Аник познакомилась с Каро, и скромный парень ей сразу же понравился. Хорошо, что он не был похож на Аргам а! Аргам словно не разговаривал с друзьями, а выступал перед ними с докладом. Сколько высокопарных слов он произносил, каким был злато^том!
Аник и Седа долго ждали их в парке имени Гукаса Гукасяна. Наконец друзья появились.
— Привет, красавицы,— издали крикнул Аргам,— будьте великодушны и простите нам опоздание. Знаете, что случилось?
— Здравствуйте и до свидания,— сердито прервала его Седа,— могли и не приходить.
Аргам стал клясться, что больная мать Каро послала их по важному делу, и потому они задержались. Каро смущенно молчал. В конце концов молодые люди помирились, поели мороженого и, подшучивая друг над другом, поднялись в сады Норка. Отовсюду раздавались музыка и песни, казалось, в этот воскресный день здесь собрался весь город.
Поев туты, они уселись в тени большого орехового дерева и заспорили о литературе. Аргам горячился, сыпал афоризмами, Аник подтрунивала над ним, сердя Седу. Каро, как всегда, молча слушал. Потом Аргам прочел свое новое стихотворение, посвященное любимой девушке. Глаза этой девушки прекрасны, как море, как небо, смех ее звучит в душе поэта. И если злые силы будут угрожать родной стране, поэт под боевым знаменем пойдет навстречу бурям, и пусть улыбка любимой девушки вечно сверкает на земле.
Аргам закончил чтение и, прищурившись, посмотрел на товарищей, ожидая похвалы.
В эту минуту вблизи них о скалу ударился камень и, отскочив, пролетел над головой Аргама. Друзья оглянулись.
На холме стоял носатый парень, из-под кепки, надвинутой на глаза, падал на лоб черный чуб.
— Эй, зачем вы сюда привели этих сорок? — крикнул он.
Лицо Каро побледнело, челюсти сжались. Он молча зашагал к парню.
— Не связывайся с хулиганами,— крикнул Ар-гам,— не связывайся, Каро!
Но Каро шел вперед, не оглянулся. Подойдя к незнакомцу, от схватил его за ворот, несколько раз сильно тряхнул. Чубатый парень сразу сник, съежился. Каро заставил его подойти к девушкам и попросить прощения.
Этот парень был Бено Шароян. Сейчас он боец транспортной роты. До сих пор при встречах с Аник он смущается.
...Они спустились с Норка. Обычно разговорчивый Аргам всю дорогу молчал. Дойдя до улицы Абовяна, они заметили, что город охвачен тревогой. Возле громкоговорителей собрались толпы народа. Здесь они услышали весть о войне. Начались митинги в учреждениях, на заводах, в институтах. На следующий день товарищи вновь встретились. Аргам сообщил, что хочет идти добровольцем в армию. Каро молчал.
— А ты что решил? — спросила Седа.
— Еще ничего не решил,— ответил Каро,— кому положено, решат за всех нас.
Седа насмешливо посмотрела на Аник.
— Конечно, дело не простое,— усмехнулся Аргам.— Война — это тебе не хулиганов пугать.
Каро болезненно поморщился, удивленно взглянул на Аргама. Аник поняла, что происходит в душе Каро, взяла его за руку. Но Каро вырвал руку, порывисто встал и ушел. Аник стала укорять Аргама за грубость. К ней присоединилась Седа,— и она считала слова Аргама бестактными. Вначале он защищался, потом раскаялся и признал, что поступил неправильно.
— Но согласись, Каро странный парень,— сказала Седа,— стоило ли из-за этого так обижаться?
Аргам стал защищать товарища. Отца у Каро нет, мать разбита параличом, не встает с постели, сестра еще не кончила среднюю школу, ведь он их кормилец. Надо понять его.
Эти слова почему-то особенно рассердили Аник.
— Раз ты все это так хорошо понимаешь, зачем ты оскорбил его?
На следующий день Аргам выступил на городском комсомольском митинге. В конце своей речи он прочел стихотворение, написанное им перед митингом. Говорили еще два-три человека, затем получил слово секретарь комсомольской организации типографии Каро Хачикян.
После митинга Аргам сказал друзьям:
— Если вернусь живым, напишу большой роман.
— Не знаю, какой ты роман напишешь в будущем, но стихотворение твое мне не понравилось,— сказала Аник.
— А что тебе в нем не понравилось?
— Дай сюда, покажу.
И начался обычный спор.
— Ну, ты известная придира,— вмешалась Седа,— только одному Каро с тобой повезло.
