..
Он посмотрел на нее и печально улыбнулся. Аник прижала голову Каро к груди и поцеловала его.
— Аник, Аник...— прошептал Каро и обнял ее за шею.
Аник уже не видела пленных, не видела горы брошенного немцами оружия, не слышала слов команды. Одна лишь мысль владела ею — скорее доставить Каро в медсанбат...
Аник и Савин помогли Каро подняться на ноги. Каро шел медленно, с трудом передвигая ноги, всей тяжестью тела навалившись на Савина и Аник, поддерживавших его.
— Отведите меня к Люсик Аршакян, отведите меня к Люсик,— шептал Каро.
Через каждые десять — пятнадцать метров Аник и Савин останавливались, чтобы дать Каро передохнуть; он с печальной, странной улыбкой смотрел на Аник и все повторял:
— Зачем ты пришла? Я ведь говорил, чтобы ты вернулась! Значит, ты меня не слушаешься?
— Буду слушаться, Каро, всегда буду тебя слушаться,— отвечала Аник, стараясь казаться спокойной.
Они подошли к Питомнику. На аэродроме стояли мертвые немецкие самолеты. Повсюду лежали трупы немецких солдат, стояли разбитые танки, орудия, исковерканные автомашины.
— Питомник? — сонным голосом спросил Каро.
— Питомник, Питомник,— сказал Савин.— Смотри, мы с тобой здесь на рассвете воевали. Сейчас у немца только один аэродром остался — Гумрак.
Но Каро не слышал того, что говорил ему Савин.
Вот вдали показались сани. Аник еще издали узнала полковых санитаров и стала звать их. Сани подъехали, остановились.
— Сейчас, уже скоро,— сказала Аник Каро,— потерпи еще немного.
Они уложили Каро на разостланное в санях сено, покрыли его овчиной.
— Отвезите меня к Люсик, пусть она посмотрит мою рану,— впадая в забытье, бормотал Каро.
— Конечно, к Люсик Аршакян, конечно, к ней,— говорила Аник.
Савин наклонился над товарищем.
— Ну, Каро-дружба, выздоравливай! — сказал он и поцеловал Каро.
— Скоро я вернусь, скажи ребятам,— прошептал Каро,— слышишь, вернусь!
В глазах Савина показались слезы.
— Конечно, вернешься,— сказал он.— Вместе войдем в Сталинград. Смотри только, скорей выздоравливай, не опоздай.
Лошади пофыркивали, сани мягко скользили по снегу. Каро то впадал в забытье, то снова приходил в себя. Он видел над собой зимнее небо, клубы дыма.
Аник, склонившись над ним, повторяла без конца, как заклинание:
— Каро... Каро...
Она гладила его по лицу, глядела ему в глаза. Как хорошо, что она не послушалась Каро, не вернулась в штаб батальона. Она не была бы сейчас рядом с ним, не знала бы даже, что он ранен. Он потерял так много крови...
Аник посмотрела в сторону Питомника. Издали казалось, что в снежной степи стоит город,— огромные транспортные самолеты в зимнем тумане походили на дома.
— Аник...— прошептал Каро,— дай мне глоток водки.
Санитар остановил сани. Аник приложила флягу к губам Каро.
Он сделал несколько глотков. Аник показалось, что синие губы Каро порозовели, глаза стали яснее. Он обнял Аник за шею, наклонил ее голову к своему лицу и прошептал:
— Ты меня не слушаешься, да? Ты не послушала меня?
— Буду слушаться, всегда буду слушаться.
— Ты ведь не знаешь, как я люблю тебя! Не знаешь ты, не знаешь...
— Знаю!
— Нет, нет. Если с тобой что-нибудь случится, я сойду с ума, понимаешь? А ты меня не слушаешься.
Каро начал плакать, всхлипывал, как ребенок.
— Успокойся, Каро, успокойся, родной. Ну почему ты плачешь?
Сквозь всхлипывания он произнес:
— Из-за матери, из-за тебя.
Аник вытирала его мокрые от слез глаза.
— Дорогой, дорогой мой монгол! Ты будешь жить, слышишь!
Санитар оглянулся на Аник и Каро, грустно покачал головой, сказал:
— Когда же закончится эта проклятая война, ох, когда же она закончится!
VIII
Белые палатки медсанбата были раскинуты в лощине, называемой Дубовая Балка. Место было хорошее, защищенное и от огня немецкой дальнобойной артиллерии, и от зимнего ледяного ветра.
Стоял ясный холодный день. Ртуть в термометре упала до 25 градусов ниже нуля, лучи солнца, казалось, обжигали режущим, как бритва, холодом. Мороз звенел на степных просторах, раскинутых между двумя великими реками.
