Немецкое командование, безусловно, отдавало себе в этом полный отчёт.
Наиболее опасным Генштаб и Ставка считали центральное Московское направление, включавшее в себя Калининский, Западный и Брянский фронты. Враг здесь был отброшен, но положение оставалось сложным и невероятно запутанным: часть наших сил, как я уже говорил, сражалась в окружении, в полуокружснии, а с другой стороны, и немецкие войска были отрезаны или полуотрезаны нами или держались в блокированных гарнизонах. Бои не затихали. Здесь находились наши наиболее, закалённые и опытные соединения, накапливались резервы, но и противник сосредоточил тут свыше 70 дивизий, имел наиболее короткие и надёжные транспортные пути, связывавшие с оперативным и стратегическим тылом: через Минск и Варшаву до Берлина. Вроде бы со всех точек зрения немцы должны были искать решения своих военно-политических проблем именно на этом направлении. К примеру, нанести удар от Брянска и Орла на север, подрезать весь наш Западный фронт, выдвинувшийся далеко вперёд, почти до Вязьмы, до Ржевского выступа. Само начертание линии фронта подсказывало. Но немцы вынуждены были терять время, ликвидируя наши многочисленные вклинения, преодолевая сопротивление наших войск, отбиваясь от наших атак. Силы сторон были примерно равны, положение и у тех и у других неустойчивое. Отсюда и неопределённость: какие шаги предпринять?
Иначе обстояли дела на южном крыле огромного фронта, если брать от Ельца до Азовского, до Чёрного моря. Тут наблюдалась определённая закономерность, достаточно чётко обрисовывались вражеские группировки, способные не только обороняться, но и наступать. Немцы накапливали силы в районе Орла и Курска. Но куда они двинутся, эти силы — на север, на Москву или на восток, на Воронеж?
Немалую опасность представляли для нас вражеские войска, особенно танковые дивизии, сосредоточенные в Донбассе и в районе Таганрога (нацеленные на Ростов, на «ворота Кавказа»). Они успели отдохнуть и пополниться после зимних потерь. Много войск немцы имели в Крыму, но там наша оборона под Севастополем и на Керченском полуострове представлялась прочной, на Крымском фронте (Керчь) мы даже имели перевес. Ну и в конце концов не Крымом же ограничатся немцы в новой кампании.
Итак, близилось лето, время решающих действий, а замыслы врага не были вскрыты нами, что влияло и на наши планы. Не было у нас в верхах единого мнения, не просматривалась перспектива, а это всегда плохо для государства, особенно для государства воюющего. Легко рассуждать задним числом, анализируя успехи или ошибки, а попробуй заглянуть вперёд на год, на месяц, хотя бы на неделю: тьма-тьмущая. Но на то ведь и государственные деятели, чтобы предвидеть варианты, сводить до минимума ошибки, а допущенные исправлять быстро. Во всяком случае, не допускать просчётов с тяжкими последствиями. А в ту пору вернее всех оценил обстановку и занял самую правильную позицию Борис Михайлович Шапошников. Позицию столь же верную, сколь и простую: преднамеренно использовать конец весны и лето только для оборонительных действий на всех фронтах. Это позволит нам свести до минимума неприятности, связанные с превосходством немцев в технике, накопить силы для осенне-зимнего наступления .
Маршал Шапошников заметил и то, чего не осознал никто другой: неопределённость, которая была не только у нас, но и у немцев. По всем данным, фашисты, как и мы, выжидали, не решив, где нанести главный удар. Наша разведка до середины весны ни на одном участке не отметила вражеской группировки, готовой для большого наступления. Колебались гитлеровцы, хотя имели крупные резервы в глубине. Значит, говорил Шапошников, не надо спешить, не надо нам своей активностью провоцировать фашистов на ответные действия. Немцы колеблются, а время течёт. Неожиданности, конечно возможны. Но и Генштаб не спал (конкретно опять же Шапошников, Василевский, Ватутин), сосредоточивал наши стратегические резервы на трех наиболее опасных направлениях: под Москвой, в районе Воронежа и возле Сталинграда. Иосиф Виссарионович понимал, что с военной точки зрения предложения Шапошникова были правильными. Но над ним, над политиком, все ещё довлели и другие соображения, он ещё не до конца понял, что в войне только победа оправдывает все. А поражение — это конец всего. Сталин же хотел скорее подтвердить своё обещание народу близкого успеха, хотел добросовестно выполнить наши обязанности перед союзниками, надеясь на их соответствующие действия. А ведь сколько раз я твердил ему, что прагматичные, беспринципные англо-американцы никогда не предпримут ничего, что не сулит им близкой и очевидной выгоды. Разве можно порядочным людям сотрудничать на равных с бессовестными, беспардонными торгашами и игроками!
