Дементьева очень обрадовало внезапное посещение генерала. А майор Кобуров ликовал по-своему: «Генерал в новогодний праздник выбрал именно наш полк,— все ясно!»
У землянки командира полка остановились генеральские сани. Дементьев по всей форме отрапортовал командиру дивизии. Генерал вышел из саней, стряхнул рукавицами снег с тулупа, сказал стоявшим у землянки бойцам:
— Здравствуйте, товарищи, с наступающим праздником,— и стал здороваться с ними за руку.
Дойдя до Савина, он улыбнулся.
— Что, земляк, бьешь фашистов?
— Как туляк, обыкновенно, товарищ генерал,— ответил обрадованный Савин.
— Что ж, к Новому году немного мы повзрослели,— обращаясь ко всем, сказал генерал,— научились воевать.
— Будем драться как надо, товарищ генерал,— ответил один из бойцов.
Генерал посмотрел на него.
— Как твоя фамилия?
— Ивчук.
— А ты что молчишь, есть особое мнение? — Шутливый вопрос был обращен к сразу смутившемуся Каро Хачикяну.
— Он храбрый боец, товарищ генерал,— ответил Савин.
— Хвалишь товарища, чтобы и он тебя похвалил? Генерал подошел к Каро, снял автомат с его груди,
прищурив глаз, заглянул в дуло.
— Видно, любишь свое оружие, в чистоте содержишь,— сказал Яснополянский и повесил автомат на грудь Каро.— Любовь — большая сила, большое дело, товарищи,— сказал он каким-то домашним, доверительным, не генеральским голосом.— Что такое по сути дела героизм? Та же любовь: любовь к родной земле. Но не на словах любовь, а любовь боевыми делами. А что хвалите друг друга — хорошо. Человек без хороших товарищей, без веры в друзей слаб, одинок.
Генерал и начальник политотдела вошли в землянку командира полка. Савин весело хлопнул Хачикяна по спине.
— Держись, Карапет, генералы тебя знают.
В землянке генерал, сняв полушубок, сел на самодельный табурет, шутя спросил Кобурова:
— Как ваши стратегические планы, майор? Кобуров смущенно улыбнулся и совсем не по-военному развел руками.
Генерал, оглядев смеющимися глазами Мика-беридзе, сказал:
— Когда-нибудь посоревнуемся в лезгинке, комиссар, может быть и сегодня, в зависимости от обстановки.
— Готов, товарищ генерал!
Дементьев и начальник политотдела улыбаясь слушали этот разговор. Генерал сказал:
— Хороший народ у вас. Прямо но глазам видно. Глаза солдата о солдате все расскажут. Если и дальше с такими бойцами будем отступать, то вина наша, командирская. Рядовой вообще редко бывает виноват. Если мерить ответственность за отступление, его доля ничтожная, наша с вами больше. Ну, что ж, давайте карту.
Кобуров раскрыл на столе карту. Генерал склонился над ней, и его рыжые волосы упали на лоб.
— Эта высота обстреливается? — спросил генерал, не поднимая головы.
— Круглые сутки, товарищ генерал,— ответил Дементьев.
— Зачем вы разместили именно здесь батарею? Начальник штаба сказал:
— С этих позиций огонь батареи более эффективный.
Генерал поднял голову, взглянул на Кобурова.
— Очень любите вы эти слова, майор: эффект, дефект...
Генерал спросил комиссара полка:
— Кто у вас в полку самый большой шутник, душа-человек, весельчак?
Комиссар переглянулся с командиром полка и начальником штаба. Они назвали несколько имен, но ни на одном из них не остановились.
— Жаль, жаль, что не знаете, хоть этот вопрос к высшей стратегии отношения не имеет,— серьезно, без улыбки сказал генерал.
— Жив Тоноян, из первого батальона? — спросил начальник политотдела.-- Я его помню с дней осеннего отступления. Все ворчал.
— Жив, есть такой,— ответил командир полка,— и хороший боец, примерный.
Микаберидзе вдруг оживился.
— Товарищ генерал, вы спросили, кто самый веселый боец?
— Ну?
— Знаю, точно: Бурденко, из первого батальона.
— Нашли, значит? Живого человека потеряли. Но все же хорошо, что нашли. Вот вы присмотритесь к нему поближе и, я уверен, увидите, что на душе у этого шутника не так уж весело, он, может быть, болеет душой сильней других, а вот шутит, подбадривает товарищей. Это часто так.
Генерал долго молчал, потом заговорил о положении на фронте. Это был откровенный, правдивый анализ военной обстановки. Кобуров слушал, полуоткрыв по-детски рот. Генерал не скрывал трудностей, допущенных ошибок, просчетов, но речь его от этого казалась особо убеждающей. И еще крепче сделалась уверенность, что победа в войне будет за справедливым делом.
