— Никакого преувеличения тут нет,— вмешался Микаберидзе.
— Вот возьмите хотя бы Тонояна и Хачикяна,— сказал Дементьев.— Отличные вояки! Но суть не в этом, суть в том, что Кавказский фронт действует!
— А мы топчемся на месте,— сказал Кобуров,— с коровами воюем.
Подполковник Дементьев сердито посмотрел на начальника штаба и произнес спокойным, медленным голосом:
— Все брюзжим, майор Кобуров? Назначат вас командовать фронтом, тогда и проявите ваш стратегический гений, будете пропесочивать Дементьева. А сейчас я бы хотел, чтобы начальник штаба моего полка майор Кобуров стал разумнее капитана Кобурова. Звание все же не формальность,— это вроде барометра для военного человека.
Смущенный Кобуров в молчании слушал командира полка.
Дементьев, перейдя на «ты», продолжал:
— Военные уставы ты, майор, знаешь наизусть,— молодец, это похвально! Но знай, что уставы не талмуд, не коран и не евангелие. Воюй так, чтоб и твой опыт стал новой статьей устава, а войну в устав не втиснешь! Кстати, имею честь сообщить, что вскоре мы получим новый устав пехотной службы, переработанный в связи с требованиями военной жизни. Известно тебе это, товарищ стратег?
Кобурова эта удивительная новость поразила,— меняются, стало быть, и уставы!
— Подполковник, вы когда-нибудь были педагогом? — спросил Тигран.
Командир полка улыбнулся.
— Был грех.
— Чувствуется.
— Смеетесь, батальонный комиссар! — проговорил Дементьев.— Я не учитель. Мы все ученики, все отвечаем урок перед самым строгим учителем. Этот учитель — история.
XIV
Несмотря на уговоры, Аршакян не остался встречать Новый год в полку Дементьева,— в новогодний вечер ему предстояло делать доклад для парторгов рот в полку Самвеляна.
Подполковник Баграт Самвелян был седой, крепко сложенный человек лет сорока пяти; по-армянски Самвелян говорил на зангезурском диалекте. Он с детства был рабочим в Баку и никогда не учился в армянской школе. Самвелян искренне обрадовался Аршакяну.
— Сколько лет, сколько зим, Тигран Иваныч! Я уже стосковался по тебе Но ты ведь обожаешь своего Дементьева, ты считаешь — он один воюет.
— Помолодел, красивым стал, Баграт Карпыч,— пошутил Тигран.
— Смеешься? Стареем, голова совсем белая.
— Ну, что ты, ни одна женщина перед тобой не устоит, как увидит — влюбится.
— Все шутишь!
Самвелян обнял Тиграна, повел его к себе в землянку.
— Сейчас придет Немченко, давай немного поговорим. Скажи, пожалуйста, что ты думаешь об этой войне?
Его лицо не было красиво, но отличалось удивительной привлекательностью — открытое лицо честного и сильного рабочего человека.
— Не мне тебя учить,— проговорил Тигран,— ты лучше моего войну знаешь. Прочитаю я тебе одно письмо.
И он прочел Самвеляну письмо немецкого солдата.
— Видишь? — спросил Тигран.— Немец уже пал духом. О блицкриге не помышляет. Советский боец даже после всех наших жестоких неудач не написал бы такого письма близким. Вот в чем наша сила!
— Верно! — сказал Самвелян.
Он посмотрел на сидевшего у дверей ординарца, и тот по взгляду командира полка понял, что надо сделать,— быстро встал, зажег коптилку.
У землянки послышался скрип сапог по снегу.
— Немченко идет,— обрадовался Самвелян,— я своего комиссара по походке узнаю!
Комиссар полка Немченко, увидев Аршакяна, громко сказал:
— Приветствую ваше появление в Лорийском полку!
Они крепко пожали друг другу руки.
— Приходите к нам почаще, товарищ Аршакян. Мне нелегко выполнять работу Липарита Мхчяна.
Помощь нужна... Честь полка не только в руках Баграта Караиетовича и моих, но и в ваших.
— Ну, вот я и пришел к вам на Новый год!
— Да, да, не такое уже легкое дело заменять Мхчяна.
