Он прибыл туда 10 сентября, когда враг штурмовал уже Урицк и Пулковские высоты.
В ту осень мне ни разу не довелось побывать в Питере, у меня нет собственных наблюдений, поделиться могу лишь косвенными впечатлениями. Сменённый Жуковым Ворошилов возвратился в Москву усталым, размочаленным стариком, похудевшим настолько, что мундир висел на нем, как на вешалке. Выслушав краткий доклад, Сталин посочувствовал старому другу, ни в чем не упрекнул его, посоветовал отдохнуть две-три недели. Груз пережитого в Ленинграде давил, видимо, на Климента Ефремовича, ему хотелось выговориться, облегчить душу, поделиться сомнениями, утвердиться в мысли, что он не виноват, что любой другой командующий на его месте тоже не остановил бы немцев. А старых приятелей в Москве не было, все на фронтах. Вот и провёл он у меня целый вечер, возбуждённо и не очень связно рассказывая о событиях.
Запомнилось мне: вражеская пехота прорвала наш оборонительный рубеж и продвигалась к окраине города. Морской батальон, который должен был контратаковать немцев, залёг под огнём. Минуты решали все. Тогда разгневанный Климент Ефремович схватил винтовку убитого, выбежал на пригорок, закричал яростно: «Это я, товарищи, маршал Ворошилов! Слушай мою команду: вперёд, за мной!» И побежал первым, а за ним поднялся и ударил в штыки весь батальон. Правда, сопровождавшие охранники остановили Климента Ефремовича, не допустили до рукопашной. А вообще это было в его характере. Он всегда был вспыльчив, горяч. Впрочем, с возрастом, как казалось мне, вспыльчивость его становилась какой-то расчётливой. В середине тридцатых годов был случай: катал он у себя на даче по озеру Иосифа Виссарионовича. Сидел на вёслах. Оба малость в подпитии. Сталин был мрачен. О чем-то они поспорили, Иосиф Виссарионович назвал Ворошилова скрытым троцкистом и вражеским агентом. «Как ты смеешь! Утоплю за такие слова!»— вскипел Климент Ефремович и в ярости перевернул лодку. Холодная вода остудила обоих. Сталин потом говаривал: «Вот что значит искренний человек. Меня готов был утопить, защищая свою правоту». Выглядело все это действительно впечатляюще. Тем более, что Ворошилову было хорошо известно: Сталин совсем не умеет плавать. Но не мог не знать Климент Ефремович и другого: глубина озера не превышала полутора метров, а там, где лодка опрокинулась, вообще было им, низкорослым, по пояс.
С недоумением, с уважением и даже с оттенком робости, ему не свойственной, рассказывал Ворошилов о решительности Жукова. Едва разобравшись в обстановке, Георгий Константинович бросил навстречу немцам 10-ю стрелковую дивизию, последний резерв, предназначавшийся для боев непосредственно в городе. Ворошилов не пошёл бы на такой риск.
Жуков оголил всю противовоздушную оборону Ленинграда, отправив зенитные батареи на передовую, навстречу вражеским танкам, перекрыв артиллерийским огнём дороги. Жуков снял с кораблей всех, кого только можно было снять, сплотил их в морские бригады и послал на самые ответственные участки… Жуков был резок и груб, на «вы» обращался только к Жданову и адмиралу Исакову. На маршала Ворошилова, на командарма 54 маршала Кулика, на генералов и полковников кричал, как на мальчишек. Он сразу же пообещал «навести порядок» и наводил его так, что даже видавшему виды Клименту Ефремовичу становилось не по себе. (По его словам, командующий самолично, на месте, без суда и следствия расстреливал командиров, отступавших без приказа, потерявших управление своими часгями. Даже в собственном кабинете, в Смольном, на большом ковре. Ворошилов назвал примерную цифру, которая тогда показалась мне слишком большой. Зато порядок действительно был восстановлен. Люди подавляли в себе растерянность, страх. Лучше с честью погибнуть в бою, чем принять позорную смерть от пули своего генерала).
