Подойдя к тому солдату, который пытался говорить по-русски, старуха вдруг низко поклонилась и поцеловала ствол немецкого автомата.
— Двадцать пять лет. Наконец-то! Митя и Коля видели эту сцену.
Из ворот вышла Фроська Блудная, за ней Сархошев и Шароян.
Немцы вскинули автоматы, рыжий хрипло крикнул:
— Большевик, большевик!
Фрося, пройдя вперед, уверенно и громко ответила:
— Большевик капут, мы сами фашисты. Автоматчики стали обыскивать Сархошева и Шарояна. Рыжий, крикнув на ощетинившуюся собаку, вплотную подошел к Сархошеву и посмотрел ему в лицо.
Сархошев вдруг быстро заговорил по-немецки, дрожащими пальцами вытащил из потайного внутреннего кармана какую-то бумажку и протянул рыжему.
На бумажке было написано несколько слов, несколько цифр.
— Что это такое? — недоумевая, спросил немец.
— В вашей разведке поймут, это шифр германского разведупра,— угодливо ответил Сархошев,— за меня ручается представитель немецкой разведки фрау Брауде, которая проживает в Харькове под видом моей тетки. Я по ее указанию остался в городе, чтоб быть полезным германским вооруженным силам. Рыжеволосый хлопнул его по плечу.
— Расскажете подробно, где следует.
Митя и Коля не поняли этого разговора, но они поняли, что лейтенант — предатель. Митя дрожал всем телом.
- Гад...
XIV
...Кто же был Партев Сархошев?
Несколько десятков лет назад при дворе персидского шаха был известен богатый ювелир и купец армянин по имени Агаси Сархошага. Он знал европейские языки, умело вел дела.
Из Персии он вывозил для продажи ковры и шелковые ткани в Европу, часто бывал в Петербурге и Берлине, Париже и Лондоне. Каждый раз, возвращаясь из Европы в Персию, он преподносил шаху дорогие подарки; супруга Агаси Сархош-аги Алмаст-ханум была вхожа к старшей жене шаха.
Став владельцем большого богатства, Сархош-ага накануне первой мировой войны решил обосноваться в Европе и не возвращаться в Персию. Купец поселился вместе с семьей в Лейпциге, нанял сыну Партеву гувернантку-немку; он по-прежнему объезжал многие города Европы. Потом в доме Сархош-аги произошел семейный разлад. Алмаст-ханум заподозрила мужа в связи с гувернанткой, между супругами стали происходить тяжелые сцены.
Находясь в Амстердаме, Агаси Сархош-ага получил сообщение о том, что жена его скоропостижно умерла от разрыва сердца. Он вернулся в Лейпциг, оплакивая Алмаст-ханум.
Агаси Сархош-ага после смерти жены решил переехать в Россию и взять с собой гувернантку своего сына. Гувернантке фрау Брауде достали подложный паспорт на имя Вардуи, дочери Товмаса Сархоша, сестры Агаси Сархоша-аги. Купец обратился за покровительством к знакомым русским купцам и в консульство, прося о разрешении принять русское подданство. Получив паспорт и прибавив русские окончания к своим именам, семья купца весной 1913 года приехала в Россию и поселилась в Ростове-на-Дону. В дни Октябрьской революции Агаси Сархошев умер. Обеднев, Вардуи Сархошева стала преподавательницей иностранных языков, жила «с племянником» в Ростове-на-Дону. В 1927 году, когда Партеву шел двадцать первый год, он поступил рабочим на «Ростсельмаш». У него был уже двухлетний рабочий стаж, когда «тетка» решила переехать в Харьков. Там Партев работал заведующим библиотекой при клубе нацменьшинств, играл в драмкружке и сочинял пьески о том, как советские люди разоблачают предателей, шпионов и вредителей. В эту пору Партев Сархошев вступил в интимную связь с «теткой»-гувернанткой, бывшей старше его на двадцать три года.
В 1931 году Партеву Сархошеву дали путевку в институт кинематографии. Год он проучился на режиссерском факультете, потом решил стать оператором. Он несколько раз ездил в научные экспедиции в отдаленные места страны и возвращался с хвалебными характеристиками: «Политически подготовлен, работает над собой, добросовестно выполняет все задания руководства». Нашлись люди, без колебаний давшие ему рекомендацию в партию, тем более, что он раньше был рабочим.
Перед войной Сархошев переехал в Армению. После многочисленных отсрочек он был призван в армию. Прослужив год рядовым, Сархошев получил звание младшего лейтенанта, а месяца за два до войны — звание лейтенанта.