В своей нолевой сумке Немченко постоянно носил историю полка, изданную до войны в Ереване. Он давал ее читать всем политрукам рот и поручил комиссарам батальонов вести подробные записи о боевых делах полка в Отечественной войне, мечтал впоследствии издать продолжение истории полка. Каждого нового политработника он ^ спрашивал: «Вы, вероятно, слышали, что наш полк называется Дорийским Краснознаменным? А почему он так называется, знаете? Лори — это область в горной Армении. Наш полк в двадцатом году воевал против дашнаков и меньшевиков, участвовал в установлении Советской власти в Армении и Грузии. Понятно? А кто такие дашнаки, знаете? Не знаете? Это враги трудового народа, как на Украине петлюровцы и махновцы. Понятно? Запоминайте историю полка, в котором служите. Первым командиром полка был бакинский рабочий Матвей Васильев, а первым боевым комиссаром — Липарит Мхчян. Он погиб во время освобождения Еревана от дашнаков. Мы наследники этих героев, не забывайте этого. Нынешний наш командир, Баграт Караиетович Самвелян, во время гражданской войны служил в Дорийском полку рядовым. Он лично помнит Васильева и Мхчяна. Тогда полк воевал за Армению, а сейчас воюет за Украину».
Немченко был скуп лишь на рассказы о себе.
На поля опустилась темень. Комиссар взглянул на часы: половина седьмого. До начала беседы оставалось полчаса.
— Не озаглавить ли вашу беседу так: «Новый год и новые перспективы»? А? Да вы и без моей подсказки обойдетесь. Пора, пошли. Пошли, Баграт Карапетович?
Самвелян сказал, что не сможет слушать доклад,— пойдет с начальником штаба в батальоны проверить линию обороны.
— Немного водки, конечно, следует припасти. Все же Новый год,— улыбаясь, сказал комиссар.
— Об этом Фирсов позаботится.
Ординарец ефрейтор Фирсов вытянулся перед командиром:
— Будет сделано все, что нужно, товарищ подполковник.
— Нам, кажется, доставили новогодние подарки, тащи сюда мою долю и Комиссарову,— распорядился Самвелян.
В эту новогоднюю ночь, шагая по притихшей фронтовой земле, Аршакян испытывал и торжественное волнение, и горечь, и ожидание счастья, и печаль, и тревогу. Он знал, что с особой, жгучей тоской о нем думают в эту ночь родные.
Наступал новый год — еще год войны. Что принесет он?
В землянке командира полка Фирсов расставил на трехногом столике роскошное угощение — консервы, колбасу, хлеб и шесть бутылок «Московской особой».
— Ого-го, что это, банкет для послов готовишь? — спросил комиссар.— Откуда столько водки? Это даже не батарея, а гвардейский дивизион!
— Достали, товарищ комиссар,— с достоинством ответил ординарец тоном, означающим: «Фирсов ^ все может, только прикажите!»
— В самом деле, словно для полномочных и чрезвычайных послов. Зачем столько водки? — спросил Тигран.
— Дело хозяйское,— ответил комиссар,— мы тут гости.
Пришел Самвелян. С ним в землянку вошли начальник штаба, секретарь партбюро полка и рослый старший сержант. Этот сержант с огромными черными глазами и орлиным носом был явно в привилегированном положении — это чувствовалось и по его командирской выправке, и по чубу, ниспадавшему на лоб, и по уверенным его движениям. В каждой воинской части найдется такой парень.
— Карунц, а ну-ка, покажи класс, наладь нам как следует радио,— сказал Самвелян сержанту, потом оглядел стол.
— Это что? Роскошный бал в фронтовой землянке? Фирсов, не предчувствуя бури, самодовольно
улыбался.
— Я тебя спрашиваю,— сердито сказал командир полка,— откуда столько водки?
Фирсов смущенно пробормотал:
— Начальник снабжения выдал, узнал, что гости у вас.
Командир полка тут же позвонил по телефону начальнику снабжения.
Выслушав его объяснения, Самвелян сказал Фирсову:
— Возьми три бутылки и сейчас же верни начальнику снабжения. И чтоб я тебя здесь сегодня больше не видел. Живо!
Улыбка сошла с лица Фирсова. Он молча взял опальные поллитровки и вышел. После его ухода с минуту стояла малоприятная, совсем не праздничная тишина.
— Понимаешь, ординарец от моего имени приказы отдает! Погрелся у жестяной печки, будет с него. Ну, Карунц, наладил радио?
— Сейчас, товарищ командир полка. Командиры вполголоса беседовали, поглядывая
на праздничный стол, приготовленный изгнанным Фирсовым. Старший сержант Карунц налаживал радиоприемник. Вдруг сквозь хрипы и треск послышались чистые звуки музыки.
— Москва! — сказали все в один голос.
Москва передавала русские песни. И каждый подумал, что, быть может, эти самые песни сейчас в далеких городах и селах слушают земляки, друзья, родные.
Комиссар взглянул на часы.