Напряжённые бои вокруг Ленинграда продолжались сутки за сутками, и Сталин не был уверен, что нам удастся спасти город. Он не говорил об этом, он повторял одно: удержать любой ценой. Но это — слова, а были ещё и поступки, позволявшие делать определённые выводы. В середине сентября Сталин позвонил Борису Михайловичу Шапошникову, предупредил коротко: сейчас к вам приедет адмирал Кузнецов, согласуйте с ним особо важный документ. Шапошников сказал, что в его кабинете нахожусь я, Лукашов. «Это хорошо, пусть присутствует», — произнёс Иосиф Виссарионович. Умудрённый большим опытом, Шапошников всегда старался обсуждать важные вопросы в присутствии надёжных свидетелей.
Рослый, добродушный нарком Военно-Морского Флота Николай Герасимович Кузнецов, отличавшийся завидным спокойствием и выдержкой, на этот раз был явно взволнован. Сталин, оказывается, предупредил его: положение Ленинграда опасное, ни один корабль Балтийского флота не должен попасть в руки немцев, надо немедленно дать распоряжение командующему флотом подготовить корабли к уничтожению, минировать их. Николай Герасимович, собравшись с духом, ответил, что послать такую телеграмму от себя он не может. Оперативно Балтийский флот подчинён сейчас командующему Ленинградским фронтом Жукову, для которого директива наркома ВМФ — не указ. Даже для командующего флотом в таком исключительном случае требуется документ, подписанный самим Сталиным. Выслушав адмирала, Иосиф Виссарионович не возразил, однако отправил его обсудить дело к Шапошникову.
Втроём мы довольно долго держали совет. Ясно было одно: директива не будет достаточно весомой, если будет исходить от наркома ВМФ и начальника Генштаба. Подготовка кораблей к уничтожению на всякий случай велась и будет вестись согласно имевшимся планам. Но официально потребовать немедленной готовности к самоуничтожению — это совсем другой ракурс даже в психологическом плане. тут действительно требовался самый высокий авторитет.
Я составил соответствующий документ. Кузнецов и Шапошников, скрепив его своими подписями, отправились к Сталину. На этот раз Иосиф Виссарионович подписал без колебаний. Директивная телеграмма ушла в Ленинград.
После войны Николай Герасимович Кузнецов расскажет в своих воспоминаниях о том, что в сорок втором году какой-то сверхбдительный наблюдатель напишет донос на командующего Балтийским флотом В. Ф. Трибуца, обвинит его в паникёрстве, чуть ли не в сознательном стремлении уничтожить путём минирования боевые корабли. Намёк был более чем ясен. Для Трибуца такой донос мог стать гибельным, да и наркому Кузнецову грозили большие неприятности. Может, по незнанию, может, потому, что нельзя было касаться некоторых аспектов, Николай Герасимович не сказал, кто был инициатором доноса. Наверно, все же не знал. А шкатулка-то просто открывалась. Помните, после того как Л. П. Берии не удалось утвердить своего человека наркомом ВМФ, после того как вынужден был подать в отставку Фриновский, а Кузнецов основательно, прочно встал у руля, мстительный Лаврентий Павлович включил моряка в число тех людей, с которыми рано или поздно рассчитается. И вот появилась превосходная возможность: обвинить Трибуца, а значит, и Кузнецова, в попытке уничтожить Балтийский флот. Но с кондачка, с налёту приступил к этому делу самоуверенный Лаврентий Павлович. Не было ему известно самое главное: директива-то исходила от Сталина, подпись Иосифа Виссарионовича имелась на документе. Берия об этом не знал, а Сталин помнил. И лопнула, провалилась провокация. Лаврентий Павлович, правда, при этом не пострадал, остался в тени, но самолюбие его было задето ещё раз, ненависть к Кузнецову усилилась. Однако нельзя было не учитывать, что к адмиралу очень хорошо относился Сталин. Пришлось Лаврентию Павловичу отложить расплату с моряком до другого, более подходящего времени. Берия умел выжидать.
Выражаясь по-флотски, я несколько отклонился от курса. Итак, Ленинград. К радости измотанных, державшихся на пределе защитников города, в самом конце сентября появились признаки того, что немцы выдохлись. Слабее и реже становились атаки. Массированное наступление разбилось на отдельные бои местного значения. И вот из Питера пришла наконец радостная, невероятная новость: противник повсеместно закапывается в землю, создаёт прочные оборонительные рубежи, собирается зимовать! Я был счастлив! Мы выиграли важнейшую битву, и кто не понял этого, тот вообще ни черта не смыслит в военном искусстве! Вода там лилась теперь на нашу мельницу. Некоторые государства, готовившиеся выступить на стороне Германии, должны были призадуматься, а не слишком ли они торопятся?! Одна из трех группировок немецких войск, группа армий «Север» была прикована к блокированному городу и практически отключена от активных действий. Из её состава была изъята и отправлена под Москву ударная сила, 4-я танковая группа. Но она была значительно ослаблена в предыдущих боях, да и включилась в Московскую битву с большим опозданием.
