Наступавшие останавливались, отходили назад, некоторые падали.
— Бей прицельным огнем, не спеши,— сказал Каро Аргаму,— целься!
Но руки Аргама дрожали, он стрелял не целясь. Немцы уже почти подошли к ложным окопам, когда с флангов внезапно открыли огонь замаскированные пулеметы.
— Наши устроили засаду,— сказал Савин,— вот это работа!
Лицо Савина горело от возбуждения.
— Бегут, бегут! — заорал он.
Немецкие солдаты кинулись врассыпную. Неослабевающий огонь преследовал их. Атака захлебнулась, немцы бежали!
— Посмотрите, сколько их осталось на поле,— лихорадочно говорил Аргам.— Посмотри, Каро, больше сотни, вон, у первых позиций, в зеленых шинелях... Как они бежали, как бежали!
— Еще придут. Только бы без танков,— проговорил Савин.
— И пусть приходят.
Тоноян горстью доставал из кармана махорку и сыпал ее в широкие ладони Бурденко.
— Больше нет, вся.
Савин торопил Каро вернуться на командира полка. А Каро в это время негромко говорил Аргаму:
— Помни, Аргам, если еще раз это случится, от тебя все отрекутся, плюнут тебе в глаза.
Аргам закрыл лицо руками и вдруг разрыдался.
— Ты что? — спросил Тоноян. Савин подмигнул Каро.
— Ничего, нервы не выдержали. Сейчас он будет в порядке.
Бурденко закурил самокрутку и с наслаждением затянулся.
— Ни. Без махорки воевать не можна,— убежденно сказал он.
Не успели Савин и Хачикян выйти из окопа, как вражеская артиллерия снова открыла огонь, еще сильнее, еще яростнее, чем до атаки.
XI
Увидев идущую в атаку немецкую пехоту, Дементьев сказал стоявшему рядом Аршакяну:
— Идиоты, думают, что Россия — это парк для увеселительных прогулок.
Тигран жадно смотрел в бинокль. Ему страстно хотелось увидеть все, что происходит, вобрать в себя всю грозную картину атаки, не упустить ни малейшей подробности. Вот они, печальные осенние украинские поля, краски осени, блеклая, умирающая зелень,— такая знакомая, близкая сердцу картина, и тут же немцы, чуждые, враждебные всему знакомому и привычному.
Атака немцев была отбита, но не успел Дементьев выслушать боевые донесения* командиров батальонов, не успел порадоваться успеху, как его известили, что противник двинул на соседа танки.
Тигран впервые увидел Дементьева взволнованным. Майор прикрыл рукой трубку и тихо сказал:
— Три танка прорвались в окопы полка Сергиенко, нашего левого соседа. Смяты два орудия полковой батареи. Танки движутся к КП Сергиенко.
Дементьев дунул в трубку. Аршакян посмотрел в ту сторону, где был расположен полк Сергиенко. Немецких танков не было видно, лишь слышался неясный треск ружейно-пулеметной стрельбы. Тревога Дементьева передалась Аршакяну, впервые в течение этого боевого дня он испытал страх. Очевидно, невидимая опасность страшней всего.
Дементьев не отнимал трубку от уха.
Вдруг лицо его заулыбалось.
— Подбили два танка. Один увяз в болоте. Пока еще стреляет, но скоро заткнется. Ох, вот это красиво... Ей-богу, красиво!
Красноармейцы внесли в блиндаж девушку-санитарку. Это была Аник.
— Что с ней случилось? — спросил майор.
— Она вела раненого, рядом разорвался снаряд,— сказал боец,— их обоих засыпало землей, видать, контузия.
Девушку уложили на грязные, затоптанные сапогами ветки. Широко раскрыв глаза, она не мигая смотрела на осеннее серое небо.
— Это наша беспокойная барышня,— сказал Дементьев.— Закаляется, стало быть. Ей бы стихи читать про любовь. А вот в солдаты пошла.— И ласково добавил: — Ничего, девушка, отдышитесь. Зато будете умнее своих подруг, оставшихся в тылу.
Стрельба продолжалась, но врага больше не было видно.
— Как по-вашему, Аршакян, что замышляет фриц, а? — спросил Дементьев и лукаво улыбнулся.
XII
Во второй половине дня на КП Дементьева внезапно пришел генерал Галунов. Вслед за ним неотступно шел высокий сероглазый рябоватый адъютант. Могло показаться, что он с самого рождения вот так, с исступленной преданностью шел за своим генералом. А между тем в селе Ольховатке Курской области у Алексея Литвака была слава веселого парня, хорошего гитариста. Он всегда верховодил своими товарищами, был любимым сыном у старого отца. Сестра писала ему, что девчата расспрашивают об Алексее, что его Настя сохнет от тоски. Вся Ольховатка помнила и любила Алексея.
