Земля сотряслась. Серая муть застлала Аргаму глаза, и он потерял сознание.
Он пришел в себя и увидел, как Мусраилов торопливо, дрожащими руками забинтовывал Тонояну голову.
В нескольких метрах от окопа стоял разбитый и дымящийся с сорванной башней немецкий танк.
— Кто подбил его? — жадно спрашивал у товарищей Аргам.
— Артиллеристы.
Возле подбитого танка лежал труп немецкого танкиста. Так вот он какой, гитлеровец, что пришел убить Аргама, Бурденко, Тонояна...
Мимо Аргама пробежал по окопу Ираклий, крикнул:
— Это был бой, настоящий бой!
Как хорошо, что Аргам среди боевых товарищей, он уже никогда не отступит, не уйдет от них!
Под вечер было приказано контратаковать. Аргам ясно слышал команду: «В атаку, за Родину!» — но не понял, что ему надо делать. Из окопа выскочил Ираклий, потом Аргам увидел затылок Тонояна, затем вылез Бурденко... Аргам, подхватив винтовку, побежал за ними. Он не видел врага, он видел только спины бегущих впереди товарищей. Нет, нет, он не отстанет от них! От порохового дыма кололо ноздри, рот пересох. Он слышал свист осколков и пуль и не чувствовал страха. Только бы не отстать от товарищей! Бегущие впереди стреляли с ходу. Он не целясь выстрелил, оттянул затвор, гильза выпала. Аргам спустил курок еще раз, но выстрела не последовало. Нет, нет, он не отстанет от своих боевых товарищей! Он изо всех сил побежал вперед и увидел, что все крича спрыгивают в какие-то окопы. И Аргам отчаянно закричал, прыгнул во вражеский окоп. Первым делом он выбросил отказавший патрон, ввел новый. Солдаты в серо-зеленых шинелях бежали выручать свои окопы. Аргам выстрелил. Послышались взрывы ручных гранат. Несколько немцев упали, но масса их продолжала бежать к захваченному советскими бойцами окопу. Аргам вытащил из-за пояса гранату и швырнул ее в набегавших немцев. Гитлеровцы шарахнулись в сторону, но граната не взорвалась,— Аргам забыл выдернуть предохранительное кольцо. В это время рядом загремели разрывы гранат... Плечистый, высокий немец первым добежал до траншеи. Аргам спустил курок. Гитлеровец упал прямо на Аргама, увлекая его за собой на дно окопа.
Выбравшись из-под убитого, Аргам проверил затвор своей винтовки,— патронник был пуст. Он вставил обойму, но не стал стрелять, посмотрел на лежащего рядом немца. Аргаму казалось, что он действует в состоянии сна. Затылок мертвого гитлеровца был окровавлен, на рукаве его шинели была повязка с изображением жирного черного паука свастики, на пальце блестело кольцо. Аргам поднял винтовку. Но немцев перед ним уже не было... В небе загудели самолеты. Ему показалось, что это не самолеты, а хищные птицы — коршуны летят над полем боя. Кто-то крикнул:
— Танки, танки опять идут!
Один из самолетов спикировал, и в грохоте бомбового разрыва Аргам вторично в этот страшный день потерял сознание.
...Кто-то железной дубиной бил его по бокам, по голове. Вспыхивали и гасли какие-то огни. День или ночь стоит? Он не знал. Где-то заржала лошадь. Он хотел крикнуть, но не мог, его словно схватили за горло, душат. Снова заржала лошадь, кто-то хрипел. Куда они едут? Куда его везут? Скрипит повозка. Кто это лежит рядом с ним? Едет подвода, и седоки трясутся на ней. Вблизи слышится шум воды, журчит ручей, вот белая пена водопада.
— Воды! — крикнул Аргам. Собрав все силы, он крикнул еще раз: — Воды, дайте воды!
И вдруг он услышал голос, знакомый голос ясно дошел до него:
— Бурденко, среди трупов кто-то живой. Подвода остановилась.
— Та що ты? — удивился Бурденко,— не може того буты!
— Кто-то сказал «Воды!». Эй, кто просил пить?
— Та не кричи так, Мусраилов, погекай.
Бурденко остановил лошадь. Прикрыв каской фонарь, он направил свет на мертвые тела, лежащие на подводе.
И Бурденко увидел, что бледный как мел Аргам открыл глаза.
— Мусраилов, це ж Аргам! Вин живый. Поклычь санитаров!
Позвали санитаров, несших на носилках раненых.
Когда Аргама сняли с подводы и санитары осмотрели его, оказалось, что он не ранен. Бурденко убежденно проговорил:
— Ну, цей Аргам сто лет проживет. Сто лет проживет и сто внуков наживет.
