В воздух поднялась красная ракета, и сразу же заговорили советские орудия. Бурденко предложил девушкам выпить по глотку водки. Они хлебнули из фляжки. К вою сотен снарядов присоединился пронзительный, свистящий звук гвардейских минометов.
— Танки, наши танки двинулись! — крикнула Аник.— Почему без сигнала они двинулись в бой, товарищ майор?
— Это еще не бой. Это разведка боем,— спокойно ответил Малышев.
Светало... И в ту минуту, когда казалось, что неприятель не в состоянии сопротивляться мощи огненного шквала, что советские танки прорвали его оборону, со стороны немцев заполыхало пламя, заговорили десятки орудий, и над позициями кобуровского полка поднялись огромные столбы дыма и снежной пыли. Трудно было поднять голову, оглядеть поле боя. Посмотрев из своего укрытия в стереотрубу, Малышев со вздохом сказал:
— Наш танк подбит, горит. Второй подбили, загорелся, два других отходят.
— Наш танк? — отчаянным голосом вскрикнула Шура.— Два наших танка горят!
— Спокойно, Шура, спокойно,— сказала Аник. Аник и Шура лежали рядом на скате снежного
бугра. Шура плотно зажмурила глаза. Она не знала, что от этого бой покажется ей еще ужасней, еще страшнее. Особенно страшно, когда не видишь происходящего вокруг, а только слышишь гром орудий, вой осколков и предсмертные крики людей. Но и у Аник, не раз бывшей в бою, было такое чувство, словно пришли последние секунды жизни, что вот-вот она провалится в черную пропасть.
Когда шквал разрывов утих, Аник посмотрела на майора: он был спокоен. Его слух, привыкший улавливать далекие и близкие звуки боя, напряженно искал признаков перемены. Он отметил, что в боевом концерте со все возрастающей силой звучат на флангах голоса советской тяжелой артиллерии и гвардейских минометов.
— Неужели атака захлебнулась, товарищ майор? — с болью спросила Аник.
— Происходит то, что и должно происходить,— усмехаясь ответил Малышев.— Слышите, бьют наши!
Немного погодя Аник уже могла встать во весь рост и оглядеть поле боя. Над горящими советскими танками стоял черный дым, рвалось к небу копотное рыжее пламя. Когда ветер на мгновение сносил дым, становились видны белые бронированные башни машин.
— Надо спасти танкистов! — крикнула Аник и побежала в сторону горящих танков.
— Стойте, стойте, немцы обстреливают поле пулеметами! — крикнул ей майор Малышев.
Но Аник уже бежала по открытому полю.
— Я тоже с ней пойду! — крикнула Шура. Малышев схватил ее за руку.
— Ни с места!
Аник бежала к горящим танкам, слышала над головой тонкий, смертный посвист пуль. Аник казалось, что ей сыплют в лицо и глаза раскаленную железную пыль. Два раза она падала на землю, и скрежещущие пулеметные очереди проносились над ее головой, потрошили снег и землю. Она уже пробежала сотню метров,— горящий советский танк закрывал ее от пулеметного огня противника. Она быстро приближалась к танку, он защищал Аник своей горящей стальной грудью. Вот она уже рядом с танком. Прикрывая лицо от пламени, Аник прошла мимо лобовой части бронированной машины и вдруг увидела лежащего на снегу человека. Танкист, видимо, выскочил из машины и упал, подкошенный немецким железом. Волосы его обгорели, одежда дымилась. Аник тронула раненого за плечо. Неужели мертв? Нет, ей показалось, что он застонал.
Напрягши все силы, она оттащила раненого от горящей машины. Он был ранен в голову. Аник вытащила из сумки вату, смочила ее в спирту и, поддерживая левой рукой голову раненого, правой обмыла спиртом рану. Глаза танкиста на мгновение открылись, взглянули на Аник и опять закрылись.
— Да ведь это Краснов! — вдруг ахнула она. Аник сделала перевязку, осторожно опустила голову
капитана на снег, оглянулась — нет ли поблизости других раненых. А в это время батальон Малышева
пошел в атаку. Стоя у танка, Аник увидела, как бойцы ее батальона, пригибаясь, бежали вперед. Враг молчал. Шеренги атакующих подходили все ближе, батальон приближался к Аник. Прямо на нее бежали Ираклий и Арсен.
Чувство пьяного восторга, счастья охватило ее, она побежала вместе с бойцами.
