Орудийные ровики углублены до уровня стволов. У приборов на поверхности только визиры. Все землянки выложены изнутри кирпичом, в них уютно и сухо. Кирпичом же выложены и ходы сообщения. Оказывается, со старых, заброшенных построек кирпич. Некоторые сооружения имели железобетонные перекрытия, способные защитить не только от осколков, но и от прямого попадания мелких и даже средних бомб.
Все это было прекрасно, только вот настроение Кикнадзе оставляло желать лучшего. Он был очень расстроен прорывом гитлеровского воздушного разведчика. Я, как мог, успокоил его, и деловой разговор состоялся.
Майор считал, что в полку ещё не изжито благодушие мирного времени, что личный состав не настроился психологически на войну, она вроде бы идёт где-то и нас не касается. Бойцы стараются нести службу, но нет у них ещё острой фронтовой напряжённости. Я сказал, что её и не будет до первого боевого столкновения с противником, до первых жертв. Тогда появятся и опыт, и злость, и уверенность. Кикнадзе согласился со мной. Это, мол, забота командиров и политработников полка, но есть и другие причины, которые зависят не от зенитчиков, а от высокого, может быть, самого высокого командования.
Внимательно слушая майора, я отсеивал второстепенные подробности, стараясь выделить главное. Ведь Сталин занят сейчас тысячью дел, ум его перегружен. И моя задача, выделив главное, чётко сформулировать предложения, имея для каждого твёрдое обоснование. Кикнадзе сетовал на то, что противовоздушная оборона не является плотной. До войны считалось, что достаточно перекрыть лишь основные направления, железные дороги, шоссе, реки, над которыми пойдут самолёты противника. Эти направления действительно перекрыты. Но вот немецкий разведчик прокрался среди дня над обширными лесными массивами, где нет ни наших наблюдателей, ни батарей. И таких «дыр» много, а прикрыть их нечем, в 193-м полку, например, никаких резервов. И в соседних полках тоже. Если нет возможности быстро развернуть новые зенитно-артиллерийские полки, то надо срочно пополнить батареями, людьми и техникой уже стоящие на позициях части.
Я прикидывал мысленно: в артиллерийских полках, в арсеналах Московской зоны ПВО и Московского военного округа имеется значительное количество зенитных орудий, как старых, так и новых образцов. Вполне возможно быстро сформировать несколько десятков батарей. Но нужны люди. Специальностью зенитчика овладеешь не сразу, а время не ждёт. Надо взять работников арсеналов, артпарков, складов и тех заводских рабочих, которые знакомы с артиллерийскими системами. Это — костяк. Новые батареи — сразу в полки. Там их по возможности пополнить людьми из других батарей, местными добровольцами (от добровольцев тогда отбоя не было). Впрочем, это уже детали. Главное — влить в 193-й полк и в другие полки хотя бы по две-три батареи, а уж командиры сами разберутся, как подготовить и использовать их.
Второе, на что сетовал Михаил Геронтьевич, — ненадёжная связь. Для гибкого, быстрого управления надо иметь постоянную связь с батареями, с соседними полками, с командованием, с постами ВНОС, со своими наблюдательными постами, один из которых вынесен аж под Можайск. Штатных средств не хватало. Можно каким-то образом использовать гражданские постоянные линии связи, но для этого требуется решение «наверху», требуются соответствующие специалисты. Я заверил Кикнадзе, что доложу об этом как раз там, где могут решить проблему.
От зенитчиков — к авиаторам, в 6-й истребительный корпус, который, как я упоминал, был создан на базе отдельных авиаполков перед самой войной. Там уже находились присланные Сталиным представители, а точнее сказать, советники Ставки. Я в свою очередь представился командиру корпуса полковнику Климову и присоединился к другим товарищам, уже начавшим работу. Они вели разговоры, а я только прислушивался да приглядывался. Прямо скажу, к этим новоявленным советникам отношение у меня было скептическое. Ко всему прочему, задето было моё самолюбие, а я ведь тоже человек, не лишённый эмоций.