XIV
Санитар ввел Аршакяна в пустую деревенскую избу, посреди которой стоял операционный стол; на стене висели иконы, убранные пестрыми бумажными цветами. Старший хирург Ляшко только что закончил тяжелую, сложную операцию.
Человек лет пятидесяти, с утомленным лицом и молодыми темными глазами, хирург, ничего не сказав раненому, указал своим помощникам на стол, покрытый запачканной кровью простыней.
— Смените, подготовьте к операции.
Он неторопливо разрезал повязку и рывком сорвал присохший к ране бинт. Аршакян ахнул, весь покрылся потом; показалось, что доктор бездушен и груб. Стиснув от боли зубы, Аршакян поглядел в лицо врачу — ни сочувствия, ни волнения, одно лишь выражение сосредоточенной, хмурой деловитости.
— Дать наркоз? — спросила некрасивая, невысокого роста девушка. Хирург коротко сказал:
— Не треба!
— Подержи,— приказал он девушке, указывая на здоровую руку Аршакяна. Раненую руку крепко обхватил стоявший в головах Аршакяна боец-санитар.
Тигран решил молчать, раз врач не находил нужным заговорить с ним. Он почувствовал холодное острие скальпеля, ему чудилось, будто он даже сдышит шуршащий звук рассекаемых тканей. Тигран не издал ни стона. Доктор не смотрел ему в лицо. Казалось, что человек ему не интересен, его занимает операция, техника удаления из раны пули или осколка. Он разрезал рану, прочистил ее. Все так же размеренно, молчаливо доктор, закончив операцию, стал мыть руки. Вытирая руки, он спросил у помогавшей ему девушки:
— Вовк, как там насчет чаю?
— Распорядилась,,сейчас вам принесут.
Хирург кивнул раненому, не спеша вышел из операционной.
«Чай пошел пить»,— подумал Аршакян. —- Болит? — спросила девушка.
— Кажется, болит,— улыбнулся Аршакян.— А как вас зовут?
— Вовк, а имя Мария. Все меня зовут по фамилии, Вовк да Вовк.
— Вовк... Не грубоват ли малость ваш хирург, а, Вовк?
— Иван Кириллович? Что вы, что вы! Знаете, он двое суток не спал. А ведь еще прибудут раненые. Говорят, сильные бои были. А характер у него молчаливый, верно. Не любит Иван Кириллович много говорить. Когда ему удается отдохнуть — пьет чай и книгу читает. Чай пьет зеленый, как узбек. Знаете, зеленый чай, кок-чай? Очень горький. Я раньше понятия о нем не имела.
Хотя рана сильно болела, Тигран вскоре уснул.
Проснулся он в полночь, его разбудили стоны соседа. Хотелось пить. В углу комнаты на маленьком столике горела керосиновая лампа.
— Что вам, товарищ старший политрук? Я здесь.
— Дайте мне воды, Вовк. Девушка принесла кружку воды.
— Что нового, Мария?
— Снег выпал.
— Снег?
— Первый снег, возможно, растает. Много раненых было, товарищ старший политрук. Танки пошли на наших, но их отогнали.
Раненый рядом снова застонал.
— Тяжелая у соседа рана, Вовк?
— Он не ранен, контузия у него, дня через два-три поправится. Он тоже кавказец и тоже армянин, товарищ старший политрук.
— Придвиньте сюда лампу, Вовк, я хочу посмотреть на него.
Девушка принесла лампу.
— Вовк,— сказал, волнуясь, Аршакян,— какая ты славная девушка, Вовк... Это ведь брат мой.
— Что вы говорите, товарищ старший политрук! — почти выкрикнула Вовк,— ваш брат? Бывает же такое!
Аршакян прижал палец к губам:
— Пусть отдыхает. Говоришь, не ранен?
— Нет, несколько ожогов на лбу и сотрясение, контузия, больше ничего. Ну и встреча, товарищ старший политрук, какое счастье! Ваш родной брат?
— Родной,— улыбнулся Аршакян,— родной брат моей жены.
— Все равно брат!
Тут послышались стоны из другого угла комнаты.
— Вон тот очень тяжелый, товарищ старший политрук, хорошо, если выживет.
После долгого молчания девушка проговорила:
— Люди мирно жили, работали. Честное слово, товарищ старший политрук, сердце злобой переполняется. А ведь мы не были злыми, товарищ старший политрук. Я, например, сейчас злая. И все станут такими. Извините, товарищ старший политрук, пойду проверю у него пульс.
...Занялся осенний туманный день. То падали крупные мягкие хлопья снега, то моросил холодный дождь.
Чтобы по-настоящему понять ужас войны, надо увидеть фронтовой медсанбат в дни боев. Сколько страданий, стонов, мук, крови!
Врачи беспрерывно, не отдохнув, не присев, оперировали, а раненые все прибывали и прибывали с передовой.
