Какой вид, кто скажет, что вы гвардейцы? Кто у вас старший, есть здесь офицеры?
— Я, товарищ полковник, лейтенант Ухабов.
— Ухабов?..— протяжно проговорил полковник Дементьев.— Такая обстановочка под стать Ухабову. Это как раз в ухабовском духе. Может быть, вам еще раз хочется попасть в военный трибунал?
Взгляд его упал на Бурденко. Он неуверенно произнес:
— Вроде этот черный галах — Бурденко? Ты тоже здесь? Вот уж от тебя не ждал этого. Ты тоже заразился ухабовщиной?
— Он только что вошел, товарищ полковник,— вмешался Ухабов,— вошел и предлагал нам уйти из самолета.
— От тебя я этого не ожидал, Бурденко,— повторил Дементьев, словно не слыша того, что говорил Ухабов.
— Совесть не позволяв гнать людей на мороз, товарищ полковник,— сказал Бурденко.
— А я, выходит, человек без совести, да? Ведь вы кровью захватили эти трофеи, товарищи, ценой жизни! Бессовестно же уничтожать драгоценные трофеи ради того, чтобы погреться часок. Марш отсюда! Немедленно загасить печку!
Узнав, что многие командиры разрешают бойцам разжигать костры и устраивать печи в самолетах, начальник штаба дивизии решил ночью лично произвести инспекционный обход.
Печку загасили. Солдаты вышли из кабины самолета. Полковник Дементьев продолжал обход.
«Что он хочет от меня,— думал Ухабов о Дементьеве,— до каких пор будет грозить мне трибуналом, неужели я своими воинскими делами только и заслужил, что трибунал?»
Но едва бойцы развесили над степными ямами свои плащ-палатки и стали пристраивать маленькие печурки, как прозвучал сигнал тревоги.
Дивизия получила приказ двигаться вперед, на Сталинград.
XII
Дивизия генерала Геладзе совместно с другими воинскими частями и соединениями в ночь на 25 января подошла к западным окраинам Сталинграда.
Закрепившуюся в городе армию Паулюса советские полки атаковали с севера и с юга, с запада и с востока.
Вышли из глубоких подземелий, из подвалов, из городских развалин защитники города — бойцы шестьдесят второй армии. Пять месяцев и семь дней под адским огнем неприятеля защищали каждую улицу города, каждый переулок и каждый дом солдаты легендарной 62-й армии. Казалось, эти люди каждый день воскресали, чтобы снова стать в строй защитников Сталинграда.
И вот они услышали грохот советской артиллерии, доносящийся с востока, услышали звуки пулеметной стрельбы,— на соединение с ними шли советские войска с севера, с запада, с востока.
Мир с нетерпением ждал завершения великого народного подвига.
Батальоны Краснознаменного Дорийского полка подошли к западным окрестностям города.
Занималась заря. На просветлевшем горизонте стали выступать остовы многоэтажных зданий, заводские трубы над мертвыми заводами. Перед глазами солдат встал истерзанный город-герой.
Козаков и Тигран на миг остановились.
— Вот он, Сталинград,— проговорил Козаков,— герой и мученик.
Он неожиданно опустился на колени, поцеловал землю.
И вдруг загрохотали тысячи орудий, в воздухе загудели советские бомбардировщики. Казалось, вся великая народная армия подошла к Сталинграду, все миллионы советских трудовых людей, надевших военные шинели и полушубки.
С восточных окраин города поднялись в небо десятки необычных больших ракет.
Последний бой за Сталинград начался.
В жизни человека иногда случаются особые, светлые, необычайные дни. Многие события в жизни забываются, исчезают бесследно, но этот особый день навсегда остается в памяти. Память о таком светлом, прекрасном дне помогает человеку в трудную, безрадостную пору жизни. Когда человека охватывают тяжелые сомнения, когда угнетен он нуждой и будничными мелочами, вдруг вспоминается ему когда-то пережитый светлый, прекрасный день.
...Поздним вечером, пробираясь через развалины огромного сталинградского завода «Красный Октябрь», Тигран думал о пережитом им в Сталинграде дне, душой понимая, что этот день, как светлый маяк, навсегда вошел в его жизнь. А ведь это только один день Великой войны, один день из пяти сотен семидесяти семи других дней... Были дни тяжелее этого. Но этот день... Вот тысячи людей поднимаются с земли и бегут к развалинам великой волжской крепости. Аршакян и Козаков бегут вместе с солдатами. Рвутся снаряды, рушатся стены, дым стоит над развалинами Сталинграда. Они идут сквозь огонь, идут по камням, по трупам, вмерзшим в камни. Они ложатся на землю, у груды кирпича, пережидают огненный шквал и снова встают, бегут, вновь ложатся на землю среди нагромождения камней. И так без конца,— снова и снова. Когда-то здесь жили люди, играли дети, а теперь лишь трупы, без числа и без счета, солдатские трупы. Не переставая свистят пули, рвутся снаряды.
