.. В нем нет ни воображения, ни чувства. Оды его, писанные по образцу тогдашних немецких стихотворцев, утомительны и надуты; подражания псалмам и книге Иова - лучше, но отличаются только хорошим слогом, и то не всегда точным. Их поэзия принадлежит не Ломоносову. Его влияние было вредное, и до сих пор отзывается в тощей нашей литературе. Изысканность, высокопарность, отвращение от простоты и точности - вот следы, оставленные Ломоносовым. Давно ли стали мы писать языком общепонятным? Убедились ли мы, что славенский язык не есть язык русской и что мы не можем смешивать их своенравно, что если многие слова, многие обороты счастливо могут быть заимствованы из церковных книг, то из сего еще не следует, чтобы мы могли писать да лобжет мя лобзанием вместо цалуй меня etc. [Знаю, что] Ломоносов того не думал и что он предлогал изучение славенского языка, как необходимое средство к основательному знанию языка русского. [Знаю, что Рассуждение о Старом и Новом Слоге так же походит на Слово о <пользе книг церковных в российском языке> - как псалом Шатрова на Размышление о вели<честве> божием. Но тем не менее должно укорить Ломоносова в заблуждениях бездарных его последователей.]
Ломоносов сам не дорожил своею поэзией - и гораздо более заботился о своих физических опытах, нежели о должностных одах на высокоторжественный день Тезоименитства etc. С каким презрением говорит он о Сумарокове, страстном к своему искусству (выписка из письма к Шув.<алову>.) Зато с каким жаром говорит он о науках, о просвещении (выписка: "Я думал, что вы позвали меня").
Сумароков был шутом у всех вельмож тогдашних: у Шув.<алова>, у Пан.<ина>. Его дразнили, подстрекали, и забавлялись его выходками. Ф.<он> В.<изин>, характер коего также не очень достоин уважения, забавлял знатных, передразнивая Ал.<ександра> Петр.<овича> в совершенстве. Державин исподтишка писал сатиры на Сумарокова, и приезжал к нему наслаждаться его бешенством. Ломоносов был иного покроя: (выписка из письма к Шув.<алову>). С Ломоносовым шутить было накладно. Он был везде тот же - дома, где все его трепетали, во дворце, где он дирал за уши пажей, в Академии, которая, по словам Шле<цера>, не смела при нем пикнуть. Со всем тем он был добродушен и деятельно сострадателен. Как хорошо его письмо о семействе несчастного Рихмана! В отношении к самому себе он был беспечен, и, кажется, жена его, хоть была и немка, но мало смыслила в хозяйстве. Бабушка Н. И. Гр.<еча> >, вдова профессора, услыша, что говорили о Лом.<оносове>, спросила: "О каком Лом.<оносове> говорите вы, не о Ми<хайле-ли> В.<асильевиче>? Это был пустой человек - бывало всегда бегал ко мне за кофейником. Вот Тредь.<яковский> В.<асилий> Тр.<офимович> > - вот этот был почтенный и порядочный человек!"
Тредьяк.<овский> был конечно почтенный и порядочный человек. Его грамматические и филологические изыскания очень замечательны. Он имел о русском стихосложении обширнейшее понятие, нежели Ломоносов и Сумароков. В его Телемахиде находятся много хороших стихов и счастливых оборотов.
Радищев написал о них целую статью, Дельвиг часто приводил следующий стих в пример прекрасного гекзаметра:
Корабль Одиссеев
Бегом волны деля, из очей ушел и сокрылся.
Мысль перевести Тел.<емака> стихами, выбор книги и самого метра - вс° доказывает удивительную смелость. Вообще изучение Тредьяковского приносит более пользы нежели изучение прочих наших старых писателей. Сумароков и Херасков верно не стоят Тредьяковского, но habent sua fata libelli.