После операции некоторые раненые подолгу неподвижно смотрели в одну точку, другие в изнеможении закрывали глаза. Но и в глазах у самых тяжелораненых Аршакян замечал искорки веры, надежды.
Утром Аргам открыл глаза и увидел рядом с собой Аршакяна. Тигран смотрел на него без улыбки, серьезно, задумчиво. Аргам хотел крикнуть, броситься к нему, обнять его. Но то ли строгий взгляд Тиграна остановил его, то ли стоны тяжелораненых заставили сдержаться, а может быть, в нем заговорил стыд — ведь Тигран знал о его бегстве с доля боя. О, теперь-то Аргам понимал, что гнетущее чувство стыда бывает мучительнее, сильнее страха смерти. Он попытался улыбнуться, но и улыбки не получилось.
А Тигран, словно поняв его смятение, положил руку ему на лоб, погладил по голове и спросил спокойно, будто у себя дома в Ереване:
— Ну, как ты?
Спазм волнения ,сжал горло Аргаму, и он долго не мог ответить. Тигран помог ему сесть. Они тихо заговорили.
Лежавший рядом раненый всю ночь бредил, а сейчас смотрел на них тяжелым и мутным взглядом. Ему ампутировали ногу по бедро, но он не знал этого. Он не видел своих ног. Тихим, невнятным голосом он позвал:
— Сестра, сестра...
Тигран спросил, не может ли он помочь раненому.
— Нога зудит, пальцы на раненой ноге. Боец показал рукой на ампутированную ногу.
— Потерпи, потерпи,— ласково сказал Аршакян,— сейчас сестра придет.
— У русского человека терпения много, товарищ старший политрук,— ответил боец.— Видно, раздробили мне ступню: то немеет, то зудит.
Вошла Вовк.
— Что, милый?
— Почеши мне ногу, сестрица.
— Хорошо, милый. Где чешется?
— Пальцы и подъем.
Делая вид, что она чешет ногу раненого, Вовк поглаживала бинты, наложенные на место ампутации.
— Как сейчас?
— Полегче. Я сам из города Невеля, может, слышали,— сказал боец Аршакяну,— Калининской области, бывшей Тверской губернии. Моя семья там осталась, жена и девчонка. Может, уже взяли немцы Невель, не знаю. Больше месяца нет писем. Ох, жили мы до войны... Я радист, а жена учительница... Зарплаты нам вполне хватало, жили неплохо. И как это меня ранило... Не успел даже повоевать. И не знаю, сколько еще тут валяться. Спасибо, сестра, успокоила мне ногу, спасибо, хватит...
— Вы из какого полка? — спросил Тигран.
— Подполковника Сергиенко. Мы две танковые атаки отбили. Один танк мы с товарищем подбили связками гранат. Не думайте, что хвастаю, меня комиссар полка Антонян знает лично. Если спросите про Сухина, вспомнит. Сказал, что к ордену представит. Сестрица! Опять я вам надоедаю. Хорошая вы сестрица, славная.
— И получше найдутся,— улыбнулась Вовк. Вошли санитары с носилками.
Вовк сказала:
— Для тебя носилки, милый, тебя в тыл эвакуируют. Тебе необходимо длительное лечение.
Сухин попытался сесть.
Вовк положила ему руку на грудь.
— Ты не шевелись, милый. Они спокойно тебя возьмут.
Санитар откинул одеяло, и в это мгновение Сухин увидел, что у него нет ноги. Он закрыл глаза руками, прошептал:
— Погодите минутку.
И снова посмотрел на свои ноги.
— Значит, инвалид... Что же вы молчали? Все равно бы узнал. Калека...
Санитары положили Сухина на носилки, понесли.
Когда раненого унесли, показалось, что изба, где лежало больше десяти человек, сразу опустела,— все молчали.
Вовк вернулась, подошла к Аршакяну.
— Увезли...
В это время раненый, лежавший под иконами, позвал ее. Она поговорила с ним, вновь вышла из избы.
— О чем ты думаешь? — тихо спросил у Аргама Аршакян.
— Ни о чем.
— Ни о чем? А есть о чем подумать... Ты хотел стать писателем, писать романы. Вот видел его, так подумай о нем.
— О ком?
— О Сухине.
Тигран замолк, потом немного погодя спросил:
— Письма домой написал? Аргам молчал.
— Нехорошо,— сказал Тигран,— сегодня же напиши. Пиши, что мы воюем, как присягали, пиши, что веришь в победу.
Вошла Вовк, а вслед за ней шла Седа в шинели, подпоясанной ремнем, подобрав волосы под пилотку, в солдатских сапогах. Лицо ее побледнело, осунулось, но глаза блестели радостно и возбужденно.
— Прошу, барышня, вот они ваши друзья! — торжественно проговорила Вовк.