И в армии Сархошев старался выделиться, снискать благосклонность и доверие начальства. «Мой девиз — выжить во что бы то ни стало»,— записал он в своем фронтовом дневнике. В дни осеннего отступления он решил отделить свою судьбу от судьбы Советской власти и ее армии. Фрау Брауде обрадовалась этому желанию Партева. Дав Сархошеву написанную шифром рекомендательную записку, из которой Партев впервые узнал, кто такая фрау Брауде, «тетка» посоветовала ему сдаться немцам. Сархошев решил выждать — мало ли что может произойти. Нынче он принял окончательное решение. Сархошеву удалось убедить Бено Шарояна пойти с ним. Шароян был покорным исполнителем воли Сархошева.
— На этот раз немецкие танки и авиация загонят советские войска в Сибирь. Через месяц немецкая армия достигнет Кавказа, мы вместе с ней придем домой,— сказал Сархошев.
Мысль об измене ужасала Шарояна, но из его головы не выходили страшные слова: «Немецкие танки и авиация загонят нас в Сибирь».
— Тысячи таких, как мы, остались,— уговаривал Сархошев Шарояна.— Зимой немецкая техника не действовала, а сейчас... зачем нам подыхать, как собакам?
Шароян пошел за Сархошевым, ему казалось, что он выбрал самый короткий путь для возвращения домой.
XV
Весь этот день был заполнен страшными событиями.
Митя бродил по улицам, входил в знакомые дома, смотрел, узнавал новости.
В городе шел грабеж, раздавалась беспорядочная пальба, женский плач, отчаянный визг свиней, за которыми охотились немецкие солдаты, кудахтанье кур.
К полудню в город приехал немецкий генерал фон Роденбург.
Митя видел, как он сошел с автомобиля,— высокий, худой, в фуражке, окованной металлом, с моноклем в глазу. Он вошел в отведенный ему дом, сопровождаемый адъютантами, переводчиками.
Митя видел, как в этот дом вскоре вошли Макавей-чук и Григорий Мазин.
Кто мог знать и предвидеть, что тихий, скромный экспедитор и завхоз Макавейчук, женатый на красивой, доброй и милой Катерине Кианенко, окажется предателем, изменником Родины.
В этом день произошло ужасное событие, потрясшее весь город: был казнен восьмидесятилетний охотник Макар Петренко, которого все горожане очень любили.
У старика при обыске нашли одностволку и порох. Люди слышали, как спокойно, насмешливо отвечал он на вопросы, которые ему задавал переводчик.
— Почему ты спрятал порох и ружье в подвале, с какой целью?
Дед Макар сказал переводчику:
— А ты что, русский? Хорошо говоришь по-русски.
— Не болтай, старик,— рассердился переводчик,— отвечай на вопрос.
— Что мне отвечать,— сказал дед Макар,— восемьдесят лет я прожил, всю жизнь охотник, порох у меня всегда был.
— А почему ты его спрятал?
— Ясное дело, почему,— чтоб не украли.
— А кто мог бы украсть?
— Плохие люди.
— Лучше признайся, может, решил партизанить? Дед Макар улыбнулся.
— Ясно... ты не русский, немец, значит. А я думал, что русский. Очень уж хорошо говоришь по-нашему. Я не партизан. Какой я партизан? Для этого и моложе и храбрее меня найдутся. А я думал, ты русский. Порох мне нужен. Осенью у нас бывает много лисиц, мех, правда, не очень хороший.
— Молчи! — рассердился переводчик.
— Вы ведь меня позвали,— сказал дед,— а я сам говорить не люблю.
Его казнили в саду, за зданием немецкой комендатуры.
Немцы обсыпали деда Петренко охотничьим порохом, найденным при обыске, и подожгли.
Ужас охватил мальчиков, глядевших на все это.
К вечеру на перекрестках были установлены пулеметы, а в центральном саду, несмотря на лето, зажгли большой костер. Митя с Колей смотрели из-за забора на фашистов, снующих у костра. Здесь они вновь увидели рыжего толстяка с собакой. Солдаты выносили из домов и учреждений книги Маркса, Ленина, кресла, книжные шкафы, рубили их топорами и кидали в костер. Запах горящей кожи и плюша разносился по городу, пламя доходило до вершин тополей.
Собака, освещенная дымным пламенем, вертелась у костра, то исчезала в темноте, то вновь появлялась. Шерсть ее в свете костра казалась медно-красной.
Один из солдат бросил в костер большой глобус.
— Эх, пушку бы мне сюда с бронебойно-зажигательным снарядом,— вздохнул Коля,— показал бы я им.