...И вот они снова вместе в холодном, осеннем прифронтовом лесу, и немецкие самолеты гудят над их головами. Сейчас Аргама сердят дружеские слова Аник. Он не хочет слушать «агитатора». Неужели это Аргам?
— И напрасно ты перестал вести дневник. Ведь ты решил написать большой роман,— сказала Аник.
Аргам безнадежно улыбнулся.
— Я говорил: если вернусь живым. По-вашему, вернемся?
И, нагнувшись, он начал наворачивать обмотки — они у него всегда спадали.
Мимо шли Тоноян и Мусраилов.
— Первый раз вижу армянскую девушку-бойца,— сказал Мусраилов.
— Ну, так смотрите, пользуйтесь случаем,— пошутила Аник. — А разве узбечек нет в армии?
— Если увидите, скажите мне.
Тоноян вытащил из-под Аргама несколько помятых, мокрых колосьев пшеницы.
— Почему хлеб портишь? — спросил Тоноян.— Грешно хлеб мять.
— Какой хлеб?
— Тот, что расстелил под собой, неужели ничего другого не нашел?
Тоноян потер в руке колосья, собрал на ладони влажные пшеничные зерна, печально посмотрел на них. Потом он оглядел поле, подходившее к опушке леса,— там под дождем и ветром стояли неубранные скирды пшеницы.
— Жаль хлеба, проговорил он и бросил зерна в рот.
— Все равно немцам останется,— сказал Аргам.
Тоноян грустно кивнул.
В это время Тонояна окликнул сержант Микабе-ридзе. Он стоял рядом с Бурденко и показывал рукой на трех человек, медленно шагавших по склону холма. Один был в военной шинели, без знаков различия, двое в штатском.
— А ну, Тоноян, пойдем посмотрим, кто такие! Тоноян присоединился к Микаберидзе и Бурденко.
Они настигли пришельцев на опушке леса.
— Стой, кто такие?
Идущий впереди смуглый молодой парень остановился, радостно крикнул своим товарищам:
— Это же наши ребята, наши!
— А вы кто такие? Наши или ваши?
— Я младший лейтенант, а это мои бойцы.
— А где же ваша форма? — спросил Бурденко.
— Мы вышли из окружения,— сказал младший лейтенант,— семь дней как мы тайком пробираемся, свою часть ищем.
И торопливо, захлебываясь, он стал говорить задержавшим его бойцам:
— А вы, видать, хлопцы, новички? Повидаете еще немца. Умеет воевать подлюга, и техника у него, и тактика, три наших армии окружил. Из-под самой Полтавы пробираемся. Гонит танками день и ночь, идет, как потоп. Места не находишь от его самолета укрыться. А у вас, хлопцы, закурить не найдется?
— Ты нам лекций не читай, покажь документы! — сказал Бурденко.— Побачимо, яркий ты младший лейтенант.
Лейтенант-окруженец усмехнулся, подмигнул своим спутникам.
— Видно, бюрократы тыловые, еще лиха не видели.
Он вытащил из кармана документы и протянул их Бурденко.
— А пиджачки мы надели для маскировки, мы же из окружения выходили.
Тоноян подошел вплотную к младшему лейтенанту.
— Какой национальности будешь?
— Что?
— Я спрашиваю: какой национальности?
— Да что вы пристали? Ишь вояки нашлись! Хочешь воевать, так иди туда, там себя показывай.— И он указал рукою на запад.
Тоноян толкнул его прикладом в грудь, выругался по-армянски.
— Сукин сын, собака, говоришь, три наших армии окружили? Предатель, панику разводишь, сволочь!
Бурденко схватил за руку. Задержанные подняли шум.
— Ты что, своих бить? Тоже герои! Ты немцев бей, а не своих. Еще войны не видел, а драться лезет.
Бурденко направил на них винтовку.
— А ну, марш вперед, дезертиры.
— Кто дезертиры? Мы под Киевом воевали.
— Шагай живо, а то стрелять будем. Со всех сторон бежали солдаты.
— Что за шум? Кто такие?
— В штабе разберутся.
Вечером полк приготовился к ночному переходу.
VIII
Из полка Дементьева Аршакян возвращался в политотдел дивизии за получением новых заданий.
На обратном пути он потерял ориентировку и до утра блуждал по лесу, покуда наконец не отыскал село Кочубеевку, где разместился политотдел.
Посреди хаты, за кухонным дощатым столом, сидел начальник политотдела старший батальонный комиссар Федосов, человек лет под пятьдесят, с бледным, толстогубым лицом: склонив бритую голову над столом, он вместе с работниками политотдела разглядывал карту.
