот в чем: считали ли те все это чем-то одним, двумя или же,
различая, согласно трем названиям, три рода, они к каждому из этих названий
относили и отдельный род?
Ф е о д о р. По моему мнению, он не откажет рассмотреть это; не так ли,
чужеземец?
Ч у ж е з е м е ц. Это так: вам, Феодор, нет отказа, да и сказать-то не
трудно, что они признают три рода, однако дать каждому из них ясное
определение, что именно он такое, дело немалое и нелегкое.
Ф е о д о р. Воистину, Сократ, по счастливой случайности ты как раз
затронул вопросы, близкие тому, о чем мы расспрашивали его, прежде чем сюда
прийти. А он и тогда отвечал нам то же, что теперь тебе: он говорит" что об
этих-то вещах наслушался достаточно и твердо их помнит.
С о к р а т. Так, чужеземец, не откажи нам в первом одолжении, о котором мы
тебя просим. Скажи-ка нам вот что: как ты привык - сам в длинной речи
исследовать то, что желаешь кому-нибудь показать, или путем вопросов, как
это, например, делал в своих великолепных рассуждениях Парменид, чему я был
свидетель, когда был молодым, а тот уже преклонным старцем?
Ч у ж е з е м е ц. С тем, Сократ, кто беседует мирно, не раздражаясь, легче
рассуждать, спрашивая его, в противном же случае лучше делать это самому.
С о к р а т. Так ты можешь выбрать себе в собеседники из присутствующих
кого пожелаешь: все будут внимать тебе спокойно. Но если ты послушаешься
моего совета, то выберешь кого-нибудь из молодых, например вот этого
Теэтета или же кого-то из остальных, если кто тебе по душе.
Ч у ж е з е м е ц. Стыд берет меня, Сократ, находясь теперь с вами впервые,
вести беседу не постепенно, слово за словом, но произнося длинную,
пространную, непрерывную речь, обращаясь к самому себе или же к другому,
словно делая то напоказ. Ведь в действительности то, о чем зашла теперь
речь, не так просто, как, может быть, понадеется кто-то, судя по вопросу,
но нуждается в длинном рассуждении. С другой стороны, не угодить в этом
тебе и другим, особенно же после того, что ты сказал, кажется мне неучтивым
и грубым. Я вполне одобряю, чтобы собеседником моим был именно Теэтет, как
потому, что и сам я с ним уже раньше вел разговор, так и оттого, что ты
меня теперь к этому побуждаешь.
Т е э т е т. Сделай же так, чужеземец, и, как сказал Сократ, ты угодишь
всем.
Ч у ж е з е м е ц. Кажется, об этом не приходится более говорить. Что ж,
после всего этого моя речь, по-видимому, должна быть обращена к тебе. Если
же для тебя из-за обширности исследования что-то окажется обременительным,
вини в том не меня, но вот этих твоих друзей.
Т е э т е т. Я с своей стороны думаю, что в таком случае я не сдамся; а
случись что-либо подобное, то мы возьмем в помощники вот этого Сократа,
Сократова тезку, моего сверстника и сотоварища по гимнастическим
упражнениям, которому вообще привычно трудиться вместе со мной.
[Первоначальные частичные определения софиста]
Ч у ж е з е м е ц. Ты хорошо говоришь, но об этом уж ты сам с собой
поразмыслишь во время исследования, вместе же со мною тебе надо сейчас
начать исследование, как мне кажется, прежде всего с софиста, рассматривая
и давая объяснение, что он такое. Ведь пока мы с тобою относительно него
согласны в одном только имени, а то, что мы называем этим именем, быть
может, каждый из нас про себя понимает по-своему, меж тем как всегда и во
всем должно скорее с помощью объяснения соглашаться относительно самой
вещи, чем соглашаться об одном только имени без объяснения. Однако
постигнуть род того, что мы намерены исследовать, а именно что такое
софист, не очень-то легкое дело. С другой стороны, если что-нибудь важное
должно разрабатывать как следует, то здесь все в древности были согласны,
что надо упражняться на менее важном и более легком прежде, чем на самом
важном. Итак, Теэтет, я советую это и нам, раз мы признали, что род софиста
тяжело уловить: сначала на чем-либо другом, более легком, поупражняться в
способе его исследования, если только ты не можешь указать какой-нибудь
иной,более удобный путь.