И сегодня, как всегда, Алексей Литвак стоял за спиной генерала Галунова, ждал приказания.
Генерал, глядя на вытянувшегося перед ним командира полка, насмешливо сказал:
— Ты что, на войну ехал — зайцев пугать? Майор, недоумевая, сказал:
— Виноват, не понял, товарищ генерал.
— Гитлеровцы без танков — зайцы, ты и отпугнул их, толку от этого никакого. А вся тяжелая техника обрушилась на Сергиенко. Вот где был бой.
Откинув голову, отчего складки на его затылке стали еще толще, генерал продолжал насмешливо и неодобрительно рассматривать Дементьева.
— Русских полководцев высокого роста не бывало. Знаете вы это, товарищ полководец, командир полка?
Видно было, что генерал навеселе.
— А Петр Первый, товарищ генерал? — невольно вырвалось у Аршакяна.
Генерал взглянул на него.
— Мне этот лектор по истории проходу не дает. Петр был самодержец, товарищ историк.
Генерал отвернулся, точно забыв о стоявших рядом с ним командирах. Горькое чувство испытывали они — не таких презрительно-насмешливых слов ждал Дементьев в день первого боевого крещения полка.
Галунов, стоя к ним спиной, молча наблюдал за разрывами немецких снарядов и мин, кучно ложившихся вдоль передовой линии окопов, следил, как бежали по пустынному полю бойцы-связисты, искали обрыв провода. Они то исчезали в дыму взрывов, то снова появлялись. Неожиданно рядом с командным пунктом раздался громкий возглас:
— Аник!
— Что за драматическое представление?
Двое солдат, по-видимому, не заметили генерала. Теперь, смущенные, они вытянулись, окаменели. Девушка, лежавшая на подстилке из веток, повернулась в их сторону, но не смогла приподняться.
— Это что? — снова спросил генерал.
— Контуженная, санинструктор,— объяснил Ар-шакян.
Генерал ничего не ответил. Он мельком посмотрел на лежавшую девушку, потом повернулся к своему адъютанту.
— Пошли, Литвак.
И быстро зашагал в сторону батальонов по пустынному полю, над которым выло немецкое железо.
— Что он делает? — воскликнул Дементьев,— ведь это самоубийство!
Аршакян, словно кто-то неожиданно подтолкнул его, выскочил из окопа и, пригибаясь, побежал за генералом и Литваком.
Он вскоре настиг их; воздух свистел и выл, раздираемый осколками, пулями. Литвак шел впереди
Аршакяна. Ни генерал, ни он не оборачивались. Вдруг адъютант остановился, закинул голову назад, попятился, потом побежал вперед и упал, не крикнув, не застонав.
Тигран попытался поднять Литвака, громко закричал:
— Товарищ генерал, товарищ генерал!
В эту минуту их нагнал Савин, посланный вслед Аршакяну командиром полка.
— А ну, Савин, помоги.
Вдвоем они понесли Литвака в неглубокую лощину.
Генерал подошел к ним.
Литвак молча смотрел на генерала глубоким, темным взором. Он широко раскрыл рот, несколько раз вздохнул. Челюсти его напружинились, по лицу прошла судорога, голова склонилась набок.
— Убит? — спросил генерал и растерянно добавил: — Неужели моего Литвака убили...
Аршакян расстегнул ворот гимнастерки Литвака. Маленькое красное пятнышко виднелось на левой стороне груди.
Стоя возле адъютанта, Галунов, сняв фуражку, повторил:
— Ах, Литвак, Литвак...
Потом он сел рядом с телом убитого на мокрую землю, покрытую желтой травой.
— Садись,— повелительно сказал он Аршакяну,— садись, политик! Осиротел я, самого преданного человека потерял. Гибнут, тысячи гибнут. Прямое попадание в сердце, а какое верное это было сердце.— И вдруг грозно спросил: — Где ваши танки, политик, где? У немцев легионы танков! Половину России уже отдали, рушится Россия, понимаете? И что ж, бутылками останавливать его танковые армады? Где ваши танки? — снова с каким-то пьяным упорством повторил генерал, и на его глазах выступили слезы.
Аршакян хмуро сказал:
— Почему вы говорите «ваши» танки, товарищ генерал?
Галунов махнул в его сторону рукой.
— Никогда за тысячу лет не переживала Россия такого горького испытания. Силен враг, силен огнем, силен моторами, силен на земле и в воздухе. А вы все говорите о высоких идеях.