Седа постояла у порога, посмотрела на Аршакяна, на Аргама, бросилась к Тиграну и прижалась головой к его груди.
— Товарищ Аршакян, товарищ Аршакян! Тигран погладил ее по голове и шутливо сказал:
— Аргама своего забываешь.
Раненые, повернувшись, смотрели на них. Девушка заговорила быстрым шепотом:
— Я на полевой почте работаю. Ой, какой здесь воздух тяжелый. Нас два раза бомбили.
— Страшно?
— Очень я боюсь, особенно самолетов. Услышу их вой, сердце замирает. И ни одного письма еще нет, и вам тоже нет. Ой, какой здесь воздух тяжелый! А я каждый день пишу. И столько снов мне снится каждую ночь! И вы мне снились, товарищ Аршакян. Два раза видела Аргама убитым. Узнала, что вы в медсанбате, и так испугалась... Когда же кончится война, товарищ Аршакян? Ведь зима подходит...
Седа говорила быстро, горячо, обращаясь к одному лишь Аршакяну, но и он, и Вовк, и наблюдавшие за ней раненые ясно видели, что всем существом своим она с Аргамом, рвется к нему.
И, понимая это, Аршакян сказал:
— Ну, вы побеседуйте, а я немного отдохну.
Вовк предложила Аргаму и Седе поговорить в сенях: там воздух чище, и раненым они не будут мешать. Они вышли в сени. Аргам смотрел Седе в глаза, и в его измученном сердце вновь просыпалась любовь к жизни. Неужели это он ночью лежал на подводе среди окровавленных трупов? Неужели с ней, с Седой, он ходил прохладными вечерами по улицам Еревана? Ей он читал свои стихи? Ее он целовал в темном подъезде прошлым маем? Было ли все это?
Он прижал руки девушки к своим глазам. Он не понимал, что творилось с ним, все смешалось — радость, тоска, воспоминания, вера в будущее счастье, мысль о смерти... Ему захотелось плакать.
Седа спросила:
— Страшно в бою?
Он не ответил, только судорожно, до боли сжал ее руки. Седа прижалась к нему. Сколько тоски и сколько радости было в этой встрече! Не успел он поцеловать ее, как послышалось заунывное гудение самолетов. Земля задрожала, немцы бомбили деревню. Избу тряхнуло, зазвенели стекла. На минуту все замерло, и сразу же раздались крики, шум, стоны. Дым потянулся к небу, заполыхали копотные клочья пламени.
— Наша почта горит! — крикнула Седа. Оставив Аргама, она побежала к пылающей избе.
XV
Рана Аршакяна заживала. Он хотел из медсанбата вернуться в политотдел дивизии, но ему передали срочный вызов в штаб армии к члену Военного совета генералу Луганскому.
Под вечер Аршакян разыскал в армейском штабе адъютанта Луганского. Оказалось, что генерал уехал в части и возвратится ночью.
— Разрешите узнать, почему генерал вызвал меня?
— Не могу вам сказать,— равнодушно ответил адъютант.
Тиграна повели в какую-то избу. Вместе с несколькими офицерами и политработниками он поел пшенной каши, выпил чаю. Бойцы принесли сена, настелили его на полу. Тигран снял шинель, одну полу расстелил на сене, другой укрылся, под голову положил полевую сумку.
Ночью его разбудили, вызвали к члену Военного совета.
Тигран переступил порог и отдал честь стоявшему у письменного стола пожилому генералу, похожему скорее на сельского кузнеца, чем на военного. Генерал крепко пожал Аршакяну руку.
— Я хотел познакомиться с вами, товарищ Аршакян, и потому вызвал вас, садитесь.
«Издалека начинает»,— подумал Аршакян.
Луганскому, наверно, было за шестьдесят, глубокие морщины говорили о нелегкой жизни, выпавшей ему, но зоркие, острые глаза его блестели совсем по-молодому.
— Я знаком с Арменией, но сейчас, наверное, она сильно изменилась,— проговорил генерал.— Я был там в двадцатом году, в тяжелое для вашего народа время.
Тигран слушал члена Военного совета и удивлялся, что этот занятый множеством важных дел человек ведет неторопливую, свободную беседу. Узнав, что Аршакян до войны был научным работником, историком, генерал спросил, над какой темой он работал.
— Писал книгу «Грибоедов и декабристы в Армении»,— ответил Тигран.
— Много еще вам оставалось работы?
— Осталось только проверить несколько фактов и составить комментарии.
Раненые, повернувшись, смотрели на них. Девушка заговорила быстрым шепотом:
— Я на полевой почте работаю. Ой, какой здесь воздух тяжелый. Нас два раза бомбили.
— Страшно?