Несмотря на жестокий мороз, врачи и санитары то и дело выходили из палаток, прислушивались к доносящимся издали раскатам боя.
Мимо Дубовой Балки беспрерывно шли пленные.
— По-моему, армии Паулюса осталось дня два жизни, не больше,— сказал Кацнельсон, обращаясь к стоявшим рядом с ним Марии, Люсик и Аник.— Два, не больше, а после... А после Гитлер больше никогда не сможет оправиться. Вы представляете, какой начинается великий перелом в ходе войны?
Яков Наумович остановился и, прищурившись, посмотрел на солнце.
— Над нами ясное небо... Над нами сияет солнце. Потом он оглядел лежавшие в степи мертвые тела
немцев, разбитые патронные ящики, искореженные немецкие орудия и минометы.
— Взгляните на этого мертвого немецкого солдата,— сказал Яков Наумович, показывая на лежавший поодаль труп.
— Он считал, что здесь добудет себе богатство и счастье. И вот что он получил! — негромко проговорил Кацнельсон.— Нет, поверьте мне, никогда зло не остается безнаказанным. Этот человек сам виноват в своей смерти.
Яков Наумович говорил горячо, чувствовалось, что он волнуется.
— Верно говорил в старину народ: «Поднявший меч от меча и погибнет»,— произнес Кацнельсон.— Да, да, погибнет, если взял меч не для того, чтобы защитить справедливость, а чтобы утвердить господство зла, вот как современные немцы. А ведь немецкий народ способен на великие, благородные дела. Вот и этот солдат. И он мог бы оставить по себе добрую память будущим поколениям. А сейчас он мертвыми глазами смотрит на солнце и не видит его света.
Кацнельсон зашагал вдоль лощины. Люсик, Вовк и Аник молча шли за ним. Через несколько минут врач подошел к брошенному немецкому окопу, замедлил шаги.
Люсик все время отворачивалась, чтобы не видеть трупов.
«Не выдерживает,— подумала Вовк.— Не была на фронте в сорок первом, не видела наших мертвых ребят».
— Смотрите,— сказал Кацнельсон.
Мертвый немецкий солдат лежал, высунувшись из узкой амбразуры; видимо, его настигла смерть в тот момент, когда он вел наблюдение.
— А сейчас покажу вам другого,— сказал Кацнельсон и стал подниматься на высокий бугор. Женщины сделали несколько шагов и внезапно остановились. Спиной к ним, на кочке, сидел немецкий офицер в нарядной шинели.
— Посмотрите на его лицо,— сказал врач. Опустив взгляд в землю, скрестив руки на груди,
мертвый офицер, казалось, был охвачен глубокой думой.
— Был ранен, сел передохнуть, набраться сил и замерз,— объяснил Кацнельсон.
— Очень поздно стали вы думать, господин офицер,— сказал Кацнельсон, обращаясь к мертвому.— Ваше несчастье началось тогда, когда вы перестали думать и решили, что вместо вас думает фюрер.
Люсик закрыла лицо руками, сказала:
— Пойдем домой.
Шагая возле женщин, Кацнельсон продолжал говорить:
— Вчера возвращался я из санчасти... Бойцы показали мне,— фашистский солдат по колени увяз в сугробе, не сумел выбраться и так, стоя, замерз. Качается от ветра взад-вперед и не падает. Снег, скованный морозом, держит его. Издали он кажется живым. Мимо двигаются советские войска, орудия, а он стоит и качается. И страшно и грустно, а люди идут мимо и смеются.
— Что же тут смешного, почему смеются, Яков Наумович? — спросила Люся Сергеевна.
Кацнельсон взглянул на нее, сказал:
— Есть такое слово: трагикомедия.
— Пленных ведут... снова ведут пленных! — крикнула Вовк.
Мимо горловины оврага конвой вел большую толпу пленных.
— Пойдем поближе посмотрим,— предложил Кацнельсон.
Впереди пленных с автоматом на груди шагал плечистый лейтенант.
— Павел, Павка! — радостно воскликнула Мария Вовк.
Ухабов бросился к Марусе. Они обнялись.
Пленные остановились. Это была пестрая толпа измученных лютым холодом людей, толпа призраков; головы их были повязаны разноцветными тряпками, ноги обмотаны мешковиной.
Многие пленные были обморожены. В их слезящихся глазах стояло выражение безысходной тоски, муки.
Яков Наумович подошел к высокому солдату, с головой, обмотанной старым женским платьем, заговорил с ним по-немецки. Но на все вопросы Кацнельсона солдат отвечал одним только словом: «Гошпитал... гошпитал...»
Стоявший рядом пленный сиплым голосом объяснил, что солдат сошел с ума.
