— Геройски погиб капитан Юрченко. Будем такими же героями, но постараемся воевать с большим умением и хладнокровием. Да будет ему земля пухом!
Генерал был взволнован.
— Броня, бронзовый щит,— негромко, как бы про себя, проговорил он.
Майор Дементьев сердито нахмурился и вытер глаза платком... Малышев вспомнил, как ночью в землянке накануне боя Юрченко пел ему старинную украинскую песню.
XI
Связной Каро Хачикян сопровождал Аршакяна на КП первого батальона,— батальоном после смерти Юрченко командовал старший лейтенант Малышев. Они шли по замерзшему Северному Донцу.
Где-то подо льдом струилась быстрая вода, но лед был так толст и прочен, что путник мог и не догадаться, что идет по замерзшей реке.
— Теперь пойдем лощиной, по открытым местам немцы стреляют,— сказал Каро.
Вечерело. Они шли молча, и их длинные тени скользили по снегу между неподвижных теней деревьев.
Тигран поглядывал на Каро — он шагал уверенно, словно родился среди этих заснеженных просторов.
— Идите этой стороной, товарищ старший политрук, вот с того кустика начиная тропинка простреливается,— сказал Каро,— утром немец подранил тут нашего связного. Я ползком до него добрался и целых полчаса не мог головы поднять — стрелял сволочь снайпер. Когда залп — ничего, знаешь, что бьют в божий свет, не в тебя, но если одиночные пули свистят, хуже нет, значит, снайпер подстрелить тебя хочет. Дотащил все же раненого в санбат, не знаю, выживет ли.
Некоторое время они шагали молча.
— Тут уже никто не ходит, ни мы, ни немцы, все заминировано,— Каро показал на черные плешины пожарища, следы испепеленного войной хуторка.
И словно в подтверждение его слов послышался сухой треск взрыва, и над кустарником поплыл легкий желтый дымок.
Хачикян, сделав несколько шагов, остановился, поднял палец.
— Слушайте, слушайте, товарищ старший политрук!
В вечернем воздухе издали доносился слабый голос:
— Майн гот... майн гот... Пауль... Пауль...
Было ясно, кричал раненый немец, подорвавшийся на мине.
— Давайте быстрее, товарищ старший политрук,— заторопил Каро и добавил: — Он подорвался на участке второго батальона.
Они зашагали скорым шагом, больше не пригибаясь. Темнело, в морозном воздухе зажглись первые звезды. Вдруг, точно условившись, оба остановились, прислушались. И вновь до них дошел слабый голос немца, но слов уже нельзя было разобрать. Каро, желая показаться в глазах старшего политрука безжалостным, сильным, человеком с железным сердцем, сказал:
— А спросить бы его: кто виноват? Ведь есть у тебя свой дом, семья, зачем ты к нам явился? Кто тебя сюда звал?
И все же мысль, что у умирающего немецкого солдата есть дом, семья и родные, тревожила его.
Он пытливо посмотрел на Аршакяна — старший политрук шагал нахмурившись. Хачикяну показалось, что Тигран одобряет его суровое безразличие к раненому немцу.
— Это блиндаж старшего лейтенанта Малышева, товарищ старший политрук,— сказал Каро, показывая на кучу обожженного кирпича,— тут надо вниз спуститься. Отсюда до врага двести метров, они вон в тех домах!
Перед тем как спуститься в блиндаж командира батальона, Тигран посмотрел на темные силуэты деревьев, на ясное звезднре небо.
— Жуткий мороз,— пробормотал он и прислушался.
Ракета взвилась в небо, осветила сухим недобрым светом суровую, вспаханную военным железом землю, развалины хат.
— Вроде еще кричит,— промолвил Каро и прибавил: — Ну и пусть.
Протиснувшись через узкую дверь, они полезли в погреб. В первые минуты Аршакян не мог в темноте различить лица людей. Знакомый голос приветствовал его по-военному.
Это был Малышев. Аршакян снял варежки, и чья-то мягкая женская рука коснулась его руки.
— Товарищ старший политрук!
— И ты здесь, Зулалян! — обрадовался Тигран. Каждый раз, завидев Аник или Седу, он радовался,
вдруг на миг вспоминая университетские коридоры и аудитории, оживленные голоса и смех студентов. Аршакян погладил девушку по плечу.
— И Каро со мной, видишь?
— Его я всегда вижу,— ответила Аник. Аршакян сказал . сидевшему в углу телефонисту:
— Свяжите меня с Кобуровым. Тигран взял у телефониста трубку.