— Аник, куда ты? — крикнул Ираклий.
Но девушка продолжала бежать вперед. Через несколько минут атакующие вплотную приблизились к оборонительному рубежу противника. Немецкие окопы молчали — они были пусты. Толпы немецких солдат, отстреливаясь, отходили ко второй, запасной линии обороны. Атакующие советские роты с криком «ура» устремились за отступающим врагом. Почти вплотную с пехотой катили орудия. На мгновение в дыму перед Аник возникали и исчезали знакомые лица. Вот промчался, стоя в санях, комбат Малышев, вот в тумане мелькнуло и тотчас исчезло сияющее лицо Шуры Ивчук...
— Аник! — крикнула Шура.
А может быть, Аник показалось, что она слышит голос Шуры?
Утро было туманное, степь затянуло дымом. И вдруг посветлело: выглянуло солнце.
Бойцы бежали, тяжело дыша, останавливаясь не для того, чтобы передохнуть, а для того, чтобы дать очередь из автомата. Рядом с Аник бежали Ираклий и Арсен, то и дело стреляя по противнику. И она стреляла — стреляла, почти не целясь. Пороховые газы ели глаза, горло, но она не обращала на это внимания. Вдруг перед ней поднялся бело-черный фонтан снега и земли. Кто-то сзади сильно толкнул ее в спину, и она упала в снег, это спасло ее: осколки тяжелой мины завыли над ее головой. Она снова поднялась на ноги и побежала вперед. Чувство счастья, подъема не оставляло ее. Снова она увидела Ираклия и Тонояна.
Ираклий бежал во весь рост, не наклоняясь. Аник был ясно виден его светлый затылок. На миг Аник потеряла обоих бойцов из виду. И вдруг прямо перед собой она увидела лежавшего на снегу бойца и другого, наклонившегося над ним Это были Ираклий и Арсен.
Когда Аник подбежала к ним, Арсен уже перенес его в небольшой овражек.
Ираклий, закрыв глаза, тяжело дышал. Аник и Арсен расстегнули на нем шинель, девушка дрожащими пальцами разорвала на груди Ираклия окровавленную рубашку. Обнажилась грудь, Аник увидела страшную осколочную рану.
— Ираклий! — закричала она так пронзительно, с таким отчаянием, что сама ужаснулась своему голосу.
Обеими руками она обхватила голову друга.
Но Ираклий уже ничего не слышал и не видел. Он не слышал ни безумного голоса Аник, ни грохота орудий, ни железного скрежета пулеметов, не чувствовал дыхания ветра, бегущего над широкой степью между Доном и Волгой...
XXVIII
У неприятеля оказалось значительно больше танков, чем предполагали вначале в штабе армии Чистякова. Три немецких танковых батальона, преодолев сплошную завесу советского огня, остановили наступление полка Баланко и, прорубив коридор для немецких войск, дали возможность германской пехотной дивизии отойти к юго-востоку. Отходя, дивизия оставила на снежном поле немало трупов, танков, орудий, минометов и автомашин. Полк майора Баланко и батальоны соседней дивизии продолжали по пятам преследовать отступающего врага. Дорога на юг была открыта. Соседние полки и дивизии безостановочно продвигались вперед, навстречу войскам Сталинградского фронта.
Вплотную за взводами разведчиков шли батальоны подполковника Козакова. Стоя в санях, Козаков ехал рядом с шагавшими по снегу бойцами.
— Товарищи! — кричал он.— Это бьет советская артиллерия, идущая с юга! Шире шаг!
Он подъехал к головным подразделениям наступавшего полка. Здесь бойцы сами кричали ему:
— Наши бьют с юга, идут навстречу нам, товарищ подполковник!
Все ближе, все громче доносились раскаты артиллерии,— Сталинградский фронт шел на сближение с Донским.
Легко спрыгнув с саней, Козаков присоединился к шагавшим во главе первого батальона Аршакяну и Микаберидзе.
Начальник штаба полка вместе со всем личным составом штаба шел в колонне замыкающего батальона; в затылок батальону двигалась тяжелая артиллерия. Полковые орудия, опередив передовой батальон, нагоняли разведывательные взводы.
Заметив, что Аршакян и Микаберидзе едва не падают от усталости, Козаков предложил им сесть в сани.
— Нет уж! Хочу шагать с солдатами,— ответил Тигран.
