Правда, руки на себя он,
вероятно, не наложит: это считается недозволенным.
С этими словами Сократ спустил ноги на пол и так сидел уже до конца беседы.
Кебет спросил его:
ї Как это ты говоришь, Сократ: налагать на себя руки не дозволено, и
все-таки философ соглашается отправиться следом за умирающим?
ї Ну и что же, Кебет? Неужели вы ї ты и Симмий ї не слышали обо всем этом
от Филолая?
ї Нет. По крайней мере, ничего ясного, Сократ.
ї Правда, я и сам говорю с чужих слов, однако же охотно повторю то, что мне
случалось слышать. Да, пожалуй, оно и всего уместнее для человека, которому
. предстоит переселиться в иные края, ї размышлять о своем переселении и
пересказывать предания о том, что ждет его в конце путешествия. В самом
деле, как еще скоротать время до заката?
ї Так почему же все-таки, Сократ, считается, что убить самого себя
непозволительно? Сказать по правде, я уже слышал и от Филолая, когда он жил
у нас, ї я возвращаюсь к твоему вопросу, ї и от других, что этого делать
нельзя. Но ничего ясного я никогда ни от кого не слыхал.
ї Не надо падать духом, ї сказал Сократ, ї возможно, ты еще услышишь. Но
пожалуй, ты будешь изумлен, что среди всего прочего лишь это одно так
просто и не терпит никаких исключений, как бывает во всех остальных
случаях. Бесспорно, есть люди, которым лучше умереть, чем жить, и,
размышляя о них ї о тех, кому лучше умереть, ї ты будешь озадачен, почему
считается нечестивым, если такие люди сами окажут себе благодеяние, почему
они обязаны ждать, пока их облагодетельствует кто-то другой.
Кебет слегка улыбнулся и отвечал:
ї Зевс свидетель ї верно!
Эти слова он произнес на своем наречии.
ї Конечно, это может показаться бессмысленным, ї продолжал Сократ, ї но, на
мой взгляд, свой смысл здесь есть. Сокровенное учение гласит, что мы, люди,
находимся как бы под стражей и не следует ни избавляться от нее своими
силами, ни бежать, ї величественное, на мой взгляд, учение и очень
глубокое. И вот что еще, Кебет, хорошо сказано, по-моему: о нас пекутся и
заботятся боги, и потому мы, люди, ї часть божественного достояния.
Согласен ты с этим или нет?
ї Согласен, ї отвечал Кебет.
Но если бы кто-нибудь из тебе принадлежащих убил себя, не справившись
предварительно, угодна ли тебе его смерть, ты бы, верно, разгневался и
наказал бы его, будь это в твоей власти?
ї Непременно! ї воскликнул Кебет.
ї А тогда, пожалуй, совсем не бессмысленно, чтобы человек не лишал себя
жизни, пока бог каким-нибудь образом его к этому не принудит, вроде как,
например, сегодня ї меня.
ї Да, это, пожалуй, верно, ї сказал Кебет. ї Но то, о чем ты сейчас
говорил, будто философы с легкостью и с охотою согласились бы умереть, ї
это как-то странно, Сократ, раз мы только что правильно рассудили, признав,
что бог печется о нас и что мы ї его достояние. Бессмысленно предполагать,
чтобы самые разумные из людей не испытывали недовольства, выходя из-под
присмотра и покровительства самых лучших покровителей ї богов. Едва ли они
верят, что, очутившись на свободе, смогут лучше позаботиться о себе сами.
Иное дело ї человек безрассудный: тот, пожалуй, решит как раз так, что надо
бежать от своего владыки. Ему и в голову не придет, что подле доброго надо
оставаться до последней крайности, о побеге же и думать нечего. Побег был
бы безумием, и, мне кажется, всякий, кто в здравом уме, всегда стремится
быть подле того, кто лучше его самого. Но это очевиднейшим образом
противоречит твоим словам, Сократ, потому что разумные должны умирать с
недовольством, а неразумные ї с весельем.
Сократ выслушал Кебета и, как показалось, обрадовался его пытливости.
Обведя нас взглядом, он сказал:
ї Всегда-то Кебет отыщет какие-нибудь возражения и не вдруг соглашается с
тем, что ему говорят.
А Симмий на это:
ї Да, Сократ, и мне тоже кажется, что Кебет говорит дело. С какой стати
людям поистине мудрым бежать от хозяев, которые лучше и выше их самих, и
почему при расставании у них должно быть легко на сердце? И мне кажется,
Кебет метит прямо в тебя. Ведь ты с такой легкостью принимаешь близкую
разлуку и с нами, и с теми, кого сам признаешь добрыми владыками, ї с
богами.