Радищев укоряет Лом.<оносова> в лести, и тут же извиняет его (вып.<иска>). (1) Ломоносов наполнял свои строфы высокопарною хвалою; он, без обиняков, называет гр. Шувалова своим благодетелем и покровителем. Он воспевает гр. К. А. Разумовского под именем Полидора, он стихами поздравляет гр. Орлова с возвращением его из Финляндии; он пишет: его сият.<ельство> гр.<аф> Мих.<аил> Лар.<ионович> Вор.<онцов> по своей высокой ко мне милости изволил взять от меня пробы моз.<аичных> составов для показания е.<я> В.<еличеству>. Ныне вс° это вывелось из обыкновения. Что из этого заключить? Что нынешние литераторы благороднее мыслят и чувствуют, нежели мыслил и чувствовал Ломоносов? Позвольте в том усумниться. Расстояние от одного сословия до другого в то время еще существовало. Ломоносов, рожденный в низком сословии, не думал возвысить себя наглостью ни запанибратством с людьми высшего состояния; но за то умел за себя постоять, и не дорожил ни их покровительством, ни своим благосостоянием, когда дело шло о его чести, или о торжестве его любимых идей... Послушайте, что пишет он этому самому Шувалову, предстателю Муз, высокому своему патрону: (выписка). Однажды (анекдот). Вот каков был Ломоносов!
У нас писатель, который <краснеет> при мысли посвятить свою книгу порядочному человеку, который двумя или 3 чинами выше его, не стыдится изгибаться перед каким нибудь журналистом, ошельмованным в общ.<ем> мнении, но который площадными ругательствами может повредить продаже книги или в хвалебном объявлении заманить покупщиков. Ныне последний писака, готовый на всякое плутовство литературное, на всякую приватную подлость, на всякий безымянный пасквиль, проповедует в своем журнале независимость души. (7)
Еще одно замечание. В России, как заметила M-de de Staлl, словесностью занимались большею частию дворяне (выписка). (2) Это дало особую физиономию нашей литературе. У нас писатели не могли без явного унижения изыскивать покровительства у людей, которых почитали себе равными; сношения их между собою не имели признаков холопства, котор.<ое> затмевает большую часть иностранных словесностей. Что почиталось в Англии и во Франции честию, то было бы у нас унижением. У нас нельзя писателю поднести свою книгу графу такому-то, генералу такому-то в надежде получить от него 500 руб<лей> или перстень богато украшенный. Patronage (покровительство) до сей поры в обычаях англ.<ийской> литературы. Кребб, один из самых почт.<енных> людей, умерший в прошлом году, поднес все свои поэмы to his grace the Duke, или the Du > etc. В своих смиренных посвящениях он почтительно упоминает о милостях и о высоком покровительстве, коих он удостоился. Со всем тем Кребб был человек нравственный, независимый и благородный.
Во Франции вся блестящая литература века Людов.<ига> XIV была в передней. Анекдот о Бенсераде дает понятие о тогдашних нравах (из Беля), (3) и заметьте, что Бель приводит эту черту безо всякого замечания, как дело весьма обыкновенное! Ныне фр.<анцузские> нравы уже не те; но сословие писателей потому только не ползает перед министрами, потому что публика в состоянии дать больше денег. За то как бесстыдно ползают они перед господствующими модами! Какой талант ныне во Франции не запачкал себя грязью и кровью в угоду толпы, требующей грязи и крови? - Можно ли J. Janin сравнить с Краббом?
Даже теперь наши писатели, не принадлежащие к дворянскому сословию, весьма малочисленны. Несмотря на то их деятельность овладела всеми отраслями литературы, у нас существующими. Это есть важный признак и непременно будет иметь важные последствия. Писатели-дворяне (или те, которые почитают себя а tort ou а raison членами высшего общества) постепенно начинают от них удаляться под предлогом какого-то неприличия. Странно, что в то время, когда во всей Европе готический предрассудок [противу наук и словесности, будто бы не совместимых с благородством и знатностью], почти совершенно исчез, у нас он только что начинает показываться. Уже один из самых плодовитых наших писателей провозгласил, что литературой заниматься он более не намерен, потому что она дело не дворянское. Жаль! Конечно, не слишком лестное товарищество некоторых новичков отчасти тому причиною, но разве бесчестное поведение двух или трех выслужившихся проходимцев может быть достаточным предлогом для всех офицеров оставить шпагу и отречься от честного звания воинов!
Радищев говорит, что Ломоносов ни в какой отрасли наук не проложил новых следов (выписка) (4) и тут же сравнивает его - с лордом Беконом! (выписка) (5) Таковое странное понятие имел 18-й век о величайшем уме новейших времен, о человеке, произведшем в науках сильнейший переворот и давшем им то направление, по которому текут они ныне.
Если Ломоносова можно назвать русским Беконом, то это разве в таком же смысле, как Хераск.<ова> называли русским Гомером. К чему эти прозвища? Ломоносов есть русский Ломоносов - этого с него, право, довольно.
Подсолнечная.
