Потому что вы тоже врач, как и моя Валя, и едете на фронт с теми же чувствами, как и она... Потому что вы не поняли меня, когда мы смотрели рассвет, и мои слова произвели на вас неверное впечатление. Потому что я не хочу видеть вас искалеченной во время бомбежки.
Майор вздохнул, стал глядеть на море.
— Дети у вас есть? — спросил он.
— Сын. Ему год; и четыре месяца.
— И вы оставили его, уехали?
Он замолчал.
Пароход дал протяжный свисток.
— Уже виден берег, скоро будем в Красноводске.
Так-то, Люся Сергеевна... Сейчас вы, наверное, думаете, что вот военный человек, сильный на вид, а рассиропился.
Меняя тему разговора, он произнес:
— До Саратова мы с вами попутчики. Между прочим, должен вам сообщить, что зовут меня Александр
Алексеевич Козаков.
В Красноводске они узнали, что поезд на Саратов будет только вечером следующего дня. Люсик осталась на пристани с вещами, а Козаков пошел получать продукты по аттестатам. Вернувшись, он сказал, что нашел ночлег в частном доме и договорился, что хозяйка приготовит из полученных по аттестату продуктов обед. Увидев, что Люсик смутилась и колеблется, он добавил:
— Между прочим, я не настаиваю на этом варианте.
Можно сходить к коменданту, попросить, чтоб он вам
устроил койку. Но вряд ли это удастся. Видите, сотни
военных неделями ночуют на улице. Давайте попытаемся.
Люсик смущенно молчала.
— Люся Сергеевна, бросьте сомневаться,— вдруг решительно проговорил Козаков,— стыдно вам не верить людям, идемте вместе на квартиру, отдохнете.
— Кто вам сказал, что я не верю людям?
— Вижу... Идемте.
Хозяйка приняла их равнодушно, не приветливо, но и не грубо: не первый раз к ней являлись гости военной поры. Они умылись. Когда сварился «обед из концентратов», они пригласили и хозяйку с детьми поесть вместе с ними.
После обеда Козаков предложил Люсик отдохнуть, а сам пошел на вокзал. Хозяйка приготовила постель.
— Видно, хороший человек ваш майор,— заговорила хозяйка,— давно вы женаты?
— Что вы,— засмеялась Люсик,— мы с ним вчера на пароходе познакомились.
Люсик не смогла уснуть. Козаков вскоре вернулся и сообщил, что поезда не будет и завтра, надо ждать еще сутки. Они пошли осматривать город. Улицы были забиты беженцами и домашним скарбом. Люди сидели на узлах и чемоданах, некоторые из тряпок и одеял соорудили маленькие палатки. Лица бездомных людей были бледные, изможденные. Часто встречались военные на костылях. На скамейке перед каким-то зданием сидели рядом шесть военных, все однорукие. Люсик отвернулась. А искалеченные войной люди весело разговаривали, один из них громко смеялся. На другой улице им встретились три молодых парня на костылях.
— Отвоевались,— печально сказал майор.
Солнце опускалось в море. Волны неторопливо
набегали на берег, закат окрасил море и голые, выжженные беспощадным солнцем холмы в цвет темной крови. Небо тоже покраснело, и кровь неба слилась с кровью моря и кровью земли.
Выйдя за город, они дошли до моря и сели на прибрежные камни.
— Тяжелое положение на фронте,— сказал майор,— очень тяжелое. Но будет еще тяжелей, если немец
перейдет Волгу.
Заходящее солнце окрасило его лицо, шинель красными отсветами. Люсик закрыла руками глаза, чтобы не видеть этого зловещего кровавого заката.
V
Эта ночь казалась Люсик мучительно длинной. Окна были закрыты, но в комнату проникал идущий с моря запах нефти и тухлой рыбы. Ей хотелось ни о чем не думать, не вспоминать прошлого, не тревожиться о будущем; стараясь заснуть, она закрывала глаза и начинала считать: раз, два, три, четыре, пять... Счет путался, и вместо цифр возникали человеческие лица, знакомые, незнакомые. Люди смеялись, плакали, стонали, звали на помощь. Овик улыбался на руках у бабушки, Аргам бежал сквозь дым, раненый Тигран лежал на земле.
Рано утром она встала, оделась, вышла умыться. Пепельные остроконечные холмы выползали из мрака, ветер с моря был насыщен запахом рыбы. Протяжно гудел в порту пароход. В Баку или из Баку шел пароход? Этот вопрос почему-то волновал Люсик.