ї Верно, ї сказал Сократ, ї и, по-моему, я вас понял: вы предъявляете
обвинение, а я должен защищаться, точь-в-точь как в суде.
ї Совершенно справедливо! ї сказал Симмий.
ї Ну, хорошо, попробую оправдаться перед вами более успешно, чем перед
судьями. Да, Симмий и Кебет, если бы я не думал, что отойду, во-первых, к
иным богам, мудрым и добрым, а во-вторых, к умершим, которые лучше живых,
тех, что здесь, на Земле, я был бы не прав, спокойно встречая смерть.
Знайте и помните, однако же, что я надеюсь прийти к добрым людям, хотя и не
могу утверждать это со всею решительностью. Но что я предстану пред богами,
самыми добрыми из владык, ї знайте и помните, это я утверждаю без
колебаний, решительнее, чем что бы то ни было в подобном же роде! Так что
никаких оснований для недовольства у меня нет, напротив, я полон радостной
надежды, что умерших ждет некое будущее и что оно, как гласят и старинные
предания, неизмеримо лучше для добрых, чем для дурных.
ї И что же, Сократ? ї спросил Симмий. ї Ты намерен унести эти мысли с собою
или, может быть, поделишься с нами? Мне, по крайней мере, думается, что и
мы вправе получить долю в этом благе. А вдобавок, если ты убедишь нас во
всем, о чем станешь говорить, вот тебе и оправдательная речь.
ї Ладно, попытаюсь, ї промолвил Сократ. ї Но сперва давайте послушаем, что
скажет наш Критон: он, по-моему, уже давно хочет что то сказать.
ї Только одно, Сократ, ї отвечал Критон. ї Прислужник, который даст тебе
яду, уже много раз просил предупредить тебя, чтобы ты разговаривал как
можно меньше: оживленный разговор, дескать, горячит, а всего, что горячит,
следует избегать ї оно мешает действию яда. Кто этого правила не соблюдает,
тому иной раз приходится пить отраву дважды и даже трижды.
А Сократ ему:
ї Да пусть его! Лишь бы только делал свое дело, ї пусть даст мне яду два
или даже три раза, если понадобится.
ї Я так и знал, ї сказал Критон, ї да он давно уже мне докучает.
ї Пусть его, ї повторил Сократ. ї А вам, мои судьи, я хочу теперь
объяснить, почему, на мой взгляд, человек, который действительно посвятил
жизнь философии, перед смертью полон бодрости и надежды обрести за могилой
величайшие блага. Как это возможно, Симмий и Кебет, сейчас попытаюсь
показать. Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только
одним ї умиранием и смертью. Люди, как правило, этого не замечают, но если
это все же так, было бы, разумеется, нелепо всю жизнь стремиться только к
этому, а потом, когда оно оказывается рядом, негодовать на то, в чем так
долго и с таким рвением упражнялся!
Симмий улыбнулся.
[Душа и тело с точки зрения познания истины]
ї Клянусь Зевсом, Сократ, ї сказал он ї мне не до смеха, но ты меня
рассмешил. Я думаю, большинство людей, услыхав тебя, решили бы, что очень
метко нападают на философов, да и наши земляки присоединились бы к ним с
величайшей охотой: ведь философы, решат они, на самом деле желают умереть,
а стало быть, совершенно ясно, что они заслуживают такой участи.
ї И правильно решат, Симмий, только вот насчет того, что им ясно, ї это
неправильно. Им не понятно и не ясно, в каком смысле желают умереть и
заслуживают смерти истинные философы и какой именно смерти. Так что будем
лучше обращаться друг к другу, а большинство оставим в покое. Скажи, как мы
рассудим: смерть есть нечто?
ї Да, конечно, ї отвечал Симмий.
ї Не что иное, как отделение души от тела, верно? А "быть мертвым" ї это
значит, что тело, отделенное от души, существует само по себе и что душа,
отделенная от тела, ї тоже сама по себе? Или, быть может, смерть ї это
что-нибудь иное?
ї Нет, то самое, ї сказал Симмий.
ї Теперь смотри, друг, готов ли ты разделить мой взгляд. Я думаю, мы
сделаем шаг вперед в нашем исследовании, если начнем вот с чего. Как,
по-твоему, свойственно философу пристрастие к так называемым довольствиям,
например к питью или к еде?
ї Ни в коем случае, о Сократ, ї отвечал Симмий.
ї А к любовным наслаждениям?
ї И того меньше!