Закончив, Яснополянский взглянул на часы и обратился к начальнику политотдела:
— Петр Богданович, пойдем с вами в подразделения. Вы идите с комиссаром, а я с майором Кобуровым. Хозяин пусть остается дома.
Он посмотрел на Дементьева.
— Вести от семьи есть?
— Вчера получил письмо.
— А мне не пишут.— И Яснополянский встал, громко добавил: — Пошли, друзья!
Савин и Хачикян, сопровождавшие генерала, шли впереди, указывая дорогу, Ивчук и Копбаев шагали позади.
Мороз заметно ослабел, небо было покрыто темными, снеговыми тучами.
— Помнишь старого генерала? — тихо сказал Савин Хачикяну,— не чета нынешнему. Этот — туляк настоящий.
Генерал подошел к огневым позициям батареи. Перед ним выросла огромная фигура Садыхова.
— Довольны своими огневыми позициями? — спросил Яснополянский.
— Доволен, товарищ генерал,— ответил Садыхов.
— А я не доволен. Все время под огнем, что хорошего? Артиллерист, а не можете толково разместить одну батарею. А если завтра вас назначат командовать артиллерией дивизии? Или с вас на всю жизнь довольно батареи?
Огромный Садыхов смутился.
— А ну, дай мне руку,— сказал Яснополянский. Командир дивизии с силой потянул руку лейтенанта
к себе, но не смог сдвинуть Гамзу с места.
— Ну и силища. Откуда она в тебе? Лицо Гамзы заулыбалось.
— От родителей, товарищ генерал, да еще от наших Кавказских гор.
— Вот. Сила силой, а ты смени огневые позиции, лейтенант, и в двадцать три тридцать явись к командиру полка.
Вместе с Кобуровым генерал продолжал обход передовых позиций.
А Садыхов, выполнив генеральское распоряжение, все поглядывал на часы, не пора ли идти к генералу. Он понимал, что речь шла не о взысканиях.
И вот Гамза протиснул свои большие плечи в землянку подполковника, там собралось много командиров и бойцов.
— Товарищи,— начал генерал свою новогоднюю речь,— Феликс Эдмундович Дзержинский новый тысяча девятьсот девятый год встретил в тюрьме. В пятый раз встречал он Новый год в тюремной камере, вдали от родных и друзей. «Но в душе моей никогда не рождались сомнения относительно дела,— написал он в своем дневнике,— еще больше усиливалось и становилось необходимым стремление мое к свободе, к полноценной жизни». Рыцарь нашей революции, Феликс Эдмундович думал в новогоднюю ночь о своей жизни и спрашивал себя, как бы он жил, если бы предоставилась ему возможность начать жизнь сначала. И он ответил себе: так, как и жил, пошел бы прежним путем! Мы сегодня встречаем Новый год на фронте, также вдали от родных. Разница большая — Феликс Эдмундович находился в тюрьме, а мы в рядах нашей великой армии. Путь нашей жизни естественно привел нас сюда. И в нашей душе тоже нет никакого сомнения относительно дела, которому мы служим, и в нас горит стремление к счастью, вера в победу. Есть ли среди нас хоть один человек, который пожелал бы сегодня быть дома, а не в этой фронтовой землянке? Товарищ Бурденко, как по-вашему? Бурденко встал.
— Товарищ генерал, думаю, що в нашей семье такой людыны не найдется!
Генерал молча посмотрел на него.
— Серьезный ответ, а я слышал, что ты шутник.
— Так воно бывает, товарищ генерал. Не можно на одний струне граты — скучно.
— Вот правильно. Значит, мы все гордимся, что встречаем Новый год здесь, на фронте, в боях за Родину.
Генерал взглянул на часы.
— Поздравляю вас с Новым годом, товарищи. Разрешите первую чарку выпить за наших рядовых бойцов. Им на войне тяжелее всех достается. За их здоровье и выпьем.
Все зашумели, застучали стаканами.
Внезапно открылась дверь, и в облаке морозного пара вошел, одетый в белый тулуп, похожий на новогоднего деда-мороза, начальник снабжения полка Меликян. Вынув из сумки конверт, он протянул его генералу.
— Разрешите вручить вам письмо, товарищ генерал!
Генерал взял письмо, взглянул на знакомый почерк. Все видели, как он взволнован. Письмо было из Ленинграда.
Генерал обнял Меликяна.