Три дня Люсик с майором бродили по городу. Они заходили к военному коменданту, расспрашивали о поездах, сидели на прибрежных камнях и смотрели на море, шли на пристань и расспрашивали раненых о боях под Сталинградом и на Дону. Иногда Люсик
слышала армянскую речь. Она спрашивала у земляков, на каком фронте они воевали, встречался ли им политработник Тигран Аршакян.
Армяне большей частью были крестьянские парни, ереванцы встречались реже, но и ереванцы не знали Тиграна. Но однажды молодой боец обрадовался, услышав имя Аршакяна, он знал Тиграна еще по Еревану, был его студентом, знал также и Аргама. На каком фронте воюют сейчас Тигран и Аргам, он не знал, ему был известен только номер их полевой почты, потому что его отец служил в одной части с ними: он переписывался с отцом до мая, сейчас отец на письма не отвечал.
— Кто ваш отец? — спросила Люсик.
— Меликян.
— Меликян? Я его знаю! Он вместе с моим мужем поехал на фронт.
Встреча с Акопом Меликяном обрадовала Люсик. Они долго оживленно разговаривали.
Козаков дважды уходил с пристани и дважды возвращался, а Люся Сергеевна все еще была поглощена беседой с чернявым солдатом.
— Кто это? — спросил А коп, недовольный тем, что некий майор вертится вокруг жены Аршакяна.
— Ото мой знакомый, хороший человек,— сказала Люсик,— мы вместе едем до Саратова.
-- А откуда вы знаете, что это хороший человек?
— - Знаю, Акоп, знаю.
Перед отъездом в Баку Акоп Меликян принес Люсик два письма, одно — отцу, другое — Аргаму.
Майор и Люсик пошли провожать Акопа. Люсик обняла, поцеловала его, как поцеловала бы Аргама. Долго с борта парохода махал ей платком уезжавший в отпуск раненый боец.
По вот пришел день отъезда на фронт. Люсик подумала, что главные трудности дороги уже позади. Однако оказалось не так. Вагоны были набиты битком, на каждой полке солдаты спали по двое, а иногда даже по трое, в коридорах, тесно прижавшись друг к другу, сидели люди. Воздух в вагоне был тяжелый, насыщенный запахом немытого человеческого тела, смазанных сапог, горьким дымом махорки. На каждой станции толпы людей атаковали вагоны, облепляли площадки и ступеньки, лезли на крыши.
Майор занял верхнюю полку — на ней по очереди спали то Люсик, то он. Уважая его звание, никто не пытался уплотнить их. Козаков забирался на полку днем, чтобы на ночь освободить место для Люсик.
Бойцы разговаривали, спорили, смеялись, рассказывали всевозможные истории. Люсик с интересом слушала соседей. Сколько разных людей на свете, как различна их речь. Она сразу отличала грузин, армян и азербайджанцев, а вот ребята из Средней Азии казались ей все на одно лицо, и говор их звучал одинаково...
А майор, казалось, забыл о Люсик — спал мертвым сном.
Вагон неожиданно сильно тряхнуло. Спавший на верхней полке боец упал на лежавших на полу, те повскакивали, послышалась матерная брань. Упавший кряхтя поднялся и, хромая, наступая на лежавших, вышел из купе в коридор. Разбуженный шумом Козаков слез с полки.
— Люся Сергеевна, поднимайтесь на-гора. Можете до утра спать.
Наверху воздух был особенно душным, даже голова кружилась, но все же, едва забравшись на полку, Люсик уснула.
На следующий день Козакову удалось занять вторую верхнюю полку. Этот уравновешенный, спокойный человек все время заботился о том, чтобы облегчить поездку Люсик, избавить ее от необходимости добывать на станциях воду и еду.
Через день они приехали в Бухару. Узнав, что поезд отправится только вечером, Козаков предложил Люсик осмотреть этот удивительный город с его старинными голубыми мечетями и высокими минаретами.
Люсик показалось, что она вошла в мир восточных сказок. Но какая непроходящая тяжесть была на сердце, какая тревога и тоска!
Если б Тиграи был рядом с ней, сколько радости доставила бы ей эта прогулка по старинным поэтическим улицам Бухары. Сейчас же она глядит на узорную архитектуру минаретов и мечетей, а в душе боль, тревога.
Тревога ее была мучительна и велика: она попросила Козакова вернуться на вокзал.
До вокзала они шли молча.
VI
Чем дальше отходил поезд на северо-запад от Ташкента, тем больше и больше чувствовалось дыхание зимы.
Люсик смотрела в окно вагона. Перед глазами расстилался бескрайний степной простор. Желтые среднеазиатские пески словно поблекли, побелели. Ветер яростно подымал тучи пыли, песка, сухого снега. Уныло выглядела эта зимняя степь, не видно было в ней жилья, ни дерева, ни куста.
