К Меликяну подошел Сархошев и важно сказал:
— Мне ясно — Харьков будет сдан. Думаю, что это тактико-стратегическая необходимость. Город, очевидно, в мешке, и его оборона, я полагаю, не будет эффективной.
— На грабаре ты говоришь, Партев Сархошев,— с досадой сказал Меликян.— У меня нет высшего образования, как у тебя. Объясни свою мысль по-человечески, не корчи из себя профессора.
Сархошев, усмехаясь, покосился на него, с притворной обидой произнес:
— Тяжелый ты человек, Меликян.
— Сегодня тяжелый лучше легкого. Вот победим фашистов, тогда все будем легкие люди.
— А со мной-то зачем воевать, дорогой Минас Авакович?
Сархошев почему-то был с утра в хорошем настроении. Меликян редко видел его таким добродушным и веселым.
Вдали показались окрестности Харькова. Дороги были запружены отступавшими войсками. Мчались грузовики, обдавая жидкой грязью подводы и солдат, громыхали, лязгали стальными гусеницами танки, тянулись толпы беженцев с узлами и чемоданами.
Меликян угрюмо смотрел на эти раздирающие душу картины и не смог сдержать слез. Сархошев, заметив, что Меликян сопит и вытирает платком глаза, удивленно произнес:
—- Как же это, ты плачешь, Меликян? Хочешь победить фашизм, свернуть шею капитализму,
а плачешь.
Меликян взглянул на него красными, воспалившимися глазами.
— Или у тебя нет сердца, Сархошев, или оно из камня. Сукин ты сын, позор мне, если вру.
Не слышно было в Харькове звонков трамваев, не стало освещенных витрин и нарядных легковых автомобилей. На рельсах стояли мертвые, искалеченные трамвайные вагоны, на мостовых среди битого кирпича валялась домашняя утварь и осколки посуды, поперек тротуара лежал искореженный велосипед, рядом громоздились сломанные стулья. Люди поспешно, с опаской оглядываясь, бежали по улицам.
Меликян проходил мимо черных остовов зданий, разрушенных и сгоревших во время бомбежек. На мостовых зияли огромные ямы, вырытые авиационными бомбами, валялись большие куски взломанного силой взрыва асфальта. Женщина с безумными глазами заунывно кричала:
— Нюра, Нюра... Н... ю... ю... раа...
Улицы стали тесны для колонн пехотинцев, громыхающих танков, конных обозов. То и дело образовывались пробки, все стремились скорей вырваться из города, слышались споры, ругань командиров, пытавшихся расшить пробки. А среди шума и гула звучал надрывный женский голос:
— Нюра, Нюра...
Сархошев приказал ротному обозу остановиться. Он хотел дождаться отставших.
С высокого пьедестала смотрел на отступавшие войска, на толпы беженцев Тарас Шевченко... Минас, сняв шапку, молча стал перед ним.
— Хороший памятник,— сказал Сархошев,— видишь барельеф на пьедестале, вот Катерина, героиня его поэмы, как Ануш у Туманяна, а вот закованные в цепи крепостные крестьяне, а это его мечта — образ свободной Украины. Он писал своим братьям.
Постепенно к ожидавшим присоединялись отставшие подводы, подходили пешие бойцы. Рота тронулась.
В конце Сумской воинские части растекались по окраинным улицам подобно реке, которая, выходя из берегов, образует десятки ручьев и ручейков.
— Мы должны идти к Северо-Донецкому мосту,— сказал Меликян,— я город знаю как свои пять пальцев.
— Я тоже знаю Харьков,— сказал Сархошев и остановился, разглядывая ничем не примечательное двухэтажное здание.
— Что ты тут увидел? — спросил Минас.
— Тетка моя здесь живет, минут на пять зайду к ней.
— Тетка? Ты мне об этом ничего не говорил.
— А я что, обязан тебе докладывать о своей тете?
— Ну иди и быстро возвращайся, только не запаздывай.
Сархошев вошел в дом. Меликян решил подождать его. Бойцы и ездовые нетерпеливо спрашивали его, для чего вновь сделана остановка, чего они ждут. Не мог же Меликян сказать им, что они дожидаются, пока Сархошев побеседует со своей тетей. Он приказал старшине повести обоз по Грековской улице, через Северо-Донецкий мост, дальше взять направление на Велико-Даниловку, а оттуда на село Байрак.
Прошло пятнадцать минут, двадцать, полчаса, а Сархошев не появлялся. Улицы заметно пустели, главный поток отступавших уже прошел. Минас хотел войти в дом, позвать Сархошева, но вдруг сообразил, что не знает ни номера квартиры, ни имени сархошевской тетки. Время шло, а Сархошева все не было.