Собака вдруг посмотрела в сторону забора, уши у нее поднялись, и она, негромко рыча, кинулась прямо на мальчиков.
Митя и Коля бросились наутек. Но Митя успел пробежать лишь несколько шагов, резкий толчок в спину сшиб его с ног. Послышались выстрелы, крики. Мальчик закричал, потерял сознание.
...Кто привел его домой, кто перевязал тряпками рваную рану, Митя не знал.
Острая боль в спине и затылке все усиливалась. Митя то приходил в себя, то вновь впадал в беспамятство.
Вот возле него сидит дед Олесь и курит трубку, а это бабушка Улита, вот Коля Чегренов.
Дверь распахивается, вбегает ужасная собака, за ней рыжий в стальной каске, с ним рядом второй немец. Дед и бабушка вскакивают на ноги, собака залаяла. Рыжий тянет ее за поводок. Потом рыжий с собакой уходят, остается второй немец. Он спрашивает деда на ломаном русском языке:
— Ты не обижай, что я ваш дом? Дед отвечает:
— Какое я имею право?
Митя ясно слышит голос деда. Это не сон, действительность. Немец подходит к Мите.
— Мальчик бальной? — спрашивает он деда.
— Да, болен,— говорит дед.
Немец кладет руку на лоб Мите. Митя отталкивает его руку и, собрав все силы, кричит:
— Собака!
— Извините, господин офицер, он болен, в лихорадке.
Офицер посмотрел на него и тихо, печально улыбнулся.
— Но я шеловек, папаш, верь, я шеловек, нет собак! Офицер отошел, молча сел на диван и обхватил
голову руками.
— Ребенок, лихорадит его,— повторил напуганный дед Олесь.
Офицер молчит, сидит неподвижно.
Закрыв глаза, Митя снова увидел охвативший все небо костер, в нем, вертясь вокруг оси, горел голубой огромный земной шар.
XVI
Минас Меликян, взвалив на спину Аргама, тащился по лесистому оврагу. Он положил раненого у подножия большого дуба, сел рядом и рукавом вытер пот со лба.
— Пить,— страдальчески простонал Аргам.
Всю ночь они искали неизвестно куда исчезнувший полк, дивизию.
Понятно было одно: советские части отступили. Но когда это произошло, они не знали. Сархошев, который в этот день замещал раненого командира роты, приказал Аргаму, Меликяну и башкиру Емелееву с телефонным аппаратом пробраться к оборонительному рубежу противника, проследить за действиями огневых точек врага. Сидя в воронке, они до полуночи наблюдали за огнем противника и сообщали то, что отлично мог видеть из своего окопа и сам Сархошев: «Противник стреляет в глубь нашей обороны. Дистанцию до огневых точек точно определить трудно. В центре три пулемета, расставленных треугольником. Выпускают ракеты все из тех же точек, на позициях неприятеля никакого движения не наблюдается».
Каждый раз, когда они связывались с лейтенантом Сархошевым, он повторял: «Не трогаться с места, пока не вышлю замену, ждите приказа». Часто телефонный провод обрывался, тогда один из них полз налаживать связь. В полночь Емелеев пошел исправлять очередное повреждение провода и больше не вернулся. Выручить товарища и наладить связь взялся Аргам. Пригнувшись, держа провод в правой руке, он прошел сотню шагов и наткнулся на лежавшего на земле Емелеева. «Емелеев, Емелеев»,— кричал он, тряся товарища за плечо.
Емелеев не отвечал... Взвалив на плечи труп Емелеева, Аргам пополз к позициям роты, где царила странная тишина. Только откуда-то издалека время от времени стреляла советская артиллерия. Наконец Аргам добрался до первой линии окопов. Извилистые ходы сообщения были пусты. Стояла тишина. Аргам подумал, что рота отошла на вторую линию обороны. Оставив труп Емелеева в первом окопе, он побежал к блиндажу командира роты. Блиндаж был пуст! Не найдя никого и на второй линии обороны, он вернулся, взял документы Емелеева, уложил убитого на дно окопа и своей саперной лопаткой присыпал труп землей.
Потом он пополз к Меликяну, все еще лежавшему у телефонного аппарата. Рядом разорвался снаряд, и Аргама силой взрыва швырнуло на Минаса. Меликян спросил, что случилось, почему снова не работает телефон. «Полк отступил»,— сказал Аргам.
— Почему у тебя так изменился голос? — спросил Меликян.
— Я ранен.
И с этой минуты Минас тащил Аргама на спине. Около КП полка они увидели мертвые немецкие танки. Один из них стоял прямо над окопом, разодранная гусеница свисала в окоп.
