— Готовимся, товарищи? — сказал Ираклий.— Надо нам часа два поспать перед делом, отдохнуть.
— Я уже пробую, да ничего не получается,— ответил Савин,— все время красивые девчата мне мерещатся.
— Говорят, в Туле полным-полно красавиц,— сказал Аргам.— Какую-нибудь тульскую вспоминаешь?
— Кроме шуток, ребята. Ничего не надо, вот вы не смейтесь, ребята, только бы зашла сюда какая-нибудь деваха, поговорила бы, посмеялась, пусть хоть некрасивая, но умела бы хорошо смеяться...
Слова Савина вызвали живой интерес товарищей. Ивчук перестал писать, Каро воткнул шило в валенок, посмотрел на Савина.
— Никогда я особенно не бегал за девушками,— продолжал Савин,— но смеются они здорово! Как смеются чертовы девчата! Чуть не так повернешься, неловко скажешь,-- и уже смеются! Все враз, а каждая по-своему смеется. Ох, и много смеха было на земле до войны!
— Смотри, размечтаешься ночью, в яму упадешь,— сказал Ивчук.
— Будь спокоен, от мечтаний поднимаются, а не падают.
— И это, брат, лишнее. Наше дело решается на земле. Если валенки не в порядке, надо их починить.
— А ты починил? — спросил Савин у Каро.— Если починил, дай мне шило и иглу.
— Ребята, кончайте разговоры, надо отдохнуть,— напомнил им Ираклий, но сам не стал отдыхать, а принялся писать письмо.
Они сидели друг против друга: Ивчук и Ираклий. Ивчук писал своей сестре, Александре Ивчук, и Ираклий писал ей же — Александре Ивчук.
— Я подал заявление о приеме в партию,— подойдя к Каро, негромко сказал Аргам,— написал: если погибну, прошу считать коммунистом.
Каро молча вынул из внутреннего кармана карточку кандидата партии.
— Уже получил? А заявление когда подавал? — удивленно спросил Аргам, разглядывая карточку. При тусклом свете коптилки он смотрел на фотографию своего товарища детства. Потом и он вытащил из кармана бумагу и карандаш и, устроившись поудобнее, стал писать Седе.
— А ты написал Аник?
Каро сказал, что утром видел ее.
— Видел? Что ж, что видел. Перед разведкой надо обязательно написать.
— Она знает, что мы идем.
Товарищи не поняли друг друга. Письмо, написанное любимой девушке перед разведкой, для Аргама имело особое, символическое значение. А для Каро такая торжественность была ни к чему. Жизнь для него была такой, какая она есть, и душа его не испытывала потребности приукрашивать и расцвечивать ее.
XXII
Наконец они легли, чтобы хоть немного отдохнуть, но никто из них не заснул. Пришел комиссар Микабе-ридзе, сообщил им инструкции. Нужен «язык», желательно офицер. Командование верит, что операция пройдет успешно. Надо только действовать смело, ловко, но в то же время и осторожно. Потом комиссар заговорил с братом по-грузински, тихо, по-семейному. В эту минуту не стало ни бойца, ни комиссара, старший говорил с младшим, забыв о чинах, о многих условностях, неизбежных, если бы они говорили на понятном для остальных русском языке. Давал ли старший брат советы младшему? Вспоминали ли они мать, что ждала их в Грузии? Рассказывал ли старший брат младшему новости о родных местах, о родственниках и знакомых? Трудно было угадать.
Бойцы впервые видели братьев так душевно, просто беседующих, и это нравилось им: ведь братья всегда братья.
На разведку вышли в полночь. На опушке леса комиссар полка и заместитель начальника штаба Атоян пожелали бойцам счастливого пути. Прислонясь к толстым древесным стволам, они долго стояли молча, всматривались в темноту. Сначала похрустывал снег под ногами бойцов, потом шум шагов стал глуше и наконец замер.
Разведчики скрылись. Надолго ли? Навсегда? Кто знает!
Придя в штаб, комиссар рассеянно отвечал на вопросы Дементьева и все прислушивался — не началась ли стрельба, не обнаружили ли немцы разведчиков, не зазуммерит ли из батальонов телефон, не сообщит ли какую-нибудь невеселую новость... Ираклий ушел далеко, туда, где не подоспеет к нему в трудную минуту помощь брата. Брат представлялся комиссару то в белом маскировочном халате, то мальчиком в коротких штанишках, бегавшим по кутаисским улицам...
Позвонил телефон. Комиссар взял трубку. Говорил Кобуров. Он сообщил, что разведчики благополучно перешли передовую линию противника.
Подполковник Дементьев улыбнулся.