— Товарищ шестьдесят седьмой, здравствуйте! Говорит Аршакян... К северо-востоку от Малышева, против участка его левого соседа, у сожженного хутора лежит раненый немец, он подорвался на мине. Прошу послать людей и взять его. Уже доложили, что взяли? Ну, очень хорошо. Я переночую у Малышева. У меня все.
Повесив трубку, Тигран посмотрел на Каро. Тот широко улыбнулся ему.
Старшему политруку освободили место у печки. Коптилка тускло освещала лица бойцов.
— Как дела, как жизнь молодая? — спросил Аршакян у Малышева.
— Воюем понемногу.
— А филологией заниматься некогда? — пошутил Аршакян.
— Можно выкроить минутку, да книг нет. Приглушенно прозвучала длинная пулеметная
очередь.
— Это наши, первая рота, — сказал Малышев и взял телефонную трубку.— Почему стреляете? — строго спросил он.— Хулиганит? Ни в коем случае не давайте унести.
Положив трубку, Малышев рассказал Аршакяну, что со вчерашнего дня на ничейной земле лежат два убитых немца. Командир роты говорит, что оба в орденах. Немцы сильным огнем не подпускают к убитым советских бойцов. Вот сейчас они сделали попытку подобраться к трупам, но командир первой роты отогнал их.
Аршакян слушал и поглядывал в глаза Малышева, поблескивавшие при желтом свете фронтовой коптилки, на его суровое, небритое лицо. Аршакян дивился — насколько может человек измениться за каких-нибудь два-три месяца!
— Может быть, попробовать взять у них документы? — сказал Малышев.
— Пожалуй, смысл есть,— сказал Аршакян. Малышев оглядел лица бойцов.
— Разрешите мне пойти, товарищ старший лейтенант?
Тигран посмотрел на стоявшего перед комбатом бойца.
— Гамидов? Кировабадец? — спросил он.
— Так точно, товарищ старший политрук.
— Надо быть крайне осторожным,— сказал Тигран, уже сожалея в душе, что поддержал предложение Малышева.
— Разрешите и мне пойти? — попросил Каро.
— Идите,— сказал Малышев.
Он позвонил командиру стрелковой роты и командиру артиллерийской батареи и приказал им подавить огонь противника, если он начнет стрелять по Гамидо-ву и Хачикяну.
И снова с восхищением глядя на него, Тигран думал: «Да, вот тебе и филолог».
Бойцы вылезли из погреба. Наступила тягостная тишина.
— Писем нет из Еревана, товарищ старший политрук? — спросила Аник.
Девушка не могла скрыть волнения, она задала вопрос только для того, чтобы отвлечься от мучительной мысли об опасности, грозящей в эти минуты любимому.
— Письма? Получил, конечно,— рассеянно ответил Аршакян и подумал: «А если убьют двух замечательных парней из-за документов, которые никакой цены могут не иметь?»
— Я тоже получаю письма. Мать пишет, что отец дома почти не бывает, он даже ночует на заводе.
— Ваш отец директор завода? — спросил Малышев.
— Нет, не директор, он слесарь.
— Вот оно что, теперь понятно. Вы из рабочей семьи, Анна. Наверное, поэтому такая терпеливая, мужественная, работяга.
— Я не в отца пошла, товарищ старший лейтенант, а в мать, она тихая, робкая женщина.
— Значит, в самом деле пошла в отца.
Все засмеялись. Но это был невеселый смех. Люди напряженно прислушивались к звукам, доходившим в подземелье с поверхности земли.
XII
Зазвонил телефон. Находившиеся в погребе переглянулись. Малышев поднял трубку.
— Что? Немец с опозданием стреляет? Ребята возвращаются? Аник увидела, как повеселели глаза Аршакяна. Она незаметно выскользнула из погреба. Девушке казалось, что она долгие годы не видела Каро. Не беда, что в небе сияет безжалостный свет ракет, что без умолку трещат пулеметы. Не беда, что жжет мороз, что на руках нет рукавиц, что морозный ветер сечет огнем. Пускай стреляют, пускай бьют пулеметы, пусть воздух прошит трассирующими пулями! Эта ночь прекрасна! Аник идет навстречу Каро.
Каро жив!
Она пробиралась по ходу сообщения, споткнулась, упала, снова пошла вперед. И вот навстречу ей идут две белые фигуры. Это Каро и Гамидов. Они молча, как белые призраки, подошли к ней.
— Куда ты идешь, Аник? — спокойно спросил Каро.
— Шла тебе навстречу.— И она обняла Каро.
Все вместе они вошли в землянку. Тигран с трудом сдержался, чтоб не расцеловать их.
