— Ох, какие сложные задания, у меня образования не хватит, чтобы во всем этом разобраться,— усмехнулся Ухабов,— могу сказать только: была бы у меня такая подруга, порядок был бы.
— А почему у вас нет подруги?
— Где мне ее взять? Стал бы героем, нашлась бы и подруга. Но видишь, в герои меня не пускают.
Вернулись Каро и Савин, и все тотчас тронулись в путь. До военного трибунала и медсанбата надо
было пройти лесом около двух километров. Ухабов негромко окликнул Аник:
— Наш разговор остался незаконченным, сестра.
А я хотел поговорить с тобой о жизни. Вот почему
это люди убивают друг друга, ради чего?
Он рукой коснулся плеча Аник. Савин снова рассердился, но на этот раз он рассердился на Аник.
— Старший сержант, нельзя с арестованным разговаривать.
— Назад, Аник,— сказал Каро по-армянски.
— Да будьте же людьми,— вмешался лейтенант,— человек душу должен иметь! Дайте мне хоть перед трибуналом немного поговорить с девушкой. Ревнуете, что ли? Если ревнуете, тогда другое дело.
Он вдруг обнял Аник и поцеловал ее.
В тот же миг приклад автомата с силой ударил лейтенанта по лицу. Кровь хлынула у него из носа.
Аник, глядя на окровавленное лицо Ухабова, гневно закричала:
— Кто его ударил?
Каро и Савин молчали.
— Кто ударил, я вас спрашиваю? — повторила Аник.
— А тебе какое дело, ты молчи,— хриплым голосом сказал Хачикян.
— Дикарь,— крикнула Аник, поняв, что ударил Ухабова Каро,— зверь!
Вынув из кармана платок, Аник стала стирать кровь с лица Ухабова.
— Спасибо, ребята, большое спасибо,— исступленно
повторял лейтенант,— люблю тех, кто больно бьет.
Ухабов зачерпнул две горсти снега и приложил снег к лицу.
— Зато прикоснулись к моему лицу пальцы
красавицы,— проговорил он.
— И все же вы нахал,— сказала Аник.
С этой минуты они шли молча.
— Наверное, дезертир,— проговорил встречный боец.
— А может быть, шпион,— сказал второй, глядя на опухшее, в кровоподтеках лицо лейтенанта.
XV
На ступеньках перед «операционной избой» сидел скуластый рябой боец.
Аник положила ему руку на плечо.
— Что случилось? Вы чего такой печальный? Боец посмотрел на нее.
— Да вы что, не знаете? Ранен командир полка.
— Какого полка?
— Какого полка? Подполковник Самвелян. Я при нем ординарец. С самого начала войны мы вместе. Я ему всю свою жизнь рассказал, он всех моих родственников знал. Когда писал родным, бывало, скажет: «Фирсов, передай от меня привет деду Кириллу, напиши, пусть бережет сети, после войны поедем к нему в гости рыбачить, а хромому Василию напиши, пусть не скандалит с соседями». Все помнил, что я ему рассказывал. Обещал взять меня с собой в Армению, там, говорит, Фирсов, пей сколько хочешь, а на фронте не балуйся, хоть и спишь у командира полка в теплом блиндаже. Но уже когда сердился — то не дай бог.
— А рана тяжелая? — спросила Аник.
— В спину, большой осколок между лопатками попал. Но сознание он не потерял. «Не вовремя случилось»,— говорит. Вчера в газете было, что он награжден орденом Ленина за Клетскую. Двум только дали Ленина: полковнику Дементьеву и ему. Вы что, не знаете его?
— Знаем,— сказала Аник,— очень хорошо знаем.
— Что вы уселись на дороге, перед самой дверью? — сказала медсестра, выходя из операционной.
Фирсов вытянулся перед ней, как перед генералом.
— Сестрица, скажите, как прошла операция?
Сестра не ответила, прошла мимо.
Из операционной вышла еще одна женщина в медицинском халате.
— Анна? — сказала она удивленно.
— Маруся! — воскликнула Аник. ...Но это была печальная встреча.
— Сестрица,— вмешался в разговор девушек
Фирсов,— скажите, как подполковник?
Мария Вовк отвернулась.
— Подполковник Самвелян умер, не перенес
операции.
Фирсов, обхватив голову руками, вскрикнул бабьим голосом.
На ступеньки избы вышла Люсик Аршакян, грустно поглядела на плачущего Фирсова.
— Люсик! — сказал Каро.
Люсик рассеянно посмотрела на Каро и, по-видимому, его не узнала.
— Люся Сергеевна! — воскликнула Аник. Они обнялись.
— А Каро где, Аник?
— Я здесь,— отозвался Каро.