На второй станции от Москвы Радищев ест кусок жареной говядины и выпил чашку кофию. Он пользуется сим случаем, дабы упомянуть о несчастных африканских невольниках, - и тужит о судьбе русского крестьянина, не употребляющего сахара. Вс° это ныне приторно и смешно, а было некогда в моде - Но замечательно описание русской избы (стр. 412-13). Четыре стены etc. - Вот в чем
Наружный вид русской избы мало переменился со времен Мейерберга. Посмотрите на рисунки, присовокупленные к его путешествию. Ничто так не похоже на русскую деревню в 16..., как русская деревня в 1833 году. Изба, мельница, забор, даже эта елка - это печальное тавро северной природы... Ничто снаружи не изменилось. Внутри, думаю, произошли улучшения - по крайней мере на больших дорогах. Труба в каждой избе; стекла заменили натянутый пузырь - вообще более чистоты, удобства, того, что англ.<ичане> называют comfort; очевидно, что Рад.<ищев> начертал каррикатуру - но заметьте: он упоминает о квасе и о бане, как о необходимом строении в крестьянском быту. Это знаки довольства. Забавно и то, что Рад.<ищев>, заставя свою хозяйку жаловаться на голод и неурожай, окончивает картину нужды и бедствия следующими словами - и начала сажать хлебы в печь.
Ф.<он> Виз.<ин>, лет за 15 пред тем путешествуя по Франции, говорит, что по чистой совести судьба русского крестьянина показалась ему счастливее судьбы французского земледельца. Верно. Labruyиre говорит (выписка). Слова г-жи Севинье еще сильнее тем, что она говорит без негодования и горечи, а просто рассказывает, что видит и <к> чему привыкла. Судьба франц. <узского> крестьянина не улучшилась в царствования Людов.<ига> XV и его преемника. Вс° это, конечно, переменилось [и я пологаю, что французский земледелец ныне счастливее русского крестьянина.]
Однако строки Рад.<ищева> навели на меня уныние. Я думал о судьбе русск.<ого> крестьянина.
К тому ж подушное, боярщина, оброк,
И выдался <ль> когда на свете
Хотя один мне радостный денек?..
Подле меня в карете сидел англичанин, человек лет 36. Я обратился к нему с вопросом: что может быть несчастнее русского крестьянина?
Англ.<ичанин>. Английский крестьянин.
Я. Как? Свободный англ.<ичанин>, по вашему мнению, несчастнее русского раба?
Он. Что такое свобода?
Я. Свобода есть возможность поступать по своей воле.
Он. Следственно, свободы нет нигде - ибо везде есть или законы, или естественные препятствия.
Я. Так, но разница покоряться предписанным нами самими законам, или повиноваться чужой воле.
Он. Ваша правда. [Но разве народ англ.<ийский> участвует в законодательстве? разве власть не в руках малого числа? разве требования народа могут быть исполнены его поверенными?]
Я. В чем вы полагаете народное благополучие?
Он. В умеренности и соразмерности податей.
Я. Как?
Он. Вообще повинности в России не очень тягостны для народа. Подушная платится миром. Оброк не разорителен (кроме в близости Москвы и Петербурга, где разнообразие оборотов промышленности умножает корыстолюбие владельцев). Во всей России помещик, наложив оброк, оставляет на произвол своему крестьянину доставать оный, как и где он хочет. Крестьянин промышляет чем вздумает, и уходит иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу. [И это называете вы рабством? Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простору действовать.]
Я. Но злоупотребления...
Он. Злоупотреблений везде много. Прочтите жалобы англ.<ийских> фабричных работников - волоса встанут дыбом. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! какое холодное варварство с одной стороны, с другой какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид - о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет об сукнах г-на Шмидта или об иголках г-на Томпсона. В России нет ничего подобного.
Я. Вы не читали наших уголовных дел.
Он. Уголовные дела везде ужасны; я говорю вам о том, что в Англии происходит в строгих пределах закона, не о злоупотреблениях, не о преступлениях. Кажется, нет в мире несчастнее английского работника - что хуже его жребия? - но посмотрите, что делается у нас при изобретении новой машины, вдруг избавляющей от каторжной работы тысяч пять или десять народу и лишающей их последнего средства к пропитанию?..
Я. Живали вы в наших деревнях?
Он. Я видал их проездом, и жалею, что не успел изучить нравы любопытного вашего народа.
Я. Что поразило вас более всего в русском крестьянине?
Он. Его опрятность, смышленность и свобода.
Я. Как это?