— Скоро доберемся до Актюбинска,— сказал
майор.— За спиной у нас Бухара, Самарканд, Ташкент,
от Актюбинска поедем на Саратов, а потом — бог весть
куда.
Козаков открыл свой мешок, вытащил военную безрукавку на кроличьем меху.
— Наденьте.
— Спасибо,— смущенно поблагодарила Люсик,— но ведь и вам холодно.
— Обо мне не беспокойтесь.
Поезд остановился на безымянном полустанке.
Бойцы грелись, прижимаясь друг к другу, поглядывали, идет ли пар изо рта.
В вагон вошел помощник машиниста и громко объявил, что на полустанке есть уголь, машинист просит помочь его погрузить, это даст возможность обогреть вагоны.
Послышались недовольные голоса. Сердитые, замерзшие люди стали ругать начальников железной дороги, машиниста, его молодого помощника, их матерей и жен.
Козаков надел шинель и вышел в коридор, громко крикнул:
— А ну пошли, ребята, руганью вагон не обогреешь.
Никто не откликнулся. Майор обратился к двум
лейтенантам и бойцам, ехавшим в одном купе с ним.
— Пошли, пошли, рабочий класс!
Они, вяло позевывая, стали надевать шинели, вышли в коридор. Майор открывал двери купе, громко объявляя:
— Пошли, товарищи, грузить уголь.
— Это не наше дело,— ответил недовольный бас,—
наше дело там, на фронте.
Другой, совсем уже злой голос произнес:
— Видно, политработник, умеете агитировать.
А комиссарскую звездочку почему-то с рукава сняли,
боитесь, что ли?
Майор, стоя в дверях непокорного купе, оглядел сидевших там двух лейтенантов и моряка и медленно проговорил:
— Я вам приказываю через две минуты выйти
на погрузку угля!
Люсик видела его широкую спину, покрасневший затылок. Тут уж Козаков не шутил.
— Я иду грузить уголь, если вы не явитесь на
погрузку, я по возвращении вышвырну вас из вагона.
И повернувшись к собравшимся в коридоре людям, сказал:
— Пошли!
Люсик казалось, что она видит не приятного, доброго Александра Алексеевича Козакова, а другого человека. Взгляд его голубых глаз стал острым, холодным, как меч.
Надев под пальто меховую безрукавку, Люсик вышла вслед за толпой сагитированных майором военных. Под открытым небом высилась куча угля, покрытая снегом. Бойцы несли к паровозу и вагонам уголь в старых ведрах, тащили его на санках. Первые санки тащил майор Козаков. Непокорные лейтенанты и моряк, также раздобыв санки, старались вовсю, словно желая задобрить майора.
Дружную работу люди закончили быстро и с почерневшими лицами, в грязной одежде, довольные, расходились по вагонам.
— Вот и согрелись,— сказал пожилой красноармеец,— теперь и топить не надо.
Поезд тронулся. В вагонах стало тепло. Майор взял мыло, полотенце и вышел, а вскоре вернулся вымытый, причесанный и, как всегда, улыбающийся.
В купе вошли непокорные лейтенанты и моряк.
— Товарищ майор, просим вас пожаловать к нам в гости,— обратился к Козакову моряк.
— Хотим выпить с вами по чарочке водки,— добавил один из лейтенантов.
Майор с усмешкой поглядел на них.
— Спасибо, спасибо, товарищи, вы идите отдыхайте.
— Мы вас просим,— настаивал моряк и смеясь добавил,— врача также просим, кажется, вы врач?
Я ведь немножко разбираюсь в медицине. А если желаете, то мы к вам перенесем наше хозяйство, товарищ майор.
— Ладно уж, ежели так хочется вам угощать соседей, давайте.
Моряк и лейтенанты принесли из своего купе две фляги водки, колбасу, черный хлеб.
Моряк торжественно предложил выпить за единственную женщину, которая присутствует на этом пышном торжестве и глядя на которую каждый вспоминает о жене или сестре.
— Силен! — засмеялся майор.
— Черноморский моряк знает, как тосты произносить,— ответил моряк.
— Но иногда черноморские моряки говорят лишнее,— сказал майор.
— И это бывает, товарищ майор. Я того мнения, что плохое нужно забыть, а хорошее помнить.
Фляга шла по рукам, и только майору водку наливали в стакан.
Люсик пить отказалась.
— Как же вы будете спасать человеческие жизни,
доктор, если не понимаете значения этой животворной
влаги? — посмеиваясь спросил моряк.