И вдруг вспыхивают разноцветные ракеты и раздается взволнованный возглас:
— Наши! Товарищи! Наши!
Из каменных развалин выбегают советские бойцы и с криком, размахивая шапками, бегут навстречу солдатам Козакова. И вот, как братья, встретились они.
Тигран обнял кого-то; кто-то прижимал его к груди, целовал. И снова объятия, снова поцелуи. Какие знакомые, милые лица! Сколько их, и все кажутся близкими и родными. Какой-то пожилой военный, похожий на крестьянина, целует Козакова, потом обнимает Тиграна и охрипшим голосом все повторяет:
— Братцы, братцы... что мне сказать вам? Слов нет таких.
Аршакян подходит к Козакову. Голубые глаза подполковника полны слез. Он обнимает Тиграна и взволнованно говорит:
— Тигран Иваныч, дорогой!
С этой минуты сталинградская группировка Паулю-са была расчленена на две части.
Весь день среди городских развалин продолжался бой. Вечером полк Козакова закрепился на захваченных позициях, чтобы отдохнуть и подготовиться к новым боям.
Штаб полка разместился в подвале разрушенного дома. Козаков по телефону говорил с командирами батальонов. Желтый свет коптилки освещал его лицо. Закончив телефонный разговор, Козаков подошел к Аршакяну и сказал:
— Знаете, Тигран Иваныч, ведь Волга совсем близко, в каких-нибудь пятидесяти—шестидесяти шагах.
Они долго молчали. Потом Козаков проговорил:
— Дивизия генерала Родимцева всю оборону простояла на этом берегу, не отступила. Ее слава стала легендарной. Давайте пойдем на берег Волги, Тигран Иваныч!
Они вышли из подвала и, осторожно шагая среди развалин, стали спускаться к Волге. Козаков ни разу не был в Сталинграде, но шел так уверенно, как будто с детства были знакомы ему эти крутые, ведущие к Волге дорожки.
Вот и Волга... Река замерзла. Козаков подошел к проруби, снял рукавицы и зачерпнул горстью воду, смочил ею лицо, глаза. Тигран тоже снял рукавицы, обмыл лицо волжской водой.
Козаков пожимает руку Тиграна. Они долго, без улыбки смотрят друг другу в глаза... Этот день навсегда запомнился Аршакяну. И всегда, когда ему вспоминался этот день, он видел перед собой Александра Козакова. Вот он стоит на коленях, целует сталинградскую землю... Вот он обнимает Тиграна, они вместе стоят ночью на берегу Волги...
XIII
В полночь Тигран добрался до Гумрака. В удобно оборудованном под жилье кузове большой автомашины начальник политотдела Федосов пил чай. Надя Горохова лежала на походной койке и смотрела в потолок. Инструктор информации Орехов выстукивал на пишущей машинке очередную докладную записку.
— Добро пожаловать! — крикнул, привстав, Федосов.— Ну, идите же, идите, садитесь, попейте горячего чаю! Помню, как первый раз осенью сорок первого в Кочубеевском лесу вы вернулись из полка в политотдел замерзший, закоченевший, и я вас поил чаем.
Горохова с недовольным лицом встала с койки и подошла к печурке, на которой стоял чайник. Орехов с интересом ждал, что расскажет Аршакян. Рассказ Аршакяна может пригодиться для очередного полит-донесения. Шутка ли,— какие события! Батальоны исторического Дорийского полка встретились с защитниками Сталинграда! Ведь Орехов писал историю полка!
Согревая руки о стакан чая, Тигран рассказал, как в Сталинграде шедшие с запада советские части соединились с защитниками города, как сталинградцы целовались с бойцами Дорийского полка, как выглядит город.
Орехов буквально стенографировал каждое его слово. Федосов слушал, затаив дыхание, прищурив глаза. Тигран рассказывал о сталинградских событиях и, поглядывая на Федосова, с болью думал: «Как изменился, как постарел Петр Богданович».
Горохова сидела на койке и читала книгу. А может быть, лишь делала вид, что читает, желая показать свое безразличие к словам Аршакяна.