Для Аршакяна ошеломляюще неожиданными были эти слова генерала, чуждым, странным казался ему в эту минуту сам генерал. «Растерян, подавлен,— подумал Тигран.— Как же он может вести в бой дивизию? К чему эта бессмысленная бравада под огнем противника?»
Поблизости разорвался снаряд. Тигран невольно низко пригнулся, припал к земле. Осколки взвыли над головой. Генерал сидел, не меняя позы.
— Боишься? — спросил он с насмешкой.
— Вам надо вернуться в штаб, товарищ генерал,— проговорил Тигран,— я требую, чтобы вы вернулись, вы не имеете права подвергать опасности свою жизнь.
Галунов удивленно посмотрел на него.
— Вот вы какой? Требуете? — усмехнулся он. Галунов обхватил голову ладонями и несколько
томительно долгих мгновений молчал, как будто плача. Потом, подняв голову, он взглянул на Аршакяна, закричал:
— Кто вам позволил так разговаривать с генералом?
— Вы должны вернуться в штаб, товарищ генерал,— повторил Аршакян.
— Кто вам позволил?
— Долг коммуниста, товарищ генерал!
Савин, стоя в нескольких шагах поодаль, был молчаливым свидетелем этой сцены.
Галунов вдруг вскочил с места и, не бросив последнего взгляда на тело своего адъютанта, направился к позициям батальона.
Впервые и теперь уже навечно отстал от генерала его рябой, сероглазый адъютант, младший лейтенант Алексей Литвак. Генерал спрыгнул в окоп. Аршакян и Савин последовали за ним.
Это была линия обороны первого батальона.
Перед генералом встал навытяжку худенький боец и с резким акцентом доложил:
— Товарищ генерал-майор, первая рота первого батальона, отбив атаку неприятеля, крепко держит оборону. Рапортует парторг роты сержант Микаберидзе.
— Грузин? — спросил генерал.
— Так точно, товарищ генерал, грузин.
— Грузины народ храбрый. А вы откуда, из каких мест, волкодавы?
Вопрос этот относился к Бурденко и Тонояну.
— Я хохол, товарищ генерал! — ответил Бурденко с веселым блеском в глазах.
— А ты?
— Я армянин,— ответил Тоноян.
Незаметно к ним подошел Гамидов с грязной, промокшей от крови повязкой на лбу. «Пусть генерал узнает, что и азербайджанец тут есть».
И генерал действительно заметил его.
— Ты что, ранен?
— Легко, товарищ генерал. Я азербайджанец. Галунов понял его и улыбнулся. Он испытывающим
взглядом всматривался в лица солдат, вслушивался в каждое их слово.
— Как, по-твоему, победим? — спросил генерал Тонояна.
— Конечно, победим,— ответил Арсен,— если не победим, к чему тогда воюем?
— Трудно нам будет всем, знайте это,— сказал генерал,— судьба Родины в ваших руках. Многие из нас погибнут, но враг должен быть остановлен.
— Ясно,— сказал Тоноян. Бурденко добавил:
— Мы мусимо умерты, щоб житы, товарищ генерал. Так воно и буде.
— Как, как ты сказал? — быстро спросил генерал. Бурденко повторил. Галунов обратился к Арша-кяну:
— Хорошо сказал, правда? «Должны умереть, чтобы жить».
Он снова посмотрел на Микаберидзе.
— Значит, ты грузин, кацо? — насмешливо спросил он.
Губы Ираклия задрожали.
— Я сержант Микаберидзе, товарищ генерал. Галунов удивленно взглянул на него.
— Ты вроде обиделся? Солдат не имеет права обижаться на генерала. Грузины народ храбрый и сейчас должны показать это, вот что я хотел сказать тебе. Во время первой мировой войны был у меня товарищ по фамилии Накашидзе, поручик, князь, герой.
— Мы, молодые, князей не видали, товарищ генерал,— ответил Ираклий.
Генерал отвернулся от него.
— А что там немец делает? Ну-ка, давай посмотрим,— сказал он.
Галунов вылез из окопа. Спокойно стоя под огнем врага, он смотрел в бинокль. Солдаты с гордостью глядели на своего генерала.
— Вот это генерал!
— Герой наш генерал.
Мусраилов поднял большой палец и поцокал языком:
— Мировой генерал. В жизни такой генерал не видел!
Галунов не торопясь зашагал вдоль окопов, а смерть выла над его головой. Аршакян выскочил из окопа и почти силой увлек генерала обратно в укрытие.
Аршакяну показалось, будто в его левый рукав наплескали горячей воды, кипяток ошпарил локоть и кисть.
— Ты ранен, Тигран? — крикнул оказавшийся рядом Аргам. По левой кисти руки Аршакяна бежали быстрые струйки крови, стекали на землю.