Командиры стали разглядывать документы и ордена убитых немцев.
Аршакян вертел меж пальцев значки из белого металла.
— Это не ордена, а солдатские медальоны,— сказал он.— Оба солдаты пятой роты второго батальона первого полка семьдесят шестой дивизии. Один Генрих Бейер, второй Михель Криг. Теперь почитаем документы.
И Аршакян с трудом стал читать документы гитлеровцев.
— Вызовем Вардуни,— сказал Малышев.— В батальонах по штату переводчика не полагается, а нам бог послал.
Он позвонил командиру первой роты и велел послать бойца Вардуни на КП.
— Это та самая дивизия, что стояла против нас еще в Кочубеевском лесу,— сказал Аршакян,— один из ее батальонов мы разбили ночью возле Липовой рощи. Старые знакомые. А громкое имя ее командира тоже нам известно: Иоганн фон Роденбург.
Явился Аргам и сразу же приступил к переводу. Особо интересным оказалось неотправленное письмо Генриха Бейера к жене, написанное три дня назад.
Подобные письма уже печатались в советских газетах. Но одно дело читать их в газете, другое в ночной землянке слушать вот это, взятое у убитого врага письмо, неразборчиво написанное расплывшимися зелеными чернилами.
Аргам читал:
«...Напишу тебе правду, ничего не скрою. Когда это письмо дойдет до тебя, меня, быть может, уже не будет в живых. В тылу звучат военные трубы, бьют в барабаны, шумят газеты, а здесь повсюду смерть, жестокая и страшная зима. Нет больше Петера Линца и Альберта Шульца. Их поглотили поля России. А вчера убили Вилли Ротена. Ты помнишь его? Рыжий парень, который все ухаживал за девицами в Мюнхене, он и с тобой пытался заигрывать, пока не получил от меня взбучки, помнишь? Его посмертно представили к награде, потому что под огнем русских он поднялся во весь рост и бросился в атаку, но упал мертвым, пробежав несколько шагов.
Ужасна Россия, Марта. Это не Франция, не Бельгия. Как прекрасен был наш поход во Францию: мы входили в Париж церемониальным маршем.
А здесь страшно, Марта. Здесь нас люто ненавидят. Нам врали, когда говорили, что народ здесь против большевиков. Тут все большевики — дети, старики, женщины. А русский солдат нас не боится. Это ужаснее всего, что он не боится нас. Всю ночь стреляем, пускаем ракеты, но все равно неожиданностей не оберешься. Наших солдат среди ночи выкрадывают из окопов живыми и уносят. А русская артиллерия — жуть!
Зачем мы пришли в Россию? Только сейчас задаю себе этот вопрос: зачем, зачем мы пришли сюда?
Поздравляю тебя с Новым годом, Марта! Помолись за мою душу и не кори меня, что я так отчаялся. Искренне желал бы писать тебе бодрые письма, как из Парижа, но это было бы неправдой. Ничего не могу тебе написать в утешение. Если доживу до весны — это будет чудом. Страшнее всего для нас — русский миномет, русские зовут его «катюша». Он сводит нас с ума!
Пригнать бы сюда газетных писак, посмотрели бы мы здесь на них! Одним словом — здесь ад. Идем в бой, и если останусь в живых по воле провидения, тотчас напишу еще...»
— Это надо послать в Совинформбюро! — воскликнула Аник.
— Но прежде следует письмо перевести и прочесть всем нашим бойцам. Как он говорит? Ну-ка, прочти еще раз,— сказал Аршакян и повторил за Аргамом: — «Русский солдат нас не боится. Это ужаснее всего, что он не боится». Это о нас написано, товарищи!
Он тихо добавил:
— Это написано о капитане Юрченко... Пойду в роты, товарищ Малышев. Хочу поговорить с бойцами, посмотрю, кстати, как твои пулеметы стоят. Запиши перевод писем, Аргам, и размножьте его в нескольких экземплярах, раздайте по ротам, пусть бойцы читают.
Аршакян вышел из блиндажа, за ним пошел Хачикян.
— Разрешите и мне пойти,— обратилась Аник к командиру батальона.
— Не нужно, вам там нечего делать,— резко сказал Малышев.
...Тигран и Каро вернулись в штаб батальона поздно ночью, легли на еловые ветки, постеленные на полу. Аник лежала неподалеку, не спала. О многом ей надо было переговорить с Каро, но ведь они не были одни и потому молчали. Она чувствовала дыхание любимого человека. Он был так близко от нее и так далеко.