С самого начала военных действий стремительно нараставшие события заставили Сталина искать новые способы руководства. Для влияния на ход событий, хотя бы для получения достоверных сведений об этих событиях, об обстановке на том или ином участке фронта он срочно посылал туда своих личных представителей. И Жукова, и Шапошникова, и Кулика, и даже меня — для сбора точной информации. В начале это делалось спонтанно, случайно, а со временем сей метод руководства получил чёткую форму: официальные представители Ставки Верховного Главнокомандования в течение всей войны выезжали на самые ответственные участки фронта.
А вот у другого начинания была иная судьба. В первую же военную неделю при только что образованной тогда Ставке Главного Командования была создана группа советников по различным вопросам, в которую вошли военнослужащие разных званий и положений, от майора до генерала, но обязательно специалисты в своём деле. Для чего такая группа понадобилась Сталину? Вспомнил, вероятно, как советовался с генералом Снесаревым и со мной в годы гражданской войны, делая свои первые шаги на новой для него стезе. А теперь вот и война обширней, и руководство сложней, и техника разнообразней — значит, и советников надо побольше. Я даже обиделся. Конечно, минуло время, когда я мог дать ответ на многие вопросы военной обстановки, все расширилось, усложнилось невероятно. Но ведь у нас-то с Иосифом Виссарионовичем были особые, абсолютно доверительные отношения, а другие специалисты как были, так и остались просто должностными лицами, какой ярлык к ним ни приклеивай. Спасибо хоть, что меня не зачислили официально в «группу советников», оставив при прежнем свободном статусе. Наверно, Сталин даже и не думал обо всем этом, о моем самолюбии — не до того ему было. Но я-то думал.
Эмоции со счета не сбросишь, но я все же старался быть объективным и хочу сказать: среди новоявленных советников были люди весьма достойные, приносившие заметную пользу. Назову хотя бы одну фамилию: в ту пору подполковника Генерального штаба Грызлова. Он, Анатолий Алексеевич, в первые дни войны находился в Идрице, где с весны формировался под руководством генерала Д. Д. Лелюшенко 21-й механизированный корпус. Гроза грянула, а корпус не имел ещё половины техники, совсем не было артиллерии. А как без неё против танков?! Вот парадокс: пушки в Идрице есть, сто единиц, на два артиллерийских полка, но взять их нельзя, они числятся в резерве Главного Командования. Надо было обращаться в Москву, добиваться. Время требовалось. А Грызлов распорядился — берите немедленно. Лелюшенко не мог решить этот вопрос, другие генералы не могли, а представитель Генштаба взял на себя ответственность. Девяносто пять орудий были переданы мехкорпусу и очень помогли ему в завязавшихся боях, особенно в борьбе с танками. Что бы делал Лелюшенко без этих орудий?!
Да, удачный случай. Молодец Грызлов. И все же, посчитав, что «группа советников» долго не просуществует, я не ошибся. Сталин не любил общаться с новыми людьми. Кроме того, советник по долгу службы был обречён говорить Сталину только правду, а в первое военное лето она была очень горькой. Далеко не каждый отважился излагать истину под жёстким взглядом Сталина, не считаясь с его настроением. Так их можно пересчитать на пальцах. Шапошников, Жуков, Кузнецов, Ватутин, Василевский… Даже Будённый и Ворошилов предпочитали отмалчиваться либо смягчать свои доклады. В общем, «группа советников» постепенно растаяла, растворилась и больше не возобновлялась. Но тогда, в июле, она действовала, присматриваясь к советникам, я убедился, что они хорошие специалисты, объективные люди, стремящиеся осмыслить реальное положение, выработать рекомендации. Мне оставалось только помалкивать да делать свои выводы.
Почему наши истребители не сумели среди бела дня догнать и уничтожить вражеский самолёт? Прежде всего, подвела плохая связь, о самолёте сообщили с большим опозданием, когда он значительно удалился от наших аэродромов (значит, у лётчиков, как и у зенитчиков, связь — узкое место, подчеркнул я для себя. Надо обязательно выяснить возможность использования гражданских линий). Далее. Полки 6-го авиакорпуса имели на вооружении в основном истребители «И-16». Эти монопланы ещё недавно считались хорошими скоростными самолётами. В небе Испании фашистские лётчики шарахались от них, опасаясь вступать в единоборство. Но прошло немного времени, и бои на Халхин-Голе показали, что японские истребители действуют против наших на равных. А спустя ещё два года, к началу войны с Германией, мы уже значительно уступали немецкой технике. Новых машин, которые превосходили гитлеровские самолёты, промышленность выпускала ещё мало. Новые машины шли на укомплектование авиационных полков первой линии и, как мы знаем, погибли. А теперь немцы уже в Минске и даже ближе, реальная угроза воздушного нападения нависла над нашей столицей.