Он. Ваш крестьянин каждую субботу ходит в баню; умывается каждое утро, сверхь того несколько раз в день моет себе руки. О его смышлености говорить нечего. Путешественники ездят из края в край по России, не зная ни одного слова вашего языка, и везде их понимают, исполняют их требования, заключают условия; никогда не встречал я между ими ни то, что соседи наши называют un badaud, никогда не замечал в них ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому. Переимчивость их всем известна; проворство и ловкость удивительны...
Я. Справедливо; но свобода? неужто вы русского крестьянина почитаете свободным?
Он. Взгляните на него: что может быть свободнее его обращения! есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? Вы не были в Англии?
Я. Не удалось.
Он. Так вы не видали оттенков подлости, отличающих у нас один класс от другого. Вы не видали раболепного maintien нижней каморы перед верхней; джентельменства перед аристокрацией; купечества перед джентельменством; бедности перед богатством; повиновения перед властию. - А нравы наши, a conv. crim., а продажные голоса, а уловки министерства, а тиранство наше с Индиею, а отношения наши со всеми другими народами?
Англич<анин> мой разгорячился и совсем отдалился от предмета нашего разговора. Я перестал следовать за его мыслями - и мы приехали в Клин.
<Городня.>
Рекрутский набор есть самая необходимая и тягостнейшая из повинностей народных. Образ набора различествует везде, и везде влечет за собою великие неудобства. Английский пресс подвергается ежегодно горьким выходкам оппозиционных ораторов > и со всем тем существует во всей своей силе. Наполеоновская конскрипция производилась при громких рыданиях и проклятиях всей Франции -
Чудовище, склонясь на колыбель детей,
Cчитало годы их кровавыми перстами,
Сыны в дому отцов минутными <гостями>
Являлись etc.
Рекрутство наше тяжело; лицемерить нечего, довольно упомянуть о законах противу крестьян, изувечивающихся во избежание оного. По крайней мере представляет оно выгоды правительству, следственно и народу. Конскрипция по краткости времени службы в течении 15 лет, делает из всего народа одних солдатов, и тогда смотрите, что делается во Франции во время народных мятежей. Мещане дерутся, как солдаты, а солдаты рассуждают, как мещане. Обе стороны, одна с другой тесно связанные, вскоре мирятся и обнимаются, и обращаются противу правительства. Русский солдат, на 24 года отторгнутый от среды своих сограждан, делается чужд всему кроме своему долгу; он возвращается под родную кровлю уже в старости; самое сие возвращение уже ручается за его добрую нравственность; он жаждет одного спокойствия. На родине своей находит он только нескольких знакомых стариков; молодое поколение его не знает и с ним не братается.
Власть помещиков в том виде, какова она теперь существует, необходима для рекрутства. Без нее правительство в губернии не могло бы собрать и четвертой доли требуемого числа рекрут. Вот одна из тысячи причин, повелевающих нам присутствовать в наших деревнях, а не разоряться в столицах под предлогом усердия к службе, но в самом деле из единой детской любви к рассеяниям и к чинам.
Очередь в рекрутстве, которой придерживаются некоторые слабоумные филантропы не должна существовать, пока существуют наши дв.<орянские> права. Преступная леность! детское легкомыслие! Не лучше ли употребить сии права в пользу ваших крестьян, удаляя от среды их вредных негодяев, людей, заслуживших наказание, и делая из них полезных членов обществу? Как? вы жертвуете полезным кр.<естьянином>, трудолюбивым хозяином, добрым отцом семейства и щадите вора и пьяницу обнищалого - а вс° из уважения к какому-то правилу, вами же самими самовольно установленному!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410 411 412 413 414 415 416 417 418 419 420 421 422 423 424 425 426 427 428 429 430 431 432 433 434 435 436 437 438 439 440 441 442 443 444 445 446 447 448 449 450 451 452 453 454 455 456 457 458 459 460 461 462 463 464 465 466 467 468 469 470 471 472 473 474 475 476 477 478 479 480 481 482 483 484 485 486 487 488 489 490 491 492 493 494 495 496 497 498 499 500 501 502 503 504 505 506 507 508 509 510 511 512 513 514 515 516 517 518 519 520 521 522 523 524 525 526 527 528 529 530 531 532 533 534 535 536 537 538 539 540 541 542 543 544 545 546 547 548 549 550 551 552 553 554 555 556 557 558 559 560 561 562 563 564 565 566 567 568 569 570 571 572 573 574 575 576 577 578 579 580 581 582 583 584 585 586 587 588 589 590 591 592 593 594 595 596 597 598 599 600 601 602 603 604 605 606 607 608 609 610 611 612 613 614 615 616 617 618 619 620 621 622 623 624 625 626 627 628 629 630 631 632 633 634 635 636 637 638 639 640 641 642 643 644 645 646 647 648 649 650 651 652 653 654 655 656 657 658 659 660 661 662 663 664 665 666 667 668 669 670 671 672 673 674 675 676 677 678 679 680 681 682 683 684 685 686 687 688 689 690 691 692 693 694 695 696 697 698 699 700 701 702 703 704 705 706 707 708 709 710 711 712 713 714 715 716 717 718 719 720
Ломоносов сам не дорожил своею поэзией - и гораздо более заботился о своих физических опытах, нежели о должностных одах на высокоторжественный день Тезоименитства etc. С каким презрением говорит он о Сумарокове, страстном к своему искусству (выписка из письма к Шув.<алову>.) Зато с каким жаром говорит он о науках, о просвещении (выписка: "Я думал, что вы позвали меня").
