— Значит, все-таки в этом лесу есть партизаны?
— Не думаю. Я убежден, что это действуют только диверсанты. И все же я полагаю, что надо загасить этот костер. Бандиты могут подумать, что мы боимся их.
Штейн задумался.
— Нет, я не пошлю ночью в лес своих солдат. Горит и пусть себе горит!
Всю ночь на могиле Билика пылал костер...
В эту ночь Олесь Григорьевич Бабенко, крепко заперев ворота, при тусклом свете свечи писал свою летопись:
«Я обращаюсь к вам, будущие люди, к вам, которые будут жить без страха и тревоги на свободной, счастливой земле. Своим слабым пером я хочу описать зверства варваров двадцатого века в моем родном городе Вовче. Я хочу рассказать вам о наших муках и страданиях, о нашей любви к родной земле, о том, как мы ненавидели лютых, безжалостных врагов, которые рекой проливали невинную кровь, не жалели ни детей, ни стариков.
Наш маленький городок захвачен врагом, но до нас доходят родные голоса с востока, мы видим рассвет, занимающийся там, на востоке».
XVIII
Шло великое сражение между Волгой и Доном. Зима в приволжских степях бывает жестокая,— с севера и с востока дуют ледяные ветры, бураны заносят снегом степные овраги, села и станицы. Белой снежной пылью наполняется воздух, земля и небо как бы сливаются воедино. А когда затихает тысячеголосый вой ветра и небо проясняется, когда днем над горизонтом встает негреющее белое солнце, а по ночам холодная луна равнодушно смотрит на снежную степь,— земля немеет, намертво скованная лютым морозом. Кажется, что навсегда остановилась жизнь, что умерли все степные птицы и животные. Человек, впервые попавший в приволжские зимние степи, не верит, что на этих ледяных просторах может зеленеть трава, что падают с неба теплые весенние дожди, поют птицы.
Суровой, холодной была зима 1943 года.
Отряхнув полушубок от инея, Тигран Аршакян вошел в землянку начальника штаба дивизии. Ему хотелось поговорить с полковником Дементьевым, с которым они не виделись уже больше недели.
— А, Тигран! — сказал Дементьев, вставая.— Веришь, я знал, что ты сегодня придешь! Снимай скорей полушубок. Удивительная вещь — предчувствие! А?
— Ну и холода! — отозвался Тигран, снимая полушубок.— Такой зимы я еще не видел.
Дементьев взял полушубок Аршакяна, повесил его у двери.
— Не видел такой зимы? — засмеялся он.— Великолепно! Пусть еще сильнее будет мороз, еще холоднее будет ветер! Великолепно! Водки выпьешь?
Не дожидаясь ответа, он снял со стены флягу, налил Аршакяну водки.
— Пей. Сразу согреешься.
Тигран залпом выпил. Огонь побежал по телу. Он с наслаждением крякнул, потом спросил:
— А какие новости? Бойцы ждут новостей.
— Вся страна ждет,— ответил Дементьев,— а может быть, и весь мир. А новости, дружище, есть важные!
Он снял со стены небольшую керосиновую лампу с круглым рефлектором и, поставив ее на стол, развернул карту.
— Садись вот сюда.
Руки Дементьева, распростертые на столе, казались огромными; тень его не умещалась на стене,— казалось, сказочный великан втиснулся в фронтовую землянку.
— Посмотри, что произошло на юге,— сказал Дементьев. И неожиданно, вместо того чтобы продолжить рассказ, он прикрыл карту своими огромными ладонями и посмотрел в лицо Тиграну. Владимир Невозмутимый — так прозвали его за то, что всегда был он непоколебимо спокоен. Но сейчас он был взволнован.
— Недавно, дружище Тигранище, я вспоминал историю известных великих сражений и увидел, что во все времена все роковые ошибки полководцев были удивительно похожи одна на другую. Полководцы верят лишь в свой собственный военный гений и не хотят допускать, чтобы природа могла наградить этим достоинством и их противника. Им всегда кажется, что неприятель не способен понять их стратегию, расшифровать их тактический план. А ведь это глубокая ошибка, и она вечно повторяется, несмотря на горький опыт тысячелетий. Взгляни на карту и посмотри, что произошло.
Он убрал ладони с карты и ткнул в нее пальцем.