Опыт подсказывал, что атаковать вражеская авиация будет не только в светлое время суток, но скорее всего ночью. Немецкие лётчики привычны к ночным действиям. А большинство лётчиков 6-го авиакорпуса, в основном молодёжь, действовать в темноте не обучены. Лишь в 11-м истребительном полку практиковались ночные полёты. Да и машины были лучше, чем в других частях; успели освоить «яки».
Как же быть в такой ситуации? Я впервые обратился с вопросом к полковнику Климову:
— Есть в корпусе лётчики с боевым опытом, воевавшие в Монголии или Финляндии?
— Да. Но немного.
— Хватит на две эскадрильи?
— Но тогда в полках останутся лишь новички, — насторожённо ответил Климов. Понятна была его тревога, однако меня беспокоило общее положение дел в Московской зоне. Может, сегодня, может, через неделю или две, лучше позже, чем раньше, фашисты бросят на нашу столицу авиацию. Десятки, а то и сотни вражеских бомбардировщиков устремятся к Москве, и скорее всего ночью. Зенитная артиллерия нанесёт им какой-то урон, частично рассеет их, а как с теми, которые прорвутся через заслон зенитного огня? Справятся ли с ними наши виртуозы, единицами поднявшиеся с разных аэродромов?! На это трудно рассчитывать.
У меня зрело такое предложение. Собрать всех опытных лётчиков, в том числе инструкторов, лётчиков-испытателей в три эскадрильи, посадить на наши отличные машины и дислоцировать на самых опасных направлениях. Это необходимо не только для того, чтобы спасти столицу от бомбовых ударов, но и для психологического давления на немецких пилотов. Они с первого же налёта должны понять — лёгкой прогулки не будет ни днём ни ночью. Будет кровавый бой, будет схватка с лётчиками, ни в чем не уступающими им. Чтобы с опаской, со страхом летел немец к Москве, думая не о том, как прицельно положить бомбы на объект, а о том, удастся ли вернуться живым…
Поделившись своими соображениями с полковником Климовым, я поторопился в Москву. Была уже ночь. Составив короткую записку с выводами и предложениями, пошёл к Иосифу Виссарионовичу на доклад. Он принял меня в комнате за кабинетом. Мой почерк и стиль были ему хорошо знакомы, он сразу уловил суть, задал несколько уточняющих вопросов. По ним я понял, что он уже знаком с обстановкой. Знал даже количество орудий, которые можно сегодня дать подмосковным зенитчикам. Спросил его:
— Больше я вам не нужен?
— Устали? Домой?
— Да. Наездился.
— А я не устал? — вырвалось у него. — А мы с товарищем Поскребышевым из железа?! Он за столом уснул…
Внимательно посмотрел на Иосифа Виссарионовича. Лицо его было серым, под глазами набрякли мешки. Опущены плечи, шея казалась длиннее. Он ведь старше меня, а ему не у кого взять разрешение на отдых…
— Подумал, что никакой пользы, — извиняющимся тоном начал я, но он прервал мягко.
— Ничего, извините… Не сдержался. Трудно одному, Николай Алексеевич. Не успеваю охватить, сосредоточиться, вникнуть… Отдохните, пожалуйста, здесь. Сейчас будем обсуждать, как укрепить воздушную оборону Москвы. Могут возникнуть вопросы.
Выпив стакан чая, Сталин ушёл в кабинет. Дважды в ту ночь он обращался ко мне за какими-то уточнениями. Вероятно, не очень существенными, иначе я запомнил бы. Думаю, он вполне мог обойтись без меня, но, работая на пределе, чувствовал себя, наверно, увереннее и спокойнее, зная, что я рядом, за дверью.