Сумароков был шутом у всех вельмож тогдашних: у Шув.<алова>, у Пан.<ина>. Его дразнили, подстрекали, и забавлялись его выходками. Ф.<он> В.<изин>, характер коего также не очень достоин уважения, забавлял знатных, передразнивая Ал.<ександра> Петр.<овича> в совершенстве. Державин исподтишка писал сатиры на Сумарокова, и приезжал к нему наслаждаться его бешенством. Ломоносов был иного покроя: (выписка из письма к Шув.<алову>). С Ломоносовым шутить было накладно. Он был везде тот же - дома, где все его трепетали, во дворце, где он дирал за уши пажей, в Академии, которая, по словам Шле<цера>, не смела при нем пикнуть. Со всем тем он был добродушен и деятельно сострадателен. Как хорошо его письмо о семействе несчастного Рихмана! В отношении к самому себе он был беспечен, и, кажется, жена его, хоть была и немка, но мало смыслила в хозяйстве. Бабушка Н. И. Гр.<еча> >, вдова профессора, услыша, что говорили о Лом.<оносове>, спросила: "О каком Лом.<оносове> говорите вы, не о Ми<хайле-ли> В.<асильевиче>? Это был пустой человек - бывало всегда бегал ко мне за кофейником. Вот Тредь.<яковский> В.<асилий> Тр.<офимович> > - вот этот был почтенный и порядочный человек!"
Тредьяк.<овский> был конечно почтенный и порядочный человек. Его грамматические и филологические изыскания очень замечательны. Он имел о русском стихосложении обширнейшее понятие, нежели Ломоносов и Сумароков. В его Телемахиде находятся много хороших стихов и счастливых оборотов.
Радищев написал о них целую статью, Дельвиг часто приводил следующий стих в пример прекрасного гекзаметра:
Корабль Одиссеев
Бегом волны деля, из очей ушел и сокрылся.
Мысль перевести Тел.<емака> стихами, выбор книги и самого метра - вс° доказывает удивительную смелость. Вообще изучение Тредьяковского приносит более пользы нежели изучение прочих наших старых писателей. Сумароков и Херасков верно не стоят Тредьяковского, но habent sua fata libelli.
Радищев укоряет Лом.<оносова> в лести, и тут же извиняет его (вып.<иска>). (1) Ломоносов наполнял свои строфы высокопарною хвалою; он, без обиняков, называет гр. Шувалова своим благодетелем и покровителем. Он воспевает гр. К. А. Разумовского под именем Полидора, он стихами поздравляет гр. Орлова с возвращением его из Финляндии; он пишет: его сият.<ельство> гр.<аф> Мих.<аил> Лар.<ионович> Вор.<онцов> по своей высокой ко мне милости изволил взять от меня пробы моз.<аичных> составов для показания е.<я> В.<еличеству>. Ныне вс° это вывелось из обыкновения. Что из этого заключить? Что нынешние литераторы благороднее мыслят и чувствуют, нежели мыслил и чувствовал Ломоносов? Позвольте в том усумниться. Расстояние от одного сословия до другого в то время еще существовало. Ломоносов, рожденный в низком сословии, не думал возвысить себя наглостью ни запанибратством с людьми высшего состояния; но за то умел за себя постоять, и не дорожил ни их покровительством, ни своим благосостоянием, когда дело шло о его чести, или о торжестве его любимых идей... Послушайте, что пишет он этому самому Шувалову, предстателю Муз, высокому своему патрону: (выписка). Однажды (анекдот). Вот каков был Ломоносов!