Давление на Сталина возрастало с нескольких сторон. Особенно, как и в январе, со стороны Тимошенко и Хрущёва, которые предлагали, просили, доказывали необходимость наступать на юге, освободить хотя бы часть Украины, тем самым вдохновить украинский народ на борьбу с оккупантами. И условия для этого есть: концентрация наших войск в районе Изюм-Барвенковского выступа, откуда выгодно наступать на Харьков. Напористость, активность Хрущёва были хорошо известны Сталину, и он ценил их. Немалое значение имела и неколебимая уверенность маршала Тимошенко в себе, в том, что он никогда не проигрывает. Если и случаются поражения, то это лишь трамплин будущего успеха, как говорил о себе Тимошенко. Искренняя убеждённость — она ведь воздействует. Тем более, что всем нам хотелось успехов, а Хрущёв и Тимошенко их гарантировали. Почему Верховный Главнокомандующий не должен был верить людям, ответственным за положение на своём участке, почему бы, обороняясь на всех других направлениях, не позволить Хрущёву и Тимошенко нанести удар, имеющий не только военное, но и политическое и экономическое (освобождение Донбасса) значение?! Действительно, силы для этого у них есть, начертания линии фронта выгодны для наступления (хотя Барвенковский выступ при неблагоприятных условиях мог превратиться в ловушку для наступающих, что и случилось потом).
Раздрай, колебания. Шапошников сравнивал позицию, к которой склонялся Сталин, с позицией Троцкого на переговорах с германцами в Бресте в восемнадцатом году. У Троцкого было: ни мира, ни войны; договор с кайзером не подписываем, но армию распускаем. У Сталина так: переходим к стратегической обороне, но наносим удар для освобождения Украины… Нелестные слова Шапошникова дошли до Иосифа Виссарионовича и, конечно, обидели его. Сталина хоть с чёртом сравни, он как похвалу воспринял бы, но чтобы с ненавистным врагом… Однако открыто обида не проявилась, уважение к Борису Михайловичу пересилило, да и понимал Сталин, что печётся Шапошников лишь об интересах дела.
На Верховного Главнокомандующего давили не только Хрущёв и Тимошенко, добивались своих целей командующий Калининским фронтом генерал Конев и командующий Западным фронтом генерал Жуков. Им рано было думать только про оборону, надо было с наименьшими утратами завершить масштабную Ржевско-Вяземскую операцию. У Конева гибли две его армии, вырвавшиеся далеко вперёд на юго-запад, и теперь полуотрезанные немцами. У Жукова немного полегче, хотя бы потому, что у него погибала во вражеском кольце только одна 33-я армия генерала Ефремова.
Спасать надо своих, исправлять положение, добиться этого можно было не пассивной обороной, а только активными действиями. Но какими? Сил-то для наступления ни у Жукова, ни у Конева не имелось. И в этот сложный период на первый план опять выдвинулась фамилия Белова, командира «пожарной команды» на юге в прошлом году, «генерала критических ситуаций» в боях под Москвой, разгромившего танковую армаду Гудериана. А весной сорок второго года Павел Алексеевич Белов, со своей незаурядностью совершил то, чего не бывало в военной истории, создав на своём участке положение, не укладывавшееся ни в какие каноны и открывавшее большие перспективы. О чем и пойдёт речь.