— Вот и вы пролили кровь! — улыбнулся генерал.— Впервые?
Бойцы помогли Аргаму расстегнуть шинель Аршакяна, снять с него гимнастерку. Пуля прошла сквозь мякоть левого предплечья.
— А ну-ка, пошевели рукой, как она? — сказал Галунов.
Тигран повел рукой. Боли не было.
— Кость не задета, значит, не опасно,— сказал генерал.
Солдаты перевязали рану Аршакяну. Он сидел на дне окопа, ему хотелось пить, слегка тошнило, кружилась голова.
Подбежал командир батальона капитан Юрченко. Генерал выслушал его рапорт, равнодушно посмотрел на него.
— Бойцы воюют, уже доложили мне обстановку, а ты сидишь в своей крепости, табличку навесил: без доклада не входить.
— Я был в третьей роте, товарищ генерал, командир полка позвонил, что вы здесь.
Голос Юрченко задрожал от обиды. Генерал дал несколько приказов-наставлений и обратился к Аршакяну:
— Пошли, политик.
Выходя, Тигран шепнул Аргаму:
— Смелее, дорогой мой, не бойся. Аргам смущенно прошептал:
— Нет, теперь уже не боюсь.
Савин повел генерала и Аршакяна по ходам сообщений, ложбинам, скрытно от вражеского огня. Вскоре они добрались до НП командира полка.
Голова и левая рука Дементьева были перевязаны. Генерал небрежно взглянул на него.
— И вас поцарапали?
— Малость поцарапали, товарищ генерал,— подтвердил Дементьев.
— Что ж, наградной лист будем заполнять на орденок?
— У меня нет заслуг для представления к награде, товарищ генерал,— ответил спокойно майор.
Генерал заметил Аник.
— Это та самая контуженная?
— Она, товарищ генерал,— ответил Дементьев. Генерал подозвал к себе санитарку.
— Как вы себя чувствуете?
— Хорошо, товарищ генерал.
— Не страшно?
— Привыкаем.
Генерал усмехнулся, повторив слова девушки: «Привыкаем».
Дав несколько общих указаний Дементьеву, он приказал доставить труп Литвака в штаб дивизии.
— Ну что ж, политик, пойдем в штаб дивизии, сдам тебя в медсанбат.
Связной Савин следовал за генералом и Аршакяном.
Галунов всю дорогу к штабу молчал. Он прошел мимо часового в штабную избу, даже не оглянувшись на Аршакяна и Савина.
Тигран посмотрел на Савина.
— Можете вернуться в полк, Савин,— сказал он.— Только никому ни слова о том, что вы видели. Понятно? Никому ни единого слова.
— Понимаю, товарищ старший политрук. Прежде чем идти в медсанбат, Аршакян зашел
к начальнику политотдела. Старший батальонный комиссар Федосов стад расспрашивать его. Аршакян подробно рассказал Федосову о пребывании Галунова в полку и в батальоне.
Начальник политотдела, выслушав его, долго молчал.
— Идите в санбат,— наконец сказал он Аршакяну,— идите, рана — дело нешуточное.
XIII
Солдат, отбивших атаку неприятеля и охваченных радостью первой боевой победы, снова обуяла тревога. Эта предгрозовая давящая тревога рассеивается в бою и после боевой удачи становится радостью, после поражения — тяжелым, трудным воспоминанием.
Боевое охранение сообщило, что танки приближаются к позициям первого батальона.
Пушки, приданные пехоте, повернулись дулами в танкоопасном направлении. Бойцы в окопах беспокойно вглядывались в пустынное поле: где же танки?
Все готовили связки гранат, бутылки с зажигательной смесью. Аргам положил около себя устрашающе тяжелую связку гранат — удастся ли дошвырнуть ее до вражеского танка? — коснулся носком ботинка бутылки с зажигательной жидкостью, стоявшей на дне окопа.
Тревога усиливалась. Вот на этом пустынном поле сейчас появятся танки; сколько напряжения в суровых, нахмуренных лицах людей в этой предгрозовой тишине.
— Не вижу... ничего не видно,— сказал Аргам Тонояну. Он говорил шепотом, казалось — нельзя нарушать тишину, стоявшую над боевым полем.
Тоноян не повернулся к Аргаму, Аргам видел жилы, вздувшиеся на его шее.
— Смотри,— хрипло произнес Тоноян минуту спустя,— идут — один, второй, третий.
Головной танк уже подходил к замаскированной первой линии окопов. Мелкокалиберные полковые пушки открыли беглый огонь. Аргам ясно увидел черную немецкую махину. Танк остановился, дуло пушки, казалось, глядело прямо на Аргама, блеснуло белое пламя, и в то же мгновение перед окопом раздался оглушительный грохот снарядного разрыва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
— Бей прицельным огнем, не спеши,— сказал Каро Аргаму,— целься!