— А, явились... Ждал вас! — воскликнул Федосов.— Садитесь, садитесь. Ульяна, принесите чаю, старший политрук, видимо, замерз, пусть погреется. Ну, как там в полку?
Аршакян подробно доложил о переходе полка, о настроении бойцов. Он рассказал о командирах, чьими характеристиками интересовался начальник политотдела.
— Главная задача — убить страх перед врагом, а страх этот есть, шутка ли — больше трех месяцев отступаем,— говорил Федосов.— Встретятся с врагом ребята по-настоящему, увидят, как от их выстрелов падают немцы, и конец мифу о германском могуществе! Солдат увидит вражеские трупы и бояться перестанет. Пейте, пейте чай, вот сахар.
И он положил в стакан Аршакяна большой кусок колотого сахару.
Дверь внезапно распахнулась, и в избу вошел командир дивизии генерал Галунов. Адъютант генерала—высокий рябой лейтенант с автоматом на груди— стал около двери. Генералу шел шестой десяток, он был полон энергии, бодрости. Несмотря на небольшой рост и полноту, двигался он очень быстро, казалось, он не шагает, а катится.
— Все подразделения обошел. Тебя только найти не мог,— сказал генерал стоявшему перед ним Федосову, который был выше его ростом, но ниже чином,— скрылся за селом, в кустах, так сказать.
— Здесь мне показалось удобным разместиться,— ответил начальник политотдела.
— Понимаю, понимаю.— Генерал оглядел вытянувшихся перед ним инструкторов.— А вы кто такой?
Вопрос относился к Аршакяну.
— Вы каждый раз меня об этом спрашиваете и каждый раз забываете, товарищ генерал,— ответил Аршакян.
— А, тот самый ученый политик, который не научился как положено отвечать генералу?
Тигран молчал, улыбался.
— Когда приедет ваша жена? — вдруг спросил генерал.
Заметив, что старший политрук не понимает его, генерал сказал, что в день отъезда из Армении к нему в вагон вошла молодая женщина, врач, и подала заявление, просилась на службу в воинскую часть по адресу: полевая почта 306.
— Ваша жена, не так ли? Люся Аршакян, если не ошибаюсь. Что же, пусть приезжает, поможет прогнать фашистов. Я согласился.
Генерал, внезапно нахмурясь, указал на разложенную на столе карту.
— А почему ваши инструктора не в полках? Пусть идут на передовую, занимаются политикой, подымают воинский дух! А в тактике мы и без их помощи разберемся.
Федосов сказал, что старший политрук Аршакян только что вернулся из полка, а остальные инструктора сейчас направятся в подразделения.
— Тут им делать нечего, их работа там у — сказал генерал и подошел к карте, указал пальцем расположение дивизии. Начальник политотдела склонился над картой.
— Стало быть, вышли на исходные, на рассвете наши подразделения будут в бою, а вы со своим политотделом отсиживаетесь. Пошли, адъютант.
Генерал стремительно вышел из избы. Тигран не понял, зачем Галунов пришел в политотдел. Для него было новостью, что Люсик подала генералу заявление. Люсик... Маленький сын... Теперь мирная жизнь казалась ему далеким, невозвратным сном.
— Ну, Михайлов, ты езжай в полк Сергиенко,— приказал Федосов.
Инструктора отправились в полки. После их ухода Федосов задумчиво посмотрел на Аршакяна.
— Вот тебе и история, товарищ историк. Видно, делать историю немножко труднее, чем писать о ней.
Солдат принес сена, положил в угол комнаты и вышел.
— А как вам понравился генерал Галунов? — спросил начальник политотдела, глядя прищуренными глазами прямо в глаза Аршакяна.
— Трудно мне судить о генерале,— уклончиво ответил Аршакян,— я всего лишь раза два-три его видел.
— Понятно... Высокое начальство критиковать не полагается. Основой военной науки вы уже овладели. О Дементьеве говорите, что он вам нравится, а про генерала ничего не хотите сказать. Что ж, генерал Галунов старый офицер, образованный человек, книги Драгомирова, Клаузевица, мемуары Людендорфа наизусть знает. Ну ладно, отдыхайте.
Тигран лег, укрылся шинелью. Думал, что запах сена и теплота комнаты после трех бессонных ночей сразу усыпят его. Но как только он закрывал глаза, начинались кошмары, лихорадочно билось сердце...
Тигран поднялся, надел шинель, подтянул ремень, проверил пистолет, взял тяжелую, еще не просохшую с ночи плащ-палатку.