— Очень я боюсь, особенно самолетов. Услышу их вой, сердце замирает. И ни одного письма еще нет, и вам тоже нет. Ой, какой здесь воздух тяжелый!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Он пришел в себя и увидел, как Мусраилов торопливо, дрожащими руками забинтовывал Тонояну голову.
В нескольких метрах от окопа стоял разбитый и дымящийся с сорванной башней немецкий танк.
— Кто подбил его? — жадно спрашивал у товарищей Аргам.
— Артиллеристы.
Возле подбитого танка лежал труп немецкого танкиста. Так вот он какой, гитлеровец, что пришел убить Аргама, Бурденко, Тонояна...
Мимо Аргама пробежал по окопу Ираклий, крикнул:
— Это был бой, настоящий бой!
Как хорошо, что Аргам среди боевых товарищей, он уже никогда не отступит, не уйдет от них!
Под вечер было приказано контратаковать. Аргам ясно слышал команду: «В атаку, за Родину!» — но не понял, что ему надо делать. Из окопа выскочил Ираклий, потом Аргам увидел затылок Тонояна, затем вылез Бурденко... Аргам, подхватив винтовку, побежал за ними. Он не видел врага, он видел только спины бегущих впереди товарищей. Нет, нет, он не отстанет от них! От порохового дыма кололо ноздри, рот пересох. Он слышал свист осколков и пуль и не чувствовал страха. Только бы не отстать от товарищей! Бегущие впереди стреляли с ходу. Он не целясь выстрелил, оттянул затвор, гильза выпала. Аргам спустил курок еще раз, но выстрела не последовало. Нет, нет, он не отстанет от своих боевых товарищей! Он изо всех сил побежал вперед и увидел, что все крича спрыгивают в какие-то окопы. И Аргам отчаянно закричал, прыгнул во вражеский окоп. Первым делом он выбросил отказавший патрон, ввел новый. Солдаты в серо-зеленых шинелях бежали выручать свои окопы. Аргам выстрелил. Послышались взрывы ручных гранат. Несколько немцев упали, но масса их продолжала бежать к захваченному советскими бойцами окопу. Аргам вытащил из-за пояса гранату и швырнул ее в набегавших немцев. Гитлеровцы шарахнулись в сторону, но граната не взорвалась,— Аргам забыл выдернуть предохранительное кольцо. В это время рядом загремели разрывы гранат... Плечистый, высокий немец первым добежал до траншеи. Аргам спустил курок. Гитлеровец упал прямо на Аргама, увлекая его за собой на дно окопа.
Выбравшись из-под убитого, Аргам проверил затвор своей винтовки,— патронник был пуст. Он вставил обойму, но не стал стрелять, посмотрел на лежащего рядом немца. Аргаму казалось, что он действует в состоянии сна. Затылок мертвого гитлеровца был окровавлен, на рукаве его шинели была повязка с изображением жирного черного паука свастики, на пальце блестело кольцо. Аргам поднял винтовку. Но немцев перед ним уже не было... В небе загудели самолеты. Ему показалось, что это не самолеты, а хищные птицы — коршуны летят над полем боя. Кто-то крикнул:
— Танки, танки опять идут!
Один из самолетов спикировал, и в грохоте бомбового разрыва Аргам вторично в этот страшный день потерял сознание.
...Кто-то железной дубиной бил его по бокам, по голове. Вспыхивали и гасли какие-то огни. День или ночь стоит? Он не знал. Где-то заржала лошадь. Он хотел крикнуть, но не мог, его словно схватили за горло, душат. Снова заржала лошадь, кто-то хрипел. Куда они едут? Куда его везут? Скрипит повозка. Кто это лежит рядом с ним? Едет подвода, и седоки трясутся на ней. Вблизи слышится шум воды, журчит ручей, вот белая пена водопада.
— Воды! — крикнул Аргам. Собрав все силы, он крикнул еще раз: — Воды, дайте воды!
И вдруг он услышал голос, знакомый голос ясно дошел до него:
— Бурденко, среди трупов кто-то живой. Подвода остановилась.
— Та що ты? — удивился Бурденко,— не може того буты!
— Кто-то сказал «Воды!». Эй, кто просил пить?
— Та не кричи так, Мусраилов, погекай.
Бурденко остановил лошадь. Прикрыв каской фонарь, он направил свет на мертвые тела, лежащие на подводе.
И Бурденко увидел, что бледный как мел Аргам открыл глаза.
— Мусраилов, це ж Аргам! Вин живый. Поклычь санитаров!
Позвали санитаров, несших на носилках раненых.
Когда Аргама сняли с подводы и санитары осмотрели его, оказалось, что он не ранен. Бурденко убежденно проговорил:
— Ну, цей Аргам сто лет проживет. Сто лет проживет и сто внуков наживет.
XIV
Санитар ввел Аршакяна в пустую деревенскую избу, посреди которой стоял операционный стол; на стене висели иконы, убранные пестрыми бумажными цветами. Старший хирург Ляшко только что закончил тяжелую, сложную операцию.
