— Генерал фон Роденбург приказал мне передать вам, что о прибытии советского генерала должен быть дан сигнал тремя белыми ракетами.
— Сигнал будет дан,— сказал Аршакян.
Тигран и Малышев спешно направились в штаб батальона. Прошло больше десяти минут, прежде чем они соединились с генералом Геладзе. Выслушав Аршакяна, командир дивизии рассердился.
— Фон Роденбург соизволил звать меня к месту капитуляции его штаба? И вы согласились на это дурацкое условие, Аршакян?! У меня есть более важные дела. Сами берите его в плен, обойдется дело без меня.
— Правильное решение! Я этого и ожидал от генерала! — сказал Румянцев.
— Что же нам делать? — озабоченно спросил Малышев.
— Позовем Гамзу Садыхова, чем он не генерал,— веселым голосом проговорил Аршакян.
Малышев сперва не понял намерений Аршакяна.
— Вызови Садыхова,— повторил Тигран и объяснил Малышеву свой план.
Вскоре вошел Садыхов, высокий, неторопливый, полнолицый. Тигран стал подробно объяснять Садыхову задачу, которая ему предстояла. План Аршакяна очень понравился старшему лейтенанту.
— Ну, Садыхов, значит, ты — генерал.
— Служу советскому народу! — ответил Садыхов, весело смеясь.— Оправдаю доверие.
Тигран взглянул на часы. Прошло двадцать пять минут. Они вышли из подвала и направились к развалинам продмага.
В воздух поднялись три белые ракеты.
XVII
И на этот раз капитан-парламентер пришел один в сопровождении советских провожатых — Бурденко и Тонояна. Он заявил, что ему приказано лично увидеть советского генерала.
Майор Малышев повернулся в сторону Садыхова:
— Товарищ генерал, как быть? Садыхов, махнув рукой на Малышева, сердито, произнес:
— У меня нет времени разводить здесь церемонию!
Немецкий капитан вытянулся во фронт, повернулся и почти бегом удалился.
— Молодчина, лейтенант! — проговорил Румян,— держал себя, как настоящий генерал.
За то ли, что вы по-разбойничьи вторглись в нашу страну?
Он повернулся к Бурденко и приказал:
— Ведите пленных в штаб дивизии.
Через несколько часов Тигран поехал на санях в политотдел дивизии, все еще размещавшийся в Гумраке. Там уже находились приведенные из Сталинграда штабные немецкие офицеры во главе с командиром дивизии фон Роденбургом.
В просторной землянке Федосов беседовал с Роденбургом и с офицерами его штаба. Гитлеровский генерал сидел прямо, высоко держа голову. Его мертвенно-бледное лицо было спокойно. На вопросы Федосова Роденбург отвечал не сразу, а после длительного молчания.
— Генерал говорит, что он только солдат и политикой не занимается,— перевел слова Роденбурга капитан-парламентер.
— Чем вы объясняете свое поражение? — спросил Федосов.
После долгого молчания Роденбург ответил:
— Война еще продолжается. Трудно определить ее исход.
— Речь идет о вашем сталинградском поражении. Роденбург долго молчал.
— Если бы у нас был бензин, исход сражения был бы иным.
— Значит, никакой стратегической ошибки ваше командование не совершило?
Генерал ответил:
— Погода была очень плохая, необычайно сильные морозы... И отсутствие бензина...
— Вот это верно! Погода вам не благоприятствовала,— с усмешкой сказал Федосов, поглаживая свои больные ноги.— Что правда, то правда... Для фюрера теперь очень плохая погода.
Неожиданно Федосов спросил:
— Может быть, генерал желает поесть? Переводчик перевел Роденбургу эти слова. Генерал
грустно посмотрел на начальника своего штаба, полковника с небритым лицом и грязными руками, посмотрел на командира артиллерийского дивизиона — подполковника с сонным худым лицом, взглянул на остальных своих офицеров.
— Мы семь дней почти ничего не ели,— негромко сказал он.— В последние дни наши летчики так неудачно сбрасывали с самолетов продукты, что нам почти ничего не доставалось. Если возможно, дайте нам хлеба и горячего чая.
— Почему же только хлеба? Вам принесут ужин и водку, чтобы согреться.
— Вотка, о, спасибо.
Скоро в землянку принесли горячий ужин. Сперва немцы пытались казаться спокойными и безразличными, но голод, видимо, был так силен, что они, забывшись, ели жадно и торопливо.
— Вы знали, что мы голодны? — спросил Роденбург.