Но руки Аргама дрожали, он стрелял не целясь. Немцы уже почти подошли к ложным окопам, когда с флангов внезапно открыли огонь замаскированные пулеметы.
— Наши устроили засаду,— сказал Савин,— вот это работа!
Лицо Савина горело от возбуждения.
— Бегут, бегут! — заорал он.
Немецкие солдаты кинулись врассыпную. Неослабевающий огонь преследовал их. Атака захлебнулась, немцы бежали!
— Посмотрите, сколько их осталось на поле,— лихорадочно говорил Аргам.— Посмотри, Каро, больше сотни, вон, у первых позиций, в зеленых шинелях... Как они бежали, как бежали!
— Еще придут. Только бы без танков,— проговорил Савин.
— И пусть приходят.
Тоноян горстью доставал из кармана махорку и сыпал ее в широкие ладони Бурденко.
— Больше нет, вся.
Савин торопил Каро вернуться на командира полка. А Каро в это время негромко говорил Аргаму:
— Помни, Аргам, если еще раз это случится, от тебя все отрекутся, плюнут тебе в глаза.
Аргам закрыл лицо руками и вдруг разрыдался.
— Ты что? — спросил Тоноян. Савин подмигнул Каро.
— Ничего, нервы не выдержали. Сейчас он будет в порядке.
Бурденко закурил самокрутку и с наслаждением затянулся.
— Ни. Без махорки воевать не можна,— убежденно сказал он.
Не успели Савин и Хачикян выйти из окопа, как вражеская артиллерия снова открыла огонь, еще сильнее, еще яростнее, чем до атаки.
XI
Увидев идущую в атаку немецкую пехоту, Дементьев сказал стоявшему рядом Аршакяну:
— Идиоты, думают, что Россия — это парк для увеселительных прогулок.
Тигран жадно смотрел в бинокль. Ему страстно хотелось увидеть все, что происходит, вобрать в себя всю грозную картину атаки, не упустить ни малейшей подробности. Вот они, печальные осенние украинские поля, краски осени, блеклая, умирающая зелень,— такая знакомая, близкая сердцу картина, и тут же немцы, чуждые, враждебные всему знакомому и привычному.
Атака немцев была отбита, но не успел Дементьев выслушать боевые донесения* командиров батальонов, не успел порадоваться успеху, как его известили, что противник двинул на соседа танки.
Тигран впервые увидел Дементьева взволнованным. Майор прикрыл рукой трубку и тихо сказал:
— Три танка прорвались в окопы полка Сергиенко, нашего левого соседа. Смяты два орудия полковой батареи. Танки движутся к КП Сергиенко.
Дементьев дунул в трубку. Аршакян посмотрел в ту сторону, где был расположен полк Сергиенко. Немецких танков не было видно, лишь слышался неясный треск ружейно-пулеметной стрельбы. Тревога Дементьева передалась Аршакяну, впервые в течение этого боевого дня он испытал страх. Очевидно, невидимая опасность страшней всего.
Дементьев не отнимал трубку от уха.
Вдруг лицо его заулыбалось.
— Подбили два танка. Один увяз в болоте. Пока еще стреляет, но скоро заткнется. Ох, вот это красиво... Ей-богу, красиво!
Красноармейцы внесли в блиндаж девушку-санитарку. Это была Аник.
— Что с ней случилось? — спросил майор.
— Она вела раненого, рядом разорвался снаряд,— сказал боец,— их обоих засыпало землей, видать, контузия.
Девушку уложили на грязные, затоптанные сапогами ветки. Широко раскрыв глаза, она не мигая смотрела на осеннее серое небо.
— Это наша беспокойная барышня,— сказал Дементьев.— Закаляется, стало быть. Ей бы стихи читать про любовь. А вот в солдаты пошла.— И ласково добавил: — Ничего, девушка, отдышитесь. Зато будете умнее своих подруг, оставшихся в тылу.
Стрельба продолжалась, но врага больше не было видно.
— Как по-вашему, Аршакян, что замышляет фриц, а? — спросил Дементьев и лукаво улыбнулся.
XII
Во второй половине дня на КП Дементьева внезапно пришел генерал Галунов. Вслед за ним неотступно шел высокий сероглазый рябоватый адъютант. Могло показаться, что он с самого рождения вот так, с исступленной преданностью шел за своим генералом. А между тем в селе Ольховатке Курской области у Алексея Литвака была слава веселого парня, хорошего гитариста. Он всегда верховодил своими товарищами, был любимым сыном у старого отца. Сестра писала ему, что девчата расспрашивают об Алексее, что его Настя сохнет от тоски. Вся Ольховатка помнила и любила Алексея.