Меликян вошел в парадный подъезд и постучал в дверь первой квартиры. Никто не откликнулся. Минас стал стучать кулаком. В коридоре послышались шаги, худая женщина в очках приоткрыла дверь.
— Не можете сказать, где здесь живет Сархошева? Может, у ней фамилия и не Сархошева, но она армянка; не знаете, в какой квартире тут живут армяне?
Женщина недоумевающе смотрела на Меликяна.
— Не знаю, ничего не знаю.
И дверь захлопнулась. Меликян поднялся на второй этаж, снова стал стучать в дверь. Дверь открыла старушка в платке.
Меликян объяснил ей, что ищет женщину по фамилии Сархошева.
— А, Сархошева? Вардуи Сархошева? Ее квартира на первом этаже, номер один.
— Я ведь туда стучал, оттуда вышла высокая женщина в очках и сказала, что Сархошевой тут нет.
— Вот оно что! Ведь это и была Вардуи Сархошева. Почему-то не захотела ведьма назваться.
Минас спустился на первый этаж и изо всей силы забарабанил ногой в дверь Сархошевой. Вновь в коридоре послышались шаги.
— Откройте дверь, я товарищ Партева Сархошева, немедленно откройте!
Женщина открыла дверь. Меликян стремительно прошел мимо нее в комнату и увидел Сархошева, сидящего в кресле.
— Почему вы меня обманули? — заорал Меликян на женщину.
— Ничего не понимаю, что вы хотите от меня? — бормотала Сархошева.
— Откуда ей было знать, что ты мой знакомый? Время жуткое, тревожное. Одинокая женщина, боится,— объяснил Партев.
—- А ты развалился, как султан и шах! Вставай, идем скорее, из-за тебя и я опоздал, обоз ушел. Сархошев переглянулся с теткой. Она сказала:
— Ну что ж, иди, дорогой мой, идите, защищайте советскую родину.
Минаса поразил ее голос. Казалось, он исходил из могилы.
— О себе дай знать при первой возможности,— проговорила вслед племяннику Сархошева.
Улица была пуста.
— Хорошо тебе, Сархошев, словно для тебя ни войны, ни отступления.
— Ничего страшного не случилось бы, догнал бы, зря ты психовал.
— Ну, пошли, пошли быстрее. А тетка твоя, точно барыня царского времени.
— Она, знаешь ли, преподает иностранные языки.
— Иностранные языки знает, а родной, видимо, нет. Что это за танки, Сархошев?
Они остановились.
— На танках черные кресты! — закричал Меликян.— Ходу, Сархошев!
И тотчас проскрежетала пулеметная очередь. Пули взвыли над их головами. На мостовую со звоном посыпались стекла, штукатурка. Меликян бросился в переулок, оглянулся — Сархошева не было. Меликян бежал по улице, вдалеке вновь показались немецкие танки. Он бежал, напрягая все силы, задыхаясь...
Когда Минас, потеряв Сархошева, выбрался из города, дороги были почти пусты. Лишь полем брели по двое, по трое бойцы. За спиной слышались взрывы, над Харьковом поднимались столбы дыма.
Меликян каждую минуту оглядывался, с тоской смотрел на захваченный врагом город. Мысли в голове его смешались. К общей боли прибавилась тревога за Сархошева. Убили ли его? Попал ли он в плен? Но как хорошо, что Меликян приказал ротному обозу двигаться, не дожидаясь Сархошева. Вспомнилось лицо Вардуи Сархошевой и ее глухой, мертвенный голос, страшные фашистские танки...
XXII
Аршакян вместе с батальоном шагал по улицам Харькова. Случайно встретившийся ему работник штаба дивизии сказал, что начальник политотдела Федосов вызывает его к себе и что политотдел дивизии находится возле села Цыркуны.
Лишь под вечер Тигран добрался до села Цыркуны, но политотдела дивизии там не оказалось; где он — никто не знал. В селе расположились незнакомый Аршакяну медсанбат, редакция какой-то дивизионной газеты, батареи дальнобойных орудий, но никто ничего не мог сказать Аршакяну о штабе и политотделе его дивизии. Настойчивые расспросы казались некоторым командирам подозрительными, и они проверяли его документы.
Тигран пошел по дороге, ведущей на запад, к Харькову, надеясь встретить подразделения своей дивизии. Он всматривался в лица встречных, расспрашивал командиров и политработников, но все они безралично отмахивались, отвечали:
— Ничего не могу сказать.
— Сам ищу свой полк.
А один молодой майор, горько усмехнувшись, посоветовал:
— Идите прямо на восток, там всех найдете.