— Конечно,— ответил Федосов.— Продукты, сбрасываемые для вас с самолетов, подбирали наши бойцы.
Тигран подсел к капитану-переводчику.
— Скажите, капитан, кто вы по национальности? Почему вы так хорошо говорите по-русски? — спросил он негромко.
— Я немец. В детстве долго жил в Петербурге, потом в Берлине часто встречался с русскими эмигрантами.
— Были разведчиком?
— Нет, я филолог. Специалист по русской литературе. Я думаю, что лишь для того, чтобы читать Достоевского, стоит изучить русский язык.
— И чтобы уничтожить народ, сыном которого был Достоевский?
— Не по моей воле началась эта война. Капитан помолчал.
— Жена моя аргентинка. Если я останусь жив, уеду с женой в Южную Америку. Оттуда очень далеко до Германии и России.
Выпив водки и поужинав, Роденбург стал словоохотливее.
— Многие надеялись, что Манштейн освободит нас, верили в это,— заговорил он, обращаясь к Федосову,— и когда десятого января ваши орудия загрохотали в западной части кольца, наши солдаты, выскакивая из подвалов и окопов, обнимались, поздравляли друг друга, полагая, что это грохочет наша артиллерия.
— И вы тоже решили, что пришел Манштейн? — спросил Федосов.
— О нет! — ответил Роденбург.— Я-то знал, что это приближение финала нашей трагедии.
В землянку вошел Орехов и взволнованно доложил Федосову, что Паулюс сдался вместе со всем своим штабом.
Это известие тотчас же сообщили Роденбургу. Подняв брови, он спросил:
— В котором часу произошла капитуляция?
— В шестнадцать часов пятнадцать минут.
— В шестнадцать часов пятнадцать минут? Возможно. В двенадцать часов двадцать минут я разговаривал с генерал-фельдмаршалом по телефону.
— О ком вы говорите? — спросил Федосов.
— О генерал-фельдмаршале фон Паулюсе.
— Ведь он генерал-полковник?
— Вчера из ставки фюрера по радио сообщили, что генерал-полковнику фон Паулюсу присвоено звание генерал-фельдмаршала.
— Вот что! — засмеялся Федосов.— Это хорошо, что фона Паулюса вручают нам в более высоком звании.
Роденбург осторожно спросил:
— Генерал-фельдмаршал капитулировал по всему фронту или речь шла только о юге и центральной части города?
— Сообщили, что дело касается центральной части города и юга.
— Да, да,— сказал Роденбург.— На севере еще имеются возможности обороны.
Снова наступила тишина.
Роденбург внимательными глазами осмотрел неубранный стол.
— Может быть, еще водки? — предложил Федосов.
— Хороша русская вотка! — вздохнул Роденбург и выпил налитый Федосовым стакан.
— Наверно, я первый немецкий генерал, которого вы видите в плену? — спросил он.
— Нет, вы далеко не первый,— усмехнулся Федосов,— еще в Воронеже и у Клетской некоторые ваши коллеги опередили вас. И утешьтесь: последним вы тоже не будете.
— Вы убеждены? — спросил Роденбург.
— Совершенно!
Больные ноги Федосова разболелись так сильно, что ему необходимо было лечь. Тяжело встав из-за стола, он пошел отдыхать в свою машину. Его место за столом занял Тигран.
— Вы участник первой мировой войны, генерал? Вы были в Турции/не так ли?
— О! Видно, что вы меня знаете? — улыбнулся Роденбург.
V
— Очень хорошо знаю,— ответил Аршакян.— Мне хочется спросить вас: вы и сейчас верите в стратегический гений фюрера?
Роденбург тщательно протер монокль и снова вставил его под бровь.
— Вы не хотите отвечать на мой вопрос, генерал? — с веселым злорадством спросил Тигран.— Я понимаю, конечно, вам это трудно.
— Знаете,— сказал Роденбург,— если я вам скажу, что фюрер не стратег, тогда вы спросите: какова же армия, если ее предводитель не стратег?
Аршакян рассмеялся, услышав уклончивый ответ Роденбурга.
Вдруг распахнулась дверь, и в облаках холодного пара вошел Козаков, а вслед за ним автоматчики ввели нескольких немецких высших офицеров во главе с командующим 6-м армейским корпусом генерал-полковником Вальтером Гейцем.
Роденбург и его штаб поднялись на ноги и вытянулись перед дряхлым генерал-полковником. Взяв Гейца под локоть, подполковник Козаков подвел его к столу. Старик острым быстрым взглядом оглядел находившихся в землянке людей и накрытый стол. Затем он медленно подошел к Роденбургу и, вглядываясь в его лицо, начальственным, строгим голосом спросил:
— Почему я вас вижу здесь, генерал? Высокий, надменно державшийся до этих пор фон
Роденбург смутился, виноватыми глазами посмотрел на тщедушного, дряхлого старика.