У нас писатель, который <краснеет> при мысли посвятить свою книгу порядочному человеку, который двумя или 3 чинами выше его, не стыдится изгибаться перед каким нибудь журналистом, ошельмованным в общ.<ем> мнении, но который площадными ругательствами может повредить продаже книги или в хвалебном объявлении заманить покупщиков. Ныне последний писака, готовый на всякое плутовство литературное, на всякую приватную подлость, на всякий безымянный пасквиль, проповедует в своем журнале независимость души. (7)
Еще одно замечание. В России, как заметила M-de de Staлl, словесностью занимались большею частию дворяне (выписка). (2) Это дало особую физиономию нашей литературе. У нас писатели не могли без явного унижения изыскивать покровительства у людей, которых почитали себе равными; сношения их между собою не имели признаков холопства, котор.<ое> затмевает большую часть иностранных словесностей. Что почиталось в Англии и во Франции честию, то было бы у нас унижением. У нас нельзя писателю поднести свою книгу графу такому-то, генералу такому-то в надежде получить от него 500 руб<лей> или перстень богато украшенный. Patronage (покровительство) до сей поры в обычаях англ.<ийской> литературы. Кребб, один из самых почт.<енных> людей, умерший в прошлом году, поднес все свои поэмы to his grace the Duke, или the Du
Во Франции вся блестящая литература века Людов.<ига> XIV была в передней. Анекдот о Бенсераде дает понятие о тогдашних нравах (из Беля), (3) и заметьте, что Бель приводит эту черту безо всякого замечания, как дело весьма обыкновенное! Ныне фр.<анцузские> нравы уже не те; но сословие писателей потому только не ползает перед министрами, потому что публика в состоянии дать больше денег. За то как бесстыдно ползают они перед господствующими модами! Какой талант ныне во Франции не запачкал себя грязью и кровью в угоду толпы, требующей грязи и крови? - Можно ли J. Janin сравнить с Краббом?
Даже теперь наши писатели, не принадлежащие к дворянскому сословию, весьма малочисленны. Несмотря на то их деятельность овладела всеми отраслями литературы, у нас существующими. Это есть важный признак и непременно будет иметь важные последствия. Писатели-дворяне (или те, которые почитают себя а tort ou а raison членами высшего общества) постепенно начинают от них удаляться под предлогом какого-то неприличия. Странно, что в то время, когда во всей Европе готический предрассудок [противу наук и словесности, будто бы не совместимых с благородством и знатностью], почти совершенно исчез, у нас он только что начинает показываться. Уже один из самых плодовитых наших писателей провозгласил, что литературой заниматься он более не намерен, потому что она дело не дворянское. Жаль! Конечно, не слишком лестное товарищество некоторых новичков отчасти тому причиною, но разве бесчестное поведение двух или трех выслужившихся проходимцев может быть достаточным предлогом для всех офицеров оставить шпагу и отречься от честного звания воинов!
Радищев говорит, что Ломоносов ни в какой отрасли наук не проложил новых следов (выписка) (4) и тут же сравнивает его - с лордом Беконом! (выписка) (5) Таковое странное понятие имел 18-й век о величайшем уме новейших времен, о человеке, произведшем в науках сильнейший переворот и давшем им то направление, по которому текут они ныне.
Если Ломоносова можно назвать русским Беконом, то это разве в таком же смысле, как Хераск.<ова> называли русским Гомером. К чему эти прозвища? Ломоносов есть русский Ломоносов - этого с него, право, довольно.
Подсолнечная.
На второй станции от Москвы Радищев ест кусок жареной говядины и выпил чашку кофию. Он пользуется сим случаем, дабы упомянуть о несчастных африканских невольниках, - и тужит о судьбе русского крестьянина, не употребляющего сахара. Вс° это ныне приторно и смешно, а было некогда в моде - Но замечательно описание русской избы (стр. 412-13). Четыре стены etc. - Вот в чем
Наружный вид русской избы мало переменился со времен Мейерберга. Посмотрите на рисунки, присовокупленные к его путешествию. Ничто так не похоже на русскую деревню в 16..., как русская деревня в 1833 году. Изба, мельница, забор, даже эта елка - это печальное тавро северной природы... Ничто снаружи не изменилось. Внутри, думаю, произошли улучшения - по крайней мере на больших дорогах. Труба в каждой избе; стекла заменили натянутый пузырь - вообще более чистоты, удобства, того, что англ.<ичане> называют comfort; очевидно, что Рад.<ищев> начертал каррикатуру - но заметьте: он упоминает о квасе и о бане, как о необходимом строении в крестьянском быту. Это знаки довольства. Забавно и то, что Рад.<ищев>, заставя свою хозяйку жаловаться на голод и неурожай, окончивает картину нужды и бедствия следующими словами - и начала сажать хлебы в печь.