И сегодня, как всегда, Алексей Литвак стоял за спиной генерала Галунова, ждал приказания.
Генерал, глядя на вытянувшегося перед ним командира полка, насмешливо сказал:
— Ты что, на войну ехал — зайцев пугать? Майор, недоумевая, сказал:
— Виноват, не понял, товарищ генерал.
— Гитлеровцы без танков — зайцы, ты и отпугнул их, толку от этого никакого. А вся тяжелая техника обрушилась на Сергиенко. Вот где был бой.
Откинув голову, отчего складки на его затылке стали еще толще, генерал продолжал насмешливо и неодобрительно рассматривать Дементьева.
— Русских полководцев высокого роста не бывало. Знаете вы это, товарищ полководец, командир полка?
Видно было, что генерал навеселе.
— А Петр Первый, товарищ генерал? — невольно вырвалось у Аршакяна.
Генерал взглянул на него.
— Мне этот лектор по истории проходу не дает. Петр был самодержец, товарищ историк.
Генерал отвернулся, точно забыв о стоявших рядом с ним командирах. Горькое чувство испытывали они — не таких презрительно-насмешливых слов ждал Дементьев в день первого боевого крещения полка.
Галунов, стоя к ним спиной, молча наблюдал за разрывами немецких снарядов и мин, кучно ложившихся вдоль передовой линии окопов, следил, как бежали по пустынному полю бойцы-связисты, искали обрыв провода. Они то исчезали в дыму взрывов, то снова появлялись. Неожиданно рядом с командным пунктом раздался громкий возглас:
— Аник!
— Что за драматическое представление?
Двое солдат, по-видимому, не заметили генерала. Теперь, смущенные, они вытянулись, окаменели. Девушка, лежавшая на подстилке из веток, повернулась в их сторону, но не смогла приподняться.
— Это что? — снова спросил генерал.
— Контуженная, санинструктор,— объяснил Ар-шакян.
Генерал ничего не ответил. Он мельком посмотрел на лежавшую девушку, потом повернулся к своему адъютанту.
— Пошли, Литвак.
И быстро зашагал в сторону батальонов по пустынному полю, над которым выло немецкое железо.
— Что он делает? — воскликнул Дементьев,— ведь это самоубийство!
Аршакян, словно кто-то неожиданно подтолкнул его, выскочил из окопа и, пригибаясь, побежал за генералом и Литваком.
Он вскоре настиг их; воздух свистел и выл, раздираемый осколками, пулями. Литвак шел впереди
Аршакяна. Ни генерал, ни он не оборачивались. Вдруг адъютант остановился, закинул голову назад, попятился, потом побежал вперед и упал, не крикнув, не застонав.
Тигран попытался поднять Литвака, громко закричал:
— Товарищ генерал, товарищ генерал!
В эту минуту их нагнал Савин, посланный вслед Аршакяну командиром полка.
— А ну, Савин, помоги.
Вдвоем они понесли Литвака в неглубокую лощину.
Генерал подошел к ним.
Литвак молча смотрел на генерала глубоким, темным взором. Он широко раскрыл рот, несколько раз вздохнул. Челюсти его напружинились, по лицу прошла судорога, голова склонилась набок.
— Убит? — спросил генерал и растерянно добавил: — Неужели моего Литвака убили...
Аршакян расстегнул ворот гимнастерки Литвака. Маленькое красное пятнышко виднелось на левой стороне груди.
Стоя возле адъютанта, Галунов, сняв фуражку, повторил:
— Ах, Литвак, Литвак...
Потом он сел рядом с телом убитого на мокрую землю, покрытую желтой травой.
— Садись,— повелительно сказал он Аршакяну,— садись, политик! Осиротел я, самого преданного человека потерял. Гибнут, тысячи гибнут. Прямое попадание в сердце, а какое верное это было сердце.— И вдруг грозно спросил: — Где ваши танки, политик, где? У немцев легионы танков! Половину России уже отдали, рушится Россия, понимаете? И что ж, бутылками останавливать его танковые армады? Где ваши танки? — снова с каким-то пьяным упорством повторил генерал, и на его глазах выступили слезы.
Аршакян хмуро сказал:
— Почему вы говорите «ваши» танки, товарищ генерал?
Галунов махнул в его сторону рукой.
— Никогда за тысячу лет не переживала Россия такого горького испытания. Силен враг, силен огнем, силен моторами, силен на земле и в воздухе. А вы все говорите о высоких идеях.
Для Аршакяна ошеломляюще неожиданными были эти слова генерала, чуждым, странным казался ему в эту минуту сам генерал. «Растерян, подавлен,— подумал Тигран.— Как же он может вести в бой дивизию? К чему эта бессмысленная бравада под огнем противника?»