ї А к остальным удовольствиям из числа тех, что относятся к уходу за телом?
Как тебе кажется, много они значат для такого человека? Например,
щегольские сандалии, или плащ, или другие наряды, украшающие тело, ї ценит
он подобные вещи или не ставит ни во что, разумеется, кроме самых
необходимых? Как тебе кажется?
ї Мне кажется, ни во что не ставит. По крайней мере, если он настоящий
философ.
ї Значит, вообще, по-твоему, его заботы обращены не на тело, но почти
целиком ї насколько возможно отвлечься от собственного тела ї на душу?
ї По-моему, так.
ї Стало быть, именно в том прежде всего обнаруживает себя философ, что
освобождает душу от общения с телом в несравненно большей мере, чем любой
другой из людей?
ї Да, пожалуй.
ї И наверное, Симмий, по мнению большинства людей, тому, кто не находит в
удовольствиях ничего приятного и не получает своей доли, и жить-то не
стоит? Ведь он уже на полдороге к смерти, раз нисколько не думает о
телесных радостях!
ї Да, ты совершенно прав.
ї А теперь взглянем, как приобретается способность мышления. Препятствует
ли этому тело или нет, если взять его в соучастники философских разысканий?
Я имею в виду вот что. Могут ли люди сколько-нибудь доверять своему слуху и
зрению? Ведь даже поэты без конца твердят, что мы ничего не слышим и не
видим точно. Но если эти два телесных чувства ни точностью, ни ясностью не
отличаются, тем менее надежны остальные, ибо все они, по-моему, слабее и
ниже этих двух. Или ты иного мнения?
ї Нет, что ты!
ї Когда же в таком случае, ї продолжал Сократ, ї душа приходит в
соприкосновение с истиной? Ведь, принимаясь исследовать что бы то ни было
совместно с телом, она ї как это ясно ї всякий раз обманывается по вине
тела.
ї Ты прав.
Так не в размышлении ли ї и только в нем одном ї раскрывается перед нею
что-то от [подлинного] бытия?
ї Верно.
ї И лучше всего мыслит она, конечно, когда ее не тревожит ничто из того, о
чем мы только что говорили, ї ни слух, ни зрение, ни боль, ни удовольствие,
когда, распростившись с телом, она останется одна или почти одна и
устремится к [подлинному] бытию, прекратив и пресекши, насколько это
возможно, общение с телом.
ї Так оно и есть.
ї Значит, и тут душа философа решительно презирает тело и бежит от него,
стараясь остаться наедине с собою?
ї Очевидно, так.
ї Теперь такой вопрос, Симмий. ПризнаРм мы, что существует справедливое
само по себе, или не признаем?
ї Ну разумеется, признаРм, клянусь Зевсом.
ї А прекрасное и доброе?
ї Как же не признать?
ї А тебе случалось хоть раз видеть что-нибудь подобное воочию?
ї Конечно, нет, ї сказал Симмий.
ї Значит, ты постиг это с помощью какого-то иного телесного чувства? Я
говорю сейчас о вещах того же рода ї о величине, здоровье, силе и так далее
ї одним словом, о том, что каждая из этих вещей представляет собою по своей
сущности. Так как же, самое истинное в них мы обнаруживаем с помощью тела?
Или же, напротив, кто из нас всего тщательнее и настойчивее приучит себя
размышлять о каждой вещи, которую он исследует, тот всего ближе подойдет к
ее истинному познанию?
ї Именно так.
ї Но в таком случае самым безукоризненным образом разрешит эту задачу тот,
кто подходит к каждой вещи средствами одной лишь мысли (насколько это
возможно), не привлекая в ходе размышления ни зрения, ни иного какого
чувства и ни единого из них не беря в спутники рассудку, кто пытается
уловить любую из сторон бытия самое по себе, во всей ее чистоте,
вооруженный лишь мыслью самой по себе, тоже вполне чистой, и отрешившись
как можно полнее от собственных глаз, ушей и, вообще говоря, от всего
своего тела, ибо оно смущает душу всякий раз, как они действуют совместно,
и не дает ей обрести истину и разумение. Разве не такой человек, Симмий,
больше всех преуспеет в исследовании бытия?
ї Все, что ты говоришь, Сократ, ї отвечал Симмий, ї совершенно верно.