— Я тоже,— отозвался Микаберидзе. «И когда это Микаберидзе успел так тщательно побриться? — подумал Козаков.— Вырядился, словно на парад собрался». Шалва, видимо, почувствовал взгляд Козакова, оглянулся
— Что глядишь, подполковник?
— Восхищаюсь! — засмеялся Козаков.
— И я восхищаюсь всем! — крикнул Микаберидзе, широко повел рукой.— Даем немцу прикурить, подполковник! А? Сердце стучит — боюсь, взорвется, как вулкан.
Ликование было всеобщим но не каждое лицо было способно так ясно выражать радость, как лицо Шалвы Микаберидзе,— оно, как чистое, прозрачное озеро, отражало солнце и небо. Тигран взволнованно обратился к подполковнику:
— Смотрите! Разведывательные взводы дали красную ракету. Это означало, что советские войска сближаются с неприятелем. Подтверждали это и с каждым мгновением нараставшие артиллерийские раскаты: подавали голос рвущиеся с юга войска Сталинградского фронта.
— Бего-о-ом! Вперед! — громко крикнул командир полка. В каждой колонне офицеры повторяли эти слова. Они разнеслись над степью многоголосым эхо. Через несколько минут бойцы первого батальона увидели разрывы снарядов: они рвались на окраине большого села Огонь вели шедшие с юга войска Сталинградскою фронта. Предстояло ударить по врагу с тыла,— и без приказа это стало ясно каждому ряд новому бойцу. В это время, обгоняя ряды наступающей пехоты, показались советские танки,— их было не меньше двадцати, они грохоча мчались на юг. До села оставалось не больше полукилометра. И вот над селом взвились в небо две белые ракеты. И тотчас такие же две ракеты взлетели над наступавшими с севера батальонами. Прозвучало протяжное, грозное, тысячеголосое «ура». Танки вырвались вперед, ведя беглый пушечный огонь по противнику. Бойцы бежали за танками, стреляли из автоматов и ручных пулеметов. Свершалось то, к чему всеми силами стремились многие десятки тысяч советских вооруженных людей: соединялись двигавшиеся с юга и с севера войска. Первыми бросились обниматься танкисты. Аршакян, Козаков и Шалва Микаберидзе, задыхаясь, бежали за батальоном. Миновав первые сожженные дома, они почти догнали танки. Солдаты стрелкового полка устремились вперед с ликующими и радостными криками. Сотни людей обнимали друг друга, целовались, бросали в воздух шапки, стреляли в воздух. Обнимались офицеры и рядовые, пожилые усатые солдаты и совсем зеленые юнцы, русские и грузины, сибиряки и армяне. Кое-где бойцы подхватывали на руки какого-нибудь лейтенанта или капитана и принимались подбрасывать его вверх, крича «ура» и смеясь.
Досталось и Аршакяну. Он наконец вырвался из сильных дружеских рук, увидел, что тут же рядом взлетает вверх, взмахивая руками, смеющийся Микаберидзе.
— Ну, хватит, ребята, хватит...— кричал он.
— Хватит, тенцевали, хватит... Когда комиссара опустили на землю, он подбежал
к Тиграну, обнял его и взволнованно сказал:
— Пусть сердца наших матерей почувствуют сейчас нашу радость!
Тигран вспомнил мать Шалвы,— она приезжала на вокзал в Тбилиси проводить на фронт двух своих сыновей. Вспомнил Тигран, как эта высокая седая женщина разговаривала с Дементьевым. Она сдерживалась на вокзале, чтобы дома свободно оплакать разлуку с сыновьями, подумал Тигран. Ему было приятно, что сейчас, в минуты самого большого счастья, Шалва вспомнил о матери. «Сердца наших матерей чувствуют нашу радость».
Тигран огляделся. Бойцы качали полного низкорослого командира, дружно кричали:
— Ура, полковник! Ура!
Полковнику это величание, наверное, было приятно. Он не протестовал, не пытался вырваться из крепких солдатских рук.
Тигран подошел к этой группе бойцов в тот момент, когда они, наконец, опустили полковника на землю. От удивления и неожиданности Тигран оторопел. Сделав шаг вперед, Аршакян произнес:
— Товарищ генерал?
Бойцы удивленно поглядывали: почему батальонный комиссар называет полковника генералом? Толстенький полковник тоже удивленно посмотрел на Тиграна.
— Разве вы не помните меня, товарищ генерал, то есть товарищ полковник? — спросил Аршакян.
Полковник пристально посмотрел на Тиграна, и в глазах его появились удивление и радость. Полковник и Тигран крепко обнялись.