4
Вспомним: под жёстким давлением Жукова и его заместителя Захарова, в конце января генерал Белов пробился через Варшавское шоссе и увёл в рейд на Вязьму, по тылам противника, боевое ядро 1-го гвардейского кавалерийского корпуса. Вязьмы достиг, однако окружить и уничтожить двумя нашими фронтами вражескую группу армий «Центр» не удалось. Удержали немцы неширокую кочергаобразную полосу вдоль железной дороги от Днепра до Ржева, этакую кривую занозу. И вот тут начинается то, что можно объяснить только военной талантливостью Белова, проявлявшейся именно тогда, когда он обретал независимость от начальства, действовал по своему усмотрению, под свою ответственность.
Детализируем ситуацию. Две армии Конева, прорывавшиеся к Вязьме с северо-востока, отброшены и почти уничтожены. Такая же беда и в 33-й армии, узким клином выдвинувшейся к Вязьме с запада. Она тоже гибнет, задыхается в кольце. Генерал Ефремов застрелился, предпочтя смерть позору плена. Не обряжаясь в судейскую тогу, я, тем не менее, должен отметить вот что. Не хотел, не любил вспоминать о той трагедии уважаемый мною Георгий Константинович Жуков. Скупо высказался в своих мемуарах: «…считаю, что нами в то время была допущена ошибка в оценке обстановки в районе Вязьмы. Мы переоценили возможности своих войск и недооценили противника». Однако, признав сие, упустил или запамятовал Георгий Константинович некоторые подробности. В марте, мол, «по просьбе генерала П. А. Белова и М.Т. Ефремова командование фронта разрешило им выводить войска на соединение с нашими главными силами. При этом было строго указано выходить из района Вязьмы через партизанские районы, лесами, в общем направлении на Киров, где 10-й армией будет подготовлен прорыв обороны противника, так как там она была слабее…»
Сразу две существенных неточности. Во-первых, Белов с просьбой о выходе из немецкого тыла не обращался. А второе и главное состоит в том, что Ефремов как раз и выполнил хоть не этот, а другой приказ все о том же — пробиваться к своим, результатом чего и был полный разгром его армии. Лишь небольшая часть личного состава вышла в район группы войск Белова, и Павел Алексеевич объединил прорвавшихся в одной стрелковой дивизии. А сам-то Белов и не помышлял об отходе, о прорыве назад, к своим. Он, как увидим, имел иные планы.
Значит, в апреле — мае наши войска Калининского и Западного фронтов, пытавшиеся окружить немцев в районе Ржев — Вязьма, потерпели неудачу, были разгромлены, рассеяны, отброшены. А у Белова, глубже других вонзившегося во вражеские тылы, опять чудеса: Павел Алексеевич, образно выражаясь, как всегда, был на коне даже в той немыслимой ситуации, в которой оказался. Многомудрый Шапошников на вопрос Сталина — каково положение у Белова, ответил очень даже своеобразно: «Положение? Между невероятным и невозможным». Что же крылось за столь экстравагантным определением?
Если нельзя изменить обстоятельства, то можно изменить своё отношение к ним и извлечь из них всю потенциальную пользу, — таким правилом руководствуются умные, самостоятельные люди. Белову выпала доля возглавить редчайшую и сложнейшую операцию, провести рейд воинского соединения по тылам противника. Можно убояться такой ответственности, но можно и за честь почитать. Белов, как и все наши командиры-кавалеристы, знал, конечно, мнение Виталия Марковича Примакова, под руководством которого в годы гражданской войны дивизия (а затем корпус) Червонных казаков совершили несколько весьма успешных рейдов по белогвардейским, петлюровским, польским тылам. (Помните, в одном из таких рейдов участвовал мой друг Алёша Брусилов? Сам Примаков проходил по делу группы Тухачевского, был осуждён и погиб в 1937 году). Вот слова Виталия Марковича:
«Рейд — могучее средство, дающее победу слабому числом над более численным противником, даже в момент наступления последнего… Прорыв фронта пехотой, в первый день большой пробег, который выводит конницу из зоны, насыщенной фронтовыми частями, затем идёт удар по коммуникациям, по снабжению, по тылам и, наконец, бой с отходящими частями противника… В эпоху механизации, связанной с громоздкими тылами, значение рейда вырастает пропорционально сложности тылов. Рейд — мощное средство в руках командования, если он связан с общим планом операции».