— Идите снова, в полк, к Дементьеву,— сказал начальник политотдела.— Переходите из окопа в окоп, разговаривайте с каждым бойцом. Покажите личный пример храбрости. Первые бои имеют решающее значение. Желаю успеха.
Солдаты указали Тиграну, как пройти до оперативного отдела штаба. Там он нашел связного и вместе с ним пошел в полк.
— Вы, кажется, были в нашем вагоне? — спросил Аршакян. Боец подтвердил, сказал, что он служит в комендантском взводе, а зовут его Савиным.
— А какая у вас книжка за поясом? Успеваете читать?
— Короленко, «Без языка»,— ответил Савин,— интересная книжонка.
Сквозь туман видны были бомбовые воронки, вокруг них лежал нарытый силой взрыва свежий чернозем. Вокруг валялись заиндевелые, изуродованные трупы лошадей с остекленевшими глазами. Аршакян и Савин дошли до второго эшелона полка.
— Вон в той земляночке находится напрочь полка и командир транспортной роты,— сказал Савин.
— Давайте заглянем к ним.
— Как это вы попали к нам, товарищ старший политрук? — радостной скороговоркой приветствовал Тиграна Меликян.— Тысячу раз добро пожаловать. Если часто будем встречаться, не видать нам смерти, позор мне, если живым-здоровым не вернусь в Ереван.
— А как дела в вашей роте? — спросил Аршакян Сархошева.
Сархошев доложил, что он все задания командования выполнил своевременно и что командир полка доволен транспортной ротой.
Немного отдохнув, Аршакян поднялся.
— Будьте осторожны, товарищ старший политрук,— сказал Меликян,— сильно бьют, гады.
Меликян и Сархошев смотрели вслед Аршакяну.
— На фронте вроде помягче стал,— с насмешкой проговорил Сархошев.
— Что ты хочешь этим сказать? — раздраженно спросил Минас.
— Говорю — стал помягче.
— Видишь, каким молодцом шагает на передовую?
— Пошел-то молодцом, посмотрим, как вернется.
— Так и вернется молодцом, ты лучше самокритикой займись.
Вражеский огонь усилился. Над головами Аршакяна и Савина с зловещим свистом и воем проносились
мины. То там, то здесь подымались облака дыма, летел!) комья земли. Вдруг Савин бросился в землю. Аршакян стоял во весь рост и растерянно оглядывался. Кто-то вблизи крикнул:
— Ложись, что торчишь, как столб! Аршакян неловко лег на землю.
Вокруг оглушительно загрохотали разрывы, завыли осколки.
— Закончится обстрел, поднимемся, побежим, уже недалеко,— сказал Савин. Немного погодя он встал, крикнул:
— Побежали, товарищ старший политрук! Аршакян бросился за ним. Спускаясь по косогору,
они увидели, как по узкой ложбине ездовой, вовсю нахлестывая лошадь, гнал повозку. То тут, то там черными фонтанами поднималась земля, лошадь шарахалась в разные стороны. Трое связистов бежали по ложбине, тянули черные провода, быстро сматывали их с катушки. При близких разрывах они бросались на землю, а затем снова поднимались, бежали дальше. Дым застлал ложбину, смешался с осенним туманом. Снаряд разорвался около повозки. Лошадь поскакала, волоча за собой оборванные постромки. Мотая страшной окровавленной головой, она промчалась мимо Аршакяна. От ее безумного ржания озноб побежал по коже, холодело сердце. На земле валялась разбитая повозка. Рядом лежало неподвижное тело ездового.
— Вот она, война...
Где война? Ведь Тигран еще не видел врага.
— Нам надо пересечь эту лощину, товарищ старший политрук,— крикнул Савин.
Когда они добежали до повозки, вновь засвистели, завыли снаряды. Они легли на землю. Грохотали разрывы, залязгали над головой осколки. Аршакян, прижавшись щекой к мокрой земле, видел перед собой спину Савина, каблуки его сапог с железными подковами. Аршакян ждал, когда же Савин подымется, чтобы побежать за ним.
— Товарищ старший политрук, скорее, что же вы! — неожиданно раздался издалека голос Савина. Аршакян поднял голову, кинулся следом за Савиным. А боец с подковами на сапогах лежал и не поднимался. Аршакян догнал связного под холмом: понял, что лежал возле убитого ездового, а казалось ему, что это Савин.
— Здесь уже безопасно, пойдем по окопам,— сказал Савин и спустился в траншею,— книжку свою я потерял, может, еще отыщу... Не передохнуть ли нам немножко, товарищ старший политрук?