— Как мне не помнить тебя, дорогой, как не помнить! — проговорил полковник.
Бойцы и командиры окружили их, понимая, что встреча этих двух людей таит в себе что-то необычное.
К Тиграну подошли Микаберидзе и Козаков. Комиссар даже попятился от удивления.
— Товарищ генерал! — так же, как Аршакян, воскликнул он.— Вы?
Полковник закашлялся, на глазах у него выступили слезы. Он крепко обнял Шалву.
— Какая встреча! Какая встреча! — растерянно повторял полковник. Снова обернувшись к Тиграну, он сказал:
— А вы совсем не изменились, Аршакян. Оказывается, он и фамилию Аршакяна помнил,
хотя в прошлом почти никогда не называл его по фамилии, а иронически именовал «политиком».
— Все такой же красивый. И тот же блеск в глазах! А помните наши тяжелые дни, дорогой?
— Сейчас тоже хоть и радостные, но нелегкие дни, товарищ генерал,— сказал Аршакян.— А вы изменились, товарищ генерал... товарищ полковник. Помолодели.
— Да, я изменился, это верно... наверно, изменился,— кивнул Галунов.— Удача ведь всегда молодит! А? — Он невесело улыбнулся.— Стал после генерала майором, потом за год и три месяца прошел путь от майора до полковника. Немалая удача, друг! А? Сейчас вот командую бригадой. От батальона — к полку, от полка — к бригаде.
Галунов, меняя тему разговора, спросил у Аршакяна:
— А кто же остался в дивизии из старых знакомых? Кто сейчас командует дивизией?
— Командует дивизией генерал Геладзе, а начальником штаба полковник Дементьев.
— Неужели наш Дементьев? Уже полковник? — удивился Галунов.
В эту минуту неподалеку остановился открытый «виллис», в нем сидели Геладзе и Дементьев.
Полковник Галунов четким шагом подошел к машине.
— Галунов? — удивленно проговорил Дементьев.
— Он самый.
Геладзе долго тряс руку Галунова, а потом обнял его. Дементьев и Галунов поздоровались молча. Мгновение пристально смотрели в лицо друг другу,— Галунов снизу, высокий Дементьев сверху.
Геладзе поднялся на развалины сгоревшего дома. Вокруг сгрудилась толпа военных.
— Товарищи бойцы, командиры и политработники! — начал Геладзе громко и торжественно. Лицо его покрылось красными пятнами, на толстой шее вздулись жилы.-- Поздравляю вас с великой победой! Сегодня весь мир узнает, что сотни тысяч гитлеровских солдат и офицеров зажаты в железное кольцо советских армий. Сейчас мы повернем на восток, к Сталинграду, к матушке Волге, чтобы стиснуть кольцо на горле гадюки. За работу, товарищи!.. Родина не забудет тех, кто отдает за нее жизнь!
В те радостные дни подобные летучие митинги вспыхивали почти в каждой воинской части, в каждом освобожденном советскими войсками городе и селе.
Генерал спустился с обгорелых бревен и, простившись с Галуновым, уехал. Бойцы разошлись по своим подразделениям. И лица людей, и орудия, и смотровые щели танков теперь были обращены на восток, в сторону врага, окруженного в Сталинграде.
Галунов сел в сани, оглянулся на Дементьева и Аршакяна, помахал им рукой.
— Изменился он,— тихо сказал Дементьев Аршакяну,— вот как жизнь его обломала! А помните, какой он был раньше? Не подойди...
— Я боялся, что ты холодно обойдешься с ним, Владимир Михайлович,— также негромко ответил Аршакян,— и мне было как-то не по себе. Я помню, как он пренебрежительно разговаривал когда-то с тобой: «Что это за царапина на твоем лице? Видно, орден хочешь просить?» А помнишь адъютанта Литвака, погибшего из-за галуновской дурости? Никогда не забуду смерти этого славного парня... И ты, конечно, не забыл... Вот я и боялся, что ты будешь слишком резок с Галуновым. -
— К чему теперь быть с ним резким,— задумчиво промолвил Дементьев.— Раньше я не любил его за высокомерие, за грубость, он это чувствовал и бесился. А сейчас...— он махнул рукой,— нет нужды вспоминать старое.
— А знаешь, увидев тебя, он растерялся, мне даже показалось, что лицо его побледнело.
— И я это заметил, поэтому первый и протянул ему РУку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84