ї Да, ї продолжал Сократ, ї примерно такое убеждение и должно составиться
из всего этого у подлинных философов, и вот что приблизительно могли бы они
сказать друг другу: "Словно какая-то тропа приводит нас к мысли, что, пока
мы обладаем телом и душа наша неотделима от этого зла, нам не овладеть
полностью предметом наших желаний. Предмет же этот, как мы утверждаем, ї
истина. В самом деле, тело не только доставляет нам тысячи хлопот ї ведь
ему необходимо пропитание! ї но вдобавок подвержено недугам, любой из
которых мешает нам улавливать бытие. Тело наполняет нас желаниями,
страстями, страхами и такой массою всевозможных вздорных призраков, что,
верьте слову, из-за него нам и в самом деле совсем невозможно о чем бы то
ни было поразмыслить! А кто виновник войн, мятежей и битв, как не тело и
его страсти? Ведь все войны происходят ради стяжания богатств, а стяжать их
нас заставляет тело, которому мы по-рабски служим. Вот по всем этим
причинам ї по вине тела ї у нас и нет досуга для философии.
Но что всего хуже: если даже мы на какой-то срок освобождаемся от заботы о
теле, чтобы обратиться к исследованию и размышлению, тело и тут всюду нас
путает, сбивает с толку, приводит в замешательство, в смятение, так что
из-за него мы оказываемся не в силах разглядеть истину. И напротив, у нас
есть неоспоримые доказательства, что достигнуть чистого знания чего бы то
ни было мы не можем иначе как отрешившись от тела и созерцая вещи сами по
себе самою по себе душой. Тогда, конечно, у нас будет то, к чему мы
стремимся с пылом влюбленных, а именно разум, но только после смерти, как
обнаруживает наше рассуждение, при жизни же ї никоим образом. Ибо если, не
расставшись с телом, невозможно достичь чистого знания, то одно из двух:
или знание вообще недостижимо, или же достижимо только после смерти. Ну,
конечно, ведь только тогда, и никак не раньше, душа остается сама по себе,
без тела. А пока мы живы, мы, по-видимому, тогда будем ближе всего к
знанию, когда как можно больше ограничим свою связь с телом и не будем
заражены его природою, но сохраним себя в чистоте до той поры, пока сам бог
нас не освободит. Очистившись таким образом и избавившись от безрассудства
тела, мы, по всей вероятности, объединимся с другими такими же, как и мы,
[чистыми сущностями] и собственными силами познаем все чистое, а это,
скорее всего, и есть истина. А нечистому касаться чистого не дозволено".
Вот что, Симмий, мне кажется, непременно должны говорить друг другу все
подлинно стремящиеся к знанию и такого должны держаться взгляда. Ты
согласен со мною?
ї Совершенно согласен, Сократ.
ї Если же это верно, друг, ї продолжал Сократ, ї можно твердо надеяться,
что там, куда я нынче отправляюсь, именно там, скорее, чем где-нибудь еще,
мы в полной мере достигнем цели, ради которой столько трудились всю жизнь,
так что назначенное мне путешествие я начинаю с доброю надеждою, как и
всякий другой, кто верит, что очистил свой ум и этим привел его в должную
готовность.
ї Да, это так, ї сказал Симмий.
ї А очищение ї не в том ли оно состоит (как говорилось прежде), чтобы как
можно тщательнее отрешать душу от тела, приучать ее собираться из всех его
частей, сосредоточиваться самой по себе и жить, насколько возможно, ї и
сейчас и в будущем ї наедине с собою, освободившись от тела, как от оков?
ї Совершенно верно, ї сказал Симмий.
ї Но это как раз и называется смертью ї освобождение и отделение души от
тела?
ї Да, бесспорно.
ї Освободить же ее, ї утверждаем мы, ї постоянно и с величайшею
настойчивостью желают лишь истинные философы, в этом как раз и состоят
философские занятия ї в освобождении и отделении души от тела.
Так или не так?
ї Очевидно, так.
ї Тогда мне остается повторить уже сказанное вначале: человек всю жизнь
приучал себя жить так, чтобы быть как можно ближе к смерти, а потом, когда
смерть наконец приходит к нему, он негодует. Разве это не смешно?
ї Конечно, еще бы не смешно.
ї Да и в самом деле, Симмий, ї продолжал Сократ, ї истинные философы много
думают о смерти, и никто на свете не боится ее меньше, чем эти люди. Суди
сам. Если они непрестанно враждуют со своим телом и хотят обособить от него
душу, а когда это происходит, трусят и досадуют, ї ведь это же чистейшая
бессмыслица! Как не испытывать радости, отходя туда, где надеешься найти
то, что любил всю жизнь, ї любил же ты разумение, ї и избавиться от
общества давнего своего врага! Немало людей жаждали сойти в Аид после
смерти любимого, супруги или же сына: их вела надежда встретиться там со
своими желанными и больше с ними не разлучаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
вероятно, не наложит: это считается недозволенным.
