На краю поляны темнела большая свежевырытая яма. Возле ямы была навалена груда сырой земли, лежал ворох еловых веток. Весенний закат заполнил рощу мягким, тихим светом; словно охваченные огнем, пылали верхушки деревьев.
Слышалось пение птиц, раздавался голос соловья, сладко, по-весеннему пахла земля.
Стоя между Гамидовым и Тонояном, Аргам напряженно глядел на яму, черневшую среди молодой лесной зелени.
В суровом молчании стояли сотни людей. Вот наконец четверо автоматчиков привели преступников. Приехали генерал Геладзе, полковник Козаков, начальник политотдела Федосов, Аршакян, работники трибунала и прокуратуры.
Ухабову и Курдюкову приказали стать над ямой, спиной к лесу.
Солнце опустилось ниже, лучи его освещали вершины и стволы деревьев.
Ухабов и Курдюков стояли с обнаженной грудью, с лицами, обросшими щетиной; они стояли на ногах, они дышали, но казались уже мертвыми. Оба смотрели куда-то поверх деревьев.
Инструктор политотдела Орехов подошел к Аргаму и шепнул ему на ухо:
— Вам предлагают выступить, произнести слова осуждения.
Нет, нет, Аргам не может говорить. Сначала говорил капитан — командир стрелкового подразделения, потом выступил Микола Бурденко.
— В то время... когда враг вновь захватил Харьков... когда он сеет смерть и разрушение на нашей земле... когда тысячи бойцов готовы своими телами заслонить Родину, в это время...
Бурденко был бледен, губы у него дрожали. Невыносимо тяжелой была эта картина даже для видавших тысячи смертей бойцов. Речи закончены.
Четверо бойцов, держа автоматы наготове, встали напротив Ухабова и Курдюкова.
Аргам, не мигая, смотрел, ожидал мгновения, которое вместе с ужасом вызывало в нем какой-то томительный интерес.
— Огонь по изменникам Родины! — крикнул командир комендантской роты.
Затрещали автоматы. Ухабов и Курдюков повалились на землю.
Голоса птиц вдруг замолкли; лес словно онемел; воцарилась жуткая тишина. Но вот робко заверещала какая-то пичуга, ей ответила другая, и снова лес ожил, заговорил сотнями голосов. Казалось, ничто не изменилось,— листва покачивалась и шелестела, трава пахла так же, как раньше, птицы пели, вечернее небо в легких розовых облаках стояло над землей. Только дышать почему-то стало тяжело.
Аргам почувствовал мучительную тоску, сердце то билось тревожно, то вдруг замирало.
В глубоком молчании повзводно расходились с поляны свидетели казни Ухабова и Курдюкова. Рядом с Аргамом шагали его старые боевые друзья — Бурденко, Савин, Коля Ивчук, Каро, Гамидов, Мусраилов. Шли молча, не глядя друг на друга.
Негромко шелестела листва деревьев. Казалось, что мелкий дождик падает на листву, но вечернее небо было ясным, светлым.
Пришли в полк. В небе еще стоял вечерний свет, немцы запускали ракеты, трещали пулеметы. С Бурденко и Тонояном Аргам вошел в ротный блиндаж. Принесли ужин. Бурденко отодвинул свою тарелку. Никто не прикоснулся к еде в этот вечер. Люди легли рядышком на пол землянки, устланный ветками и травой, вдыхали запах вялой листвы.
Аргам думал о том, каким страшным врагом самому себе может стать человек, если он не уважает чужой жизни, если замолкает его совесть и меркнет разум. С болью думал он о Марии Вовк — она подписала смертный приговор своему любимому.
Состояние Марии было очень тяжелым. У нее поднялась температура, начался бред.
Люсик не отходила от Марии. Алла Сергеевна тоже была полна тревоги о здоровье Вовк, часто заходила в палатку, где лежала Мария.
К рассвету Мария немного успокоилась, ненадолго заснула. Едва рассвело, она проснулась и чуть слышным голосом попросила Люсик:

— Прошу вас, прочтите вслух письмо, что мне прислали из Армении.
Люсик вынула из полевой сумки Марии письмо и стала читать его. Вовк слушала, следя глазами за солнечным лучом, проникшим в палатку.
Люсик прочла последние слова письма: «Желаем тебе живой-невредимой вернуться домой и стать счастливой матерью...»
Вовк закрыла лицо руками и зарыдала.
Алла Сергеевна, стоявшая рядом, тоже заплакала.