Опираясь на плечо стоящего рядом маленького солдата, безумный умоляюще смотрел на Кацнельсона и твердил:
— Гошпитал...
Солдат, на плечо которого облокотился сумасшедший, неожиданно отодвинулся, и тот пошатнулся, повалился на землю. Никто из пленных не обратил внимания на упавшего. Кацнельсон опустился на колени, тронул его за плечо, пощупал пульс. Открытые глаза солдата смотрели вверх, в зимнее жестокое небо.
— Все. Он умер,— сказал Кацнельсон.
Через некоторое время упал еще один пожилой солдат. Из носа у него хлынула кровь.
Несколько человек, стоявших во главе колонны, держались сравнительно бодро. Это были офицеры — лейтенанты, обер-лейтенанты, капитаны.
Кацнельсон спросил пожилого капитана с опухшим лицом:
— Теперь вы понимаете, какое несчастье готовили вы другим?
Капитан грустно улыбнулся опухшими губами:
— Что бы я вам ни ответил, уже ничто не изменится. Что есть — то есть.
Ухабов зычным, властным голосом скомандовал:
— Не задерживаться! Марш!
И, обернувшись к Марии, сказал:
— Доведу стадо до места, найду тебя. Он узнал Аник и кивнул ей.
— Передай привет герою твоего романа, красавица. Я слышал, он выздоравливает. Скажи ему: приветствует тебя великий Павел Ухабов, он желает тебе полного выздоровления, хоть и помнит твой удар.
«Великий Павел Ухабов» — так сейчас называли его в полку, и ему очень нравилась эта кличка.
Пленные, вяло шаркая по снегу обмотанными тряпьем ногами, зашагали дальше. Замыкали колонну три советских солдата с автоматами на груди.
На дороге остались лежать два трупа. Они ничем не отличались от немецких солдат, погибших вчера, позавчера, неделю назад. А ведь всего еще несколько минут назад они были живы, думали о своих близких, страдали и надеялись выжить.
Люсик с тоской смотрела вслед пленным. Ей казалось, что ее бросили в мир, полный ужаса, что все люди обезумели, измучены, обессилены, что каждый человек может вот-вот упасть на землю и умереть.
Вскоре пленные спустились с холма и медленно исчезли из виду.
Люсик подумала об Аргаме. Он значился пропавшим без вести, а «пропавшими без вести» называют попавших в плен. Аргам тоже, может быть, вот так же где-то бредет сейчас, обессилевший, покачивается, вот он упал, лежит на снегу, из носа льется кровь.
Люсик остановилась и закрыла глаза.
— Что с вами, Люся Сергеевна? — беспокойно спросила Вовк.
— Голова кружится,— ответила Люсик.
— Пройдет,— успокоил Кацнельсон.— Это от нервного перенапряжения, пройдет.
Вернувшись в медсанбат, Люсик прилегла на койку. Аник и Каро, рана которого оказалась не тяжелой, присели возле нее. Люсик с нежностью смотрела на Каро — он ей чем-то напоминал Аргама.
Ночью в санчасть привезли много раненых: на подступах к Сталинграду шли тяжелые бои.
Хирурги опять надели белые халаты. Люсик ушла в работу и не вспоминала о тяжелых впечатлениях дня. Ей помогали Мария Вовк и Аник, которая по приказу Геладзе работала теперь в медсанбате. Сколько стонов слышали они, сколько печальных глаз увидели в эту ночь!
IX
На рассвете, окончив последнюю операцию, усталые и обессилевшие, Люсик, Аник и Вовк шли к себе в палатку.
Здесь было тепло, мерцал свет коптилки, манили к себе походные койки.
Но молодым женщинам не удалось уснуть после тяжелого дежурства. Следом за ними в палатку вошел Кацнельсон.
— Друзья,— взволнованно сказал он,— отдыхать не придется. Надо ехать на передовую. Наши войска захватили село Гончар, вышли к станции Гумрак. Там в степи обнаружен огороженный колючей проволокой лагерь военнопленных. Прямо в степи. В эту лютую январскую стужу? Представляете? Генерал приказал нашему медицинскому персоналу сейчас же выехать туда.
Торопливо вошла Алла Сергеевна.
— Что вы мешкаете? Машины ждут! — крикнула она.
На длинных скамейках, поставленных в кузове грузовой машины, качало и трясло.
Шум мотора не заглушал орудийной стрельбы, она становилась все громче, машины подъезжали к местам боев. Когда врачи сошли с машины, поля и холмы были окутаны густым туманом. Со всех сторон вспыхивали огни выстрелов. Захватив санитарные сумки, врачи и сестры вслед за двумя бойцами-провожатыми спустились в овраг. Они прошли между рядами столбов, переступая через разрезанную колючую проволоку, и увидели выдолбленные в мерзлой земле пещеры. В этих ямах-пещерах лежали человеческие тела. Живые люди то были или трупы? Некоторые лежавшие в ямах шевелились, пытались выкарабкаться на поверхность. Бойцы стали вытаскивать из ям тела красноармейцев. Люсик наклонилась над худым, как скелет, солдатом, обняла его за плечи, попыталась посадить.