Он прислушался к грохоту.
— Это наши стреляют,— сказал Савин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Аник и Седа долго ждали их в парке имени Гукаса Гукасяна. Наконец друзья появились.
— Привет, красавицы,— издали крикнул Аргам,— будьте великодушны и простите нам опоздание. Знаете, что случилось?
— Здравствуйте и до свидания,— сердито прервала его Седа,— могли и не приходить.
Аргам стал клясться, что больная мать Каро послала их по важному делу, и потому они задержались. Каро смущенно молчал. В конце концов молодые люди помирились, поели мороженого и, подшучивая друг над другом, поднялись в сады Норка. Отовсюду раздавались музыка и песни, казалось, в этот воскресный день здесь собрался весь город.
Поев туты, они уселись в тени большого орехового дерева и заспорили о литературе. Аргам горячился, сыпал афоризмами, Аник подтрунивала над ним, сердя Седу. Каро, как всегда, молча слушал. Потом Аргам прочел свое новое стихотворение, посвященное любимой девушке. Глаза этой девушки прекрасны, как море, как небо, смех ее звучит в душе поэта. И если злые силы будут угрожать родной стране, поэт под боевым знаменем пойдет навстречу бурям, и пусть улыбка любимой девушки вечно сверкает на земле.
Аргам закончил чтение и, прищурившись, посмотрел на товарищей, ожидая похвалы.
В эту минуту вблизи них о скалу ударился камень и, отскочив, пролетел над головой Аргама. Друзья оглянулись.
На холме стоял носатый парень, из-под кепки, надвинутой на глаза, падал на лоб черный чуб.
— Эй, зачем вы сюда привели этих сорок? — крикнул он.
Лицо Каро побледнело, челюсти сжались. Он молча зашагал к парню.
— Не связывайся с хулиганами,— крикнул Ар-гам,— не связывайся, Каро!
Но Каро шел вперед, не оглянулся. Подойдя к незнакомцу, от схватил его за ворот, несколько раз сильно тряхнул. Чубатый парень сразу сник, съежился. Каро заставил его подойти к девушкам и попросить прощения.
Этот парень был Бено Шароян. Сейчас он боец транспортной роты. До сих пор при встречах с Аник он смущается.
...Они спустились с Норка. Обычно разговорчивый Аргам всю дорогу молчал. Дойдя до улицы Абовяна, они заметили, что город охвачен тревогой. Возле громкоговорителей собрались толпы народа. Здесь они услышали весть о войне. Начались митинги в учреждениях, на заводах, в институтах. На следующий день товарищи вновь встретились. Аргам сообщил, что хочет идти добровольцем в армию. Каро молчал.
— А ты что решил? — спросила Седа.
— Еще ничего не решил,— ответил Каро,— кому положено, решат за всех нас.
Седа насмешливо посмотрела на Аник.
— Конечно, дело не простое,— усмехнулся Аргам.— Война — это тебе не хулиганов пугать.
Каро болезненно поморщился, удивленно взглянул на Аргама. Аник поняла, что происходит в душе Каро, взяла его за руку. Но Каро вырвал руку, порывисто встал и ушел. Аник стала укорять Аргама за грубость. К ней присоединилась Седа,— и она считала слова Аргама бестактными. Вначале он защищался, потом раскаялся и признал, что поступил неправильно.
— Но согласись, Каро странный парень,— сказала Седа,— стоило ли из-за этого так обижаться?
Аргам стал защищать товарища. Отца у Каро нет, мать разбита параличом, не встает с постели, сестра еще не кончила среднюю школу, ведь он их кормилец. Надо понять его.
Эти слова почему-то особенно рассердили Аник.
— Раз ты все это так хорошо понимаешь, зачем ты оскорбил его?
На следующий день Аргам выступил на городском комсомольском митинге. В конце своей речи он прочел стихотворение, написанное им перед митингом. Говорили еще два-три человека, затем получил слово секретарь комсомольской организации типографии Каро Хачикян.
После митинга Аргам сказал друзьям:
— Если вернусь живым, напишу большой роман.
— Не знаю, какой ты роман напишешь в будущем, но стихотворение твое мне не понравилось,— сказала Аник.
— А что тебе в нем не понравилось?
— Дай сюда, покажу.
И начался обычный спор.
— Ну, ты известная придира,— вмешалась Седа,— только одному Каро с тобой повезло.
...И вот они снова вместе в холодном, осеннем прифронтовом лесу, и немецкие самолеты гудят над их головами. Сейчас Аргама сердят дружеские слова Аник. Он не хочет слушать «агитатора». Неужели это Аргам?