X
Прошел еще один тихий месяц. После щедрой весны началось богатое, пышное лето. А по вечерам радио повторяло одно и то же монотонное сообщение: «На фронте существенных изменений не произошло». И так изо дня в день.
В течение трех с половиной месяцев подразделения дивизии жили в одних и тех же окопах, в одних и тех же блиндажах, штабы стояли в тех же лесах, медсанбаты возле тех же сел. Не было нужды вытаскивать из земли колья палаток. Вокруг палаток выросла пышная трава, вокруг окопов и ходов сообщений ячмень и рожь. Немецкие разведывательные самолеты «фокке-вульфы» летали в небе так высоко, что ноющий звук их моторов едва достигал земли.
Каждый день почта приносила бойцам сотни и тысячи писем с Дальнего Востока, из Средней Азии, из сел и городов Поволжья, из Архангельска, с Кавказа. Шли письма из освобожденных городов и районов, и многие люди, уже давно потерявшие связь с родными местами, получали радостные и горестные вести.
Дважды в дивизии Геладзе побывал командарм генерал Чистяков. В сопровождении охранявших его автоматчиков он прошел по всем окопам и ходам сообщений, разговаривал с пехотинцами, артиллеристами и танкистами. Через несколько дней после второго посещения Чистякова в дивизию прибыл командующий фронтом генерал армии Ватутин. Долго после этого посещения бойцы рассказывали о том, как выглядит Ватутин, какие вопросы задавал он в окопах. Всех взволновало, что Ватутин в окопах встретил своего родного брата, который в звании сержанта служил в полку подполковника Баланко.
Однажды, по приказу командира дивизии, на опушке леса были собраны несколько сот бойцов и командиров украинцев. Генерал приветствовал их и заговорил о том, как страдает Украина под ярмом врага, как каждый час ждет она своих сынов-избавителей, рассказал, какие злодеяния совершают фашисты в Харькове, Киеве, Полтаве, Чернигове. На следующий день, по приказу Геладзе, собрались армяне, через день — казахи, потом грузины, узбеки...
Встречаясь с каждой новой группой бойцов, Геладзе находил нужные, доходчивые слова, проявлял большое знание различных национальных особенностей и обычаев, а затем уж заводил разговор о стоящих перед дивизией боевых задачах, о боевом умении солдат. После каждой такой встречи Геладзе угощал бойцов их национальными блюдами, а затем фотографировался с участниками «пира».
Как-то полковник Козаков шутя спросил Геладзе:
— А когда очередь дойдет до русских, товарищ генерал?
Геладзе не пришел в замешательство от этого вопроса.
— Русских очень много, если мы всех соберем, опустеют оборонительные рубежи, и мы с тобой предстанем перед трибуналом.
После встречи генерала с армянами Аргам возвращался вместе с Люсик и Аник в штаб и всю дорогу с восхищением говорил о Геладзе. Аник, слушая его, с радостью думала, что Аргам совсем не похож на того жалкого, подавленного человека с опухшими руками, который осенью сорок первого года в Кочубеевском лесу собирался писать завещание. Он и внешностью, казалось, неузнаваемо переменился,— лицо стало мужественным, походка уверенной, плечи окрепли. И разговаривал он сейчас как человек, прошедший через многие тяжелые испытания.
В тот момент, когда они шли по открытой поляне, немцы открыли артиллерийский огонь. Люсик, Аник и Аргам побежали к ближайшему оврагу.
Аник все время отставала. Она почувствовала, что сердце ее сильно колотится, голова кружится, тошнота подкатывает к горлу.
Огонь прекратился так же неожиданно, как и начался. Они вновь зашагали в сторону леса. Аник шла, крепко держась за руку Аргама, задыхаясь, чувствуя, что головокружение и тошнота не проходят.
— Что это с тобой? — тревожно спросил Аргаж.
— Не знаю, плохо себя чувствую.
— Ты просто устала,— уверенно сказал Аргам. Люсик и Аник расстались с Аргамом, пошли в медсанбат. Вечером Люсик осмотрела Аник.
— Ты будешь матерью,— сказала Люсик.
Это известие совершенно ошеломило Аник — одновременно обрадовало ее и напугало. Сложные, сменяющиеся чувства страха, стыда и радости неотступно владели ею, лишали ее сна. Через несколько дней Геладзе распорядился оформить приказ о демобилизации Аник.
В медсанбат пришел Каро вместе с Аргамом и Савиным. Каро был счастлив, его глаза под изогнутыми бровями радостно блестели. Весело улыбались Аргам и Савин. Аник была смущена, растеряна. Мария Вовк обняла ее и поздравила.