Лежа на спине, Тигран курил. Малышев сидел за маленьким столиком, склонив голову, и было непонятно, спит ли он, думает ли. Уснул ли Тигран или только забылся в полудремоте? Аршакян очнулся от громкого голоса Малышева, что-то кричавшего в телефон, и всем своим существом почувствовал, что в землянке царит тревога.
— Какие-то женщины гонят с немецкой стороны стадо коров на наши позиции,— сказал Малышев.— Пойдемте!
Они поспешно выбрались на поверхность земли.
Уже рассвело. По ходам сообщения Тигран побежал к позициям первой роты. Женщины гнали в сторону советских окопов стадо коров. Мотая головами, принюхиваясь, шла скотина, спотыкаясь и проваливаясь на обледенелом снежном насте. На позициях гитлеровцев не замечалось никакого движения. Неужели немцы отступили и население, воспользовавшись этим, идет со скотиной на советскую сторону? Вот стадо приблизилось к заминированной полосе переднего края советской обороны.
— Стрелять, стрелять по стаду! — крикнул властный командирский голос.
Но бойцы не стреляли.
Тоноян, положив палец на курок автомата, молча ждал.
— Не можу, не можу стрелять,— пробормотал Бурденко.
Пулеметчик рядом тоже молчал. Вдруг со стороны немцев раздался пронзительный мальчишеский голос:
— Стреляйте, коров гонят фашисты!
Бурденко и Арсен вздрогнули. Кто-то, стоявший над окопом, крикнул:
— Стрелять, стрелять! Немцы идут в атаку!
И тут начала стрелять вся рота, весь батальон.
Арсен еще никогда не слышал, чтоб коровы так страшно, надрывно, раздирая душу, мычали, даже когда теряли телят.
Вражеская атака захлебнулась. Пулеметы смолкли.
Фашисты, переодетые в женское платье, остались лежать на поле кровавой бойни.
— Хлопчик живой! — крикнул Бурденко и вылез из окопа, пополз по снегу.
Немцы заметили его, открыли сильный огонь. Бурденко спустился в окоп, прижимая к груди мертвого мальчика.
— На руках у мене умер,— всхлипывая сказал Бурденко.
Убитому русому пареньку было лет двенадцать — тринадцать. Кровь текла у него из ноздрей.
Бойцы и командиры в молчании смотрели на мертвого.
Тигран прислонился спиной к обледенелой стенке окопа, на глазах его выступили слезы.
Утро было ясным, небо безоблачным, и вдруг погода переменилась. Крупными хлопьями пошел снег, прикрыл кровавое поле.
XIII
Вернувшись из батальона в штаб полка, Аршакян прочел сообщение Совинформбюро «В последний час».
«...Группа войск Кавказского фронта при содействии военно-морских сил Черноморского флота высадила десант на Крымский полуостров и в результате упорных боев овладела городами Керчью и Феодосией».
Аршакян с волнением вчитывался в каждую строку этого сообщения. Он знал, что недавно сформированная армянская дивизия должна была действовать на юге, следовательно, в боях за Керчь и Феодосию принимали участие его знакомые, друзья, родные.
Тигран вошел в землянку командира полка. Дементьев двумя ручищами потряс руку Аршакяна.
— Поздравляю.
— Да, да, крымский десант!
— Отстаете от жизни, товарищ батальонный комиссар! Кое с чем и лично вас придется поздравить,— с получением звания батальонного комиссара и с назначением на должность заместителя начальника политотдела дивизии. От души поздравляю.
Оказалось, что пришел приказ о присвоении новых званий командирам.
В землянке собрались работники штаба. Начались поздравления, веселые разговоры. Поздравляли командира полка, получившего звание подполковника. С величавостью, с важностью принимал поздравления Кобуров, к нему теперь обращались: «товарищ майор».
Дементьев звонил в подразделения, поздравлял командиров с новыми званиями. Положив трубку, он обратился к Аршакяну:
— Так, значит, Кавказский фронт пробудился и действует. А армяне тоже там воюют.
— Обычно на сто человек найдется один армянин.
— Неужели такой процент? — удивился Дементьев,— я думал, что больше, армян везде можно встретить,— и добавил, чтобы сделать приятное Тигра-ну: — Воюют ведь не числом, а умением, товарищ батальонный комиссар.
Тигран пошутил:
— В прежние времена армяне говорили: «Нас мало, но мы армяне». В старину один армянский историк писал: «Мы — маленький народ, часто мы были теснимы большими тиранами, но совершили много храбрых дел, достойных упоминания в летописях». Возможно, это преувеличение, но не ошибка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84