Так что были, были у нас в ту пору удачи, и не помнить о них значит искажать историю, оскорблять память тех воинов, которые пали на поле брани в самое тяжкое для нас время. А ведь они закладывали тот фундамент, на котором воздвигалось потом величественное здание нашей Победы.
И ещё один успех, добытый малой кровью, имевший серьёзные последствия, но почти неизвестный. Говорил я о том, каким собранным, внешне спокойным был в те дни Сталин, как крепко держал он себя в узде, проявляя при этом колоссальную работоспособность. Чрезмерная перенапряженность могла прорвать железную плотину его воли, он мог не выдержать, психический срыв вывел бы его из строя на неопределённый срок, а это грозило большими неприятностями. Наши удачи приносили ему определённое удовлетворение, но не давали желаемой разрядки. Слишком много было усилий вложено в них, не все шло так, как хотелось бы, не достигался полностью тот результат, на который рассчитывали. Окружить немцев под Ельней, к примеру, не удалось. Как и прорвать блокадное кольцо вокруг Ленинграда. Растянутые по времени, направляемые им самим события не приносили яркой, вдохновляющей вспышки. А вот неожиданная радость — это, как говорится, двойная радость. Приятно было видеть, сколь остро, заинтересованно, с каким-то особым любопытством воспринял Иосиф Виссарионович то, что произошло в самом конце сентября — начале октября возле малоизвестного райцентра Штеповки.
Войска Гейнца Гудериана, закончив ликвидацию окружённой советской группировки под Киевом, отдыхали, готовясь к новым боям, улучшали исходные рубежи перед новым броском. Потеснили они и 2-й кавалерийский корпус генерал-майора Белова, переброшенный, как мы знаем, с Южного фронта в тот район. Не только потеснили, но и урон нанесли танкисты конникам. Радисты Белова перехватили победную реляцию командира 25-й моторизованной дивизии о том, что кавалерийский корпус разбит и рассеян.
Гитлеровцы вошли в Штеповку — узел дорог, и остановились, пережидая дожди, подтягивая технику, подвозя горючее. Сейчас бы, в непогоду, внезапно обрушиться на противника, но слишком неравными были силы. Особенно в танках. У немцев их в райцентре не менее пятидесяти, а в танковой бригаде, приданной Белову, всего лишь шестнадцать. И все-таки обстановка подсказывала — нанести удар надо. Фашисты не ждут нападения. К тому же неподалёку сосредоточилась 1-я гвардейская мотострелковая дивизия полковника А. И. Лизюкова, только что скрытно для противника прибывшая на этот участок фронта. Она теперь нависала над Штеповкой. Вот бы обрушиться на гитлеровцев с двух направлений!
Генерал-майор Белов поехал к Лизюкову. Мотострелки, разумеется, имели свою задачу, к тому же входили в состав другой армии. И все же два талантливых военачальника поняли друг друга, не упустили открывшейся возможности. Удар состоялся. Был он хорошо продуман, хорошо подготовлен. Генерал-лейтенант П. Бодин так писал тогда об этом в «Красной звезде»:
"Форсировав реку, бойцы с боем вошли в Штеповку. Впереди шли танки. Они прорвали оборону на юго-западной окраине и устремились к центру. Действовавшая в конном строю с юга и юго-востока часть майора Высоцкого стремительно ворвалась в населённый пункт и стала истреблять фашистов. К этому времени, проломив левый фланг немецкой обороны, в Штеповку вступили и части Лизюкова.