Генерал Белов в полной мере использовал открывшиеся в рейде возможности. Общая неудача под Вязьмой не обескуражила его, он понял, что, находясь в тылу противника, можно рассчитывать только на себя, на собственную инициативу. А это как раз соответствовало его натуре, тем более, что и разнообразное начальство было теперь далеко, за линией фронта. Мы говорили о том, что в конце января сорок второго года Белов прорвался через Варшавское шоссе в тыл неприятеля с боевым ядром своего гвардейского кавкорпуса, с сабельными и пулемётными эскадронами. Около шести тысяч человек ушли тогда в рейд вместе с ним. По заснеженным лесам, по бездорожью — на Вязьму. А три месяца спустя, после многочисленных боев и потерь, группа войск генерала Белова насчитывала около тридцати тысяч человек и контролировала в немецком тылу пространство, равное, примерно, территории Бельгии, с несколькими городами и райцентрами, в том числе город Дорогобуж. На всем этом пространстве была восстановлена советская власть, немцы носа сунуть не смели туда. Не до этого! Части девяти (!) гитлеровских дивизий, обложившие территорию Белова, заботились лишь о том, чтобы оный легендарный Белов не продвинулся дальше на запад, за Днепр или не нанёс бы новый удар по Вязьме.
Как он силу-то нарастил, непостижимый Павел Алексеевич, начав своё пребывание в немецком тылу с упомянутыми шестью тысячами конников и двумя тысячами воинов-парашютистов 4-го воздушно-десантного корпуса, включёнными в состав его группы? Самый простой ответ: энергично использовал все местные возможности. Ещё летом в тех районах, куда прорвался Белов, гремели большие бои, в том числе — известное Ельнинское сражение. Затем при осеннем наступлении немцы окружили там, в огромных лесных массивах, несколько соединений Красной Армии, рассеяли их. Воины укрывались в глухих деревнях. В импровизированных госпиталях лечили раненых. Возникали партизанские отряды, костяком которых были армейские бойцы и командиры. На полях осталось под снегом большое количество оружия, боеприпасов. Целые склады. Местные жители знали, где и что есть. Генерал Белов использовал все это.
В то время когда немцы одну за другой уничтожали три наших армии, участвовавших в Ржевско-Вяземской операции, Белов, находясь в тылу врага, расширял зону своих действий и укреплял свою группу. Добившись специального разрешения Верховного Главнокомандующего, укомплектовал полки бывшими окруженцами, мобилизовал местное мужское население от 17 до 49 лет. И вот чем располагал он к середине апреля сорок второго года. Основу группы войск составляли, как и прежде, 1-я и-2-я гвардейские кавалерийские дивизии, пополненные за счёт трех расформированных после больших потерь лёгких кавдивизий. Затем 4-й воздушно-десантный корпус генерала Казанкина, хоть и немногочисленный, но крепко сколоченный, с боевым опытом. Со стороны Вязьмы группу прикрывала 329-я стрелковая дивизия, остатки которой пробились к Белову из 33-й армии: дивизия была пополнена и восстановлена.
Некоторое количество своих кадровых командиров Белов направил на формирование партизанских соединений. Ему удалось создать 1-ю и 2-ю партизанские дивизии, достаточно вооружённые и вполне боеспособные. Кроме того, Отдельный партизанский полк майора Жабо, батальон противотанковых ружей, различные специальные подразделения, несколько вполне сносных госпиталей разного профиля, вплоть до инфекционного. И даже почти немыслимое: уходивший в рейд без единого танка, Белов создал в тылу немцев целую танковую бригаду. Разыскивали подбитые машины, ремонтировали в сельских кузнях, собирали из двух одну. Среди окружснцев нашлись танкисты и трактористы. Двадцать готовых к бою танков — это не шутка! И ведь буквально из ничего.