— Сколько же времени Паулюс еще сможет сопротивляться, Тигран Иванович? — спросил Федосов.
— Я думаю, завтра все кончится.
— Об этом надо рассказать бойцам в подразделениях, объяснить им значение Сталинградской битвы,— сказал Федосов.
Тигран улыбнулся.
— Бойцы все знают, товарищ полковой комиссар, может быть даже и побольше нашего.
Начальник политотдела сжал губы, нахмурился. Тигран понял, что его ответ не понравился полковому комиссару.
— Пейте, пейте, а то остынет ваш чай,— сказал Федосов и застонал, растирая ладонью ногу,— проклятые ноги, именно в такое время должны были разболеться. Стареем, стареем, Тигран Иванович!
Зазвонил телефон. Орехов взял трубку и передал ее начальнику политотдела, шепнул:
— Генерал!
— Генерал? — неизвестно почему удивился Федосов.— Слушаю, князь... Нет, не сплю... Кто у меня? Аршакян. Только что вернулся из Сталинграда. Что мы делаем? Он рассказывает, мы тут слушаем. Все мои помощники в Сталинграде. Аршакяна я вызвал — назавтра у меня есть с ним дела. Назавтра назначено заседание парткомиссии. Отличившихся в боях бойцов будем принимать в партию. Явиться к вам? Прямо сейчас, сию минуту? Хорошо, хорошо, сейчас будем.
У Геладзе находились начальник штаба Дементьев и два корреспондента — сотрудник армейской газеты Давыдов и корреспондент отдела последних известий московского радио Румянцев, дородный, в белом щегольском полушубке мужчина с беспокойными глазами. Румянцев держался так уверенно и свободно, словно это он руководил сегодня всеми боевыми операциями.
Геладзе обнял Аршакяна и Федосова.
— Поздравляю, друзья, поздравляю! Для начала выпьем по стаканчику! За нашу окончательную победу!
На маленьком столике стояла бутылка коньяка с этикеткой треста «Арарат».
— Что, знакомая марка, Аршакян? — спросил смеясь генерал.
— Как же попал сюда этот коньяк? — спросил Аршакян.
— По особой воздушной почте. Румянцев привез мне в подарок, наш подшефный корреспондент.
— Пять дней назад один товарищ привез мне в подарок из Еревана две бутылки коньяку,— пояснил Румянцев.— А позавчера я вылетел из Москвы в Сталинград и захватил их с собой — одну для Тариэля Отаровича, а другую хочу лично преподнести генералу Родимцеву. Родимцеву от Румянцева.
Давыдов, юноша с веселыми умными глазами, улыбался, слушая Румянцева.
— Итак, товарищи корреспонденты,— сказал генерал,— я советую вам сейчас же отточить ваши карандаши и выехать в полк знаменитого стратега Николая Кобурова. Завтра он будет атаковать немцев вот в этом квартале.
Генерал развернул на столе оперативную карту.
— Это здание вокзала, а это центральная площадь. Отсюда Кобуров пойдет на север, затем свернет несколько налево. Вот, поглядите,— здесь как раз находится штаб семьдесят шестой германской дивизии. Задача Кобурова — взять этот штаб. Командует этой дивизией наш старый знакомый. Я уже однажды говорил о нем Давыдову. Он преследовал нас от Полтавы до Харькова, от Белгорода до Дона в районе Клетской. Десятки раз схватывались мы с ним в поединке. Завтра будет последний. Посмотрите на этот поединок своими глазами и напишите о нем. Это важно для истории. Верно? Хороший я вам даю материал?
— Великолепный, товарищ генерал, прямо готовый очерк,— воскликнул Румянцев,— и не я, и не Давыдов, а именно вы должны быть его автором, вы так великолепно рассказали об этом...
— Я не стремлюсь к литературной славе,— смеясь ответил генерал,— ты не льсти мне, Румянцев. Ну, в добрый час, желаю вам удачи. Хотя нет, погодите минутку.
Генерал снова наполнил стаканы.
— Друзья! Сегодня радостный день, но именно сегодня командование и опечалило меня. Оно лишило меня удовольствия работать с Владимиром Михайловичем Дементьевым. Полковник Дементьев завтра уезжает от нас. Выпьем же за его здоровье! Пожелаем ему удачи, пожелаем, чтобы очень скоро он стал генералом, порадовал бы всех своих друзей. А у Владимира Михайловича много друзей...
Генерал поставил на стол стакан.
Тигран взволнованно пожал руку Дементьеву.