С этими словами Сократ спустил ноги на пол и так сидел уже до конца беседы.
Кебет спросил его:
ї Как это ты говоришь, Сократ: налагать на себя руки не дозволено, и
все-таки философ соглашается отправиться следом за умирающим?
ї Ну и что же, Кебет? Неужели вы ї ты и Симмий ї не слышали обо всем этом
от Филолая?
ї Нет. По крайней мере, ничего ясного, Сократ.
ї Правда, я и сам говорю с чужих слов, однако же охотно повторю то, что мне
случалось слышать. Да, пожалуй, оно и всего уместнее для человека, которому
. предстоит переселиться в иные края, ї размышлять о своем переселении и
пересказывать предания о том, что ждет его в конце путешествия. В самом
деле, как еще скоротать время до заката?
ї Так почему же все-таки, Сократ, считается, что убить самого себя
непозволительно? Сказать по правде, я уже слышал и от Филолая, когда он жил
у нас, ї я возвращаюсь к твоему вопросу, ї и от других, что этого делать
нельзя. Но ничего ясного я никогда ни от кого не слыхал.
ї Не надо падать духом, ї сказал Сократ, ї возможно, ты еще услышишь. Но
пожалуй, ты будешь изумлен, что среди всего прочего лишь это одно так
просто и не терпит никаких исключений, как бывает во всех остальных
случаях. Бесспорно, есть люди, которым лучше умереть, чем жить, и,
размышляя о них ї о тех, кому лучше умереть, ї ты будешь озадачен, почему
считается нечестивым, если такие люди сами окажут себе благодеяние, почему
они обязаны ждать, пока их облагодетельствует кто-то другой.
Кебет слегка улыбнулся и отвечал:
ї Зевс свидетель ї верно!
Эти слова он произнес на своем наречии.
ї Конечно, это может показаться бессмысленным, ї продолжал Сократ, ї но, на
мой взгляд, свой смысл здесь есть. Сокровенное учение гласит, что мы, люди,
находимся как бы под стражей и не следует ни избавляться от нее своими
силами, ни бежать, ї величественное, на мой взгляд, учение и очень
глубокое. И вот что еще, Кебет, хорошо сказано, по-моему: о нас пекутся и
заботятся боги, и потому мы, люди, ї часть божественного достояния.
Согласен ты с этим или нет?
ї Согласен, ї отвечал Кебет.
Но если бы кто-нибудь из тебе принадлежащих убил себя, не справившись
предварительно, угодна ли тебе его смерть, ты бы, верно, разгневался и
наказал бы его, будь это в твоей власти?
ї Непременно! ї воскликнул Кебет.
ї А тогда, пожалуй, совсем не бессмысленно, чтобы человек не лишал себя
жизни, пока бог каким-нибудь образом его к этому не принудит, вроде как,
например, сегодня ї меня.
ї Да, это, пожалуй, верно, ї сказал Кебет. ї Но то, о чем ты сейчас
говорил, будто философы с легкостью и с охотою согласились бы умереть, ї
это как-то странно, Сократ, раз мы только что правильно рассудили, признав,
что бог печется о нас и что мы ї его достояние. Бессмысленно предполагать,
чтобы самые разумные из людей не испытывали недовольства, выходя из-под
присмотра и покровительства самых лучших покровителей ї богов. Едва ли они
верят, что, очутившись на свободе, смогут лучше позаботиться о себе сами.
Иное дело ї человек безрассудный: тот, пожалуй, решит как раз так, что надо
бежать от своего владыки. Ему и в голову не придет, что подле доброго надо
оставаться до последней крайности, о побеге же и думать нечего. Побег был
бы безумием, и, мне кажется, всякий, кто в здравом уме, всегда стремится
быть подле того, кто лучше его самого. Но это очевиднейшим образом
противоречит твоим словам, Сократ, потому что разумные должны умирать с
недовольством, а неразумные ї с весельем.
Сократ выслушал Кебета и, как показалось, обрадовался его пытливости.
Обведя нас взглядом, он сказал:
ї Всегда-то Кебет отыщет какие-нибудь возражения и не вдруг соглашается с
тем, что ему говорят.
А Симмий на это:
ї Да, Сократ, и мне тоже кажется, что Кебет говорит дело. С какой стати
людям поистине мудрым бежать от хозяев, которые лучше и выше их самих, и
почему при расставании у них должно быть легко на сердце? И мне кажется,
Кебет метит прямо в тебя. Ведь ты с такой легкостью принимаешь близкую
разлуку и с нами, и с теми, кого сам признаешь добрыми владыками, ї с
богами.