Над Харьковом стояли багрово-красные облака, и дым, казавшийся днем серым и мутным, к вечеру стал отливать красными оттенками. Дорога, ведущая из Харькова на Старый Сальтив, была пустынной, по ней брели одиночки военные, горожане-беженцы.
— Воинские части не идут из города? — спросил он у повстречавшейся молодой женщины.
Женщина устало вздохнула.
— Нет. Когда я уходила, в городе уже не было воинских частей.
— Что ж это вы одна идете? — спросил Тигран, разглядывая беженку. На ней было нарядное пальто, а ноги ее были обуты в старые солдатские ботинки.
— Одна я осталась,— ответила она.— Дочку свою потеряла.
И женщина закрыла лицо руками.
— Сколько ей лет? — спросил Аршакян. Женщина с неожиданной надеждой посмотрела на
военного. Может, ему встретилась на дороге ее дочь?
— Ей девять лет, зовут ее Нюрой. Фамилия Зозуля.
— Возможно, она осталась в городе? — спросил Аршакян.
— Нет, нет, она потерялась в толпе, когда началась паника во время бомбежки. Со вчерашнего дня она твердила: скорей, скорей, найдем папу и дедушку. Муж мой в армии.
Из города послышались взрывы. Женщина прошептала:
— Горит наш Харьков.
Кто-то по-армянски окликнул Аршакяна:
— Товарищ старший политрук!
Перед Аршакяном стояли лейтенант Иваниди, Хачикян и Савин. Как обрадовался Аршакян! Какими милыми казались ему знакомые лица!
— Почему вы идете в сторону города? — спросил Аршакян.
— Транспортную роту искали. Сархошев не знает, что маршрут изменился, и двинулся к селу Байрак, но и там мы его не нашли.
— А сейчас что будете делать?
— Должны вернуться в полк.
— Что ж, пошли.— Тигран посмотрел на женщину.— Может, пойдете с нами? Уже вечер, вы одни.
— Да, да, если можно, я пойду,— сказала она. Иваниди, Хачикян и Савин с любопытством разглядывали молодую женщину.
Тигран понял их недоумение.
— Это жена военного, она потеряла дочку. И, обращаясь к женщине, сказал:
— Завтра что-нибудь придумаем. Если ходят поезда, отправим вас поездом куда захотите. Не отчаивайтесь.
Какой-то военный, проходя мимо них, вдруг радостно крикнул:
— Товарищ старший политрук!
Это был Сархошев, один, без роты. Он торопливо стал рассказывать о том, как в Харькове Меликян разыскал своего знакомого, как Сархошев ждал его, как Меликян напился пьяным и Сархошев с великим трудом заставил его прекратить пьянку; как йотом они наткнулись на фашистские танки и Сархошеву с Меликяном пришлось бросать в танки гранаты и отстреливаться из подъездов от автоматчиков. Они убежали через проходной двор и потеряли друг друга.
Сархошев рассказывал об отваге Меликяна: тот стрелял из автомата в упор по немецким солдатам, метнул пять гранат.
— Я не думал, что Меликян так храбр. Если старик убит, то можно сказать, что он с честью умер за родину.
Сархошев был уверен, что Минас убит и уж не сможет опровергнуть его фантастический рассказ.
— Прекрасный был человек, до чего мне жаль его.
— А вы уверены, что ваша рота вышла из города? — спросил Тигран.
— Уверен, товарищ старший политрук, после моей роты десятки воинских частей ушли из города.
— Пошли,— сказал Аршакян.
Стемнело. Огромное зарево стояло в небе. Горел город, горели села и неубранные скирды пшеницы и стога сена, казалось, горело осеннее небо над Украиной. Какая бесконечно длинная дорога отступления в темную осеннюю ночь!
Все затихло, само время как будто остановилось, не спят лишь люди, что идут, идут, ищут и не находят того, что ищут.
Глубокой ночью путники увидели темные силуэты домов и остановились. Каро и Савин пошли разузнать, нет ли в селении военных.
— Как жаль, что до сих пор мы не смогли устроить вам ночлег,— сказал Аршакян женщине и спросил: — Как ваше имя, отчество?
— Не беспокойтесь, мне теперь все безразлично,— устало произнесла женщина.— Зовут меня Клавдией, Клавдией Алексеевной.
Вернулись Савин и Каро и доложили, что они находятся в совхозе «Кутузовка». В совхозе остался лишь старый лесник. Старик говорит, что вечером проехало несколько машин с военными в сторону Старого Салтива и с тех пор по этой дороге никто не проходил и не проезжал.
— Тепло у старика? — спросил Тигран.