— Никогда не забуду вас, друзья,— волнуясь сказал Дементьев.— Уверяю вас, что сам бы, будь на то моя воля, на всю жизнь остался в своей родной дивизии. Не поминайте меня лихом.
— А кто заменит Владимира Михайловича? — деловитым тоном службиста спросил Федосов.
— Подполковник Козаков,— ответил генерал.
— Это хорошо,— вмешался Аршакян,— я сегодня как раз подумал, что есть в нем что-то дементьевское — и заразительное жизнелюбие, и человеческое обаяние, и могучее спокойствие.
— К кому же все-таки относятся эти комплименты: к Дементьеву или Козакову, Аршакян? — спросил смеясь генерал.
— К обоим, товарищ генерал,— улыбаясь, ответил Тигран.
Румянцев торопливо что-то записывал в блокноте.
После ухода корреспондентов на мгновенье стало тихо. Тиграну казалось, что генерал будет расспрашивать его о событиях в Сталинграде, но Геладзе ни о чем не спрашивал.
— Ну, товарищи, давайте сядем, подумаем о завтрашнем дне,— проговорил генерал, указывая на скамейки возле маленького стола.
— О последнем дне,— уверенно добавил Тигран. Генерал удивленно взглянул на него своими живыми яркими глазами.
— Нет, Аршакян, вы ошибаетесь. Это еще не последний день.
В это время генерал-полковник фон Паулюс, сидя в подвале разрушенного универмага на центральной площади Сталинграда, писал приветственную радиограмму Адольфу Гитлеру.
«Фюреру. В годовщину Вашего прихода к власти 6-я армия передает привет своему фюреру. Флаг со свастикой все еще веет над Сталинградом. Пусть наша борьба будет для сегодняшнего и грядущего поколения примером того, что и в безнадежном положении войска не капитулируют,— и тогда Германия одержит победу.
Генерал-полковник фон Паулюс».
XIV
Рана Каро была не опасной, но он потерял много крови и сильно ослабел. Через неделю после ранения он чувствовал себя здоровым, однако врачи еще не разрешали ему вернуться в полк.
Последние дни раненых было мало. Палатки медсанбата пустовали. Аник и Каро часами бывали вместе. Они все говорили и говорили, рассказывали друг другу тысячи вещей. Темы были неиссякаемы. Каро был разговорчив, весел и оживлен, он даже пел. Шел уже одиннадцатый день его пребывания в медсанбате, когда пришло известие, что полки дивизии Геладзе вошли в Сталинград. Каро стал волноваться.
И именно в эти дни его выписали из медсанбата. Аник тоже попросилась на передовую,— бои шли на улицах Сталинграда, и там нужны были работники медсанбата.
— Ну что ж, идите,— сказал ей главный врач,— мы скоро все переместимся в город, доберемся до вас.
Он понял, что Аник хочет быть вместе с Каро.
В Гумраке они неожиданно встретили Аршакяна.
— Куда это вы идете? — спросил он и, узнав, что они направляются в полк Кобурова, добавил: — Подождите несколько минут, я вас подвезу.
Аршакян вошел в землянку политотдела. У землянки стояли сани. Вскоре Тигран вернулся с пожилым военным, в шинели без знаков различия. Подойдя к саням, они остановились. Незнакомец заговорил по-немецки. Видимо, он не хотел садиться в сани.
— Мы пойдем пешком, вы поезжайте за нами,— сказал Тигран ездовому.
Потом он окликнул Каро и Аник.
— Подойдите к нам. Это профессор, немец. Он будет сегодня вечером говорить по радио для немецких войск.
— Познакомьтесь, доктор Хадерман,— сказал Аршакян по-немецки,— это мои земляки.
Хадерман с интересом посмотрел на Каро и Аник.
— И эта милая девушка также радуется, когда видит столько трупов немецких солдат? — спросил он.
Тигран перевел его вопрос.
— За нами нет вины,— ответила Аник,— мы защищаем нашу страну. Наша совесть чиста. На моих руках от немецких пуль умерли мои лучшие товарищи, мои братья.
Аник едва сдерживала себя, чтобы не наговорить резкостей ученому немцу. Она не знала, что он революционный борец, перенесший много мучений в гитлеровских лагерях.
Молча шагали они по степи. Хадерман часто останавливался, смотрел вокруг себя, иногда закрывая руками глаза. Поистине ужасные картины открывались перед ними. Вся степь вокруг Гумрака была усеяна трупами немецких солдат. Некоторые трупы были изуродованы, искорежены — по ним прошли танки и автомашины, проутюжили их, вдавили в снег. Эти деформированные под тяжестью танков человеческие тела были сейчас похожи на раздавленных, распластанных лягушек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
— Я, товарищ полковник, лейтенант Ухабов.