— Вот Котельниково. В этом направлении, к югу от нас, произошло большое сражение. Помнишь, бойцы все время спрашивали, куда движется такая огромная лавина войск? Почему армии спускались на юг, вместо того чтобы помочь нам сжать кольцо вокруг Сталинграда? Да и не только бойцы недоумевали. Смотри! Наши войска шли вот сюда. Видя, что его шестая армия окружена, фюрер должен был найти способ спасти ее,— разорвать кольцо. Да? Можно быть уверенным, что немцы попытались бы прорвать кольцо и уйти из окружения. Удалось бы это им или нет — это другой вопрос. Но в этом случае Гитлер должен был бы отдать Сталинград, стать на дорогу отступления, признаться в своем поражении. Это был бы тяжелый удар для его дикого честолюбия, а спасение нескольких сот тысяч солдатских жизней ничто по сравнению с честолюбием Гитлера. И он отдал приказ разорвать кольцо с внешней стороны, армиям юга войти в Сталинград, присоединиться к шестой армии и ценой любых жертв держать в своих руках город. Это продвижение должно было начаться вот отсюда,— смотри. Четвертая немецкая танковая армия под командованием генерала Готта, усиленная пятьдесят седьмым корпусом, начала наступление вот по этим дорогам. Она должна была продвинуться далеко на север и под Сталинградом сломить сопротивление наших войск. И если бы пространство, разделяющее наши и немецкие войска, значительно уменьшилось, внутри Сталинграда на нас должен был обрушиться всей своей силой фон Паулюс. Понимаешь? И, как мы знаем, в первые дни эта операция развивалась успешно. Надо думать, что Гитлер был весьма обрадован. Ты спишь, Тигран Иванович?
— Нет, нет, я не сплю,—ответил Тигран, - отводя от лица руки. Он слушал, не перебивая, хотя все, что говорил Дементьев, было ему известно.
— Голова что-то разболелась.
— Сейчас я дам тебе пилюльку, сразу пройдет. Дементьев достал из кармана гимнастерки коробочку с таблетками.
— Проглоти... Вот так. Теперь слушай дальше. Одним словом, новое состоит в том, что мы выиграли это важнейшее сражение. Сегодня получено известие, что четвертая танковая армия Готта разбита, что пятьдесят седьмой корпус больше не существует. Наши войска ускоренным маршем продвигаются на запад и одновременно идут на юг. И получилось, что наша с тобой армия остается в глубоком тылу. Значит, не завтра, так послезавтра мы начнем сжимать кольцо и уничтожать немцев в Сталинграде в случае, ежели Паулюс не капитулирует. Как ты думаешь, капитулирует он?
— Если бы они руководствовались разумом...— сказал Тигран.
—Они не будут руководствоваться разумом,— прервал его Дементьев.— От голода и холода немецкие солдаты тысячами гибнут, сходят с ума, а когда загремят наши орудия, триста тысяч человек будут обречены на окончательную погибель. И все-таки я убежден, что фюрер не даст приказа капитулировать! Он же — бешеный! А для немецкого командования каждый приказ Гитлера — высший закон. Понимаешь, Тигран, какая это для них трагедия?
Дементьев оперся подбородком на руки и сощурил глаза, глядел куда-то поверх головы Аршакяна, будто разговаривал сам с собой. Вдруг, словно очнувшись, он взглянул на Аршакяна, сказал:
— Хватит об этом! Ты вот послушай, что пишет мне дочка,— и Дементьев вытащил из кармана сложенное треугольником письмо: «Вместе с мамой я ходила в госпиталь, видела много солдат, у которых нет ни рук ни ног. Когда я возвратилась домой, я плакала, а мама говорила: «Не плачь, твой отец отомстит за них, напиши ему». И я пишу и прошу — не жалейте фашистов. Убейте их всех...» Видишь, до чего дошла ненависть. Даже в чистую детскую душу проникла! И она, моя девочка, в самом деле думает, что немцы не люди. Горе, Тигран, народу, который смог породить к себе такую ненависть. Во времена Чингисхана, вероятно, монголы тоже казались зверями не только взрослым, но и детям. Куда делись его злые орды? Их давно нет на земле,— осталась лишь кровавая недобрая память. А Россия и народы Кавказа живут.
Дементьев встал, набросил на плечи полушубок, снял с гвоздя полушубок Тиграна.
— Что-то похолодало.
— А что пишет тебе жена? — спросил Тигран.— Как в тылу жизнь?
— Конечно, трудно им живется, как же иначе. Прямо об этом жена ничего не пишет. Подбадривает нас. Но между строчками легко угадать и беспокойство и тревогу... А как себя чувствует Люся Сергеевна? Часто видишь ее? У меня все нет времени с ней встретиться. Спросил как-то у Ляшко,— он приезжал сюда,— говорит, быстро освоилась с фронтовой жизнью, хвалил ее.