Ф.<он> Виз.<ин>, лет за 15 пред тем путешествуя по Франции, говорит, что по чистой совести судьба русского крестьянина показалась ему счастливее судьбы французского земледельца. Верно. Labruyиre говорит (выписка). Слова г-жи Севинье еще сильнее тем, что она говорит без негодования и горечи, а просто рассказывает, что видит и <к> чему привыкла. Судьба франц. <узского> крестьянина не улучшилась в царствования Людов.<ига> XV и его преемника. Вс° это, конечно, переменилось [и я пологаю, что французский земледелец ныне счастливее русского крестьянина.]
Однако строки Рад.<ищева> навели на меня уныние. Я думал о судьбе русск.<ого> крестьянина.
К тому ж подушное, боярщина, оброк,
И выдался <ль> когда на свете
Хотя один мне радостный денек?..
Подле меня в карете сидел англичанин, человек лет 36. Я обратился к нему с вопросом: что может быть несчастнее русского крестьянина?
Англ.<ичанин>. Английский крестьянин.
Я. Как? Свободный англ.<ичанин>, по вашему мнению, несчастнее русского раба?
Он. Что такое свобода?
Я. Свобода есть возможность поступать по своей воле.
Он. Следственно, свободы нет нигде - ибо везде есть или законы, или естественные препятствия.
Я. Так, но разница покоряться предписанным нами самими законам, или повиноваться чужой воле.
Он. Ваша правда. [Но разве народ англ.<ийский> участвует в законодательстве? разве власть не в руках малого числа? разве требования народа могут быть исполнены его поверенными?]
Я. В чем вы полагаете народное благополучие?
Он. В умеренности и соразмерности податей.
Я. Как?
Он. Вообще повинности в России не очень тягостны для народа. Подушная платится миром. Оброк не разорителен (кроме в близости Москвы и Петербурга, где разнообразие оборотов промышленности умножает корыстолюбие владельцев). Во всей России помещик, наложив оброк, оставляет на произвол своему крестьянину доставать оный, как и где он хочет. Крестьянин промышляет чем вздумает, и уходит иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу. [И это называете вы рабством? Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простору действовать.]
Я. Но злоупотребления...
Он. Злоупотреблений везде много. Прочтите жалобы англ.<ийских> фабричных работников - волоса встанут дыбом. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! какое холодное варварство с одной стороны, с другой какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид - о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет об сукнах г-на Шмидта или об иголках г-на Томпсона. В России нет ничего подобного.
Я. Вы не читали наших уголовных дел.
Он. Уголовные дела везде ужасны; я говорю вам о том, что в Англии происходит в строгих пределах закона, не о злоупотреблениях, не о преступлениях. Кажется, нет в мире несчастнее английского работника - что хуже его жребия? - но посмотрите, что делается у нас при изобретении новой машины, вдруг избавляющей от каторжной работы тысяч пять или десять народу и лишающей их последнего средства к пропитанию?..
Я. Живали вы в наших деревнях?
Он. Я видал их проездом, и жалею, что не успел изучить нравы любопытного вашего народа.
Я. Что поразило вас более всего в русском крестьянине?
Он. Его опрятность, смышленность и свобода.
Я. Как это?
Он. Ваш крестьянин каждую субботу ходит в баню; умывается каждое утро, сверхь того несколько раз в день моет себе руки. О его смышлености говорить нечего. Путешественники ездят из края в край по России, не зная ни одного слова вашего языка, и везде их понимают, исполняют их требования, заключают условия; никогда не встречал я между ими ни то, что соседи наши называют un badaud, никогда не замечал в них ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому. Переимчивость их всем известна; проворство и ловкость удивительны...
Я. Справедливо; но свобода? неужто вы русского крестьянина почитаете свободным?
Он. Взгляните на него: что может быть свободнее его обращения! есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? Вы не были в Англии?