— Ухабов?..— протяжно проговорил полковник Дементьев.— Такая обстановочка под стать Ухабову. Это как раз в ухабовском духе. Может быть, вам еще раз хочется попасть в военный трибунал?
Взгляд его упал на Бурденко. Он неуверенно произнес:
— Вроде этот черный галах — Бурденко? Ты тоже здесь? Вот уж от тебя не ждал этого. Ты тоже заразился ухабовщиной?
— Он только что вошел, товарищ полковник,— вмешался Ухабов,— вошел и предлагал нам уйти из самолета.
— От тебя я этого не ожидал, Бурденко,— повторил Дементьев, словно не слыша того, что говорил Ухабов.
— Совесть не позволяв гнать людей на мороз, товарищ полковник,— сказал Бурденко.
— А я, выходит, человек без совести, да? Ведь вы кровью захватили эти трофеи, товарищи, ценой жизни! Бессовестно же уничтожать драгоценные трофеи ради того, чтобы погреться часок. Марш отсюда! Немедленно загасить печку!
Узнав, что многие командиры разрешают бойцам разжигать костры и устраивать печи в самолетах, начальник штаба дивизии решил ночью лично произвести инспекционный обход.
Печку загасили. Солдаты вышли из кабины самолета. Полковник Дементьев продолжал обход.
«Что он хочет от меня,— думал Ухабов о Дементьеве,— до каких пор будет грозить мне трибуналом, неужели я своими воинскими делами только и заслужил, что трибунал?»
Но едва бойцы развесили над степными ямами свои плащ-палатки и стали пристраивать маленькие печурки, как прозвучал сигнал тревоги.
Дивизия получила приказ двигаться вперед, на Сталинград.
XII
Дивизия генерала Геладзе совместно с другими воинскими частями и соединениями в ночь на 25 января подошла к западным окраинам Сталинграда.
Закрепившуюся в городе армию Паулюса советские полки атаковали с севера и с юга, с запада и с востока.
Вышли из глубоких подземелий, из подвалов, из городских развалин защитники города — бойцы шестьдесят второй армии. Пять месяцев и семь дней под адским огнем неприятеля защищали каждую улицу города, каждый переулок и каждый дом солдаты легендарной 62-й армии. Казалось, эти люди каждый день воскресали, чтобы снова стать в строй защитников Сталинграда.
И вот они услышали грохот советской артиллерии, доносящийся с востока, услышали звуки пулеметной стрельбы,— на соединение с ними шли советские войска с севера, с запада, с востока.
Мир с нетерпением ждал завершения великого народного подвига.
Батальоны Краснознаменного Дорийского полка подошли к западным окрестностям города.
Занималась заря. На просветлевшем горизонте стали выступать остовы многоэтажных зданий, заводские трубы над мертвыми заводами. Перед глазами солдат встал истерзанный город-герой.
Козаков и Тигран на миг остановились.
— Вот он, Сталинград,— проговорил Козаков,— герой и мученик.
Он неожиданно опустился на колени, поцеловал землю.
И вдруг загрохотали тысячи орудий, в воздухе загудели советские бомбардировщики. Казалось, вся великая народная армия подошла к Сталинграду, все миллионы советских трудовых людей, надевших военные шинели и полушубки.
С восточных окраин города поднялись в небо десятки необычных больших ракет.
Последний бой за Сталинград начался.
В жизни человека иногда случаются особые, светлые, необычайные дни. Многие события в жизни забываются, исчезают бесследно, но этот особый день навсегда остается в памяти. Память о таком светлом, прекрасном дне помогает человеку в трудную, безрадостную пору жизни. Когда человека охватывают тяжелые сомнения, когда угнетен он нуждой и будничными мелочами, вдруг вспоминается ему когда-то пережитый светлый, прекрасный день.
...Поздним вечером, пробираясь через развалины огромного сталинградского завода «Красный Октябрь», Тигран думал о пережитом им в Сталинграде дне, душой понимая, что этот день, как светлый маяк, навсегда вошел в его жизнь. А ведь это только один день Великой войны, один день из пяти сотен семидесяти семи других дней... Были дни тяжелее этого. Но этот день... Вот тысячи людей поднимаются с земли и бегут к развалинам великой волжской крепости. Аршакян и Козаков бегут вместе с солдатами. Рвутся снаряды, рушатся стены, дым стоит над развалинами Сталинграда. Они идут сквозь огонь, идут по камням, по трупам, вмерзшим в камни. Они ложатся на землю, у груды кирпича, пережидают огненный шквал и снова встают, бегут, вновь ложатся на землю среди нагромождения камней. И так без конца,— снова и снова. Когда-то здесь жили люди, играли дети, а теперь лишь трупы, без числа и без счета, солдатские трупы. Не переставая свистят пули, рвутся снаряды.