Человек лет пятидесяти, с утомленным лицом и молодыми темными глазами, хирург, ничего не сказав раненому, указал своим помощникам на стол, покрытый запачканной кровью простыней.
— Смените, подготовьте к операции.
Он неторопливо разрезал повязку и рывком сорвал присохший к ране бинт. Аршакян ахнул, весь покрылся потом; показалось, что доктор бездушен и груб. Стиснув от боли зубы, Аршакян поглядел в лицо врачу — ни сочувствия, ни волнения, одно лишь выражение сосредоточенной, хмурой деловитости.
— Дать наркоз? — спросила некрасивая, невысокого роста девушка. Хирург коротко сказал:
— Не треба!
— Подержи,— приказал он девушке, указывая на здоровую руку Аршакяна. Раненую руку крепко обхватил стоявший в головах Аршакяна боец-санитар.
Тигран решил молчать, раз врач не находил нужным заговорить с ним. Он почувствовал холодное острие скальпеля, ему чудилось, будто он даже сдышит шуршащий звук рассекаемых тканей. Тигран не издал ни стона. Доктор не смотрел ему в лицо. Казалось, что человек ему не интересен, его занимает операция, техника удаления из раны пули или осколка. Он разрезал рану, прочистил ее. Все так же размеренно, молчаливо доктор, закончив операцию, стал мыть руки. Вытирая руки, он спросил у помогавшей ему девушки:
— Вовк, как там насчет чаю?
— Распорядилась,,сейчас вам принесут.
Хирург кивнул раненому, не спеша вышел из операционной.
«Чай пошел пить»,— подумал Аршакян. —- Болит? — спросила девушка.
— Кажется, болит,— улыбнулся Аршакян.— А как вас зовут?
— Вовк, а имя Мария. Все меня зовут по фамилии, Вовк да Вовк.
— Вовк... Не грубоват ли малость ваш хирург, а, Вовк?
— Иван Кириллович? Что вы, что вы! Знаете, он двое суток не спал. А ведь еще прибудут раненые. Говорят, сильные бои были. А характер у него молчаливый, верно. Не любит Иван Кириллович много говорить. Когда ему удается отдохнуть — пьет чай и книгу читает. Чай пьет зеленый, как узбек. Знаете, зеленый чай, кок-чай? Очень горький. Я раньше понятия о нем не имела.
Хотя рана сильно болела, Тигран вскоре уснул.
Проснулся он в полночь, его разбудили стоны соседа. Хотелось пить. В углу комнаты на маленьком столике горела керосиновая лампа.
— Что вам, товарищ старший политрук? Я здесь.
— Дайте мне воды, Вовк. Девушка принесла кружку воды.
— Что нового, Мария?
— Снег выпал.
— Снег?
— Первый снег, возможно, растает. Много раненых было, товарищ старший политрук. Танки пошли на наших, но их отогнали.
Раненый рядом снова застонал.
— Тяжелая у соседа рана, Вовк?
— Он не ранен, контузия у него, дня через два-три поправится. Он тоже кавказец и тоже армянин, товарищ старший политрук.
— Придвиньте сюда лампу, Вовк, я хочу посмотреть на него.
Девушка принесла лампу.
— Вовк,— сказал, волнуясь, Аршакян,— какая ты славная девушка, Вовк... Это ведь брат мой.
— Что вы говорите, товарищ старший политрук! — почти выкрикнула Вовк,— ваш брат? Бывает же такое!
Аршакян прижал палец к губам:
— Пусть отдыхает. Говоришь, не ранен?
— Нет, несколько ожогов на лбу и сотрясение, контузия, больше ничего. Ну и встреча, товарищ старший политрук, какое счастье! Ваш родной брат?
— Родной,— улыбнулся Аршакян,— родной брат моей жены.
— Все равно брат!
Тут послышались стоны из другого угла комнаты.
— Вон тот очень тяжелый, товарищ старший политрук, хорошо, если выживет.
После долгого молчания девушка проговорила:
— Люди мирно жили, работали. Честное слово, товарищ старший политрук, сердце злобой переполняется. А ведь мы не были злыми, товарищ старший политрук. Я, например, сейчас злая. И все станут такими. Извините, товарищ старший политрук, пойду проверю у него пульс.
...Занялся осенний туманный день. То падали крупные мягкие хлопья снега, то моросил холодный дождь.
Чтобы по-настоящему понять ужас войны, надо увидеть фронтовой медсанбат в дни боев. Сколько страданий, стонов, мук, крови!
Врачи беспрерывно, не отдохнув, не присев, оперировали, а раненые все прибывали и прибывали с передовой.