Т е э т е т. Нет, не могу.
Ч у ж е з е м е ц. Итак, не желаешь ли ты, чтобы мы, обращаясь к чему-либо
незначительному, попытались сделать это образцом для более важного?
Т е э т е т. Да.
Ч у ж е з е м е ц. Так что же предложить нам - хорошо известное, а вместе с
тем и маловажное, но допускающее объяснение ничуть не меньше, чем что-либо
важное? Например, рыбак, удящий рыбу,не есть ли он нечто всем известное и
заслуживающее не очень-то большого внимания?
Т е э т е т. Это так.
Ч у ж е з е м е ц. Однако я надеюсь, что он укажет нам путь исследования и
объяснение, небесполезное для того, чего мы желаем.
Т е э т е т. Это было бы хорошо.
Ч у ж е з е м е ц. Давай же начнем с него следующим образом. Скажи мне:
предположим ли мы, что он знаток своего дела, или же скажем, что он в нем
неискусен, но обладает другой способностью?
Т е э т е т. Уж меньше всего можно признать, что он неискусен.
Ч у ж е з е м е ц. Но ведь все искусства распадаются на два вида.
Т е э т ет. Как так?
Ч у ж е з е м е ц. Земледелие и всевозможный уход за всяким смертным телом,
далее - все то, что относится к составному и сделанному, то есть к тому,
что мы называем утварью, а затем подражательные искусства - все это с
полным правом можно бы назвать одним именем.
Т е э т е т. Как это и каким?
Ч у ж е з е м е ц. В отношении всего, чего прежде не существовало, но что
кем-либо потом вызывается к жизни, мы говорим: о том, кто это делает,"он
творит", а о том, что сделано - "его творят".
Т е э т е т. Верно.
Ч у ж е з е м е ц. Но ведь то, что мы сейчас рассмотрели, относится по
своим свойствам именно сюда.
Т е э т е т. Конечно.
Ч у ж е з е м е ц. Итак, будем называть все это, выражаясь кратко,
творческим искусством.
Т е э т е т. Пусть будет так.
Ч у ж е з е м е ц.С другой стороны - целый ряд наук и знаний, а также
искусства дельца, борца и охотника, так как все они ничего не творят, но
занимаются тем, что отчасти словами и действиями подчиняют своей власти то,
что есть и что возникает, отчасти не позволяют этого делать другим.
Наиболее подходящим было бы назвать все эти части в совокупности неким
искусством приобретения.
Т е э т е т. Да, это было бы подходящим.
Ч у ж е з е м е ц. Когда, таким образом, все искусства распадаются на
приобретающие и творческие, то к каким, Теэтет, мы причислим искусство
удить рыбу?
Т е э т е т. Разумеется, к приобретающим.
Ч у ж е з е м е ц. Но разве не два есть вида приобретающего искусства? Одно
из них - искусство обмена по обоюдному соглашению посредством даров, найма
и продажи, а другое - искусство подчинения себе всего делом или словом: не
будет ли этот последний вид искусством подчинять?
Т е э т е т. Так, по крайней мере, явствует из сказанного.
Ч у ж е з е м е ц. Что же? Искусство подчинять - не разделить ли его на две
части?
Т е э т е т. Как?
Ч у ж е з е м е ц. Причислив все явное в нем к искусству борьбы, а все
тайное - к искусству охоты.
Т е э т е т. Согласен.
Ч у ж е з е м е ц. Но конечно, было бы неразумным не разделить искусство
охоты на две части.
Т е э т е т. Скажи, как?
Ч у ж е з е м е ц. Различая в нем, с одной стороны, охоту за одушевленным
родом [вещей], а с другой - за неодушевленным.
Т е э т е т. Как же иначе? Если только существуют те и другие.