— И напрасно ты перестал вести дневник. Ведь ты решил написать большой роман,— сказала Аник.
Аргам безнадежно улыбнулся.
— Я говорил: если вернусь живым. По-вашему, вернемся?
И, нагнувшись, он начал наворачивать обмотки — они у него всегда спадали.
Мимо шли Тоноян и Мусраилов.
— Первый раз вижу армянскую девушку-бойца,— сказал Мусраилов.
— Ну, так смотрите, пользуйтесь случаем,— пошутила Аник. — А разве узбечек нет в армии?
— Если увидите, скажите мне.
Тоноян вытащил из-под Аргама несколько помятых, мокрых колосьев пшеницы.
— Почему хлеб портишь? — спросил Тоноян.— Грешно хлеб мять.
— Какой хлеб?
— Тот, что расстелил под собой, неужели ничего другого не нашел?
Тоноян потер в руке колосья, собрал на ладони влажные пшеничные зерна, печально посмотрел на них. Потом он оглядел поле, подходившее к опушке леса,— там под дождем и ветром стояли неубранные скирды пшеницы.
— Жаль хлеба, проговорил он и бросил зерна в рот.
— Все равно немцам останется,— сказал Аргам.
Тоноян грустно кивнул.
В это время Тонояна окликнул сержант Микабе-ридзе. Он стоял рядом с Бурденко и показывал рукой на трех человек, медленно шагавших по склону холма. Один был в военной шинели, без знаков различия, двое в штатском.
— А ну, Тоноян, пойдем посмотрим, кто такие! Тоноян присоединился к Микаберидзе и Бурденко.
Они настигли пришельцев на опушке леса.
— Стой, кто такие?
Идущий впереди смуглый молодой парень остановился, радостно крикнул своим товарищам:
— Это же наши ребята, наши!
— А вы кто такие? Наши или ваши?
— Я младший лейтенант, а это мои бойцы.
— А где же ваша форма? — спросил Бурденко.
— Мы вышли из окружения,— сказал младший лейтенант,— семь дней как мы тайком пробираемся, свою часть ищем.
И торопливо, захлебываясь, он стал говорить задержавшим его бойцам:
— А вы, видать, хлопцы, новички? Повидаете еще немца. Умеет воевать подлюга, и техника у него, и тактика, три наших армии окружил. Из-под самой Полтавы пробираемся. Гонит танками день и ночь, идет, как потоп. Места не находишь от его самолета укрыться. А у вас, хлопцы, закурить не найдется?
— Ты нам лекций не читай, покажь документы! — сказал Бурденко.— Побачимо, яркий ты младший лейтенант.
Лейтенант-окруженец усмехнулся, подмигнул своим спутникам.
— Видно, бюрократы тыловые, еще лиха не видели.
Он вытащил из кармана документы и протянул их Бурденко.
— А пиджачки мы надели для маскировки, мы же из окружения выходили.
Тоноян подошел вплотную к младшему лейтенанту.
— Какой национальности будешь?
— Что?
— Я спрашиваю: какой национальности?
— Да что вы пристали? Ишь вояки нашлись! Хочешь воевать, так иди туда, там себя показывай.— И он указал рукою на запад.
Тоноян толкнул его прикладом в грудь, выругался по-армянски.
— Сукин сын, собака, говоришь, три наших армии окружили? Предатель, панику разводишь, сволочь!
Бурденко схватил за руку. Задержанные подняли шум.
— Ты что, своих бить? Тоже герои! Ты немцев бей, а не своих. Еще войны не видел, а драться лезет.
Бурденко направил на них винтовку.
— А ну, марш вперед, дезертиры.
— Кто дезертиры? Мы под Киевом воевали.
— Шагай живо, а то стрелять будем. Со всех сторон бежали солдаты.
— Что за шум? Кто такие?
— В штабе разберутся.
Вечером полк приготовился к ночному переходу.
VIII
Из полка Дементьева Аршакян возвращался в политотдел дивизии за получением новых заданий.
На обратном пути он потерял ориентировку и до утра блуждал по лесу, покуда наконец не отыскал село Кочубеевку, где разместился политотдел.
Посреди хаты, за кухонным дощатым столом, сидел начальник политотдела старший батальонный комиссар Федосов, человек лет под пятьдесят, с бледным, толстогубым лицом: склонив бритую голову над столом, он вместе с работниками политотдела разглядывал карту.