Я. Не удалось.
Он. Так вы не видали оттенков подлости, отличающих у нас один класс от другого. Вы не видали раболепного maintien нижней каморы перед верхней; джентельменства перед аристокрацией; купечества перед джентельменством; бедности перед богатством; повиновения перед властию. - А нравы наши, a conv.
Англич<анин> мой разгорячился и совсем отдалился от предмета нашего разговора. Я перестал следовать за его мыслями - и мы приехали в Клин.
<Городня.>
Рекрутский набор есть самая необходимая и тягостнейшая из повинностей народных. Образ набора различествует везде, и везде влечет за собою великие неудобства. Английский пресс подвергается ежегодно горьким выходкам оппозиционных ораторов > и со всем тем существует во всей своей силе. Наполеоновская конскрипция производилась при громких рыданиях и проклятиях всей Франции -
Чудовище, склонясь на колыбель детей,
Cчитало годы их кровавыми перстами,
Сыны в дому отцов минутными <гостями>
Являлись etc.
Рекрутство наше тяжело; лицемерить нечего, довольно упомянуть о законах противу крестьян, изувечивающихся во избежание оного. По крайней мере представляет оно выгоды правительству, следственно и народу. Конскрипция по краткости времени службы в течении 15 лет, делает из всего народа одних солдатов, и тогда смотрите, что делается во Франции во время народных мятежей. Мещане дерутся, как солдаты, а солдаты рассуждают, как мещане. Обе стороны, одна с другой тесно связанные, вскоре мирятся и обнимаются, и обращаются противу правительства. Русский солдат, на 24 года отторгнутый от среды своих сограждан, делается чужд всему кроме своему долгу; он возвращается под родную кровлю уже в старости; самое сие возвращение уже ручается за его добрую нравственность; он жаждет одного спокойствия. На родине своей находит он только нескольких знакомых стариков; молодое поколение его не знает и с ним не братается.
Власть помещиков в том виде, какова она теперь существует, необходима для рекрутства. Без нее правительство в губернии не могло бы собрать и четвертой доли требуемого числа рекрут. Вот одна из тысячи причин, повелевающих нам присутствовать в наших деревнях, а не разоряться в столицах под предлогом усердия к службе, но в самом деле из единой детской любви к рассеяниям и к чинам.
Очередь в рекрутстве, которой придерживаются некоторые слабоумные филантропы не должна существовать, пока существуют наши дв.<орянские> права. Преступная леность! детское легкомыслие! Не лучше ли употребить сии права в пользу ваших крестьян, удаляя от среды их вредных негодяев, людей, заслуживших наказание, и делая из них полезных членов обществу? Как? вы жертвуете полезным кр.<естьянином>, трудолюбивым хозяином, добрым отцом семейства и щадите вора и пьяницу обнищалого - а вс° из уважения к какому-то правилу, вами же самими самовольно установленному!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410 411 412 413 414 415 416 417 418 419 420 421 422 423 424 425 426 427 428 429 430 431 432 433 434 435 436 437 438 439 440 441 442 443 444 445 446 447 448 449 450 451 452 453 454 455 456 457 458 459 460 461 462 463 464 465 466 467 468 469 470 471 472 473 474 475 476 477 478 479 480 481 482 483 484 485 486 487 488 489 490 491 492 493 494 495 496 497 498 499 500 501 502 503 504 505 506 507 508 509 510 511 512 513 514 515 516 517 518 519 520 521 522 523 524 525 526 527 528 529 530 531 532 533 534 535 536 537 538 539 540 541 542 543 544 545 546 547 548 549 550 551 552 553 554 555 556 557 558 559 560 561 562 563 564 565 566 567 568 569 570 571 572 573 574 575 576 577 578 579 580 581 582 583 584 585 586 587 588 589 590 591 592 593 594 595 596 597 598 599 600 601 602 603 604 605 606 607 608 609 610 611 612 613 614 615 616 617 618 619 620 621 622 623 624 625 626 627 628 629 630 631 632 633 634 635 636 637 638 639 640 641 642 643 644 645 646 647 648 649 650 651 652 653 654 655 656 657 658 659 660 661 662 663 664 665 666 667 668 669 670 671 672 673 674 675 676 677 678 679 680 681 682 683 684 685 686 687 688 689 690 691 692 693 694 695 696 697 698 699 700 701 702 703 704 705 706 707 708 709 710 711 712 713 714 715 716 717 718 719 720