И вдруг вспыхивают разноцветные ракеты и раздается взволнованный возглас:
— Наши! Товарищи! Наши!
Из каменных развалин выбегают советские бойцы и с криком, размахивая шапками, бегут навстречу солдатам Козакова. И вот, как братья, встретились они.
Тигран обнял кого-то; кто-то прижимал его к груди, целовал. И снова объятия, снова поцелуи. Какие знакомые, милые лица! Сколько их, и все кажутся близкими и родными. Какой-то пожилой военный, похожий на крестьянина, целует Козакова, потом обнимает Тиграна и охрипшим голосом все повторяет:
— Братцы, братцы... что мне сказать вам? Слов нет таких.
Аршакян подходит к Козакову. Голубые глаза подполковника полны слез. Он обнимает Тиграна и взволнованно говорит:
— Тигран Иваныч, дорогой!
С этой минуты сталинградская группировка Паулю-са была расчленена на две части.
Весь день среди городских развалин продолжался бой. Вечером полк Козакова закрепился на захваченных позициях, чтобы отдохнуть и подготовиться к новым боям.
Штаб полка разместился в подвале разрушенного дома. Козаков по телефону говорил с командирами батальонов. Желтый свет коптилки освещал его лицо. Закончив телефонный разговор, Козаков подошел к Аршакяну и сказал:
— Знаете, Тигран Иваныч, ведь Волга совсем близко, в каких-нибудь пятидесяти—шестидесяти шагах.
Они долго молчали. Потом Козаков проговорил:
— Дивизия генерала Родимцева всю оборону простояла на этом берегу, не отступила. Ее слава стала легендарной. Давайте пойдем на берег Волги, Тигран Иваныч!
Они вышли из подвала и, осторожно шагая среди развалин, стали спускаться к Волге. Козаков ни разу не был в Сталинграде, но шел так уверенно, как будто с детства были знакомы ему эти крутые, ведущие к Волге дорожки.
Вот и Волга... Река замерзла. Козаков подошел к проруби, снял рукавицы и зачерпнул горстью воду, смочил ею лицо, глаза. Тигран тоже снял рукавицы, обмыл лицо волжской водой.
Козаков пожимает руку Тиграна. Они долго, без улыбки смотрят друг другу в глаза... Этот день навсегда запомнился Аршакяну. И всегда, когда ему вспоминался этот день, он видел перед собой Александра Козакова. Вот он стоит на коленях, целует сталинградскую землю... Вот он обнимает Тиграна, они вместе стоят ночью на берегу Волги...
XIII
В полночь Тигран добрался до Гумрака. В удобно оборудованном под жилье кузове большой автомашины начальник политотдела Федосов пил чай. Надя Горохова лежала на походной койке и смотрела в потолок. Инструктор информации Орехов выстукивал на пишущей машинке очередную докладную записку.
— Добро пожаловать! — крикнул, привстав, Федосов.— Ну, идите же, идите, садитесь, попейте горячего чаю! Помню, как первый раз осенью сорок первого в Кочубеевском лесу вы вернулись из полка в политотдел замерзший, закоченевший, и я вас поил чаем.
Горохова с недовольным лицом встала с койки и подошла к печурке, на которой стоял чайник. Орехов с интересом ждал, что расскажет Аршакян. Рассказ Аршакяна может пригодиться для очередного полит-донесения. Шутка ли,— какие события! Батальоны исторического Дорийского полка встретились с защитниками Сталинграда! Ведь Орехов писал историю полка!
Согревая руки о стакан чая, Тигран рассказал, как в Сталинграде шедшие с запада советские части соединились с защитниками города, как сталинградцы целовались с бойцами Дорийского полка, как выглядит город.
Орехов буквально стенографировал каждое его слово. Федосов слушал, затаив дыхание, прищурив глаза. Тигран рассказывал о сталинградских событиях и, поглядывая на Федосова, с болью думал: «Как изменился, как постарел Петр Богданович».
Горохова сидела на койке и читала книгу. А может быть, лишь делала вид, что читает, желая показать свое безразличие к словам Аршакяна.
— Сколько же времени Паулюс еще сможет сопротивляться, Тигран Иванович? — спросил Федосов.