Началось побоище. Зажатые в тиски, немцы попытались было оказать отпор, отстреливаясь с чердаков и из окон домов. Но вскоре они побросали оружие и стали разбегаться. Тысячи фашистов были зарублены конниками. В тот день шёл дождь, образовалась густая грязь. Машины забуксовали. Не помогали ни шинели, ни одеяла, которые бросали под колёса немецкие солдаты. На дорогах, выходящих из Штеповки в тыл, образовались непроходимые пробки. Русская осень оказалась на руку Красной Армии, а не немецким оккупантам. Весь автопарк 25-й моторизованной дивизии был захвачен нашими частями, 8000 немецких солдат и офицеров нашли могилу в Штеповке. Враг оставил здесь 20 подбитых танков, много оружия и боеприпасов.
Бои продолжались 5 дней. Наши войска заняли больше 20 сел, в том числе и районный центр Аполлоновку. Помимо живой силы, фашисты потеряли в этих боях до тысячи машин, 150 орудий, 5 миномётных батарей, десятки пулемётов, 500 мин, в панике было оставлено казначейство 119-го немецкого моторизованного полка со всей его казной".
К словам Бодина остаётся ещё добавить, что генерал-полковник Гудериан был очень встревожен нашим контрударом под Штеповкой. Чтобы спасти положение, ему пришлось направить туда часть своих сил, уже изготовившихся для наступления в сторону Москвы, в том числе подразделение 9-й танковой дивизии.
Когда об успехе Белова и Лизюкова стало известно в Москве, Иосиф Виссарионович радовался, как ребёнок. Чрезмерно радовался. Вероятно, это была своеобразная разрядка, вызванная неожиданной незапланированной победой. Накопившаяся в нем напряжённость на этот раз излилась не вспышкой ярости, а, наоборот, радостью, может быть, несколько истерической, но не расслабляющей, а укрепляющей. Иосиф Виссарионович узрел в событиях под Штеповкой показательный симптом. Наши командиры, дескать, проявляют разумную инициативу, используют выгодную обстановку, не боясь ответственности за принятые решения. Это надо приветствовать и поощрять. К тому же победа над сильным противником достигнута умело, малой кровью. И действительно, в этот раз наступавшие понесли значительно меньше потерь, чем оборонявшаяся сторона.
В общем, удача по тем временам была существенная, заметная. К Белову были посланы корреспонденты разных газет, несколько его фотографий успели появиться в печати. Пресса тогда прославила бы его. Но достижения под Штеповкой не получили широкой известности. Слишком короткий срок был отпущен для радости. Началась операция «Тайфун», немцы двинулись на Москву, и все другие события разом померкли, отступили на задний план.
Одно дополнение. По-своему прав, очень прав был Будённый, не хотевший отпускать с Юго-Западного направления спасательную «пожарную команду» — кавкорпус Белова, отпустивший его лишь под большим нажимом сверху. Где тонко, там и рвётся: ушёл на север 2-й кавалерийский корпус, сыграл свою роль, а на юге отсутствие оного, отсутствие надёжного подвижного резерва привело к событиям весьма неблагоприятным.
В начале октября 1-я танковая группа немцев, сломив сопротивление наших войск в районе Днепропетровска, устремилась на юг вдоль левого берега Днепра, отрезая наши 18-ю и 9-ю армии, оборонявшие мелитопольское направление. Беда нам грозила большая. Уж кто-кто, а мой давний знакомый, создатель 18-й армии Андрей Кириллович Смирнов понимал суть начатой немцами операции. Весь левый фланг советского фронта оголился бы, окружи фашисты две армии. А спасать положение некому, ни у главнокомандующего Юго-Западным направлением, ни у командующего Южным фронтом не имелось в запасе никаких сил. Единственное, на что способно было высокое руководство, это отдать приказ: командарму 18 развернуть на линии Пологи, Орехов, на рубеже реки Конки, фронтом на север, не менее двух дивизий.
Удержать намеченный рубеж — значит вывести из-под удара, спасти основные силы 18-й и 9-й армий. Это было главным в тот момент. Андрей Кириллович создал группу из 99-й и 130-й стрелковых, дивизий и 4-й противотанковой бригады. Немногочисленны были они после отходов и потерь, и лишь, может быть, то, что сам Смирнов возглавил группу, в какой-то мере цементировало, укрепляло её.