— Ну, вот и хорошо.
— Почитай вслух, комиссар, новую статью Ильи Эренбурга, днем некогда было прочесть.
Микаберидзе понял, что Дементьев хочет отвлечь его от тревожных мыслей.
...А в это время, миновав оборонительный рубеж врага, разведчики пробирались сквозь кустарник, вслушиваясь в тишину, вглядываясь в темень ночи. Аргам негромко крикнул по-птичьи: это был сигнал
тревоги. Ираклий бесшумно подбежал к Аргаму. Навстречу им шел немецкий отряд. Кустарник кончился, противник заметил разведчиков. Они двинулись вперед медленной, ленивой походкой, слегка лишь забирая в сторону. Когда голова отряда приблизилась к ним, один из немцев окликнул их:
— Из какого батальона?
— Из второго,— сказал Аргам,— а который сейчас час?
— Половина третьего,— ответил немец. Ираклий сжал руку Аргама, шепнул:
— Зачем лишние разговоры?
Снова под луной, выползавшей из-за облаков, заблестел снег, резко обозначились очертания кустов. Сколько песен о луне в восточной поэзии! А разведчик не любит луну, будь она неладна.
Вскоре разведчики стали различать огневые позиции артиллерии противника. Батареи слева находились совсем близко к разведчикам, справа батареи были расположены глубже.
Орудия вели огонь. На ближних батареях разведчики ясно видели фигуры солдат — заряжающих, наводчиков, подносчиков снарядов. Разведчики продолжали двигаться к восточной окраине села.
Ивчук, шедший впереди, свистнул — это был сигнал. Микаберидзе прибавил шагу, стал сближаться с Ивчуком. За ним шел Савин, для него и стрельба врага, и белые фигуры идущих впереди товарищей, и яркие ракеты были привычны — он не первый раз ходил в разведку. Каро шагал за ним и все оглядывался,— его тревожило, что Аргам и Ираклий несколько отстают.
Показались хаты на окраине села. Луна светила сквозь неплотные облака, освещала затихшее село. Разведчики шли не по улице, а задами, по огородам, заснеженным садикам.
Ивчук снова отделился от товарищей, прошел вперед и остановился у темной, неосвещенной хаты. Разведчики прижались к мазаной стене хаты. Они услышали шаги Ивчука, потом легкий стук в дверь. Минуты шли, а дверь не открывалась. Три раза пролаяла собака. По коже Ираклия прошел холодок. Но вот дверь приоткрылась, на крыльце мелькнула светловолосая голова подростка. Он открыл дверь.
Старик и старуха, хозяева хаты, заговорили с ними испуганным, приглушенным шепотом.
Перебивая друг друга, они рассказали, что два дня назад немцы повесили старика Дмитрия Степного.
— Матвей Мазин его погубил, собака. Стал старостой, лижет немцам ноги, это он выдал Дмитрича.
— Где живет этот Мазин? — спросил Ираклий.— В следующий раз мы придем для разговора с ним. А сейчас мы выполняем задание командования.— Ираклий посмотрел на часы, проговорил: — Надо действовать, не теряя ни минуты!
Старик подробно рассказал разведчикам, как скрытно подойти к дому, в котором квартирует командир артиллерийского дивизиона обер-лейтенант Курт.
...В снегу, прижавшись к стене, лежал Аргам. Часовой медленно приблизился к нему, остановился. Сердце Аргама бешено колотилось, он боялся дышать, сжал губы, стиснул челюсти, казалось, что он глубоко нырнул в темный омут. Часовой взялся за автомат.
Да, да, он заметил Аргама! Он сейчас выстрелит!
Но часовой не стрелял; держа автомат наперевес, он прошел мимо Аргама, вглядываясь в просвет деревенской улицы.
«Повернется — ударю!» — подумал Аргам, и эта мысль заполнила не только сознание его, но и руки, грудь, плечи. И вдруг немец упал. Аргам в первый миг не понял, что произошло. Некто в белом бесшумно наклонился над упавшим часовым. Аргам понял — Каро опередил его!
-— Второго часового ребята убрали уже, пошли! — прошептал Каро.
Они вошли во двор. Каро и Ивчук остались караулить на улице, войти в дом должны были Ираклий, Савин и Аргам. В случае сопротивления следовало действовать холодным оружием, стрелять можно было лишь в самом крайнем случае.
Осторожно ступая, бойцы поднялись на крыльцо. Дверь была заперта изнутри. Савин влез с крыльца на крышу дома. Через некоторое время дверь бесшумно раскрылась. Разведчики на цыпочках вошли в дом. Дверь в комнату была полуоткрыта. На столе тускло горела лампа. В лицо разведчикам пахнуло теплом, дымом сигары, винным духом. Стол был уставлен бутылками и консервными коробками. На кроватях спали два немецких офицера.