ї Верно, ї сказал Сократ, ї и, по-моему, я вас понял: вы предъявляете
обвинение, а я должен защищаться, точь-в-точь как в суде.
ї Совершенно справедливо! ї сказал Симмий.
ї Ну, хорошо, попробую оправдаться перед вами более успешно, чем перед
судьями. Да, Симмий и Кебет, если бы я не думал, что отойду, во-первых, к
иным богам, мудрым и добрым, а во-вторых, к умершим, которые лучше живых,
тех, что здесь, на Земле, я был бы не прав, спокойно встречая смерть.
Знайте и помните, однако же, что я надеюсь прийти к добрым людям, хотя и не
могу утверждать это со всею решительностью. Но что я предстану пред богами,
самыми добрыми из владык, ї знайте и помните, это я утверждаю без
колебаний, решительнее, чем что бы то ни было в подобном же роде! Так что
никаких оснований для недовольства у меня нет, напротив, я полон радостной
надежды, что умерших ждет некое будущее и что оно, как гласят и старинные
предания, неизмеримо лучше для добрых, чем для дурных.
ї И что же, Сократ? ї спросил Симмий. ї Ты намерен унести эти мысли с собою
или, может быть, поделишься с нами? Мне, по крайней мере, думается, что и
мы вправе получить долю в этом благе. А вдобавок, если ты убедишь нас во
всем, о чем станешь говорить, вот тебе и оправдательная речь.
ї Ладно, попытаюсь, ї промолвил Сократ. ї Но сперва давайте послушаем, что
скажет наш Критон: он, по-моему, уже давно хочет что то сказать.
ї Только одно, Сократ, ї отвечал Критон. ї Прислужник, который даст тебе
яду, уже много раз просил предупредить тебя, чтобы ты разговаривал как
можно меньше: оживленный разговор, дескать, горячит, а всего, что горячит,
следует избегать ї оно мешает действию яда. Кто этого правила не соблюдает,
тому иной раз приходится пить отраву дважды и даже трижды.
А Сократ ему:
ї Да пусть его! Лишь бы только делал свое дело, ї пусть даст мне яду два
или даже три раза, если понадобится.
ї Я так и знал, ї сказал Критон, ї да он давно уже мне докучает.
ї Пусть его, ї повторил Сократ. ї А вам, мои судьи, я хочу теперь
объяснить, почему, на мой взгляд, человек, который действительно посвятил
жизнь философии, перед смертью полон бодрости и надежды обрести за могилой
величайшие блага. Как это возможно, Симмий и Кебет, сейчас попытаюсь
показать. Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только
одним ї умиранием и смертью. Люди, как правило, этого не замечают, но если
это все же так, было бы, разумеется, нелепо всю жизнь стремиться только к
этому, а потом, когда оно оказывается рядом, негодовать на то, в чем так
долго и с таким рвением упражнялся!
Симмий улыбнулся.
[Душа и тело с точки зрения познания истины]
ї Клянусь Зевсом, Сократ, ї сказал он ї мне не до смеха, но ты меня
рассмешил. Я думаю, большинство людей, услыхав тебя, решили бы, что очень
метко нападают на философов, да и наши земляки присоединились бы к ним с
величайшей охотой: ведь философы, решат они, на самом деле желают умереть,
а стало быть, совершенно ясно, что они заслуживают такой участи.
ї И правильно решат, Симмий, только вот насчет того, что им ясно, ї это
неправильно. Им не понятно и не ясно, в каком смысле желают умереть и
заслуживают смерти истинные философы и какой именно смерти. Так что будем
лучше обращаться друг к другу, а большинство оставим в покое. Скажи, как мы
рассудим: смерть есть нечто?
ї Да, конечно, ї отвечал Симмий.
ї Не что иное, как отделение души от тела, верно? А "быть мертвым" ї это
значит, что тело, отделенное от души, существует само по себе и что душа,
отделенная от тела, ї тоже сама по себе? Или, быть может, смерть ї это
что-нибудь иное?
ї Нет, то самое, ї сказал Симмий.
ї Теперь смотри, друг, готов ли ты разделить мой взгляд. Я думаю, мы
сделаем шаг вперед в нашем исследовании, если начнем вот с чего. Как,
по-твоему, свойственно философу пристрастие к так называемым довольствиям,
например к питью или к еде?
ї Ни в коем случае, о Сократ, ї отвечал Симмий.
ї А к любовным наслаждениям?
ї И того меньше!
ї А к остальным удовольствиям из числа тех, что относятся к уходу за телом?