Я не знаю, и никто не узнает, случайно ли все получилось, или Смирнов осознанно пошёл на риск ради спасения войск… А было так. Немецкая разведка установила нашу группировку на реке Конке (по старым картам река Конская), выявив и то, что здесь находится сам командарм 18 с генералами и офицерами своего штаба. Значит, здесь и главные силы армии, главный узел сопротивления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287
В ту осень мне ни разу не довелось побывать в Питере, у меня нет собственных наблюдений, поделиться могу лишь косвенными впечатлениями. Сменённый Жуковым Ворошилов возвратился в Москву усталым, размочаленным стариком, похудевшим настолько, что мундир висел на нем, как на вешалке. Выслушав краткий доклад, Сталин посочувствовал старому другу, ни в чем не упрекнул его, посоветовал отдохнуть две-три недели. Груз пережитого в Ленинграде давил, видимо, на Климента Ефремовича, ему хотелось выговориться, облегчить душу, поделиться сомнениями, утвердиться в мысли, что он не виноват, что любой другой командующий на его месте тоже не остановил бы немцев. А старых приятелей в Москве не было, все на фронтах. Вот и провёл он у меня целый вечер, возбуждённо и не очень связно рассказывая о событиях.
Запомнилось мне: вражеская пехота прорвала наш оборонительный рубеж и продвигалась к окраине города. Морской батальон, который должен был контратаковать немцев, залёг под огнём. Минуты решали все. Тогда разгневанный Климент Ефремович схватил винтовку убитого, выбежал на пригорок, закричал яростно: «Это я, товарищи, маршал Ворошилов! Слушай мою команду: вперёд, за мной!» И побежал первым, а за ним поднялся и ударил в штыки весь батальон. Правда, сопровождавшие охранники остановили Климента Ефремовича, не допустили до рукопашной. А вообще это было в его характере. Он всегда был вспыльчив, горяч. Впрочем, с возрастом, как казалось мне, вспыльчивость его становилась какой-то расчётливой. В середине тридцатых годов был случай: катал он у себя на даче по озеру Иосифа Виссарионовича. Сидел на вёслах. Оба малость в подпитии. Сталин был мрачен. О чем-то они поспорили, Иосиф Виссарионович назвал Ворошилова скрытым троцкистом и вражеским агентом. «Как ты смеешь! Утоплю за такие слова!»— вскипел Климент Ефремович и в ярости перевернул лодку. Холодная вода остудила обоих. Сталин потом говаривал: «Вот что значит искренний человек. Меня готов был утопить, защищая свою правоту». Выглядело все это действительно впечатляюще. Тем более, что Ворошилову было хорошо известно: Сталин совсем не умеет плавать. Но не мог не знать Климент Ефремович и другого: глубина озера не превышала полутора метров, а там, где лодка опрокинулась, вообще было им, низкорослым, по пояс.
С недоумением, с уважением и даже с оттенком робости, ему не свойственной, рассказывал Ворошилов о решительности Жукова. Едва разобравшись в обстановке, Георгий Константинович бросил навстречу немцам 10-ю стрелковую дивизию, последний резерв, предназначавшийся для боев непосредственно в городе. Ворошилов не пошёл бы на такой риск.
Жуков оголил всю противовоздушную оборону Ленинграда, отправив зенитные батареи на передовую, навстречу вражеским танкам, перекрыв артиллерийским огнём дороги. Жуков снял с кораблей всех, кого только можно было снять, сплотил их в морские бригады и послал на самые ответственные участки… Жуков был резок и груб, на «вы» обращался только к Жданову и адмиралу Исакову. На маршала Ворошилова, на командарма 54 маршала Кулика, на генералов и полковников кричал, как на мальчишек. Он сразу же пообещал «навести порядок» и наводил его так, что даже видавшему виды Клименту Ефремовичу становилось не по себе. (По его словам, командующий самолично, на месте, без суда и следствия расстреливал командиров, отступавших без приказа, потерявших управление своими часгями. Даже в собственном кабинете, в Смольном, на большом ковре. Ворошилов назвал примерную цифру, которая тогда показалась мне слишком большой. Зато порядок действительно был восстановлен. Люди подавляли в себе растерянность, страх. Лучше с честью погибнуть в бою, чем принять позорную смерть от пули своего генерала).