Поблизости разорвался снаряд. Тигран невольно низко пригнулся, припал к земле. Осколки взвыли над головой. Генерал сидел, не меняя позы.
— Боишься? — спросил он с насмешкой.
— Вам надо вернуться в штаб, товарищ генерал,— проговорил Тигран,— я требую, чтобы вы вернулись, вы не имеете права подвергать опасности свою жизнь.
Галунов удивленно посмотрел на него.
— Вот вы какой? Требуете? — усмехнулся он. Галунов обхватил голову ладонями и несколько
томительно долгих мгновений молчал, как будто плача. Потом, подняв голову, он взглянул на Аршакяна, закричал:
— Кто вам позволил так разговаривать с генералом?
— Вы должны вернуться в штаб, товарищ генерал,— повторил Аршакян.
— Кто вам позволил?
— Долг коммуниста, товарищ генерал!
Савин, стоя в нескольких шагах поодаль, был молчаливым свидетелем этой сцены.
Галунов вдруг вскочил с места и, не бросив последнего взгляда на тело своего адъютанта, направился к позициям батальона.
Впервые и теперь уже навечно отстал от генерала его рябой, сероглазый адъютант, младший лейтенант Алексей Литвак. Генерал спрыгнул в окоп. Аршакян и Савин последовали за ним.
Это была линия обороны первого батальона.
Перед генералом встал навытяжку худенький боец и с резким акцентом доложил:
— Товарищ генерал-майор, первая рота первого батальона, отбив атаку неприятеля, крепко держит оборону. Рапортует парторг роты сержант Микаберидзе.
— Грузин? — спросил генерал.
— Так точно, товарищ генерал, грузин.
— Грузины народ храбрый. А вы откуда, из каких мест, волкодавы?
Вопрос этот относился к Бурденко и Тонояну.
— Я хохол, товарищ генерал! — ответил Бурденко с веселым блеском в глазах.
— А ты?
— Я армянин,— ответил Тоноян.
Незаметно к ним подошел Гамидов с грязной, промокшей от крови повязкой на лбу. «Пусть генерал узнает, что и азербайджанец тут есть».
И генерал действительно заметил его.
— Ты что, ранен?
— Легко, товарищ генерал. Я азербайджанец. Галунов понял его и улыбнулся. Он испытывающим
взглядом всматривался в лица солдат, вслушивался в каждое их слово.
— Как, по-твоему, победим? — спросил генерал Тонояна.
— Конечно, победим,— ответил Арсен,— если не победим, к чему тогда воюем?
— Трудно нам будет всем, знайте это,— сказал генерал,— судьба Родины в ваших руках. Многие из нас погибнут, но враг должен быть остановлен.
— Ясно,— сказал Тоноян. Бурденко добавил:
— Мы мусимо умерты, щоб житы, товарищ генерал. Так воно и буде.
— Как, как ты сказал? — быстро спросил генерал. Бурденко повторил. Галунов обратился к Арша-кяну:
— Хорошо сказал, правда? «Должны умереть, чтобы жить».
Он снова посмотрел на Микаберидзе.
— Значит, ты грузин, кацо? — насмешливо спросил он.
Губы Ираклия задрожали.
— Я сержант Микаберидзе, товарищ генерал. Галунов удивленно взглянул на него.
— Ты вроде обиделся? Солдат не имеет права обижаться на генерала. Грузины народ храбрый и сейчас должны показать это, вот что я хотел сказать тебе. Во время первой мировой войны был у меня товарищ по фамилии Накашидзе, поручик, князь, герой.
— Мы, молодые, князей не видали, товарищ генерал,— ответил Ираклий.
Генерал отвернулся от него.
— А что там немец делает? Ну-ка, давай посмотрим,— сказал он.
Галунов вылез из окопа. Спокойно стоя под огнем врага, он смотрел в бинокль. Солдаты с гордостью глядели на своего генерала.
— Вот это генерал!
— Герой наш генерал.
Мусраилов поднял большой палец и поцокал языком:
— Мировой генерал. В жизни такой генерал не видел!
Галунов не торопясь зашагал вдоль окопов, а смерть выла над его головой. Аршакян выскочил из окопа и почти силой увлек генерала обратно в укрытие.
Аршакяну показалось, будто в его левый рукав наплескали горячей воды, кипяток ошпарил локоть и кисть.
— Ты ранен, Тигран? — крикнул оказавшийся рядом Аргам. По левой кисти руки Аршакяна бежали быстрые струйки крови, стекали на землю.
— Вот и вы пролили кровь! — улыбнулся генерал.— Впервые?