— Я думаю, завтра все кончится.
— Об этом надо рассказать бойцам в подразделениях, объяснить им значение Сталинградской битвы,— сказал Федосов.
Тигран улыбнулся.
— Бойцы все знают, товарищ полковой комиссар, может быть даже и побольше нашего.
Начальник политотдела сжал губы, нахмурился. Тигран понял, что его ответ не понравился полковому комиссару.
— Пейте, пейте, а то остынет ваш чай,— сказал Федосов и застонал, растирая ладонью ногу,— проклятые ноги, именно в такое время должны были разболеться. Стареем, стареем, Тигран Иванович!
Зазвонил телефон. Орехов взял трубку и передал ее начальнику политотдела, шепнул:
— Генерал!
— Генерал? — неизвестно почему удивился Федосов.— Слушаю, князь... Нет, не сплю... Кто у меня? Аршакян. Только что вернулся из Сталинграда. Что мы делаем? Он рассказывает, мы тут слушаем. Все мои помощники в Сталинграде. Аршакяна я вызвал — назавтра у меня есть с ним дела. Назавтра назначено заседание парткомиссии. Отличившихся в боях бойцов будем принимать в партию. Явиться к вам? Прямо сейчас, сию минуту? Хорошо, хорошо, сейчас будем.
У Геладзе находились начальник штаба Дементьев и два корреспондента — сотрудник армейской газеты Давыдов и корреспондент отдела последних известий московского радио Румянцев, дородный, в белом щегольском полушубке мужчина с беспокойными глазами. Румянцев держался так уверенно и свободно, словно это он руководил сегодня всеми боевыми операциями.
Геладзе обнял Аршакяна и Федосова.
— Поздравляю, друзья, поздравляю! Для начала выпьем по стаканчику! За нашу окончательную победу!
На маленьком столике стояла бутылка коньяка с этикеткой треста «Арарат».
— Что, знакомая марка, Аршакян? — спросил смеясь генерал.
— Как же попал сюда этот коньяк? — спросил Аршакян.
— По особой воздушной почте. Румянцев привез мне в подарок, наш подшефный корреспондент.
— Пять дней назад один товарищ привез мне в подарок из Еревана две бутылки коньяку,— пояснил Румянцев.— А позавчера я вылетел из Москвы в Сталинград и захватил их с собой — одну для Тариэля Отаровича, а другую хочу лично преподнести генералу Родимцеву. Родимцеву от Румянцева.
Давыдов, юноша с веселыми умными глазами, улыбался, слушая Румянцева.
— Итак, товарищи корреспонденты,— сказал генерал,— я советую вам сейчас же отточить ваши карандаши и выехать в полк знаменитого стратега Николая Кобурова. Завтра он будет атаковать немцев вот в этом квартале.
Генерал развернул на столе оперативную карту.
— Это здание вокзала, а это центральная площадь. Отсюда Кобуров пойдет на север, затем свернет несколько налево. Вот, поглядите,— здесь как раз находится штаб семьдесят шестой германской дивизии. Задача Кобурова — взять этот штаб. Командует этой дивизией наш старый знакомый. Я уже однажды говорил о нем Давыдову. Он преследовал нас от Полтавы до Харькова, от Белгорода до Дона в районе Клетской. Десятки раз схватывались мы с ним в поединке. Завтра будет последний. Посмотрите на этот поединок своими глазами и напишите о нем. Это важно для истории. Верно? Хороший я вам даю материал?
— Великолепный, товарищ генерал, прямо готовый очерк,— воскликнул Румянцев,— и не я, и не Давыдов, а именно вы должны быть его автором, вы так великолепно рассказали об этом...
— Я не стремлюсь к литературной славе,— смеясь ответил генерал,— ты не льсти мне, Румянцев. Ну, в добрый час, желаю вам удачи. Хотя нет, погодите минутку.
Генерал снова наполнил стаканы.
— Друзья! Сегодня радостный день, но именно сегодня командование и опечалило меня. Оно лишило меня удовольствия работать с Владимиром Михайловичем Дементьевым. Полковник Дементьев завтра уезжает от нас. Выпьем же за его здоровье! Пожелаем ему удачи, пожелаем, чтобы очень скоро он стал генералом, порадовал бы всех своих друзей. А у Владимира Михайловича много друзей...
Генерал поставил на стол стакан.
Тигран взволнованно пожал руку Дементьеву.
— Никогда не забуду вас, друзья,— волнуясь сказал Дементьев.— Уверяю вас, что сам бы, будь на то моя воля, на всю жизнь остался в своей родной дивизии. Не поминайте меня лихом.