Напряжённые бои вокруг Ленинграда продолжались сутки за сутками, и Сталин не был уверен, что нам удастся спасти город. Он не говорил об этом, он повторял одно: удержать любой ценой. Но это — слова, а были ещё и поступки, позволявшие делать определённые выводы. В середине сентября Сталин позвонил Борису Михайловичу Шапошникову, предупредил коротко: сейчас к вам приедет адмирал Кузнецов, согласуйте с ним особо важный документ. Шапошников сказал, что в его кабинете нахожусь я, Лукашов. «Это хорошо, пусть присутствует», — произнёс Иосиф Виссарионович. Умудрённый большим опытом, Шапошников всегда старался обсуждать важные вопросы в присутствии надёжных свидетелей.
Рослый, добродушный нарком Военно-Морского Флота Николай Герасимович Кузнецов, отличавшийся завидным спокойствием и выдержкой, на этот раз был явно взволнован. Сталин, оказывается, предупредил его: положение Ленинграда опасное, ни один корабль Балтийского флота не должен попасть в руки немцев, надо немедленно дать распоряжение командующему флотом подготовить корабли к уничтожению, минировать их. Николай Герасимович, собравшись с духом, ответил, что послать такую телеграмму от себя он не может. Оперативно Балтийский флот подчинён сейчас командующему Ленинградским фронтом Жукову, для которого директива наркома ВМФ — не указ. Даже для командующего флотом в таком исключительном случае требуется документ, подписанный самим Сталиным. Выслушав адмирала, Иосиф Виссарионович не возразил, однако отправил его обсудить дело к Шапошникову.
Втроём мы довольно долго держали совет. Ясно было одно: директива не будет достаточно весомой, если будет исходить от наркома ВМФ и начальника Генштаба. Подготовка кораблей к уничтожению на всякий случай велась и будет вестись согласно имевшимся планам. Но официально потребовать немедленной готовности к самоуничтожению — это совсем другой ракурс даже в психологическом плане. тут действительно требовался самый высокий авторитет.
Я составил соответствующий документ. Кузнецов и Шапошников, скрепив его своими подписями, отправились к Сталину. На этот раз Иосиф Виссарионович подписал без колебаний. Директивная телеграмма ушла в Ленинград.
После войны Николай Герасимович Кузнецов расскажет в своих воспоминаниях о том, что в сорок втором году какой-то сверхбдительный наблюдатель напишет донос на командующего Балтийским флотом В. Ф. Трибуца, обвинит его в паникёрстве, чуть ли не в сознательном стремлении уничтожить путём минирования боевые корабли. Намёк был более чем ясен. Для Трибуца такой донос мог стать гибельным, да и наркому Кузнецову грозили большие неприятности. Может, по незнанию, может, потому, что нельзя было касаться некоторых аспектов, Николай Герасимович не сказал, кто был инициатором доноса. Наверно, все же не знал. А шкатулка-то просто открывалась. Помните, после того как Л. П. Берии не удалось утвердить своего человека наркомом ВМФ, после того как вынужден был подать в отставку Фриновский, а Кузнецов основательно, прочно встал у руля, мстительный Лаврентий Павлович включил моряка в число тех людей, с которыми рано или поздно рассчитается. И вот появилась превосходная возможность: обвинить Трибуца, а значит, и Кузнецова, в попытке уничтожить Балтийский флот. Но с кондачка, с налёту приступил к этому делу самоуверенный Лаврентий Павлович. Не было ему известно самое главное: директива-то исходила от Сталина, подпись Иосифа Виссарионовича имелась на документе. Берия об этом не знал, а Сталин помнил. И лопнула, провалилась провокация. Лаврентий Павлович, правда, при этом не пострадал, остался в тени, но самолюбие его было задето ещё раз, ненависть к Кузнецову усилилась. Однако нельзя было не учитывать, что к адмиралу очень хорошо относился Сталин. Пришлось Лаврентию Павловичу отложить расплату с моряком до другого, более подходящего времени. Берия умел выжидать.
Выражаясь по-флотски, я несколько отклонился от курса. Итак, Ленинград. К радости измотанных, державшихся на пределе защитников города, в самом конце сентября появились признаки того, что немцы выдохлись. Слабее и реже становились атаки. Массированное наступление разбилось на отдельные бои местного значения. И вот из Питера пришла наконец радостная, невероятная новость: противник повсеместно закапывается в землю, создаёт прочные оборонительные рубежи, собирается зимовать! Я был счастлив! Мы выиграли важнейшую битву, и кто не понял этого, тот вообще ни черта не смыслит в военном искусстве! Вода там лилась теперь на нашу мельницу. Некоторые государства, готовившиеся выступить на стороне Германии, должны были призадуматься, а не слишком ли они торопятся?! Одна из трех группировок немецких войск, группа армий «Север» была прикована к блокированному городу и практически отключена от активных действий. Из её состава была изъята и отправлена под Москву ударная сила, 4-я танковая группа. Но она была значительно ослаблена в предыдущих боях, да и включилась в Московскую битву с большим опозданием.