Бойцы помогли Аргаму расстегнуть шинель Аршакяна, снять с него гимнастерку. Пуля прошла сквозь мякоть левого предплечья.
— А ну-ка, пошевели рукой, как она? — сказал Галунов.
Тигран повел рукой. Боли не было.
— Кость не задета, значит, не опасно,— сказал генерал.
Солдаты перевязали рану Аршакяну. Он сидел на дне окопа, ему хотелось пить, слегка тошнило, кружилась голова.
Подбежал командир батальона капитан Юрченко. Генерал выслушал его рапорт, равнодушно посмотрел на него.
— Бойцы воюют, уже доложили мне обстановку, а ты сидишь в своей крепости, табличку навесил: без доклада не входить.
— Я был в третьей роте, товарищ генерал, командир полка позвонил, что вы здесь.
Голос Юрченко задрожал от обиды. Генерал дал несколько приказов-наставлений и обратился к Аршакяну:
— Пошли, политик.
Выходя, Тигран шепнул Аргаму:
— Смелее, дорогой мой, не бойся. Аргам смущенно прошептал:
— Нет, теперь уже не боюсь.
Савин повел генерала и Аршакяна по ходам сообщений, ложбинам, скрытно от вражеского огня. Вскоре они добрались до НП командира полка.
Голова и левая рука Дементьева были перевязаны. Генерал небрежно взглянул на него.
— И вас поцарапали?
— Малость поцарапали, товарищ генерал,— подтвердил Дементьев.
— Что ж, наградной лист будем заполнять на орденок?
— У меня нет заслуг для представления к награде, товарищ генерал,— ответил спокойно майор.
Генерал заметил Аник.
— Это та самая контуженная?
— Она, товарищ генерал,— ответил Дементьев. Генерал подозвал к себе санитарку.
— Как вы себя чувствуете?
— Хорошо, товарищ генерал.
— Не страшно?
— Привыкаем.
Генерал усмехнулся, повторив слова девушки: «Привыкаем».
Дав несколько общих указаний Дементьеву, он приказал доставить труп Литвака в штаб дивизии.
— Ну что ж, политик, пойдем в штаб дивизии, сдам тебя в медсанбат.
Связной Савин следовал за генералом и Аршакяном.
Галунов всю дорогу к штабу молчал. Он прошел мимо часового в штабную избу, даже не оглянувшись на Аршакяна и Савина.
Тигран посмотрел на Савина.
— Можете вернуться в полк, Савин,— сказал он.— Только никому ни слова о том, что вы видели. Понятно? Никому ни единого слова.
— Понимаю, товарищ старший политрук. Прежде чем идти в медсанбат, Аршакян зашел
к начальнику политотдела. Старший батальонный комиссар Федосов стад расспрашивать его. Аршакян подробно рассказал Федосову о пребывании Галунова в полку и в батальоне.
Начальник политотдела, выслушав его, долго молчал.
— Идите в санбат,— наконец сказал он Аршакяну,— идите, рана — дело нешуточное.
XIII
Солдат, отбивших атаку неприятеля и охваченных радостью первой боевой победы, снова обуяла тревога. Эта предгрозовая давящая тревога рассеивается в бою и после боевой удачи становится радостью, после поражения — тяжелым, трудным воспоминанием.
Боевое охранение сообщило, что танки приближаются к позициям первого батальона.
Пушки, приданные пехоте, повернулись дулами в танкоопасном направлении. Бойцы в окопах беспокойно вглядывались в пустынное поле: где же танки?
Все готовили связки гранат, бутылки с зажигательной смесью. Аргам положил около себя устрашающе тяжелую связку гранат — удастся ли дошвырнуть ее до вражеского танка? — коснулся носком ботинка бутылки с зажигательной жидкостью, стоявшей на дне окопа.
Тревога усиливалась. Вот на этом пустынном поле сейчас появятся танки; сколько напряжения в суровых, нахмуренных лицах людей в этой предгрозовой тишине.
— Не вижу... ничего не видно,— сказал Аргам Тонояну. Он говорил шепотом, казалось — нельзя нарушать тишину, стоявшую над боевым полем.
Тоноян не повернулся к Аргаму, Аргам видел жилы, вздувшиеся на его шее.
— Смотри,— хрипло произнес Тоноян минуту спустя,— идут — один, второй, третий.
Головной танк уже подходил к замаскированной первой линии окопов. Мелкокалиберные полковые пушки открыли беглый огонь. Аргам ясно увидел черную немецкую махину. Танк остановился, дуло пушки, казалось, глядело прямо на Аргама, блеснуло белое пламя, и в то же мгновение перед окопом раздался оглушительный грохот снарядного разрыва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84