— Каро, а я не узнала тебя, как ты изменился! Люсик прижимала к груди голову Каро и плакала.
— Идемте в палатку, Люся Сергеевна,— сказала
Вовк.
В палатке они вдоволь наговорились.
Савин рассказал Люсик, как бойцы привезли в медсанбат раненого Аршакяна, рассказал, как встретился с Аршакяном в первый день боев. Узнала Люсик о том, как была убита Седа.
В течение всего разговора Люсик ни разу не спросила об Аргаме. Савин, Хачикян и Аник тоже об этом не заговаривали. Как могли они утешить сестру пропавшего без вести бойца?
Люсик, глядя на Аник и Каро, повторяла:
— Как вы изменились, как изменились.— И вдруг
сказала: — А Аргама вы потеряли.
Каро растерялся.
— В этот день его со мной не было. Сархошев послал его и Меликяна вести наблюдения за противником.
— А кто такой Сархошев?
— Командир взвода.
— Он негодяй, вот кто он,— вмешалась Аник и добавила: — Но Аргам жив; чую сердцем, он объявится. Может быть, он был ранен и его подобрала другая воинская часть. Кто знает, около Харькова было окружено семьдесят тысяч наших бойцов, может быть, он ушел к партизанам.
— А вы Самвеляна знали? — спросила Люсик, неожиданно меняя разговор.
— Конечно, знала,— ответила Аник.
Смерть Самвеляна тяжело подействовала на Люсик, мысли о нем отвлекли ее от личного горя.
Самвелян умирал тяжело. Минут двадцать он не давал хирургу начать операцию, видимо, чувствуя, что положение его безнадежно. Он наказал Люсик написать его жене и детям; узнав, что она жена Тиграна и только что приехала из Армении, он спросил ее о Ереване: как там живут люди, не отчаялись ли? Попросил передать привет Тиграну, похвалил его: «Можете гордиться таким мужем...» Он крепко сжал губы, стиснул челюсти, чтобы пересилить острый приступ боли. Ляшко, коснувшись рукой плеча Самвеляна, сказал: «Подполковник, откладывать операцию даже на минуту — преступление...» Самвелян слабо улыбнулся. Силы его уже иссякли. «Ну, если так, начинайте».
От первых же капель наркоза, которыми медсестра обрызгала его из пульверизатора, подполковник уснул и больше не проснулся. Когда Ляшко увидел рану Самвеляна, он был поражен — от таких ран умирают мгновенно. Седая голова мертвого Самвеляна застыла на подушке, на лице появилось выражение покоя и мира. Еще мгновение назад этот человек разговаривал, вспоминал друзей и семью, родной край, и вот все исчезло...
А в глазах Люсик неотступно стоял образ мертвого Баграта Самвеляна, в ушах звучали его последние слова.
— Я знала его,— сказала Аник,— и дочь его знала еще по Еревану.
— Он сказал мне, что у него две дочери и что они долго еще будут ждать писем от него...
С западного берега Дона доносился уже привычный для Люсик грохот.
— Сейчас вот, в эту минуту там калечат, убивают людей! — проговорила она.
— Война,— сказал Савин,— сейчас-то ничего, спокойно.
— Сейчас спокойно? Это, по-вашему, покой?
Аник смотрела на Люсик, на ее красивое лицо,
глаза, и ей стало жалко, что Люся Сергеевна попала на фронт. Сама-то она была здесь наравне с мужчинами-фронтовиками, привыкла... Как это Арщакян мог согласиться, чтобы Люсик оставила ребенка и приехала сюда?
— Спокойно? — печально повторила Люсик.—
А каждый час привозят все новых и новых раненых.
А сколько убитых — убитых ведь сюда не привозят.
— Убитых бывает в пять раз меньше, чем
раненых,— сказала Аник.— А среди раненых один
из пяти бывает тяжелым.
И снова все замолчали.
— Теперь моя совесть спокойна, я на фронте,—
сказала Люсик,— но я стыжусь, что весь этот год
оставалась в тылу. Сегодня утром я оперировала
одного парня. Он очнулся от наркоза, взял меня за
руку, сказал: «Доктор, никогда тебя не позабуду,
напишу матери, кто мой спаситель»...
«Привыкнет»,— подумала Аник. Разве они с Седой не такими же были в первые дни? Седа считала себя трусихой, а ведь пошла в огонь во время бомбежки Вовчи, чтобы спасти маленького Мишу Ивчука. Люся Сергеевна уже живет фронтовой жизнью, уже воюет...
— А кто этот красноармеец, который так горевал о Самвеляне? — спросила Люсик.
— Это вы о том, что на ступеньках сидел? — сказал Савин.— Он был ординарцем подполковника.
Люсик задумалась.