Так что были, были у нас в ту пору удачи, и не помнить о них значит искажать историю, оскорблять память тех воинов, которые пали на поле брани в самое тяжкое для нас время. А ведь они закладывали тот фундамент, на котором воздвигалось потом величественное здание нашей Победы.
И ещё один успех, добытый малой кровью, имевший серьёзные последствия, но почти неизвестный. Говорил я о том, каким собранным, внешне спокойным был в те дни Сталин, как крепко держал он себя в узде, проявляя при этом колоссальную работоспособность. Чрезмерная перенапряженность могла прорвать железную плотину его воли, он мог не выдержать, психический срыв вывел бы его из строя на неопределённый срок, а это грозило большими неприятностями. Наши удачи приносили ему определённое удовлетворение, но не давали желаемой разрядки. Слишком много было усилий вложено в них, не все шло так, как хотелось бы, не достигался полностью тот результат, на который рассчитывали. Окружить немцев под Ельней, к примеру, не удалось. Как и прорвать блокадное кольцо вокруг Ленинграда. Растянутые по времени, направляемые им самим события не приносили яркой, вдохновляющей вспышки. А вот неожиданная радость — это, как говорится, двойная радость. Приятно было видеть, сколь остро, заинтересованно, с каким-то особым любопытством воспринял Иосиф Виссарионович то, что произошло в самом конце сентября — начале октября возле малоизвестного райцентра Штеповки.
Войска Гейнца Гудериана, закончив ликвидацию окружённой советской группировки под Киевом, отдыхали, готовясь к новым боям, улучшали исходные рубежи перед новым броском. Потеснили они и 2-й кавалерийский корпус генерал-майора Белова, переброшенный, как мы знаем, с Южного фронта в тот район. Не только потеснили, но и урон нанесли танкисты конникам. Радисты Белова перехватили победную реляцию командира 25-й моторизованной дивизии о том, что кавалерийский корпус разбит и рассеян.
Гитлеровцы вошли в Штеповку — узел дорог, и остановились, пережидая дожди, подтягивая технику, подвозя горючее. Сейчас бы, в непогоду, внезапно обрушиться на противника, но слишком неравными были силы. Особенно в танках. У немцев их в райцентре не менее пятидесяти, а в танковой бригаде, приданной Белову, всего лишь шестнадцать. И все-таки обстановка подсказывала — нанести удар надо. Фашисты не ждут нападения. К тому же неподалёку сосредоточилась 1-я гвардейская мотострелковая дивизия полковника А. И. Лизюкова, только что скрытно для противника прибывшая на этот участок фронта. Она теперь нависала над Штеповкой. Вот бы обрушиться на гитлеровцев с двух направлений!
Генерал-майор Белов поехал к Лизюкову. Мотострелки, разумеется, имели свою задачу, к тому же входили в состав другой армии. И все же два талантливых военачальника поняли друг друга, не упустили открывшейся возможности. Удар состоялся. Был он хорошо продуман, хорошо подготовлен. Генерал-лейтенант П. Бодин так писал тогда об этом в «Красной звезде»:
"Форсировав реку, бойцы с боем вошли в Штеповку. Впереди шли танки. Они прорвали оборону на юго-западной окраине и устремились к центру. Действовавшая в конном строю с юга и юго-востока часть майора Высоцкого стремительно ворвалась в населённый пункт и стала истреблять фашистов. К этому времени, проломив левый фланг немецкой обороны, в Штеповку вступили и части Лизюкова.
Началось побоище. Зажатые в тиски, немцы попытались было оказать отпор, отстреливаясь с чердаков и из окон домов. Но вскоре они побросали оружие и стали разбегаться. Тысячи фашистов были зарублены конниками. В тот день шёл дождь, образовалась густая грязь. Машины забуксовали. Не помогали ни шинели, ни одеяла, которые бросали под колёса немецкие солдаты. На дорогах, выходящих из Штеповки в тыл, образовались непроходимые пробки. Русская осень оказалась на руку Красной Армии, а не немецким оккупантам. Весь автопарк 25-й моторизованной дивизии был захвачен нашими частями, 8000 немецких солдат и офицеров нашли могилу в Штеповке. Враг оставил здесь 20 подбитых танков, много оружия и боеприпасов.