Вскоре мужчины ушли, в палатке вместе с Аник остались Люсик, Алла Сергеевна и Мария.
— Обязательно напишешь нам,— мальчик или девочка и похож ли на этого разбойника монгола? — наказывала Алла Сергеевна.
Люсик вспомнила, что чувствовала, когда узнала о предстоящем ей материнстве. Она вспомнила, как услышала первый крик Овика, его первый лепет.
Алла Сергеевна весело болтала, смеялась своим грудным низким голосом.
— Говоря по правде,— сказала она,— я завидую тебе, Анна. Честное слово, завидую.
И именно в это время, когда мысли молодых женщин были так далеки от войны, они внезапно почувствовали предвестие новой боевой грозы.
В палатку женщин-врачей вошел доктор Кацнельсон. Он, как и всегда, казался оживленным и бодрым. Но с первых же его слов женщины почувствовали, что случилось что-то необычное.
— В эту ночь нам не следует спать, товарищи, надо бодрствовать,— сказал он.
— Что-то случилось, Яков Наумович? — быстро спросила Алла Сергеевна.
Кацнельсон ответил:
— Пока ничего не случилось, но, очевидно, случится.
И торопливо вышел из палатки.
В эту ночь никто не спал; не спали люди на переднем крае обороны, не спали в глубоком армейском тылу. Двигались танки и тяжелая артиллерия, грузовые автомашины безостановочно везли боеприпасы.
Везде царило тревожное напряжение, какое бывает лишь перед бурей. И буря разразилась на рассвете, когда в небе еще мерцала Венера и едва-едва начал светлеть и румяниться горизонт.
Вновь содрогнулась земля. Далеко, далеко разнеслись раскаты артиллерийского грома.
Врачи, медсестры и санитары молча стояли у медицинских палаток, беспокойно смотрели в сторону леса. В небе над лесом показались сотни немецких самолетов. Один за другим они пикировали, словно падая на деревья, над чащей леса, но тотчас же снова взмывали вверх и уходили на запад. А с запада все шли и шли новые эскадрильи немецких самолетов... Быть может, с самого начала войны русское небо не видело такого количества самолетов.
С каждой минутой самолетов становилось все больше и больше, казалось, что в воздухе реют тучи саранчи и что железная немецкая саранча закроет собой солнце, уничтожит на земле каждый кустик и каждую травинку, сожжет всякое живое дыхание.
Работники медсанбата, находившиеся в семи километрах от передовой, могли видеть лишь то, что происходило в небе. А в это время на оборону дивизии Геладзе двигались десятки шестидесятитонных «тигров» и «пантер», новые германские самоходные орудия «фердинанд». Горизонт окутался густым дымом, черная дымовая туча стала над лесом.
Вскоре стали прибывать первые автомашины с тяжелоранеными. Врачи и санитары поспешно надели халаты и разошлись по избам и палаткам. Люсик со страхом думала о Тигране и Аргаме, которые находились в этом адском грохоте, в огне и пламени. Но сейчас ее захватила работа. Одна лишь мысль, одна тревога владела ею — быстрее, лучше работать, спасти жизнь человека, лежащего перед ней на операционном столе.
Неужели враг сохранил свою колоссальную военную мощь, неужели после Сталинграда он может вновь прорваться в глубь страны?
Машины привозили все новых и новых раненых.
У Люсик от напряжения и усталости кружилась голова, темнело в глазах, дрожали руки. Она закончила пятую операцию, прислонилась к стене избы и прислушалась к артиллерийскому грохоту. И вдруг до ее слуха дошел властный голос Ляшко:
— Прервать работу, немедленно прервать работу!
Оказалось, что пришел срочный приказ: медсанбату перебазироваться в тыл. Вскоре прибыли машины из санитарной части армии. Неужели снова началось отступление?
В течение пятнадцати — двадцати минут всех раненых, лежавших в палатках и на траве, погрузили в санитарные машины. На грузовики сложили имущество батальона, в кузовы машин взобрались врачи, санитары, бойцы охранного взвода — и машины пошли на восток.
Солнце близилось к закату, горизонт был багрово-красным. Было ли то зарево горящих сел или обычные краски заката? Машина, в которой сидели Люсик, Мария, два санитара и несколько легкораненых бойцов, шла по открытому полю.
— А где Аник? — спросила Люсик.
— Где бы ни была, найдется, не впервые ей,— ответила Вовк.