Тигран ответил:
— Хочу сегодня к ней пойти. Представь себе, что до ее приезда я чаще бывал в медсанбате. Сейчас никак не получается.
Дементьев засмеялся, погладил Аршакяна по плечу.
— Знаю, ты не ходишь, чтобы не говорили, будто ты бегаешь в медсанбат из-за жены! Так ведь, признавайся.
Тигран усмехнулся.
— И это отчасти есть.
— Вот видишь! А я так не поступал бы. Не одобряю тебя, Тигран. Она жена твоя, твой самый большой друг, а не походно-полевая супружница, не любовница. Она-то, вероятно, каждый день тебя ждет, волнуется за твою жизнь. Нет, как хочешь, а по-моему, это бессердечно! Между прочим, спрашивает она о брате?
Тигран покачал головой:
— Нет, не спрашивает, только раз сказала: «Когда видишь столько тяжелораненых и они умирают на твоих руках, то ослабевает боль от потери близких». Я тоже не заговариваю с ней о брате.
XIX
Открылась дверь, и в клубах холодного пара в землянку вошел генерал Геладзе.
— Дементьев! — крикнул он зычным голосом, не сразу разглядев в полумраке землянки Аршакяна.
Дементьев и Тигран встали, вытянулись.
Геладзе принялся шагать по землянке: три шага вперед, три шага назад. Потом он внезапно остановился у стола, проговорил строго и веско:
— Командующий оказал большую честь нашей дивизии. Нам предстоит действовать в направлении главного удара армии,— нам придают полк гвардейских минометов, «катюш».
Он повернулся лицом к Дементьеву, внимательно посмотрел на него.
— А ты извини меня, дорогой, сегодня я подложил тебе свинью. Собирались тебя повысить, дать тебе дивизию, но я упросил, чтобы ты остался здесь. Значит, звание генерала получишь позднее. Можешь ругать меня, можешь сердиться, но дело уже сделано. Я прямо заявил, что без Дементьева сейчас воевать не могу, уж если он очень вам нужен, товарищ командующий, возьмите его после предстоящих операций.
— Ну что ж, спасибо, товарищ генерал,— негромко сказал Дементьев.— Благодарю за доверие.
Геладзе улыбнулся во всю ширь своего багрового, обветренного лица, блеснули его крепкие белые зубы.
— Вот за это спасибо! — сказал он и обнял Дементьева.— Работать с тобой — для меня радость, признаюсь в этом при Аршакяне. Но обещаю после этой операции победить свой эгоизм. Даю слово при свидетеле. Ну, еще раз спасибо, что не имеешь ко мне зла.
Генерал потушил в пепельнице папиросу:
— Даю тебе слово, я сейчас такой же, каким был два месяца назад, до генеральских погон. Тот же человек. Только, может быть, немного больше верю теперь в свои силы. Конечно, мы все немного тщеславны... Но если это не во вред делу, что ж — это даже неплохо. Не так ли, Аршакян?
— Вы уже пояснили нам, что тщеславие не вредит,— с улыбкой ответил Тигран,— если не рождает высокомерия и чванства.
— Вот, вот, совершенно верно,— согласился генерал и добавил: — А хитер ты, Аршакян, ой, хитер!
— Почему же, товарищ генерал?
Серьезный разговор сменялся шутками, за веселым словом следовали деловые разговоры.
Дневальный шуровал в печурке, все подкладывал полешки. В землянке потеплело, начал таять иней, образовавшийся в щелях между бревнами. Время от времени накаты потолка содрогались от близких орудийных выстрелов.
— Идиоты, не приняли нашего предложения о капитуляции,— вздохнув, проговорил генерал.— Что ж, пусть теперь пеняют на себя. Говорят, если бог хочет наказать человека, то отнимает у него разум.
Генерал помолчал, вновь зашагал по тесной землянке:
— Возвращаясь из армии, я заехал в полк Козакова. Хороший командир, скажу я вам. Вот, думаю, он тебя сменит, Владимир, когда ты покинешь нас. Талантливый человек. Такому можно без колебаний доверить судьбу солдат.
Зазуммерил телефон...
Дементьев взял трубку и тотчас передал ее генералу:
— Член Военного Совета, товарищ генерал. Геладзе, беря трубку, подтянулся, левой рукой
одернул китель.
«Вот уж настоящая военная косточка»,— подумал Тигран.
— Слушаю, товарищ семьдесят пятый! — громко, по-солдатски сказал в трубку генерал.— Понятно, товарищ семьдесят пятый... Понимаю...— Генерал положил трубку.