Бои продолжались 5 дней. Наши войска заняли больше 20 сел, в том числе и районный центр Аполлоновку. Помимо живой силы, фашисты потеряли в этих боях до тысячи машин, 150 орудий, 5 миномётных батарей, десятки пулемётов, 500 мин, в панике было оставлено казначейство 119-го немецкого моторизованного полка со всей его казной".
К словам Бодина остаётся ещё добавить, что генерал-полковник Гудериан был очень встревожен нашим контрударом под Штеповкой. Чтобы спасти положение, ему пришлось направить туда часть своих сил, уже изготовившихся для наступления в сторону Москвы, в том числе подразделение 9-й танковой дивизии.
Когда об успехе Белова и Лизюкова стало известно в Москве, Иосиф Виссарионович радовался, как ребёнок. Чрезмерно радовался. Вероятно, это была своеобразная разрядка, вызванная неожиданной незапланированной победой. Накопившаяся в нем напряжённость на этот раз излилась не вспышкой ярости, а, наоборот, радостью, может быть, несколько истерической, но не расслабляющей, а укрепляющей. Иосиф Виссарионович узрел в событиях под Штеповкой показательный симптом. Наши командиры, дескать, проявляют разумную инициативу, используют выгодную обстановку, не боясь ответственности за принятые решения. Это надо приветствовать и поощрять. К тому же победа над сильным противником достигнута умело, малой кровью. И действительно, в этот раз наступавшие понесли значительно меньше потерь, чем оборонявшаяся сторона.
В общем, удача по тем временам была существенная, заметная. К Белову были посланы корреспонденты разных газет, несколько его фотографий успели появиться в печати. Пресса тогда прославила бы его. Но достижения под Штеповкой не получили широкой известности. Слишком короткий срок был отпущен для радости. Началась операция «Тайфун», немцы двинулись на Москву, и все другие события разом померкли, отступили на задний план.
Одно дополнение. По-своему прав, очень прав был Будённый, не хотевший отпускать с Юго-Западного направления спасательную «пожарную команду» — кавкорпус Белова, отпустивший его лишь под большим нажимом сверху. Где тонко, там и рвётся: ушёл на север 2-й кавалерийский корпус, сыграл свою роль, а на юге отсутствие оного, отсутствие надёжного подвижного резерва привело к событиям весьма неблагоприятным.
В начале октября 1-я танковая группа немцев, сломив сопротивление наших войск в районе Днепропетровска, устремилась на юг вдоль левого берега Днепра, отрезая наши 18-ю и 9-ю армии, оборонявшие мелитопольское направление. Беда нам грозила большая. Уж кто-кто, а мой давний знакомый, создатель 18-й армии Андрей Кириллович Смирнов понимал суть начатой немцами операции. Весь левый фланг советского фронта оголился бы, окружи фашисты две армии. А спасать положение некому, ни у главнокомандующего Юго-Западным направлением, ни у командующего Южным фронтом не имелось в запасе никаких сил. Единственное, на что способно было высокое руководство, это отдать приказ: командарму 18 развернуть на линии Пологи, Орехов, на рубеже реки Конки, фронтом на север, не менее двух дивизий.
Удержать намеченный рубеж — значит вывести из-под удара, спасти основные силы 18-й и 9-й армий. Это было главным в тот момент. Андрей Кириллович создал группу из 99-й и 130-й стрелковых, дивизий и 4-й противотанковой бригады. Немногочисленны были они после отходов и потерь, и лишь, может быть, то, что сам Смирнов возглавил группу, в какой-то мере цементировало, укрепляло её.
Я не знаю, и никто не узнает, случайно ли все получилось, или Смирнов осознанно пошёл на риск ради спасения войск… А было так. Немецкая разведка установила нашу группировку на реке Конке (по старым картам река Конская), выявив и то, что здесь находится сам командарм 18 с генералами и офицерами своего штаба. Значит, здесь и главные силы армии, главный узел сопротивления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287