Следы вчерашнего боя остались, а полк исчез... Меликян, делая недолгие привалы, шел на северо-восток. Враг, обеспокоенный молчанием, усиливал огонь по советским позициям, не догадываясь, что советские войска отступили.
Мост через Северный Донец был разрушен. Минас отыскал широкое место, где течение было не сильным. Он перешел реку, держа Аргама на спине.
И вот наконец измученный Меликян уложил Аргама у подножия дуба и задумался.
— Пить,— сказал Аргам.
— Ты полежи спокойно, дорогой, я спущусь в овраг, принесу воды.
— А где мы?
— В таком месте, душа моя, где нас никто не найдет. Пока не стемнеет, останемся здесь, а к вечеру двинемся.
Меликян с фляжкой в руке скрылся среди деревьев. Аргам, лежа на спине, смотрел на листву дубов. Сквозь зелень изредка проглядывали синие обломки небесного зеркала. Теплый ветерок колыхал ветви, деревья словно перешептывались, негромко бормотали. Аргам услышал легкое постукивание — тук, тук, тук...
Это работяга-дятел долбит дерево, а где-то близко свистят беспечные лесные певчие птицы.
Удод звал в траве — хоп-хоп... хоп-хоп... хоп-хоп... Аргам с трудом перевернулся на бок. Удод замолк. И вот послышалось печальное кукование кукушки. Аргам, как в дни детства, спросил ее:
— Скажи, сколько лет я проживу?
Он начал считать — два, четыре, десять, двадцать, . двадцать четыре... сорок...
Сосчитал до ста и горько улыбнулся.
А работяга-дятел все долбил дерево — тук-тук, тук-тук... Вдруг дятел замолк: послышались шаги. Это вернулся Меликян.
— Нашел воду, Аргам, пей всласть, еще принесу. Аргам только сейчас понял, как ему сильно хотелось
пить.
— Голова у меня раскалывается,— заговорил Минас,— как это вышло, что наши отступили и не дали нам знать? Что ни говори, Аргам, это подлость, предательство! Позор мне, если говорю неправду. Ведь мы не иголка, чтобы Партев Сархошев забыл о нас. Если я умру, а ты останешься жив, помяни эти мои слова, Аргам... Пять десятков мне, а сердце ни разу меня не обманывало. Живы будем — увидим. Кто тебе в глаза не смотрит — всегда он окажется подлецом, это я тебе верно говорю.
На восток пролетели немецкие самолеты. Одно звено пронеслось над лесом.
— Идут бомбить наши отступающие войска,— сказал Аргам.
— А куда же еще?
Птицы смолкли. Тишина стала неспокойной, напряженной.
— Поспи немного, Аргам, отдохни.
— Не хочется.
— Не задумывайся очень, Аргам джан. Пока я жив, ничего не бойся. Стемнеет, пойду в Вовчу, отыщу для тебя безопасное место, поправишься — до своих доберемся.
— Только бы не попасть в плен, я этого боюсь.
— В плен? Мы?
И Минас громко рассмеялся. Аргам понял, что Меликян смеется неискренне, хочет успокоить его. И Аргам тоже засмеялся.
Еще вчера здесь стояли советские войска, все было привычным, советским, а сейчас Аргаму казалось, что они попали в какой-то страшный, чужой мир. Но вот на несколько мгновений пришла радость, успокоилась тревога сердца. Лесная листва задрожала от неожиданного шума. В небе шли самолеты.
— Наши! — сказал Меликян взволнованным голосом.
Сердце Аргама радостно замерло. Он по звуку моторов понял, что летят советские бомбардировщики.
— Наши, ей-богу наши,— повторил Меликян.
Через несколько минут послышался грохот.
— Бомбят! — крикнул Меликян.
На дороге, в километре-полутора от места, где находились Аргам и Меликян, поднялись столбы дыма. Советская авиация бомбила находившиеся на марше войсковые части противника. Через некоторое время самолеты прошли над лесом на восток.
— Спустился бы один и забрал нас,— по-ребячьи мечтательно произнес Аргам.
— Ну, Аргам джан, пошли,— проговорил Минас,— дойдем вон до второго леска, что рядом с Вовчей, там решим, что делать.
Совестно было Аргаму — опять бедняга Меликян, пожилой, с седеющей головой, должен будет взвалить его на плечи, пыхтеть под его тяжестью, спотыкаться, падать, как вчера ночью. Казалось, и для родного сына Меликян не мог большего сделать, чем делал он для Аргама.
Они вышли из лесу. Но по полю папаша Минас шагал легче, не спотыкался.
К полуночи они добрались до березовой рощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84