— А, явились... Ждал вас! — воскликнул Федосов.— Садитесь, садитесь. Ульяна, принесите чаю, старший политрук, видимо, замерз, пусть погреется. Ну, как там в полку?
Аршакян подробно доложил о переходе полка, о настроении бойцов. Он рассказал о командирах, чьими характеристиками интересовался начальник политотдела.
— Главная задача — убить страх перед врагом, а страх этот есть, шутка ли — больше трех месяцев отступаем,— говорил Федосов.— Встретятся с врагом ребята по-настоящему, увидят, как от их выстрелов падают немцы, и конец мифу о германском могуществе! Солдат увидит вражеские трупы и бояться перестанет. Пейте, пейте чай, вот сахар.
И он положил в стакан Аршакяна большой кусок колотого сахару.
Дверь внезапно распахнулась, и в избу вошел командир дивизии генерал Галунов. Адъютант генерала—высокий рябой лейтенант с автоматом на груди— стал около двери. Генералу шел шестой десяток, он был полон энергии, бодрости. Несмотря на небольшой рост и полноту, двигался он очень быстро, казалось, он не шагает, а катится.
— Все подразделения обошел. Тебя только найти не мог,— сказал генерал стоявшему перед ним Федосову, который был выше его ростом, но ниже чином,— скрылся за селом, в кустах, так сказать.
— Здесь мне показалось удобным разместиться,— ответил начальник политотдела.
— Понимаю, понимаю.— Генерал оглядел вытянувшихся перед ним инструкторов.— А вы кто такой?
Вопрос относился к Аршакяну.
— Вы каждый раз меня об этом спрашиваете и каждый раз забываете, товарищ генерал,— ответил Аршакян.
— А, тот самый ученый политик, который не научился как положено отвечать генералу?
Тигран молчал, улыбался.
— Когда приедет ваша жена? — вдруг спросил генерал.
Заметив, что старший политрук не понимает его, генерал сказал, что в день отъезда из Армении к нему в вагон вошла молодая женщина, врач, и подала заявление, просилась на службу в воинскую часть по адресу: полевая почта 306.
— Ваша жена, не так ли? Люся Аршакян, если не ошибаюсь. Что же, пусть приезжает, поможет прогнать фашистов. Я согласился.
Генерал, внезапно нахмурясь, указал на разложенную на столе карту.
— А почему ваши инструктора не в полках? Пусть идут на передовую, занимаются политикой, подымают воинский дух! А в тактике мы и без их помощи разберемся.
Федосов сказал, что старший политрук Аршакян только что вернулся из полка, а остальные инструктора сейчас направятся в подразделения.
— Тут им делать нечего, их работа там у — сказал генерал и подошел к карте, указал пальцем расположение дивизии. Начальник политотдела склонился над картой.
— Стало быть, вышли на исходные, на рассвете наши подразделения будут в бою, а вы со своим политотделом отсиживаетесь. Пошли, адъютант.
Генерал стремительно вышел из избы. Тигран не понял, зачем Галунов пришел в политотдел. Для него было новостью, что Люсик подала генералу заявление. Люсик... Маленький сын... Теперь мирная жизнь казалась ему далеким, невозвратным сном.
— Ну, Михайлов, ты езжай в полк Сергиенко,— приказал Федосов.
Инструктора отправились в полки. После их ухода Федосов задумчиво посмотрел на Аршакяна.
— Вот тебе и история, товарищ историк. Видно, делать историю немножко труднее, чем писать о ней.
Солдат принес сена, положил в угол комнаты и вышел.
— А как вам понравился генерал Галунов? — спросил начальник политотдела, глядя прищуренными глазами прямо в глаза Аршакяна.
— Трудно мне судить о генерале,— уклончиво ответил Аршакян,— я всего лишь раза два-три его видел.
— Понятно... Высокое начальство критиковать не полагается. Основой военной науки вы уже овладели. О Дементьеве говорите, что он вам нравится, а про генерала ничего не хотите сказать. Что ж, генерал Галунов старый офицер, образованный человек, книги Драгомирова, Клаузевица, мемуары Людендорфа наизусть знает. Ну ладно, отдыхайте.
Тигран лег, укрылся шинелью. Думал, что запах сена и теплота комнаты после трех бессонных ночей сразу усыпят его. Но как только он закрывал глаза, начинались кошмары, лихорадочно билось сердце...
Тигран поднялся, надел шинель, подтянул ремень, проверил пистолет, взял тяжелую, еще не просохшую с ночи плащ-палатку.