Возле одной кровати висел серый китель с Железным крестом. Микаберидзе убрал немецкие автоматы. Савин и Аргам одновременно подошли к спящему офицеру. Аргам, заметив видневшуюся из-под подушки кобуру, попробовал незаметно вытянуть ее. Офицер открыл глаза и странным взором посмотрел на наведенные на него автоматы, должно быть, ему казалось, что он видит сон. Его светлые волосы были коротко острижены, лампа бросала ему на лоб желтый блик, над верхней губой светлели усики.
— Если крикнете, убьем,— сказал Аргам,— молча вставайте, молча одевайтесь, дом окружен советскими войсками.
Офицер медленно потянулся к подушке и тут же отдернул руку — его револьвер был в руках советского разведчика.
— Встаньте, оденьтесь и молчите, если хотите жить,— повторил Аргам.
Тут Савин ударил немца прикладом по голове, и офицер, глухо вскрикнув, упал на постель,— с его лба на подушку потекла кровь. В это время проснулся младший офицер. Он не издал ни звука, не пытался сопротивляться, молча поднял руки. Было видно, как дрожат его пальцы.
Аргам снова повторил приказ: встать и одеться.
Немцы покорно, в полном молчании начали одеваться.
«Языкам» скрутили руки, заткнули полотенцами рты.
— Пусть дышат носом, хватит с них и этого,— сказал Савин.
Сельская улица безмолвствовала. Небо очистилось от облаков, луна светила вовсю, снег, казалось, излучал голубоватое сияние, переливался искрами.
Разведчики, пройдя огородами, стали спускаться в долину Северного Донца. Но в это время немцы открыли по ним жестокий огонь. Разведчикам пришлось залечь. Пленные лежали рядом с ними, прижимая головы к земле. Снаряд разорвался в нескольких метрах от разведчиков, поднял комья земли, перемешанной со снегом.
Аргам лежал у невысокого куста, куст не защищал его от пуль и осколков и, вероятно, служил немцам ориентиром при пристрелке. Но Аргам не был ранен, неотступно следил за лежащими неподалеку пленными.
Послышался голос Савина:
— Внимание, слева от села на нас немцы прут!
С левой стороны, пригибаясь, бежала группа немецких автоматчиков.
— Бежать к роще! — крикнул Ивчук.— Там есть овраг, мы им ночью проходили.
Микаберидзе и Каро остались, чтобы прикрыть движение товарищей и задержать автоматчиков.
— А вы живее, бегом! — крикнул Микаберидзе. Савин, Вардуни и Ивчук, подгоняя пленных
прикладами, под свист пуль и вой осколков побежали к роще. Младший офицер вдруг упал и увлек в своем падении привязанного к нему обер-лейтенанта. Молодой офицер был убит наповал. Ивчук кинжалом перерезал веревку, связывающую пленных.
— Пусть немец взвалит себе на плечи убитого, и побежим,— сказал Савин,— этим он себя защитит от пуль.
Аргам перевел офицеру слова Савина. Напуганный офицер покорно взвалил себе на плечи тело убитого и пошел, согнувшись под его тяжестью.
Наконец они добрались до рощи и спустились в овраг. Здесь разведчики решили передохнуть, подождать Ираклия и Каро.
Разведчики сели на землю. Офицер сидел возле трупа своего товарища, упорно смотрел на него.
— Что вы так смотрите? — спросил Аргам по-немецки.
Офицер молчал. Савин сказал:
— Подходят наши ребята!
Ираклий шел, опираясь на плечо Каро, припадая на ногу.
— Ранен! — закричал Аргам и побежал навстречу товарищу.
Ираклий был ранен в бедро, Хачикяну пуля поцарапала щеку.
Раненых перевязали.
— Дешево отделались — вроде живы остались,--проговорил Ираклий и вдруг улыбнулся,— а у нас на юге уже весна.
Внезапно небо наполнилось густым, тягучим гулом — на восток журавлиным клином шла девятка «юнкерсов».
— Вот они, весенние птички, стервятники! — сказал Савин.
Самолеты шли над рощей.
— Внимание! Следить за пленным,— приказал Ираклий.
Но самолеты, не разгрузив над линией фронта своего бомбового груза, стали разворачиваться над Северным Донцом.
А с запада шла вторая девятка «юнкерсов», за ней третья.
Ивчук отчаянным голосом произнес:
— На город пошли, на Вовчу!