— А я считала, что здесь так часто видят смерть, что уже не горюют, не плачут.
— Нет,— сказал Савин,— человек никогда не привыкнет к смерти.
Люсик внимательно посмотрела на Савина. Вошла Маруся Вовк.
— Доктор, раненых привезли, главный хирург
зовет.
Люсик поднялась. Аник, глядя на нее, подумала: «Здесь тебя все полюбят. Здесь ведь не только смерть, здесь жизнь».
Прощаясь с Каро, Люсик погладила его по щеке, сказала: «Монгольчик, как ты вырос. Обязательно напишу твоей матери, пусть порадуется».
И быстро пошла к операционной.
— Ну как, нравится она вам? — спросила Аник у Марии.
— Очень,— ответила Вовк.— Сегодня она взяла себя в руки, а вчера была совершенно убита, узнав, что здесь нет ни мужа, ни брата... А знаете, почему главный хирург так часто ее вызывает? Чтобы она не затосковала. Хитрый хохол, вы даже не знаете, какой он сердобольный. Он тебе вслух ничего доброго не скажет, но зато если надо человеку помочь, Ляшко ему так поможет, как никто. Да, между прочим, к нам прибыла еще одна докторша, но она и раньше была на фронте, чувствует себя здесь, как дома. Вовк тихонько шепнула Аник на ухо:
— Она сохнет по полковнику Геладзе.
— Все равно разведаем, Аник нам скажет,— сказал Савин,— у нее от нас секретов нет!
Вовк засмеялась:
— Много будешь знать, скоро состаришься, вроде меня.
— Послал бы бог нам в полк с десяток таких старух, как ты! — пошутил Савин.— Мы бы ему за такой подарок каждый день поклоны били.
Мария посмотрела на Каро и спросила Аник:
— Он всегда у вас такой молчаливый, спокойный?
— Молчаливый — точно, но не спокойный. Видела бы ты, что он выкинул по дороге сюда.
— Что?
Аник посмотрела на Каро и сказала:
— Ничего, ничего, это я так.
— Они все тихие, когда спят, эти черти,— сказала Вовк.— Ну, я пошла... Сейчас заседание военного трибунала, будем судить какого-то лейтенанта, а за что — еще не знаю.
— Постой минутку! — вскрикнула Аник.— Вы случайно не нашего ли Ухабова судите?
— Не знаю.
— Знаешь что, Маруся? Он без приказа повел роту в атаку, погубил бойцов, но он храбрый парень, не враг, не трус, понимаешь?
Каро резко дернул Аник за рукав.
— Пошли, пошли, трибунал и без тебя разберется.
Вовк удивленно посмотрела на Каро.
— Вот он какой, а я думала — тише воды. Ну ладно, до свидания.
— Слышишь, он не дезертир и не трус! — крикнула ей вслед Аник.
— Видали мы его храбрость,— сказал Каро.
— Конечно, у тебя автомат, а он безоружный: бить арестованного — дело нетрудное.
Эти слова оскорбили Каро.
— Эх ты, дамочка, видно, этот кавалер тебе
всерьез понравился,— зло проговорил он.
Аник оскорбилась.
— Стыдно тебе, Каро! Не ожидала я от тебя таких
слов.
— А зачем ты лезешь со своей защитой?
Савин, которого сначала забавлял этот спор,
попытался примирить их.
— Чудак ты,— сказал Савин.— Я считаю, что этого лейтенанта не надо строго судить. Был бы я председателем трибунала, содрал бы с него кубики и послал бы в роту.
— Вот и я так думаю,— обрадованно произнесла Аник.
— Ревнует Каро, озверел! — И Савин начал дразнить Каро: — Ведь этот Ухабов поцеловал Аник. После такого дела во всей Красной Армии самым первым врагом ухабовщины будет Хачикян.
— Эй, замолчи! — сказал Каро.
Савин и Аник удивились. Каро никогда так не злился, говоря с друзьями.
— Он не шутит, знаешь? — сказал Савин Аник.— Он нас обоих может шарахнуть, как шарахнул Ухабова.
— Спасибо тебе, Каро, большое спасибо,— с горечью произнесла Аник,— очень ты меня порадовал сегодня.
Она ускорила шаг, ушла вперед.
— Эх ты,— сказал Савин Каро,— неужели ты
не понимаешь — у девки золотая душа.
XVI
В то время, как рассерженная и оскорбленная Аник молча шагала по фронтовой дороге, сопровождаемая Каро и Савиным, во всех больших и малых армейских штабах царило оживление. Штабные командиры отмечали на картах новые воинские части, ночью приходившие из тыла к берегам Волги и Дона и к рассвету бесследно исчезавшие в степных лощинах и оврагах.