В этот день Мария впервые забыла о своем горе, не с такой мучительной болью ощущала удар, нанесенный ей судьбой.
— Воздух, воздух! — закричало одновременно несколько голосов. Кто-то принялся изо всех сил стучать кулаком по крыше кабины.
Машина остановилась. Из кузова стали выпрыгивать медицинские работники и легкораненые.
— Быстрее, быстрее, Люся Сергеевна! — кричала Вовк и тащила Люсик за рукав.
Они были уже на земле, когда послышался свист бомбы, от которого у Люсик заледенела кровь.
— Ложись, Люся! — крикнула Мария.
Раздался тяжелый громовой удар. День сразу превратился в ночь, Люсик показалось, что земля раскололась, разверзлась под ней.
— Люся, Люся Сергеевна! — звала ее Вовк.
Она потрясла за плечо Люсик, лежавшую в пыли на обочине дороги, приподняла ее, усадила. Люсик открыла глаза.
— Люся!
Это был голос Вовк, это она трясла Люсик за плечи. Люсик увидела невдалеке язычки беспокойного пламени. Кто зажег этот костер? И снова раздался ужасный свист, и снова прозвучал тяжелый удар грома.
— Пошли, Люся Сергеевна, пошли, все уцелел а у вас, верно, легкая контузия. Это ничего, пройдет... Видите, наша машина горит.
Они зашагали по полю, параллельно дороге. Понемногу Люсик успокоилась, тяжесть, теснившая ей дыхание, стала проходить. Они то и дело останавливались и смотрели на запад.
С востока по дороге и целиной двигались тяжелые танки. С грохотом и лязгом, заглушавшим стрельбу артиллерии, они шли в сторону фронта. Люсик и Вовк остановились, наблюдали стремительное движение стального потока. Грохоча проносились все новые и новые танковые батальоны, мчались тяжелые самоходки с устремленными на запад стволами орудий.
— Почему мы отступаем, Вовк, если у нас такое огромное количество танков?
— У немцев тоже есть танки. Может быть, завтра нам снова прикажут вернуться в Лучки. Обопритесь на мое плечо, Люся.
«Обопритесь на мое плечо,— повторила мысленно Люсик слова Марии Вовк.— Все устают, а ты никогда не знаешь усталости, ты опора для всех, Мария, помощница всем».
Каждый раз, когда над дорогой появлялись вражеские самолеты, люди бежали в поле, ложились в высокую траву. Небо и земля наполнялись оглушительным грохотом.
Держась за руки, шагали Люсик и Вовк. По разговорам шагавших рядом с ними легкораненых они поняли, что на фронте творится что-то ужасное, началось такое сражение, какого до сих пор никто еще не видел. Один раненый возбужденно говорил:
— Да там танков и самолетов больше, чем солдат!.. Другой, раненный в руку, перебивая его, сказал:
— Немец хочет зажать нас внутри дуги и отомстить за Сталинград. И сколько техники бросил, подлюга! Говорят, сам Гитлер перед наступлением приехал на фронт. Я с первых дней войны на фронте, а такого не видел.
Только во второй половине дня Вовк и Люсик нашли свой медсанбат. Не доходя до поселка Прохоровка, в лощине, заросшей ракитником, они увидели белые палатки, вокруг которых так же, как и в Лучках, лежали на земле раненые. Люсик и Мария, ускорив шаги, направились к палаткам. Многие раненые были без сознания. Увидев Люсик и Вовк, санитары поспешно принесли им халаты. Для расспросов не было времени.
А грузовики подвозили все новых и новых тяжелораненых. Люсик приступила к работе. Тревожная мысль не давала ей покоя: успеют ли врачи оказать помощь всем тяжелораненым, не погибают ли, не истекают ли люди кровью, дожидаясь своей очереди на операционном столе? Но вскоре пришла успокоительная весть: из тыловых армейских и фронтовых госпиталей на помощь медсанбату прибыл отряд врачей. Одновременно для перевозки раненых в тыл пришло множество машин.
До поздней ночи Люсик не отходила от операционного стола. В ее глазах сливались лица раненых: светлые, смуглые, молодые, с седыми висками и морщинами на лбу. Одни молчали, стиснув зубы, другие стонали, третьи спрашивали: «Выживу я, доктор, скажите правду?»
В течение дня немецкие самолеты несколько раз бомбили район медсанбата. А к вечеру немецкая авиация совершила массированный налет на Прохоровку.
Узнав, что Вовк и Люсик почти сутки ничего не ели, Кацнельсон заставил их пойти поужинать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84