После операции некоторые раненые подолгу неподвижно смотрели в одну точку, другие в изнеможении закрывали глаза. Но и в глазах у самых тяжелораненых Аршакян замечал искорки веры, надежды.
Утром Аргам открыл глаза и увидел рядом с собой Аршакяна. Тигран смотрел на него без улыбки, серьезно, задумчиво. Аргам хотел крикнуть, броситься к нему, обнять его. Но то ли строгий взгляд Тиграна остановил его, то ли стоны тяжелораненых заставили сдержаться, а может быть, в нем заговорил стыд — ведь Тигран знал о его бегстве с доля боя. О, теперь-то Аргам понимал, что гнетущее чувство стыда бывает мучительнее, сильнее страха смерти. Он попытался улыбнуться, но и улыбки не получилось.
А Тигран, словно поняв его смятение, положил руку ему на лоб, погладил по голове и спросил спокойно, будто у себя дома в Ереване:
— Ну, как ты?
Спазм волнения ,сжал горло Аргаму, и он долго не мог ответить. Тигран помог ему сесть. Они тихо заговорили.
Лежавший рядом раненый всю ночь бредил, а сейчас смотрел на них тяжелым и мутным взглядом. Ему ампутировали ногу по бедро, но он не знал этого. Он не видел своих ног. Тихим, невнятным голосом он позвал:
— Сестра, сестра...
Тигран спросил, не может ли он помочь раненому.
— Нога зудит, пальцы на раненой ноге. Боец показал рукой на ампутированную ногу.
— Потерпи, потерпи,— ласково сказал Аршакян,— сейчас сестра придет.
— У русского человека терпения много, товарищ старший политрук,— ответил боец.— Видно, раздробили мне ступню: то немеет, то зудит.
Вошла Вовк.
— Что, милый?
— Почеши мне ногу, сестрица.
— Хорошо, милый. Где чешется?
— Пальцы и подъем.
Делая вид, что она чешет ногу раненого, Вовк поглаживала бинты, наложенные на место ампутации.
— Как сейчас?
— Полегче. Я сам из города Невеля, может, слышали,— сказал боец Аршакяну,— Калининской области, бывшей Тверской губернии. Моя семья там осталась, жена и девчонка. Может, уже взяли немцы Невель, не знаю. Больше месяца нет писем. Ох, жили мы до войны... Я радист, а жена учительница... Зарплаты нам вполне хватало, жили неплохо. И как это меня ранило... Не успел даже повоевать. И не знаю, сколько еще тут валяться. Спасибо, сестра, успокоила мне ногу, спасибо, хватит...
— Вы из какого полка? — спросил Тигран.
— Подполковника Сергиенко. Мы две танковые атаки отбили. Один танк мы с товарищем подбили связками гранат. Не думайте, что хвастаю, меня комиссар полка Антонян знает лично. Если спросите про Сухина, вспомнит. Сказал, что к ордену представит. Сестрица! Опять я вам надоедаю. Хорошая вы сестрица, славная.
— И получше найдутся,— улыбнулась Вовк. Вошли санитары с носилками.
Вовк сказала:
— Для тебя носилки, милый, тебя в тыл эвакуируют. Тебе необходимо длительное лечение.
Сухин попытался сесть.
Вовк положила ему руку на грудь.
— Ты не шевелись, милый. Они спокойно тебя возьмут.
Санитар откинул одеяло, и в это мгновение Сухин увидел, что у него нет ноги. Он закрыл глаза руками, прошептал:
— Погодите минутку.
И снова посмотрел на свои ноги.
— Значит, инвалид... Что же вы молчали? Все равно бы узнал. Калека...
Санитары положили Сухина на носилки, понесли.
Когда раненого унесли, показалось, что изба, где лежало больше десяти человек, сразу опустела,— все молчали.
Вовк вернулась, подошла к Аршакяну.
— Увезли...
В это время раненый, лежавший под иконами, позвал ее. Она поговорила с ним, вновь вышла из избы.
— О чем ты думаешь? — тихо спросил у Аргама Аршакян.
— Ни о чем.
— Ни о чем? А есть о чем подумать... Ты хотел стать писателем, писать романы. Вот видел его, так подумай о нем.
— О ком?
— О Сухине.
Тигран замолк, потом немного погодя спросил:
— Письма домой написал? Аргам молчал.
— Нехорошо,— сказал Тигран,— сегодня же напиши. Пиши, что мы воюем, как присягали, пиши, что веришь в победу.
Вошла Вовк, а вслед за ней шла Седа в шинели, подпоясанной ремнем, подобрав волосы под пилотку, в солдатских сапогах. Лицо ее побледнело, осунулось, но глаза блестели радостно и возбужденно.
— Прошу, барышня, вот они ваши друзья! — торжественно проговорила Вовк.
Седа постояла у порога, посмотрела на Аршакяна, на Аргама, бросилась к Тиграну и прижалась головой к его груди.