А Аник, Каро и Савин перешли понтонный мост, начали подниматься по откосу в сторону Клетской. Всю дорогу Аник не произнесла ни слова.
В штабе полка непрерывно звонили телефоны, связные с пакетами направлялись в батальоны, приходили из штаба дивизии офицеры связи.
На командный пункт полка приехал командир дивизии Геладзе. Аник впервые видела полковника.

Это был плотный мужчина с густым румянцем, какой бывает после нескольких бутылок доброго кахетинского. Брови у него выгибались дугой, над верхней губой виднелись тонкие усики.
— Немедленно разойтись! — приказал полковник,
сходя с «виллиса» и оглядев собравшихся у штаба
военных.— Ярмарка здесь, что ли? Чтобы никого не
было вокруг штаба!
В один миг у штабного блиндажа стало пусто. Полковник посмотрел на Аник и Каро.
— А вы что тут делаете?
— В первый батальон должны идти, товарищ полковник,— ответила Аник,— ждем, когда стемнеет.
— А вы не красуйтесь возле штаба, зайдите в какой-нибудь блиндаж.
Полковник заговорил с Аник по-грузински.
— Не понимаю, товарищ полковник,— смущаясь,
сказала Аник.
Геладзе улыбнулся.
— Значит, вы армянка? Похожи на грузинку. Ваша должность в батальоне?
— Санинструктор, товарищ полковник.
— Великолепно. Как там, не обижают вас?
— Никто не обижает, товарищ полковник.
— Великолепно,— повторил полковник.— А пока укройтесь в блиндаже. Снаряды девушек тоже не щадят.
И полковник вошел в штабную землянку.
В сумерках Каро и Аник пошли в батальон. У входа в землянку Малышева Каро взял девушку за руки.
— Аник,— чуть слышно произнес он.
— Что?
Хачикян молчал. Аник вновь спросила его:
— Чего ты хочешь?
— Одним словом, извини, Аник. Девушка положила голову ему на грудь.
— Каро, Каро!..
А в землянке командира батальона, как всегда, чадит коптилка, потрескивают дровишки в печке. Вот вошел в землянку Тоноян, его простая душа радуется каждый раз, когда он видит Аник. Эта яма, вырытая на берегу Дона,— ее дом, сон здесь бывает крепче, чем в светлых комнатах Еревана, мысль ясна, но как иногда тоскует здесь сердце!

XVII
Окопная жизнь шла по-обычному. Глубокими ходами сообщения двигались бойцы с неразлучными котелками, с перекинутыми через плечо автоматами или снайперскими винтовками. Пулеметчики, отдежурив положенное время, шли греться в землянки, покурить махорочки. По вечерам ротное боевое охранение вело наблюдение за противником, а в жарких и сырых блиндажах люди, не раздеваясь, лежа на полу, спали, дымили, стучали ложками в котелках. С наступлением темноты и до рассвета немцы освещали ничейную полосу земли ракетами. От света ракет снег казался желтоватым, будто на холмы и степи осела легкая золотая пыль. Окопные военные ночи сливались в памяти людей. Она стали привычными, как ночи, рассветы и закаты мирных времен, которых не замечает земледелец, озабоченный тем, чтобы поскорее закончить жатву. И если в час заката крестьянин глядит на вечернее небо, то не для того, чтобы полюбоваться розовыми облаками, а лишь для того, чтобы знать, не будет ли завтра дождя.
По извилистому окопу с котелком в руке пробирался боец Мусраилов. Все было таким, как день, как два дня назад. Ракеты сияли в фронтовом небе и гасли, и тотчас с немецкой стороны, свистя и шипя, как змеи, поднимались в небо новые ракеты. «Сколько же ракетных заводов у сукиных детей, весь год пускают, пускают, а запасы их все не кончаются?» — подумал Мусраилов.
При свете ракет ясно была видна вражеская линия обороны. Казалось, что по ней можно стрелять прямой наводкой. Иногда немецкие автоматчики давали по советским позициям очереди трассирующими пулями. Маленькие искорки, шипя, вонзались в снег на окопных насыпях.
В небе словно горели тысячи свечей, при их свете видны были каждая кочка, веточка дерева, каждая ямка и сугроб.
— Ты что задумался, как генерал? Чего раз-зявился? Дай дорогу! — произнес рядом с Мусраиловым знакомый голос.
— Миша, ты? — сказал Мусраилов.— Красивая ночь, правда, Миша?
— Красивая ночь,— сердито передразнил Веселый,— очень красивая.
— Эх, Веселый, Веселый! Думаю, думаю и не понимаю, почему твоя фамилия Веселый, ты ведь совсем не веселый?
В это время неприятель открыл огонь из шестиствольных минометов. В небе словно заскулили сотни щенков. Загремели разрывы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84