Как тебе кажется, много они значат для такого человека? Например,
щегольские сандалии, или плащ, или другие наряды, украшающие тело, ї ценит
он подобные вещи или не ставит ни во что, разумеется, кроме самых
необходимых? Как тебе кажется?
ї Мне кажется, ни во что не ставит. По крайней мере, если он настоящий
философ.
ї Значит, вообще, по-твоему, его заботы обращены не на тело, но почти
целиком ї насколько возможно отвлечься от собственного тела ї на душу?
ї По-моему, так.
ї Стало быть, именно в том прежде всего обнаруживает себя философ, что
освобождает душу от общения с телом в несравненно большей мере, чем любой
другой из людей?
ї Да, пожалуй.
ї И наверное, Симмий, по мнению большинства людей, тому, кто не находит в
удовольствиях ничего приятного и не получает своей доли, и жить-то не
стоит? Ведь он уже на полдороге к смерти, раз нисколько не думает о
телесных радостях!
ї Да, ты совершенно прав.
ї А теперь взглянем, как приобретается способность мышления. Препятствует
ли этому тело или нет, если взять его в соучастники философских разысканий?
Я имею в виду вот что. Могут ли люди сколько-нибудь доверять своему слуху и
зрению? Ведь даже поэты без конца твердят, что мы ничего не слышим и не
видим точно. Но если эти два телесных чувства ни точностью, ни ясностью не
отличаются, тем менее надежны остальные, ибо все они, по-моему, слабее и
ниже этих двух. Или ты иного мнения?
ї Нет, что ты!
ї Когда же в таком случае, ї продолжал Сократ, ї душа приходит в
соприкосновение с истиной? Ведь, принимаясь исследовать что бы то ни было
совместно с телом, она ї как это ясно ї всякий раз обманывается по вине
тела.
ї Ты прав.
Так не в размышлении ли ї и только в нем одном ї раскрывается перед нею
что-то от [подлинного] бытия?
ї Верно.
ї И лучше всего мыслит она, конечно, когда ее не тревожит ничто из того, о
чем мы только что говорили, ї ни слух, ни зрение, ни боль, ни удовольствие,
когда, распростившись с телом, она останется одна или почти одна и
устремится к [подлинному] бытию, прекратив и пресекши, насколько это
возможно, общение с телом.
ї Так оно и есть.
ї Значит, и тут душа философа решительно презирает тело и бежит от него,
стараясь остаться наедине с собою?
ї Очевидно, так.
ї Теперь такой вопрос, Симмий. ПризнаРм мы, что существует справедливое
само по себе, или не признаем?
ї Ну разумеется, признаРм, клянусь Зевсом.
ї А прекрасное и доброе?
ї Как же не признать?
ї А тебе случалось хоть раз видеть что-нибудь подобное воочию?
ї Конечно, нет, ї сказал Симмий.
ї Значит, ты постиг это с помощью какого-то иного телесного чувства? Я
говорю сейчас о вещах того же рода ї о величине, здоровье, силе и так далее
ї одним словом, о том, что каждая из этих вещей представляет собою по своей
сущности. Так как же, самое истинное в них мы обнаруживаем с помощью тела?
Или же, напротив, кто из нас всего тщательнее и настойчивее приучит себя
размышлять о каждой вещи, которую он исследует, тот всего ближе подойдет к
ее истинному познанию?
ї Именно так.
ї Но в таком случае самым безукоризненным образом разрешит эту задачу тот,
кто подходит к каждой вещи средствами одной лишь мысли (насколько это
возможно), не привлекая в ходе размышления ни зрения, ни иного какого
чувства и ни единого из них не беря в спутники рассудку, кто пытается
уловить любую из сторон бытия самое по себе, во всей ее чистоте,
вооруженный лишь мыслью самой по себе, тоже вполне чистой, и отрешившись
как можно полнее от собственных глаз, ушей и, вообще говоря, от всего
своего тела, ибо оно смущает душу всякий раз, как они действуют совместно,
и не дает ей обрести истину и разумение. Разве не такой человек, Симмий,
больше всех преуспеет в исследовании бытия?
ї Все, что ты говоришь, Сократ, ї отвечал Симмий, ї совершенно верно.