Раздался тяжелый, сотрясающий землю грохот. Над Вовчей поднялись облака черного дыма. Бойцы хмуро переглядывались: город горел.
А в это время взошло солнце. Начинался предвесенний ясный день. С сосулек, висевших на ветвях, поблескивая на солнце, падали капли — первые предвестники весенней воды.
XXIII
Вера Тарасовна Ивчук проснулась до рассвета и подумала о сыне, он где-то совсем близко от родного дома.
Шура и Седа спали на одной кровати. Вера Тарасовна погасила лампу и сняла с окон маскировку. Светало. Она подошла к Мишиной кровати. Мальчик чему-то улыбался во сне. Мать наклонилась, поцеловала его. Потом она подошла к кровати девушек. Черные волосы Седы и светлые волосы Шуры перепутались на подушке.
Вдруг послышался тяжелый, угрюмый грохот, тревожно, жалобно задребезжали стекла. Вера Тарасовна разбудила девушек и стала поспешно одевать Мишу.
— Мама, а где дядя Минас? Он обещал принести мне сахару. Я так давно не ел сахару.
— Дядя Минас не пришел, скорей, скорей одевайся, слышишь, что делается!
Страшный удар потряс стены, казалось, вот-вот рухнет дом.
— Бомбят! — закричала Вера Тарасовна.— Бегите в погреб!
Все вскочили. Казалось, что кругом бушует, ревет обезумевшее море.
— Миша, Миша! — в отчаянии крикнула Вера Тарасовна.— Куда ты, Миша?
Вера Тарасовна и девушки кинулись следом за мальчиком на крыльцо. Дым и пыль стояли в воздухе. Земля раскололась, небо с грохотом рушилось на землю. Почти касаясь крыльями крыш домов, с воем пронеслись два самолета. Вера Тарасовна бежала к погребу, увлекая за собой сына; девушки, прикрывая руками головы, бежали рядом.
В погребе их охватил затхлый, сырой запах гнилого картофеля. Дрожа, Вера Тарасовна прошептала:
— Пропали мы... Шура обняла мать.
— Такой бомбежки еще не было. Взбесились. Взрывы раздавались совсем близко — потолок
содрогался, слышался треск. При каждом бомбовом разрыве Вера Тарасовна прижимала к себе Мишу и закрывала глаза,— вот, казалось ей, и пришел конец.
Седа, прислонившись спиной к стене, растерянно оглядывалась. Она словно окаменела, потеряла способность мыслить, говорить. Воздушные бомбардировки внушали ей панический ужас, и она не могла скрыть своей боязни.
Взрывы постепенно удалялись.
— Бомбят центр,— сказала Шура.— Седа, садись, на бревне есть место.
Седа присела рядом с Шурой и, уже не думая о том, что должна показывать гражданским лицам образец выдержки и спокойствия, жалобно прошептала:
— Боюсь...
— Хорошо, что мама твоя и все родные далеко. Не приведи им господь испытать такое,— сказала Вера Тарасовна.
Какое доброе лицо у Веры Тарасовны! Седе хотелось обнять ее и сказать: «Спасибо, что вы такая хорошая».
— Отбомбились, кажется,— проговорила Шура.
Миша первым вышел из погреба, следом за ним вышли во двор и остальные.
Мальчик взобрался на перила крыльца и, обхватив руками столб, поддерживающий навес над крыльцом, жадно смотрел на страшную картину — город горел.
Сквозь многоцветный, подвижный дым прорывалось пламя, искры тучами носились в воздухе, голубое небо заволокло серой, мглистой пеленой.
...С пронзительным воем немецкий бомбардировщик перешел в пике.
Вера Тарасовна и девушки, сшибленные ударом взрывной волны, упали на землю. Казалось, одной лишь силы этого ужасного грохочущего звука достаточно, чтобы сокрушать железо и камень, ломать людям кости.
Вера Тарасовна подняла голову — она не увидела развалин своего родного дома, она не увидела пламени и дыма, она видела лишь Мишу — безвольно свесив руки, поникнув мертвой головой, он повис на покосившихся перильцах.
Седа и Шура бросились к крыльцу. Седа, опередив подругу, подбежала к мальчику, и в тот же миг рухнули балки, поддерживающие крышу, пыль и дым закрыли девушку.
Снова дрогнула и покачнулась земля...
Потеряв сознание, Вера Тарасовна упала на землю.
XXIV
Когда Меликян возвращался из батальонов в Вовчу, «юнкерсы» прошли над его головой. Ему сперва и в голову не пришло, что все они летят на город.
Потрясенный, смотрел он на человекоубийственную работу немецкой авиации. Подобную бомбежку Меликян видел впервые в жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84