— Идите снова, в полк, к Дементьеву,— сказал начальник политотдела.— Переходите из окопа в окоп, разговаривайте с каждым бойцом. Покажите личный пример храбрости. Первые бои имеют решающее значение. Желаю успеха.
Солдаты указали Тиграну, как пройти до оперативного отдела штаба. Там он нашел связного и вместе с ним пошел в полк.
— Вы, кажется, были в нашем вагоне? — спросил Аршакян. Боец подтвердил, сказал, что он служит в комендантском взводе, а зовут его Савиным.
— А какая у вас книжка за поясом? Успеваете читать?
— Короленко, «Без языка»,— ответил Савин,— интересная книжонка.
Сквозь туман видны были бомбовые воронки, вокруг них лежал нарытый силой взрыва свежий чернозем. Вокруг валялись заиндевелые, изуродованные трупы лошадей с остекленевшими глазами. Аршакян и Савин дошли до второго эшелона полка.
— Вон в той земляночке находится напрочь полка и командир транспортной роты,— сказал Савин.
— Давайте заглянем к ним.
— Как это вы попали к нам, товарищ старший политрук? — радостной скороговоркой приветствовал Тиграна Меликян.— Тысячу раз добро пожаловать. Если часто будем встречаться, не видать нам смерти, позор мне, если живым-здоровым не вернусь в Ереван.
— А как дела в вашей роте? — спросил Аршакян Сархошева.
Сархошев доложил, что он все задания командования выполнил своевременно и что командир полка доволен транспортной ротой.
Немного отдохнув, Аршакян поднялся.
— Будьте осторожны, товарищ старший политрук,— сказал Меликян,— сильно бьют, гады.
Меликян и Сархошев смотрели вслед Аршакяну.
— На фронте вроде помягче стал,— с насмешкой проговорил Сархошев.
— Что ты хочешь этим сказать? — раздраженно спросил Минас.
— Говорю — стал помягче.
— Видишь, каким молодцом шагает на передовую?
— Пошел-то молодцом, посмотрим, как вернется.
— Так и вернется молодцом, ты лучше самокритикой займись.
Вражеский огонь усилился. Над головами Аршакяна и Савина с зловещим свистом и воем проносились
мины. То там, то здесь подымались облака дыма, летел!) комья земли. Вдруг Савин бросился в землю. Аршакян стоял во весь рост и растерянно оглядывался. Кто-то вблизи крикнул:
— Ложись, что торчишь, как столб! Аршакян неловко лег на землю.
Вокруг оглушительно загрохотали разрывы, завыли осколки.
— Закончится обстрел, поднимемся, побежим, уже недалеко,— сказал Савин. Немного погодя он встал, крикнул:
— Побежали, товарищ старший политрук! Аршакян бросился за ним. Спускаясь по косогору,
они увидели, как по узкой ложбине ездовой, вовсю нахлестывая лошадь, гнал повозку. То тут, то там черными фонтанами поднималась земля, лошадь шарахалась в разные стороны. Трое связистов бежали по ложбине, тянули черные провода, быстро сматывали их с катушки. При близких разрывах они бросались на землю, а затем снова поднимались, бежали дальше. Дым застлал ложбину, смешался с осенним туманом. Снаряд разорвался около повозки. Лошадь поскакала, волоча за собой оборванные постромки. Мотая страшной окровавленной головой, она промчалась мимо Аршакяна. От ее безумного ржания озноб побежал по коже, холодело сердце. На земле валялась разбитая повозка. Рядом лежало неподвижное тело ездового.
— Вот она, война...
Где война? Ведь Тигран еще не видел врага.
— Нам надо пересечь эту лощину, товарищ старший политрук,— крикнул Савин.
Когда они добежали до повозки, вновь засвистели, завыли снаряды. Они легли на землю. Грохотали разрывы, залязгали над головой осколки. Аршакян, прижавшись щекой к мокрой земле, видел перед собой спину Савина, каблуки его сапог с железными подковами. Аршакян ждал, когда же Савин подымется, чтобы побежать за ним.
— Товарищ старший политрук, скорее, что же вы! — неожиданно раздался издалека голос Савина. Аршакян поднял голову, кинулся следом за Савиным. А боец с подковами на сапогах лежал и не поднимался. Аршакян догнал связного под холмом: понял, что лежал возле убитого ездового, а казалось ему, что это Савин.
— Здесь уже безопасно, пойдем по окопам,— сказал Савин и спустился в траншею,— книжку свою я потерял, может, еще отыщу... Не передохнуть ли нам немножко, товарищ старший политрук?
Он прислушался к грохоту.
— Это наши стреляют,— сказал Савин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84