— Товарищ Аршакян, товарищ Аршакян! Тигран погладил ее по голове и шутливо сказал:
— Аргама своего забываешь.
Раненые, повернувшись, смотрели на них. Девушка заговорила быстрым шепотом:
— Я на полевой почте работаю. Ой, какой здесь воздух тяжелый. Нас два раза бомбили.
— Страшно?
— Очень я боюсь, особенно самолетов. Услышу их вой, сердце замирает. И ни одного письма еще нет, и вам тоже нет. Ой, какой здесь воздух тяжелый! А я каждый день пишу. И столько снов мне снится каждую ночь! И вы мне снились, товарищ Аршакян. Два раза видела Аргама убитым. Узнала, что вы в медсанбате, и так испугалась... Когда же кончится война, товарищ Аршакян? Ведь зима подходит...
Седа говорила быстро, горячо, обращаясь к одному лишь Аршакяну, но и он, и Вовк, и наблюдавшие за ней раненые ясно видели, что всем существом своим она с Аргамом, рвется к нему.
И, понимая это, Аршакян сказал:
— Ну, вы побеседуйте, а я немного отдохну.
Вовк предложила Аргаму и Седе поговорить в сенях: там воздух чище, и раненым они не будут мешать. Они вышли в сени. Аргам смотрел Седе в глаза, и в его измученном сердце вновь просыпалась любовь к жизни. Неужели это он ночью лежал на подводе среди окровавленных трупов? Неужели с ней, с Седой, он ходил прохладными вечерами по улицам Еревана? Ей он читал свои стихи? Ее он целовал в темном подъезде прошлым маем? Было ли все это?
Он прижал руки девушки к своим глазам. Он не понимал, что творилось с ним, все смешалось — радость, тоска, воспоминания, вера в будущее счастье, мысль о смерти... Ему захотелось плакать.
Седа спросила:
— Страшно в бою?
Он не ответил, только судорожно, до боли сжал ее руки. Седа прижалась к нему. Сколько тоски и сколько радости было в этой встрече! Не успел он поцеловать ее, как послышалось заунывное гудение самолетов. Земля задрожала, немцы бомбили деревню. Избу тряхнуло, зазвенели стекла. На минуту все замерло, и сразу же раздались крики, шум, стоны. Дым потянулся к небу, заполыхали копотные клочья пламени.
— Наша почта горит! — крикнула Седа. Оставив Аргама, она побежала к пылающей избе.
XV
Рана Аршакяна заживала. Он хотел из медсанбата вернуться в политотдел дивизии, но ему передали срочный вызов в штаб армии к члену Военного совета генералу Луганскому.
Под вечер Аршакян разыскал в армейском штабе адъютанта Луганского. Оказалось, что генерал уехал в части и возвратится ночью.
— Разрешите узнать, почему генерал вызвал меня?
— Не могу вам сказать,— равнодушно ответил адъютант.
Тиграна повели в какую-то избу. Вместе с несколькими офицерами и политработниками он поел пшенной каши, выпил чаю. Бойцы принесли сена, настелили его на полу. Тигран снял шинель, одну полу расстелил на сене, другой укрылся, под голову положил полевую сумку.
Ночью его разбудили, вызвали к члену Военного совета.
Тигран переступил порог и отдал честь стоявшему у письменного стола пожилому генералу, похожему скорее на сельского кузнеца, чем на военного. Генерал крепко пожал Аршакяну руку.
— Я хотел познакомиться с вами, товарищ Аршакян, и потому вызвал вас, садитесь.
«Издалека начинает»,— подумал Аршакян.
Луганскому, наверно, было за шестьдесят, глубокие морщины говорили о нелегкой жизни, выпавшей ему, но зоркие, острые глаза его блестели совсем по-молодому.
— Я знаком с Арменией, но сейчас, наверное, она сильно изменилась,— проговорил генерал.— Я был там в двадцатом году, в тяжелое для вашего народа время.
Тигран слушал члена Военного совета и удивлялся, что этот занятый множеством важных дел человек ведет неторопливую, свободную беседу. Узнав, что Аршакян до войны был научным работником, историком, генерал спросил, над какой темой он работал.
— Писал книгу «Грибоедов и декабристы в Армении»,— ответил Тигран.
— Много еще вам оставалось работы?
— Осталось только проверить несколько фактов и составить комментарии.
Раненые, повернувшись, смотрели на них. Девушка заговорила быстрым шепотом:
— Я на полевой почте работаю. Ой, какой здесь воздух тяжелый. Нас два раза бомбили.
— Страшно?
— Очень я боюсь, особенно самолетов. Услышу их вой, сердце замирает. И ни одного письма еще нет, и вам тоже нет. Ой, какой здесь воздух тяжелый!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84