— Но ведь вы тоже здесь, господин генерал-полковник! — оправившись от смущения, сказал он.
— Не вы должны задавать мне этот вопрос! Это я вас спрашиваю, почему вы здесь! — уже совсем сердито проговорил Гейц.
— Тронулся старикашка,— негромко сказал Тигра-ну Козаков.— Спор двух сумасшедших.
Козаков и Тигран не вмешивались в разговор пленных генералов. «Пусть себе бранятся и выясняют отношения, сколько им вздумается!»
В землянку стремительно вошел Геладзе.
— Смирно! — крикнул Козаков.
Все голоса вмиг затихли. Звучал только голос Козакова, который докладывал командиру дивизии о числе пленных, взятых в этот день, называл фамилии пленных генералов.
Дряхлый Вальтер Гейц тусклым взором смотрел на молодое краснощекое лицо советского генерала.
— Кто из присутствующих Роденбург? — спросил Геладзе.
Роденбург сделал два шага вперед.
— Я очень рад видеть вас здесь, генерал! — сказал Геладзе.— Хотя и с некоторым опозданием, но все же вы пришли.
Роденбург проговорил:
— Вы смеетесь над нашим несчастьем, генерал. Не ответив на упрек, Геладзе продолжал:
— Но признаюсь, не таким я вас себе представлял. Вы старше, чем я думал.
— Да, я уже прожил свой век,— ответил Роденбург. Геладзе сказал:
— Это вы верно изволили заметить. Повернувшись к Гейцу, Геладзе иронически улыбнулся.
— А, генерал-полковник, он же генерал-покойник.
Он громко засмеялся над своей остротой, и ему вторил смех советских командиров. Затем Геладзе сказал Козакову:
— Ну, Александр Алексеевич, отправь их всех в штаб фронта, пусть представятся своему фон Паулюсу. А у нас здесь еще много других дел.
Пленных генералов и офицеров увели.
Тигран уехал на санях в Сталинград.
В этот день инструктор политотдела Орехов писал в своей очередной докладной записке:
«Вчера и сегодня подразделениями дивизии захвачено в плен 2400 немецких бойцов, офицеров и генералов, в числе которых командир 6-го фашистского армейского корпуса генерал-полковник Вальтер Гейц, командир 76-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Иоган фон Роденбург, начальник его штаба полковник Брейдхауз, командир артиллерийского дивизиона подполковник Барман.
Подразделения воинской части в течение дня продолжали очищать от противника улицы Сталинграда: Днепропетровскую, Азовскую, Донецкую, Шаумяновскую, Республиканскую, Коммунистическую и Солнечную...»
XVIII
Бойцы и офицеры дивизии Геладзе на следующий день прочли в сообщениях Совинформбюро имена плененных немецких генералов — Вальтера Гейца и Ио-гана фон Роденбурга.
Старший лейтенант Садыхов вырезал из газеты это сообщение и положил в карман гимнастерки. Он был недоволен тем, что в газете нет всех подробностей пленения Роденбурга. Теперь Садыхова в шутку величали «генерал Гамза Садыхов».
Солдаты и командиры чувствовали и понимали, что все они участники великого, огромного дела. Сейчас советские люди ходили по развалинам Сталинграда во весь рост, не пригибаясь.
Люди спускались к Волге, подолгу смотрели на замерзшую широкую реку, потом смотрели на запад, мысленно видя свой завтрашний далекий и трудный путь.
Теперь стрельба слышалась лишь в северной части города.
Это были последние залпы.
В светлую ночь 2 февраля над Сталинградом воцарилась тишина. Только суровый зимний ветер свистел над разрушенным городом и великой русской рекой.
Сталинградское сражение закончилось.
С утра город был погружен в туман, но чувствовалось, что ожидается ясный, солнечный день.
Всюду царила странная, необычная тишина. Казалось, что нигде уж в мире не грохочут больше орудия.
По пустынным молчаливым улицам Сталинграда шли Козаков и Аршакян. Они останавливались возле развалин особенно больших зданий, на площадях, спускались в подвалы. То и дело встречали они солдат, гревшихся у костров, прислушивались к смеху, шуткам, веселым разговорам.
— Вчера здесь еще был фронт,— сказал Козаков,— а сейчас мы уже в глубочайшем тылу.