188
XVI
Аршакян возвращался в Вовчу из полка Самвеляна. За несколько дней город сильно изменился. В сквериках стояли пушки, дула их были направлены в сторону Северного Донца, во многих дворах стояли обозные повозки и полевые кухни, слышалось конское ржанье. По вечерам прожектора освещали зимнее небо, ощупывали бесплотными голубоватыми пальцами тяжелые облака.
Тигран подошел к дому Бабенко, радуясь предстоящей встрече с милой семьей. Вероятно, Митя еще не спит, бросится Тиграну навстречу.
Тигран подошел к воротам, постучал железным молотком. Но Митя не выбежал встречать его. Значит, спит уже. Должно быть, и вся семья спит? Он снова прислушался — в тяжелой после контузии голове стоял шум, в ушах звенело. Но вот дверь заскрипела, и послышались быстрые шаги.
Калитка открылась, и Тигран увидел Надежду Олесьевну. На плечи ее была накинута старая материнская шубка.
— Добрый вечер, Надежда Олесьевна.
Молодая украинка молча подошла к Аршакяну и вдруг прижалась головой к его плечу, заплакала.
— Тигран Иванович, несчастье у нас.
— Что такое, что с вами? — испуганно спросил Тигран.
— Мити нет, Тигран Иванович.
— Как это нет, что вы говорите, что случилось? — спрашивал он.
— Мы совсем потеряли голову, Тигран Иванович, вас ждали. Утром проснулись, а его нет, и до сих пор нет. Третью ночь как нет. Что делать, скажите! Мы ходили к коменданту города, но он ничего не знает. Не хватало нам еще такого горя, Тигран Иванович! Что теперь делать!
В комнате за столом сидели старики Бабенко и Сархошев. Сархошев, видимо, был пьян — на столе возле него стояла бутылка водки. Увидя Тиграна, он громко заговорил:
— А вот и Тигран Иванович пришел... Прошу, прошу, товарищ заместитель начальника политотдела, товарищ батальонный комиссар. Три дня ждали тут вас, Тигран Иванович, встречать Новый год, и все время пьем за ваше здоровье. Вот какими бывают настоящие армяне, товарищ Бабенко! Настоящий, натуральный...
Прервав пьяную болтовню Сархошева, Тигран указал на храпевшего на кровати бойца, строго спросил:
— Это кто в сапогах валяется на постели?
— Шароян, мой боевой помощник,— бодро доложил Сархошев.
— Сейчас же разбудить его и отправить отсюда. Сархошев сладко улыбнулся, словно слушая похвалу
себе.
— Э, Тигран Иванович, что поделаешь, война.
— Делайте, что приказывают, и немедленно. Я не шучу.
Недовольно бормоча, проснулся Бено Шароян. Увидев Аршакяна, он торопливо стал надевать шинель.
— Разрешите идти, товарищ...
— Иди, иди.
Тигран обратился к старику Бабенко: —- А теперь расскажите подробно, что же с Митей случилось?
— Не могу,— пробормотал старик.— Пусть уж женщины вам расскажут.
И старушка рассказала об исчезновении Мити.
Мальчик нетерпеливо ждал возвращения Тиграна, не спал до полуночи, беспрерывно выходил на крыльцо. «Что ты все мечешься, Митро?» — спросила его бабушка. «А что мне, петь и плясать? Мы тут спокойно спим, а на том берегу каждый день люди умирают». На слова бабушки: «А ты чем можешь им помочь, хлопчик?» — он грубо сказал: «Хватит выматывать мне душу, извелся тут, сидя с бабами...» После этих слов Митя лег в постель. А рано утром, когда все проснулись, Мити дома уже не было. Исчезли валенки деда и подаренные мальчику Тиграном компас и кинжал...
«Ясно, пошел в разведку, чертенок»,— подумал Тигран.
— Вернется, поверьте мне,— потянувшись к стакану водки, вмешался Партев Сархошев.— Потом вспомните мои слова, сам придет, своими ногами.
Но никто не обращал внимания на пьяного. Аршакян встал.
— Куда вы? — спросила Надежда Олесьевна.
— Пойду к коменданту, может, отыщем следы. Она проводила Аршакяна до ворот.
— Тигран Иванович, какой вы хороший человек,— сказала она.
— Идите в дом, не волнуйтесь... А этот давно у вас?
Молодая женщина поняла — речь идет о Сархошеве.
— Пусть пьет себе, сколько хочет, он нам не мешает... Только бы вы мне весточку о Мите принесли, Тигран Иванович.
Аршакян шел по пустынной улице. Какой тяжелой была после контузии голова, как мучительно хотелось прилечь, отдохнуть.
И одновременно он испытывал острое чувство стыда. Ведь это он разжег фантазию мальчика своими глупыми поддразниваниями, шутками, рассказами о малышах-разведчиках.