— Недолго осталось.
— Прошу, сядем за стол,— пригласил командир полка.
Все уселись вокруг маленького столика. Разговор не вязался: каждый думал о своем. Самвелян спросил Тиграна:
— Не знаешь Карунца? Знаменитый человек, на все руки мастер — парикмахер, фотограф, радиотехник, механик, сапожник, портной... что еще? Ничего не забыл, Карунц?
— Леонардо да Винчи. Универсальный гений,— сказал Аршакян.
Карунц самодовольно улыбнулся.
— Повар,— добавил комиссар Немченко,— бесподобные шашлыки готовит и еще... как его?
— Хаш,— подсказал Карунц.
— А самое главное — певец,— добавил командир полка,— хорошие армянские песни поет.
— Вы откуда родом? — спросил Тигран сержанта.
— Из Хндзореска, спросите обо мне любого зангезурца — все знают Гришу Карунца из Хндзореска.
— Друзья, приближается Новый год,— снова, глядя на часы, промолвил Немченко и налил стаканы.
Прозвенели Кремлевские куранты.
Тигран наклонился к сидевшему рядом сержанту и шепотом сказал ему на ухо несколько слов. Карунц молча кивнул и вышел из землянки. Вскоре он вернулся. Вслед за ним воинским шагом, подтянутый и смущенный вошел Фирсов.
Командиры переглянулись.
Тигран налил стакан водки, протянул Фирсову.
—- Я попросил командира полка простить вас на этот раз. Как-никак Новый год... В следующий раз не своевольничайте! Выпьем за здоровье подполковника и комиссара.
Фирсов посмотрел на командира полка.
— Пей,— сказал Самвелян. Фирсов взял стакан.
— От всей души желаю вам здоровья, товарищ подполковник... И вам, товарищ комиссар, и также вам, товарищ батальонный комиссар, всем присутствующим. Желаю живыми-невредимыми возвратиться после победы домой. И чтобы и я сопровождал вас, товарищ подполковник. Вы мне как отец родной, и я обещаю, что вам больше не придется делать мне замечания. Я ведь думал, как лучше.
— Садись, ефрейтор, вижу, ты хороший парень,— сказал Аршакян,— садись сюда.
Зазвонил телефон. Командир полка взял трубку: генерал Яснополянский и начальник политотдела поздравляли полк с Новым годом.
— Надо было нам самим позвонить начальству, поздравить,— сказал начальник штаба.
Водку выпили быстро. Тиграну хотелось выпить еще, видимо, того же хотелось и остальным. Самвелян делал вид, что не замечает тоскливых взглядов своих гостей.
Немченко запел украинскую песню. Затем Карунц пел армянские песни, простые гусанские песенки, их красоту Тигран словно впервые понял в этот вечер.
Тигран подпевал Карунцу, потом и сам спел.
По просьбе командиров Карунц сплясал. Потом плясал Фирсов, сильно притопывая ногами. С потолка на праздничный стол сыпалась окопная земля.
Пустился в пляс и Тигран. Сев на место, он оглядел пустые бутылки.
— Баграт Карпыч, я не знал, что ты такой строгий.
— Это почему?
— Водки не хватает. А как ты, комиссар?
— Поддерживаю на сей раз.
— Вы не соблазняйте меня, товарищи политработники,— проговорил подполковник,— я ведь тоже человек слабый.
К часу ночи все разошлись. Аршакян остался ночевать в землянке подполковника.
Фирсов разжигал печку, а Тигран, лежа на своей шинели, слушал рассказы Карунца о Зангезуре. «Бойкий ты, из тысячи морей сухим выйдешь»,— думал Тигран о Карунце. Потом он разговорился с ефрейтором Фирсовым. Фирсов до войны рыбачил в Камышине, любил выпить, любил погулять.
— Волгари мы, без этого не можем,— сказал он. На рассвете Тигран уснул.
...Смутные тяжелые сны навалились на него. Уши болели от адского грохота, в горло лезла какая-то тошнотная гадость, вызывала удушье, давила на грудь, не давала дышать.
Он открыл глаза и увидел озабоченные лица Самвеляна и Немченко. Тигран чувствовал жгучую жажду. Немченко погладил его по голове.
Тигран хотел заговорить, но не смог. Самвелян добрыми глазами смотрел на него.
— Держись крепко, молодец Тигран, живым остался. Ничего не случилось с тобой, да быть мне жертвой твоего солнца .
Тигран показал, что хочет пить. Ему принесли стакан, он выпил. Грудь его словно наполнилась огнем, и Тигран понял, что выпил водки.