Моряк и лейтенанты вскоре захмелели, и майор дружелюбно стал выпроваживать их из купе:
— А теперь, друзья, идите к себе. Пора отдохнуть.
По лицу Козакова видно было, что он доволен. Как
быстро иногда меняются отношения между людьми... Прошло пять суток после выезда из Ташкента. Поезд приближался к Саратову. Разговоры в купе смолкли.
— Сейчас проедем по мосту через Волгу,— сказал
майор.
Поезд ускорил ход. Козаков и Люсик вышли в коридор, стали у окна.
В небе перекрещивались голубоватые лучи прожекторов, они то разбегались, то соединялись в голубой подвижный шатер. Вот и мост. Поезд с грохотом пошел по мосту, не замедляя хода. Какой длинный мост! Люсик чувствовала, что все военные, даже майор, встревожены. Только бойцы пошучивали:
— Опять начинается веселая жизнь.
— Кружат немцы, тебя ищут, Вася.
— А может, тебя?

— Меня они боятся, знают, что я зенитчик.
— Таких и ищут.
Саратовский вокзал был полон военными и беженцами. Майор и Люсик с трудом пробирались среди спавших на полу людей, среди узлов и чемоданов. Они поднялись на второй этаж и зашли в комнату для старшего офицерского состава. Здесь было просторней, и они сели на скамейку, вещи положили себе под ноги.
— Дайте ваши документы и аттестат, — сказал
Козаков.— Я выясню, куда вам дальше ехать, по аттестату получу для вас продукты на дорогу.
Козаков ушел. Нервы Люсик были напряжены, и хотя она чувствовала большую усталость, заснуть она не могла. Воздух в зале был тяжелый, многие сидя спали. Вот оно, дыхание войны! Это еще тыл, а что будет там!
Майор не шел. Люсик все поглядывала на часы, подносила их к уху. Часы тикали, как и в мирные дни, в Ереване. В зал вошел капитан с красной повязкой, за ним боец-автоматчик. Капитан огляделся и подошел к Люсик.
— Разрешите ваши документы.
Люсик смущенно ответила:
— Документы не при мне, майор взял их, понес к коменданту, сейчас принесет.
— Какой майор?
— Майор Козаков.
— А кто он вам?
— Попутчик, вместе едем на фронт, я военврач.
Капитан оглядел ее высокую фигуру, черные глаза,
пышные с медным отливом волосы и улыбнулся.
— Ладно, только имейте в виду, нельзя передавать свои документы другому. А что вы будете делать, если этот ваш майор-попутчик не вернется?
— Вернется.
Наконец пришел Козаков.
— Порядок. Я узнал, где расположена ваша часть.
Нам с вами снова по пути.
Люсик заулыбалась.
— Значит, мне везет,— весело сказала она.
— Если вы так считаете, то и мне везет,— смеясь сказал Козаков.— Послезавтра мы, вероятно, будем на месте.
Через два дня она увидит Тиграна, увидит Аргама! Тигран, Тигран! Как обрадуется Минас Меликян, когда Люсик передаст ему письмо от сына.
Снаружи слышались глухие орудийные раскаты.
— Эти выстрелы по людям? — спросила Люсик.
— Немцы стараются разбомбить тот мост, по которому мы ехали. Наши зенитчики бьют по их самолетам,— ответил майор.— Если бы каждый выстрел убивал человека, то сейчас на земле давно бы не осталось людей. Вы попытайтесь вот так, сидя, заснуть или хотя бы задремать, я тоже подремлю немного.
Рано утром, взвалив на плечи дорожные мешки, майор и Люсик вышли из города. Холодный ветер свистел вдоль пустынных улиц. Саратов показался Люсик угрюмым, неприветливым. Они шли на окраину города разыскивать дорогу, ведущую на Камышин. Узкая улица поднималась по склону холма. Справа видны были голые бугры, слева лежала унылая, покрытая снегом равнина. С холма виден был мост через Волгу, туманные степи Заволжья.
Они остановились у деревянной будки, возле которой стояли лейтенант и красноармеец с помятыми повязками на рукавах. Майор подошел к лейтенанту, тот вытянулся, отдал честь. Козаков предъявил ему документы. Лейтенант внимательно прочел бумаги майора и Люсик и, возвращая их, сказал:
— Значит, в Камышин?
— Выходит, что в Камышин,— подтвердил майор,— а там выяснится, куда дальше.
«Камышин, Камышин»,— мысленно повторяла Люсик.
Название города казалось ей знакомым, где-то она слышала его. Не тот ли это город, куда царское правительство сослало больного Микаэла Налбандяна?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84