ї Да, ї продолжал Сократ, ї примерно такое убеждение и должно составиться
из всего этого у подлинных философов, и вот что приблизительно могли бы они
сказать друг другу: "Словно какая-то тропа приводит нас к мысли, что, пока
мы обладаем телом и душа наша неотделима от этого зла, нам не овладеть
полностью предметом наших желаний. Предмет же этот, как мы утверждаем, ї
истина. В самом деле, тело не только доставляет нам тысячи хлопот ї ведь
ему необходимо пропитание! ї но вдобавок подвержено недугам, любой из
которых мешает нам улавливать бытие. Тело наполняет нас желаниями,
страстями, страхами и такой массою всевозможных вздорных призраков, что,
верьте слову, из-за него нам и в самом деле совсем невозможно о чем бы то
ни было поразмыслить! А кто виновник войн, мятежей и битв, как не тело и
его страсти? Ведь все войны происходят ради стяжания богатств, а стяжать их
нас заставляет тело, которому мы по-рабски служим. Вот по всем этим
причинам ї по вине тела ї у нас и нет досуга для философии.
Но что всего хуже: если даже мы на какой-то срок освобождаемся от заботы о
теле, чтобы обратиться к исследованию и размышлению, тело и тут всюду нас
путает, сбивает с толку, приводит в замешательство, в смятение, так что
из-за него мы оказываемся не в силах разглядеть истину. И напротив, у нас
есть неоспоримые доказательства, что достигнуть чистого знания чего бы то
ни было мы не можем иначе как отрешившись от тела и созерцая вещи сами по
себе самою по себе душой. Тогда, конечно, у нас будет то, к чему мы
стремимся с пылом влюбленных, а именно разум, но только после смерти, как
обнаруживает наше рассуждение, при жизни же ї никоим образом. Ибо если, не
расставшись с телом, невозможно достичь чистого знания, то одно из двух:
или знание вообще недостижимо, или же достижимо только после смерти. Ну,
конечно, ведь только тогда, и никак не раньше, душа остается сама по себе,
без тела. А пока мы живы, мы, по-видимому, тогда будем ближе всего к
знанию, когда как можно больше ограничим свою связь с телом и не будем
заражены его природою, но сохраним себя в чистоте до той поры, пока сам бог
нас не освободит. Очистившись таким образом и избавившись от безрассудства
тела, мы, по всей вероятности, объединимся с другими такими же, как и мы,
[чистыми сущностями] и собственными силами познаем все чистое, а это,
скорее всего, и есть истина. А нечистому касаться чистого не дозволено".
Вот что, Симмий, мне кажется, непременно должны говорить друг другу все
подлинно стремящиеся к знанию и такого должны держаться взгляда. Ты
согласен со мною?
ї Совершенно согласен, Сократ.
ї Если же это верно, друг, ї продолжал Сократ, ї можно твердо надеяться,
что там, куда я нынче отправляюсь, именно там, скорее, чем где-нибудь еще,
мы в полной мере достигнем цели, ради которой столько трудились всю жизнь,
так что назначенное мне путешествие я начинаю с доброю надеждою, как и
всякий другой, кто верит, что очистил свой ум и этим привел его в должную
готовность.
ї Да, это так, ї сказал Симмий.
ї А очищение ї не в том ли оно состоит (как говорилось прежде), чтобы как
можно тщательнее отрешать душу от тела, приучать ее собираться из всех его
частей, сосредоточиваться самой по себе и жить, насколько возможно, ї и
сейчас и в будущем ї наедине с собою, освободившись от тела, как от оков?
ї Совершенно верно, ї сказал Симмий.
ї Но это как раз и называется смертью ї освобождение и отделение души от
тела?
ї Да, бесспорно.
ї Освободить же ее, ї утверждаем мы, ї постоянно и с величайшею
настойчивостью желают лишь истинные философы, в этом как раз и состоят
философские занятия ї в освобождении и отделении души от тела.
Так или не так?
ї Очевидно, так.
ї Тогда мне остается повторить уже сказанное вначале: человек всю жизнь
приучал себя жить так, чтобы быть как можно ближе к смерти, а потом, когда
смерть наконец приходит к нему, он негодует. Разве это не смешно?
ї Конечно, еще бы не смешно.
ї Да и в самом деле, Симмий, ї продолжал Сократ, ї истинные философы много
думают о смерти, и никто на свете не боится ее меньше, чем эти люди. Суди
сам. Если они непрестанно враждуют со своим телом и хотят обособить от него
душу, а когда это происходит, трусят и досадуют, ї ведь это же чистейшая
бессмыслица! Как не испытывать радости, отходя туда, где надеешься найти
то, что любил всю жизнь, ї любил же ты разумение, ї и избавиться от
общества давнего своего врага! Немало людей жаждали сойти в Аид после
смерти любимого, супруги или же сына: их вела надежда встретиться там со
своими желанными и больше с ними не разлучаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112