— Очень тепло, свет горит,— живо ответил Савин.
— Пошли, надо немного отдохнуть,— сказал Тигран.
Лесник нехотя открыл дверь. При тусклом свете коптилки Аршакян смотрел на усталые лица товарищей. Потом он поглядел на молодую женщину.
— Так нельзя,— сказал Аршакян,— отморозите ноги. Утром что-нибудь сообразим.
— Ей девять лет, зовут ее Нюрой. Фамилия Зозуля.
— Возможно, она осталась в городе? — спросил Аршакян.
— Нет, нет, она потерялась в толпе, когда началась паника во время бомбежки. Со вчерашнего дня она твердила: скорей, скорей, найдем папу и дедушку. Муж мой в армии.
Из города послышались взрывы. Женщина прошептала:
— Горит наш Харьков.
Кто-то по-армянски окликнул Аршакяна:
— Товарищ старший политрук!
Перед Аршакяном стояли лейтенант Иваниди, Хачикян и Савин. Как обрадовался Аршакян! Какими милыми казались ему знакомые лица!
— Почему вы идете в сторону города? — спросил Аршакян.
— Транспортную роту искали. Сархошев не знает, что маршрут изменился, и двинулся к селу Байрак, но и там мы его не нашли.
— А сейчас что будете делать?
— Должны вернуться в полк.
— Что ж, пошли.— Тигран посмотрел на женщину.— Может, пойдете с нами? Уже вечер, вы одни.
— Да, да, если можно, я пойду,— сказала она. Иваниди, Хачикян и Савин с любопытством разглядывали молодую женщину.
Тигран понял их недоумение.
— Это жена военного, она потеряла дочку. И, обращаясь к женщине, сказал:
— Завтра что-нибудь придумаем. Если ходят поезда, отправим вас поездом куда захотите. Не отчаивайтесь.
Какой-то военный, проходя мимо них, вдруг радостно крикнул:
— Товарищ старший политрук!
Это был Сархошев, один, без роты. Он торопливо стал рассказывать о том, как в Харькове Меликян разыскал своего знакомого, как Сархошев ждал его, как Меликян напился пьяным и Сархошев с великим трудом заставил его прекратить пьянку; как они наткнулись на фашистские танки и Сархошеву с Меликяном пришлось бросать в танки гранаты и отстреливаться из подъездов от автоматчиков. Они убежали через проходной двор и потеряли друг друга.
Сархошев рассказывал об отваге Меликяна: тот стрелял из автомата в упор по немецким солдатам, метнул пять гранат.
— Я не думал, что Меликян так храбр. Если старик убит, то можно сказать, что он с честью умер за родину.
Сархошев был уверен, что Минас убит и уж не сможет опровергнуть его фантастический рассказ.
— Прекрасный был человек, до чего мне жаль его.
— А вы уверены, что ваша рота вышла из города? — спросил Тигран.
— Уверен, товарищ старший политрук, после моей роты десятки воинских частей ушли из города.
— Пошли,— сказал Аршакян.
Стемнело. Огромное зарево стояло в небе. Горел город, горели села и неубранные скирды пшеницы и стога сена, казалось, горело осеннее небо над Украиной. Какая бесконечно длинная дорога отступления в темную осеннюю ночь!
Все затихло, само время как будто остановилось, не спят лишь люди, что идут, идут, ищут и не находят того, что ищут.
Глубокой ночью путники увидели темные силуэты домов и остановились. Каро и Савин пошли разузнать, нет ли в селении военных.
— Как жаль, что до сих пор мы не смогли устроить вам ночлег,— сказал Аршакян женщине и спросил: — Как ваше имя, отчество?
— Не беспокойтесь, мне теперь все безразлично,— устало произнесла женщина.— Зовут меня Клавдией, Клавдией Алексеевной.
Вернулись Савин и Каро и доложили, что они находятся в совхозе «Кутузовка». В совхозе остался лишь старый лесник. Старик говорит, что вечером проехало несколько машин с военными в сторону Старого Салтива и с тех пор по этой дороге никто не проходил и не проезжал.
— Тепло у старика? — спросил Тигран.
— Очень тепло, свет горит,— живо ответил Савин.
— Пошли, надо немного отдохнуть,— сказал Тигран.
Лесник нехотя открыл дверь. При тусклом свете коптилки Аршакян смотрел на усталые лица товарищей. Потом он поглядел на молодую женщину.
— Так нельзя,— сказал Аршакян,— отморозите ноги. Утром что-нибудь сообразим.
— Я вас прошу — не беспокойтесь обо мне,— ответила женщина,— мне все теперь безразлично.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84