Многими разными делами занимался в те сутки Сталин. Я же был участником лишь одного события. 9 июля 1941 года Государственный Комитет Обороны принял постановление «О противовоздушной обороне Москвы», в котором была намечена широкая, конкретная программа увеличения оборонительных сил и средств. Эта программа начала выполняться немедленно. Я был доволен тем, что в ней были учтены все мои предложения. За короткий срок в 1-м корпусе ПВО количество зенитных орудий среднего калибра возросло до 800, малого калибра — до 250, появилось большое количество новых постов ВНОС. Численность самолётов в 6-м истребительном авиакорпусе достигла 585, причём на пополнение пришли боевые машины нового образца. Теперь мы более спокойно могли смотреть в наше московское небо.
10
Сталин предложил: при первой же попытке немцев нанести бомбовый удар по нашей столице члены Государственного Комитета Обороны посетят командный пункт Московской зоны противовоздушной обороны, чтобы на месте познакомиться с его деятельностью, возможностями и потребностями. Был и другой аспект. Никто не мог представить, какой силы будет удар, какие вызовет жертвы и разрушения. Не применят ли гитлеровцы отравляющие вещества? При всех условиях командный пункт ПВО был самым надёжным убежищем. Оборудованный на глубине 50 метров под одним из домов в центре города, он имел автономное жизнеобеспечение, свой источник энергии, фильтры для очистки воздуха, запасы воды, продовольствия. И, что очень важно, надёжные линии связи.
Своевременно оповестить Сталина и других членов ГКО поручено было мне. На командном пункте ПВО постоянно дежурили люди, которые точно знали, когда и где нахожусь я или мой дублёр из группы советников. Однако день проходил за днём, ночь за ночью, я успел по заданию Сталина ещё раз съездить на фронт, а немецкая авиация не появлялась. Это было тем более странно, что отдельные гитлеровские самолёты проникали значительно восточное Москвы: была, например, отмечена бомбёжка воинского эшелона, следовавшего из Горького. Напряжение в ПВО ослабевало, я слышал разговоры о том, что немцы, дескать, не решаются бросить авиацию на Москву, опасаясь потерь, что у них не хватает сил, растянутых по фронту. Будучи не согласен с таким мнением, я всюду, где мог, повторял: нельзя терять бдительность ни на минуту, немцы — фокусники, они обязательно придумают какую-нибудь пакость. Хватит с нас одного внезапного нападения.
Спустя время из опроса пленных лётчиков, из других каналов мы узнали, что гитлеровское командование готовило воздушный удар по Москве неторопливо и тщательно, придавая этому акту не только военное, но и большое политическое значение. Весь мир должен был узнать о том, как германские военно-воздушные силы стирают с лица земли древнюю русскую столицу. Узнать и устрашиться. На Москву нацелены были бомбардировочные эскадры 2-го воздушного флота, укомплектованные новейшими машинами — "Хейнкель-111 " и «Юнкерс-88», опытными лётчиками, бомбившими многие города Европы. Не только асы из авиационных эскадр «Вевер» и «Легион Кондор» были там, но и эскадра особого назначения «Риф» — все они прославились в небе Испании, Польши, Греции, Франции, Югославии, Англии. Немцы рассчитывали с первого раза подавить нас количеством и мастерством. А нанести этот удар было приказано ровно через месяц после начала войны.
Вечером 21 июля я находился в комнате связи по соседству с кабинетом Сталина. По телеграфу начали поступать первые вечерние сводки с фронтов. Сидя за маленьким столиком у окна, я занимался этими сообщениями, делая пометки на своей карте и короткие записи в блокноте. Солнце уже склонилось до уровня крыш, но было ещё достаточно светло, электричество не зажигали. Это ведь не просто, как в мирное время, включил лампочки и продолжай работать. Надо для светомаскировки наглухо закрыть, зашторить окна, отрезать себя от мира, остаться без свежего воздуха, без вечерней зари, без звёзд…
Меня позвали к телефону. Спецдежурный командного пункта противовоздушной обороны сообщил ровным, казённо-спокойным голосом, в котором все же угадывалось напряжение:
— В двадцать один ноль-ноль над Смоленском прошли немецкие бомбардировщики. Курс на Москву.
Я бросил взгляд на часы: двадцать один час две минуты — отлично сработало оповещение.
— Сколько?
— Первая волна примерно шестьдесят машин. На подходе вторая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287