— А кто заменит Владимира Михайловича? — деловитым тоном службиста спросил Федосов.
— Подполковник Козаков,— ответил генерал.
— Это хорошо,— вмешался Аршакян,— я сегодня как раз подумал, что есть в нем что-то дементьевское — и заразительное жизнелюбие, и человеческое обаяние, и могучее спокойствие.
— К кому же все-таки относятся эти комплименты: к Дементьеву или Козакову, Аршакян? — спросил смеясь генерал.
— К обоим, товарищ генерал,— улыбаясь, ответил Тигран.
Румянцев торопливо что-то записывал в блокноте.
После ухода корреспондентов на мгновенье стало тихо. Тиграну казалось, что генерал будет расспрашивать его о событиях в Сталинграде, но Геладзе ни о чем не спрашивал.
— Ну, товарищи, давайте сядем, подумаем о завтрашнем дне,— проговорил генерал, указывая на скамейки возле маленького стола.
— О последнем дне,— уверенно добавил Тигран. Генерал удивленно взглянул на него своими живыми яркими глазами.
— Нет, Аршакян, вы ошибаетесь. Это еще не последний день.
В это время генерал-полковник фон Паулюс, сидя в подвале разрушенного универмага на центральной площади Сталинграда, писал приветственную радиограмму Адольфу Гитлеру.
«Фюреру. В годовщину Вашего прихода к власти 6-я армия передает привет своему фюреру. Флаг со свастикой все еще веет над Сталинградом. Пусть наша борьба будет для сегодняшнего и грядущего поколения примером того, что и в безнадежном положении войска не капитулируют,— и тогда Германия одержит победу.
Генерал-полковник фон Паулюс».
XIV
Рана Каро была не опасной, но он потерял много крови и сильно ослабел. Через неделю после ранения он чувствовал себя здоровым, однако врачи еще не разрешали ему вернуться в полк.
Последние дни раненых было мало. Палатки медсанбата пустовали. Аник и Каро часами бывали вместе. Они все говорили и говорили, рассказывали друг другу тысячи вещей. Темы были неиссякаемы. Каро был разговорчив, весел и оживлен, он даже пел. Шел уже одиннадцатый день его пребывания в медсанбате, когда пришло известие, что полки дивизии Геладзе вошли в Сталинград. Каро стал волноваться.
И именно в эти дни его выписали из медсанбата. Аник тоже попросилась на передовую,— бои шли на улицах Сталинграда, и там нужны были работники медсанбата.
— Ну что ж, идите,— сказал ей главный врач,— мы скоро все переместимся в город, доберемся до вас.
Он понял, что Аник хочет быть вместе с Каро.
В Гумраке они неожиданно встретили Аршакяна.
— Куда это вы идете? — спросил он и, узнав, что они направляются в полк Кобурова, добавил: — Подождите несколько минут, я вас подвезу.
Аршакян вошел в землянку политотдела. У землянки стояли сани. Вскоре Тигран вернулся с пожилым военным, в шинели без знаков различия. Подойдя к саням, они остановились. Незнакомец заговорил по-немецки. Видимо, он не хотел садиться в сани.
— Мы пойдем пешком, вы поезжайте за нами,— сказал Тигран ездовому.
Потом он окликнул Каро и Аник.
— Подойдите к нам. Это профессор, немец. Он будет сегодня вечером говорить по радио для немецких войск.
— Познакомьтесь, доктор Хадерман,— сказал Аршакян по-немецки,— это мои земляки.
Хадерман с интересом посмотрел на Каро и Аник.
— И эта милая девушка также радуется, когда видит столько трупов немецких солдат? — спросил он.
Тигран перевел его вопрос.
— За нами нет вины,— ответила Аник,— мы защищаем нашу страну. Наша совесть чиста. На моих руках от немецких пуль умерли мои лучшие товарищи, мои братья.
Аник едва сдерживала себя, чтобы не наговорить резкостей ученому немцу. Она не знала, что он революционный борец, перенесший много мучений в гитлеровских лагерях.
Молча шагали они по степи. Хадерман часто останавливался, смотрел вокруг себя, иногда закрывая руками глаза. Поистине ужасные картины открывались перед ними. Вся степь вокруг Гумрака была усеяна трупами немецких солдат. Некоторые трупы были изуродованы, искорежены — по ним прошли танки и автомашины, проутюжили их, вдавили в снег. Эти деформированные под тяжестью танков человеческие тела были сейчас похожи на раздавленных, распластанных лягушек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84