У него не хватило смелости повиниться в своем грехе матери мальчика.
Тигран ускорил шаги, хотелось избавиться от чувства вины, успокоить совесть. Да и страшно было за судьбу мальчика.
Надежда вернулась домой и, не заходя в столовую, заперлась в своей комнате. Ожидая возвращения Тиграна, она неотступно смотрела на стенные часы. Стрелки двигались медленно и неохотно. Но вот наконец раздался долгожданный стук в ворота. Она вскочила и побежала во двор. Она еще не открыла ворота, а Аршакян уже крикнул с улицы:
— Жив, здоров, порядок, нашли! Утром будет дома!
— Тигран Иванович!
Надежда Олесьевна вбежала в дом, громко крикнула:
— Нашелся!
Улита Дмитриевна схватила руку Аршакяна.
— Тигран Иванович, пусть никогда с вами не приключится худого, пусть никогда вы не увидите горя, печали, спасибо вам, родной вы наш.
Старик Бабенко, превозмогая волнение, с притворной суровостью спросил:
— А где же этот молодой негодяй?
— В одном из наших полков. В селе Огурцово у вас нет каких-нибудь знакомых или родственников?
— В Огурцове живет отец моего мужа, дед Мити, сказала Надежда Олесьевна.— Неужели Митя в Огурцове?
Сархошев торжествовал.
— Видите, оправдались мои слова. Печаль исчезла, так выпьем, друзья, за радость!
— Что ж, сейчас выпить можно и нужно,— сказал старик Бабенко, поглядев на жену и дочь,— прошел Новый год, а мы с Тиграном Ивановичем и не чокнулись. Ну-ка, Дмитриевна, неси на стол все припасы!
Было далеко за полночь. Тигран чувствовал себя больным и смертельно усталым, но отказаться от угощения в этот радостный для семьи Бабенко час он не мог. Олесь Григорьевич предложил тост за Тиграна. Надежда звонко, молодым голосом сказала:
— От всего сердца за вас, Тигран Иванович! И даже Улита Дмитриевна выпила рюмку водки. Дом, который час назад был в глубоком трауре,
наполнился жизнью и весельем.
Сархошев произнес длинный тост в честь Тиграна:
— Так за ваше здоровье, товарищ батальонный комиссар! Тигран джан, за твое здоровье. Раскроем сердца, позабудем о чинах. Ведь я работник самого важного искусства — кино! Тигран Иванович, я тебя люблю. Дай я тебя поцелую, Тигран Иванович. Слушай, держись по-товарищески, все мы люди, что поделаешь, если твой чин выше моего? Надежда Олесьевна, таких людей на земле мало, кристальный человек, понимаете... Люблю я его, голову сложу за него!
—- Ладно, ладно, хватит,— раздраженно прервал его Аршакян.
Но Сархошев совсем разошелся.
— Давай поцелуемся, Тигран! Может, я в самом деле пьян, но ничего, старому заслуженному киношнику все простительно. Верно, Надежда Олесьевна?
Тигран, резко откинув стул, встал.
— Немедленно уходите отсюда, хватит! — тихо, раздельно сказал он.
Сархошев мигом отрезвел.
Тигран вышел в соседнюю комнату, хлопнул дверью. Вскоре он услышал стук наружных дверей.
Тигран сел на постель. В комнате было жарко, его одолевал сон. Скрипнула дверь, он открыл глаза и увидел Улиту Дмитриевну.
— Помешала вам,— сказала старушка,— вы, верно, очень устали?
— Я не спал. Так просто, закрыл глаза. Старушка села на стул возле кровати. Видимо,
ей хотелось поговорить с Аршакяном с глазу на глаз.
— Этот человек, что ушел, одной с вами национальности? — спросила она.
— Одной.
Она покачала головой.
— Ведь какие разные есть люди. И у нас такие бывают.
Старушка встала.
— Нехороший он человек,— решительно сказала она.
Понизив голос до шепота, Улита Дмитриевна добавила:
— И знаете, беспокоит он Надю. Приходит, говорит о любви. Надя сердится, но не хочет грубить. И пусть она не знает, что я вам сказала об этом. Спите, спите, Тигран Иванович, доброй вам ночи.
Старушка ушла.
Тигран после этого разговора разволновался. Он встал с постели, взял с этажерки первую попавшуюся книгу. Книга называлась «Народы России». Тигран раскрыл ее наудачу: «Поэтический народ украинцы! Их быт и характер гармонирует с окружающей светлой и пышной природой. Украинцу, даже крестьянину, присущ юмор, дар меткого и остроумного слова. Старики у них немногословны, держатся весьма серьезно и торжественно-достойно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84