Ч у ж е з е м е ц. Ну как же не существуют? Охоту за неодушевленными
[вещами], не имеющую названия, за исключением некоторых частей водолазного
искусства и немногих других подобных, мы должны оставить в стороне, а охоту
за одушевленными существами назвать охотою за животными.
Т е э т е т. Пусть будет так.
Ч у ж е з е м е ц. Но не справедливо ли указать два вида охоты за животными
и один из них - за животными на суше, распадающийся на много видов и
названий, наименовать охотой за обитающими на суше, а все виды охоты за
плавающими животными - охотою за обитателями текучей среды?
Т е э т е т. Конечно.
Ч у ж е з е м е ц. Но ведь мы видим, что один разряд плавающих имеет
крылья, а другой живет в воде?
Т е э т е т. Как же не видеть?
Ч у ж е з е м е ц. Вся охота за родом крылатых у нас называется
птицеловством.
Т е э т е т. Конечно, называется так.
Ч у ж е з е м е ц. А охота за живущими в воде почти вся называется
рыболовством.
Те э т е т. Да.
Ч у ж е з е м е ц. Что же? Эту охоту в свою очередь не разделить ли мне на
две главные части?
Т е э т е т. На какие?
Ч у ж е з е м е ц. Одна производит ловлю прямо с места сетями, а другая -
посредством удара.
Т е э т е т. Как называешь ты их и в чем различаешь одну от другой?
Ч у ж е з е м е ц. Одну - так как все то, что имеет целью задержать
что-либо, заграждает этому выход, как бы его окружая,уместно назвать
заграждением...
Т е э т е т. Конечно.
Ч у ж е з е м е ц. А садки, сети, невода, тенета и тому подобное можно ли
назвать иначе как заграждениями?
Т е э т е т. Никак.
Ч у ж е з е м е ц. Стало быть, эту часть ловли назовем заградительной или
еще как-нибудь в этом роде.
Т е э т е т. Да.
Ч у ж е з е м е ц. А вид ловли, отличный от первого, который производится с
помощью ударов крюками и трезубцами, надо назвать одним общим именем -
ударной охоты. Или кто-нибудь, Теэтет, назовет это лучше?
Т е э т е т. Не станем заботиться об имени. Ведь и это вполне
удовлетворяет.
Ч у ж е з е м е ц. Но та часть ударной охоты, которая происходит ночью при
свете огня, у самих охотников получила, думаю я, название огневой.
Т е э т е т.Совершенно верно.
Ч у ж е з е м е ц. Вся же дневная часть, с крюками и трезубцами, называется
крючковой.
Т е э т е т. Да, это называется так.
Ч у ж е з е м е ц. Одна часть этой крючковой охоты, когда удар направлен
сверху вниз, потому что при ней главным образом идут в ход трезубцы, носит,
думаю я, название охоты с трезубцами.
Т е э т е т. Так, по крайней мере, называют ее некоторые.
Ч у ж е з е м е ц. Но остается еще один, так сказать, единственный вид.
Т е э т е т. Какой?
Ч у ж е з е м е ц. Такой, когда ударяют крюком в направлении,
противоположном первому, причем не в любое место, куда попало, как это
бывает при охоте с трезубцами, но каждый раз в голову и рот рыбы, которую
ловят; затем она извлекается снизу вверх с помощью удилищ из прутьев и
тростника. Каким именем, Теэтет, скажем мы, надо это назвать?
Т е э т е т.Я полагаю, что теперь найдено именно то, что мы недавно
поставили своей задачей исследовать.
Ч у ж е з о м е ц. Теперь, значит, мы с тобой не только согласились о
названии рыболовного искусства, но и получили достаточное объяснение самой
сути дела. Оказалось, что половину всех вообще искусств составляет
искусство приобретающее; половину приобретающего искусство покорять;
половину искусства покорять - охота; половину охоты - охота за животными;
половину охоты за животными - охота за живущими в текучей среде; нижний
отдел охоты в текучей среде - все вообще рыболовство; половину рыболовства
составляет ударная охота; половину ударной охоты - крючковая; половина же
этой последней - лов, при котором добыча извлекается после удара снизу
вверх, есть искомое нами ужение, получившее название в соответствии с самим
делом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112