Собрав все силы, она приподняла тело несчастного человека. Чей-то слабый голос с нею рядом тихо произнес:
— Оставь его, оставь, он уже мертвый.
Она попыталась поднять второго военнопленного, но и он был мертв. Третий, над которым она наклонилась, был еще жив, но лицо и руки у него были жестоко обморожены, покрыты черными язвами.
Аник вместе с двумя бойцами вытащила обмороженного солдата из ямы.
— Кто ты, дорогой? Как зовут тебя? — спрашивала Аник.
Но он не слышал, не понимал ее вопросов, а может быть, и понимал, но не мог ответить: не было сил. Он только стонал.
Дюжий боец взвалил его на плечи и понес к автомашине. В каждой такой яме из находившихся там семи-восьми человек в живых остались только один-два, но и те едва дышали.
Туман рассеялся. Теперь уже был виден весь лагерь — обширный овраг, обнесенный колючей проволокой. Пленные красноармейцы сами вырыли эти ямы и залезли в них, спасаясь от стужи, тряпками прикрывая друг друга. Двадцать дней им не давали есть. Потеряв сознание, обезумев, некоторые грызли собственные руки, тела умерших товарищей. Лишь очень немногие из оставшихся в живых понимали, что пришло спасение, что их укрывают шубами, несут к саням и к машинам.
Аник и Вовк переносили вместе с санитарами обессилевших военнопленных к машинам и саням, укутывали их полушубками и шинелями. Яков Наумович Кацнельсон с лихорадочной энергией руководил работой, торопил врачей, санитаров.
Время потеряло для Люсик протяженность. Сколько пробыла она в этом ужасном мире, в скольких ямах побывала, чтобы отделить живых от мертвых, сколько увидела обезумевших от страдания лиц, живых мертвецов с заострившимися белыми носами, с глубоко запавшими, угасшими глазами! Живые покойники едва заметно шевелились, чуть слышно стонали.
Но вот Люсик осмотрела последнюю яму, там лежало два тела, оба бездыханных.
— Люсик, Люся,— крикнула Алла Сергеевна и обняла ее.— Боже мой, Люся, что происходит на земле, что происходит?
Почти все машины и сани уже уехали.
— Пошли, Люся,— тихо проговорила Алла Сергеевна.
Они направились к последней машине, которая, видимо, дожидалась их. Алла Сергеевна и Люсик поднялись по склону оврага. Ветер выл и свистел над огромным страшным кладбищем, позванивала, скрежетала колючая проволока.
Последняя машина вдруг тронулась с места, укатила, оставив обеих женщин среди снежной степи. Поодаль они заметили сани, запряженные парой лошадей.
— Чьи это сани? — спросила Алла Сергеевна у ездового.
— Подполковника Козакова.
— А где он?
— А зачем он вам нужен?
— С тобой офицер разговаривает, понимаешь ты?.. Где сейчас подполковник Козаков? — рассердилась Алла Сергеевна.
— А вот он идет.
К саням подошел Козаков.
— Что, товарищ Козаков, не узнаете нас? — спросила Алла Сергеевна.
Козаков печально улыбнулся.
— Люся Сергеевна! — проговорил он,— Вот где мы с вами встречаемся!
Люсик казалось, что в эти ужасные минуты она встретила родного, очень близкого ей человека.
— Александр Алексеевич,— чуть слышно сказала она.
— В моем полку сейчас ваш муж,— сказал Козаков,— я недавно видел его, а меня вот генерал зовет.
«Ничего плохого не случится с Тиграном, если он рядом с этим человеком»,— подумала Люсик.
— Как хорошо, что вы целы-невредимы, Александр Алексеевич,— произнесла Люсик,— я так рада!
— Прихватите и нас с собой, нам нужно в медсанбат,— попросила Алла Сергеевна,— в суматохе нас здесь позабыли.
Козаков помог женщинам поудобней устроиться в санях, прикрыл им ноги овчиной.
Сидя в санях возле Люсик, Козаков долго молчал.
— Мой полк освободил этот лагерь,— наконец сказал он.— Место это страшнее ада. Здесь я встретил своего шурина, считавшегося пропавшим без вести... Я едва узнал его, а он меня так и не узнал. «Валерий, это я,— говорю я ему,— Валерий, Валерий!» — а он смотрит безумным взглядом и не узнает меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84