— Дайте мне воды,— тихо сказал он.
Ему принесли воды, смешанной со снегом.
— Что произошло? — спросил он.
...На рассвете враг совершил огневой артиллерийский налет на штаб полка. Два снаряда попали в землянку, где спал Аршакян. Потерявшего сознание Тиграна вытащил из-под развалин Фирсов. Старшего сержанта Карунца нашли мертвым.
«Вот и начали мы Новый год»,— подумал Тигран. В его ушах беспрерывно гудело; нестройный шум вдруг переходил в пронзительный свист, напоминавший визг снаряда, а затем на миг возникали и исчезали обрывки песни, той самой, что пел в новогоднюю ночь, старший сержант Гриша Карунц.
XV
Каждый человек встречает Новый год по-своему: одни торжественно, другие легко и бездумно, а некоторые с болью и горечью вспоминая прошедшее.
Лев Николаевич Яснополянский, человек характера веселого, живого, всегда грустил под Новый год.
Отчего же он грустил? От недовольства жизнью, от досадных мыслей о некоторых прошлогодних неудачах и неоконченных делах, от сознания приближающейся старости?
По правде говоря, он и сам не знал, отчего становится ему грустно в новогоднюю ночь. Так повелось — генерал под Новый год грустил, но даже самые близкие люди не знали об этом,— Яснополянский скрывал это чувство.
Сын крестьянина Тульской области, он с детских лет познал тяжелый каждодневный труд, но никогда не роптал на жизнь, всегда радовался ей. В детстве он видел Льва Толстого, несколько раз слышал его беседы с крестьянами. Отец, деревенский кузнец, сына назвал не по-деревенски: Львом — в честь Толстого.
Сын кузнеца выучился отцовскому ремеслу, стал работать в сельской кузнице. Весной 1916 года молодого кузнеца призвали в армию. Он служил артиллеристом-наводчиком, через полтора года вернулся домой.
Во время гражданской войны Яснополянский воевал в Донбассе, под Царицыном, был тяжело ранен и после выздоровления получил назначение на работу в ВЧК. Работая в ВЧК, он одно время по поручению Дзержинского занимался организацией детских домов. Война, разруха оставили в России немало сирот.
Много детей осталось в памяти Льва Николаевича, некоторые из них, уже взрослыми людьми, поддерживали с ним связь. Он всю жизнь любил детей, но сложилось так, что сам он не стал отцом.
Жена его, молодой врач, заразившись тифом в инфекционной больнице, умерла. Лев Николаевич в это время был в Средней Азии, участвовал в операциях против басмачей.
Второй раз он женился в 1928 году. Но и эта женитьба не одарила его детьми. Супруги удочерили трехлетнюю девочку, воспитанницу детского дома Верочку.
Яснополянского по службе перевели в Ленинград. Несколько лет спустя Лев Николаевич уже в чине полковника был переведен на Кавказ. Семья осталась в Ленинграде. И вот в седьмой раз он встречает Новый год без семьи. Жена и дочь встречали 1942 год в осажденном Ленинграде.
...Во второй половине дня генерал вернулся из артиллерийского полка. Он снял тулуп, повесил его на стенку и подошел к столу. На столе лежали свежие газеты. Опять нет писем... Генерал рассеянно поглядел в окно. В санях ехал начальник продснабжения дементьевского полка Меликян. Генерал усмехнулся. «Таких энергичных и взбалмошных людей до шестидесяти лет называют — парень»,— подумал он.
Вошел начальник политотдела.
— Прошу, Лев Николаевич, поздравительная телеграмма Военного совета армии!
— Надо ответить,— сказал Яснополянский, прочтя поздравление.
— Я подготовил текст. А как вы думаете, не нагрянет ли к нам Луганской?
— Не думаю, не в его духе. Вот командующий армией, это дело другое, он любит застать врасплох. Сколько лет вам исполняется, Петр Богданович? — вдруг спросил Яснополянский.
— Сорок девять.
— Я думал, вы моложе. Вы, оказывается, на год старше меня.
Генерал, вновь резко меняя тему разговора, сказал:
— Не знаю почему, все вспоминаю одного убитого наводчика орудия. Фамилия его была Сибирцев, кажется, рыжий, моей масти. Он мне сказал: «Товарищ генерал, бойцы все спрашивают, не родственник ли я вам, я на вас похож. А я им говорю: точно, мне генерал родной дядя по матери». И смеется. Вот вам и отвоевал Сибирцев, моя родня. Знаете что? Давайте на Новый год поедем в полк Дементьева, пусть здесь веселятся без нас!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84