— И в самом деле, какой покой! — сказал Аршакян.
— Триста пятьдесят километров до фронта,— произнес Козаков,— совестно даже.
Они взглянули друг на друга и улыбнулись. И Тигран вновь, как и в день прихода в Сталинград, заметил на глазах Козакова слезы.
Город был похож на громадное кладбище, растянувшееся вдоль берега Волги на десятки километров.
Они подошли к центральной площади, откуда виднелась Волга и безграничные просторы Заволжья.
Со всех сторон к центральной площади города шли солдаты. Шли те, кто долгие месяцы сражался среди этих развалин, шли и те, кто недавно пришел на помощь городу-страдальцу с севера и юга.
«Старожилы» показывали пришедшим сгоревшее здание универмага, в подвале которого был взят в плен Паулюс вместе со своим штабом.
— А где дом гвардии сержанта Павлова? — спрашивали пришедшие.— А где стоял штаб генерала Родимцева? А где размещался штаб командарма Чуйкова?
Дыхание тысяч людей клубилось в морозном воздухе. Среди развалин появились женщины, дети в ватниках и платках.
Это возвращались жители Сталинграда...
Тигран и Козаков до полудня бродили по разрушенному городу, потом на санях поехали в медсанбат. Всю дорогу Тигран неотступно думал о городе Вовче, о Минасе Меликяне, об Аргаме, вспоминал семью Бабенко, милого смелого Митю.
— Тариэль Отарович хочет вечером устроить большой пир,— сказал Козаков.— Он дал шуточный приказ, который кончается, как у Ильфа и Петрова: «Парадом командовать буду я!» Приглашаются все дамы из медсанбата и полков. Приказ требует, чтобы была создана дружеская атмосфера, чтобы можно было вспомнить своих матерей, сестер и жен. Пусть оттаят сердца людей... Этот грузинский князь мне нравится.
— Бурный у него все же характер.
— Хитер мужик, то есть князь — не думайте, что прост,— сказал Козаков.— Вот и медсанбат, Тигран Иваныч. Я хочу поздравить Люсю Сергеевну и со Сталинградом и с добрыми вестями о брате.
Направляясь к палаткам медсанбата, Козаков смеясь сказал:
— Геладзе сейчас так же серьезно занят подготовкой к пиру, как обычно к подготовке боя. Видимо, присутствие начальника штаба на командном пункте не так уж необходимо.
XIX
В медсанбате уже знали о предстоящем пире. Женщины готовились к нему. Алла Сергеевна надела свое единственное нарядное платье, изменила прическу, накрасила губы «заграничной» помадой и во всем этом великолепии показалась Люсик.
— Мужчинам всегда нравится женщина, которая нравится женщинам,— сказала она.
В это время в палатку вошли Тигран и Козаков. Алла Сергеевна встретила их радостными возгласами,
ей было приятно, что они видят ее во всей красе. В палатку зашли Мария Вовк и Аник. И в их глазах сияла радость.
— Поздравляю вас, товарищ старший батальонный комиссар! — воскликнула Вовк и обняла Аршакяна.
Молчаливей всех была Люсик.
— Будь я на твоем месте, станцевала бы лезгинку,— сказала ей Алла Сергеевна,— к чему сегодня эта серьезность? Не правда ли, товарищи мужчины? Серьезность, по-моему, просто убивает женщину. Один серьезный день на целый год старит нашу сестру. А ты, Люся, ведь должна думать о том, чтобы подольше быть молодой, береги свою красоту для Тиграна Иваныча.
Тиграну и Козакову не пришлось поговорить с Люсик. Вбежал санитар и сообщил, что Геладзе срочно вызывает к себе Козакова и Аршакяна. Какая разведка дала столь быструю и точную информацию Тариэлю Геладзе о местонахождении Козакова и Аршакяна? Их весело, с шутками проводили до саней. Вечером снова все должны были встретиться на дивизионном празднике.
И они встретились.
В подвале большого завода, называемом «Авиагород», собрались представители всех подразделений дивизии, старшие и средние командиры, старшины, рядовые бойцы, пехотинцы, артиллеристы, разведчики, минометчики, связисты, танкисты, интенданты, врачи, телефонистки, саперы и зенитчики. По приказу генерала были приглашены все ветераны дивизии. В подвале было тепло, и люди с удовольствием снимали с себя шинели, полушубки, ватные телогрейки.
На праздник приехал бывший командир дивизии генерал Яснополянский. Встряхивая своей красно-рыжей шевелюрой, он оглядывал собравшихся, выискивал среди них старых знакомых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84