— Товарищ полковник! — сказал он.— Надо созвать командиров полков и помполитов. Явиться сюда в час ноль-ноль! Прибудет член Военного Совета генерал Луганской. Вам ясно?
— Так точно, ясно, товарищ генерал!
Геладзе надел полушубок, натянул на уши меховую шапку и вышел из землянки.
Дементьев и Тигран несколько минут сидели молча, слушая вой зимнего ветра. Оба понимали, что длившееся сорок пять дней спокойствие кончилось, что начинаются события великой важности, отклики которых, вероятно, всколыхнут весь мир, что с этого часа у них уже не будет времени для дружеских бесед.
— Нравится мне Геладзе,— очнувшись от своих мыслей, проговорил Тигран.
— Да, сердечный человек,— согласился Дементьев.— На такого человека иногда можно обидеться, но не любить его нельзя. Он весь — сердце, он сердцем решает, сердцем действует. Может быть, это недостаток, но зато такой человек никогда не бывает один, у него всегда есть друзья.
— Не хочет он расставаться с тобой, а? — воскликнул Аршакян.— И с какой искренностью, с какой непосредственностью признался в этом!
— И знаешь, ведь я тоже не хочу расстаться с ним. И поверь, Тигранище, я не ломаюсь; есть люди, которые бывают с тобой при всех обстоятельствах жизни. Они, как твоя собственная совесть, всегда и всюду с тобой. Да, я так и не показал тебе карточку дочки.
Дементьев вынул из кармана гимнастерки фотокарточку, завернутую в целлофан.
Тигран всматривался в улыбающееся лицо пятнадцатилетней девочки. Девочка улыбалась, но, казалось, в глазах у нее затаилась грусть.
— Удивительно быстро, незаметно, я бы сказал, неожиданно выросла,— задумчиво проговорил Дементьев.— Знаешь, сколько я ее не видел? На майские дни в сорок первом году дали мне отпуск, и я поехал домой. В моем представлении она все еще была маленькой девчушкой, и я вез ей полный чемодан всяких кукол. А девочке было уже двенадцать лет, и она училась в пятом классе. Ее рассмешили мои подарки. А у тебя, Тигран, есть фотография сына? Люся Сергеевна, наверное, привезла? Покажи, покажи, открой мне военную тайну.
Дементьев долго разглядывал карточку маленького Овика и, возвращая ее, сказал:
— Хороший парень... И вообще, замечательные детишки. Только бы они не видели тех ужасов, какие выпали на нашу долю.
XX
В землянке Дементьева собрались командиры полков, комиссары, офицеры, политработники. Завязалась веселая беседа. Под общий смех майор Баланко рассказал несколько комических историй, происшедших в его полку. А серьезный, всегда озабоченный подполковник Кобуров все хотел высказать свои соображения о будущих военных операциях и сердился на шутки Баланко.
— Беспечный вы человек. Я просто завидую вам, сто лет проживете.
А молодой Баланко, которого все офицеры любили за веселый, легкий характер, сказал Кобурову:
— А вы, подполковник, видать, завистливы! Как бы это обстоятельство не помешало вашему долголетию.
Этот ответ понравился Козакову, который недолюбливал Кобурова. Он весело подмигнул Баланко. В это время по телефону передали приказ: всем явиться в землянку генерала. Через полчаса туда должен был прибыть член Военного Совета армии Луганской.
Офицеры вышли из землянки Дементьева. Метель стихла, но мороз, казалось, стал еще крепче. Полупрозрачные облака быстро бежали на север, а луна, казалось, стремительно неслась на юг. В восточной части неба висели осветительные ракеты. Вдали гремели орудия. Но офицерам войны ночь показалась бы странной без артиллерийской канонады, без осветительных ракет. Мороз щипал лицо, дыхание стыло в воздухе, снег громко скрипел под ногами.
Впереди шагал полковник Дементьев. Неожиданно он пустился бежать, крикнул своим спутникам:
— Догоняй, кто может!
Все побежали следом за Дементьевым, все, кроме Кобурова. Он даже не ускорил шага.
Совещание у генерала длилось недолго. Член Военного Совета кратко рассказал о том, как провалились попытки германского командования освободить армию Паулюса, окруженную в Сталинграде, и как были разгромлены гитлеровские танковые дивизии.
Сейчас, когда надежда для немцев выйти из окружения окончательно потеряна, генерал Паулюс по-прежнему отказывается капитулировать.
— Обстоятельства для нас благоприятны,— заключил генерал Луганской, внимательно оглядывая слушателей,— во время предстоящей операции окруженный враг понесет потери, в тридцать — сорок раз превышающие наши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84