Генерал Жуков, относившийся к Белову с долей ревности, говорил тогда, усмехаясь: «Паше только собственной авиации не хватает. Посидит ещё в немецком тылу, и самолётами обзаведётся». Но не точное определение изобрёл Георгий Константинович. Суть как раз в том, что Белов не «сидел» во вражеском кольце, отбиваясь от противника, а постоянно действовал, причём действовал изобретательно, смело, с этакой кавалерийской лихостью, с ощущением превосходства над противником. Войска Белова, сковывая немцев у Вязьмы, освободили город Дорогобуж, вышли к Днепру, вели бои за Спас-Деменск, за Ельню и южнее её.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287
Наиболее опасным Генштаб и Ставка считали центральное Московское направление, включавшее в себя Калининский, Западный и Брянский фронты. Враг здесь был отброшен, но положение оставалось сложным и невероятно запутанным: часть наших сил, как я уже говорил, сражалась в окружении, в полуокружснии, а с другой стороны, и немецкие войска были отрезаны или полуотрезаны нами или держались в блокированных гарнизонах. Бои не затихали. Здесь находились наши наиболее, закалённые и опытные соединения, накапливались резервы, но и противник сосредоточил тут свыше 70 дивизий, имел наиболее короткие и надёжные транспортные пути, связывавшие с оперативным и стратегическим тылом: через Минск и Варшаву до Берлина. Вроде бы со всех точек зрения немцы должны были искать решения своих военно-политических проблем именно на этом направлении. К примеру, нанести удар от Брянска и Орла на север, подрезать весь наш Западный фронт, выдвинувшийся далеко вперёд, почти до Вязьмы, до Ржевского выступа. Само начертание линии фронта подсказывало. Но немцы вынуждены были терять время, ликвидируя наши многочисленные вклинения, преодолевая сопротивление наших войск, отбиваясь от наших атак. Силы сторон были примерно равны, положение и у тех и у других неустойчивое. Отсюда и неопределённость: какие шаги предпринять?
Иначе обстояли дела на южном крыле огромного фронта, если брать от Ельца до Азовского, до Чёрного моря. Тут наблюдалась определённая закономерность, достаточно чётко обрисовывались вражеские группировки, способные не только обороняться, но и наступать. Немцы накапливали силы в районе Орла и Курска. Но куда они двинутся, эти силы — на север, на Москву или на восток, на Воронеж?
Немалую опасность представляли для нас вражеские войска, особенно танковые дивизии, сосредоточенные в Донбассе и в районе Таганрога (нацеленные на Ростов, на «ворота Кавказа»). Они успели отдохнуть и пополниться после зимних потерь. Много войск немцы имели в Крыму, но там наша оборона под Севастополем и на Керченском полуострове представлялась прочной, на Крымском фронте (Керчь) мы даже имели перевес. Ну и в конце концов не Крымом же ограничатся немцы в новой кампании.
Итак, близилось лето, время решающих действий, а замыслы врага не были вскрыты нами, что влияло и на наши планы. Не было у нас в верхах единого мнения, не просматривалась перспектива, а это всегда плохо для государства, особенно для государства воюющего. Легко рассуждать задним числом, анализируя успехи или ошибки, а попробуй заглянуть вперёд на год, на месяц, хотя бы на неделю: тьма-тьмущая. Но на то ведь и государственные деятели, чтобы предвидеть варианты, сводить до минимума ошибки, а допущенные исправлять быстро. Во всяком случае, не допускать просчётов с тяжкими последствиями. А в ту пору вернее всех оценил обстановку и занял самую правильную позицию Борис Михайлович Шапошников. Позицию столь же верную, сколь и простую: преднамеренно использовать конец весны и лето только для оборонительных действий на всех фронтах. Это позволит нам свести до минимума неприятности, связанные с превосходством немцев в технике, накопить силы для осенне-зимнего наступления .
Маршал Шапошников заметил и то, чего не осознал никто другой: неопределённость, которая была не только у нас, но и у немцев. По всем данным, фашисты, как и мы, выжидали, не решив, где нанести главный удар. Наша разведка до середины весны ни на одном участке не отметила вражеской группировки, готовой для большого наступления. Колебались гитлеровцы, хотя имели крупные резервы в глубине. Значит, говорил Шапошников, не надо спешить, не надо нам своей активностью провоцировать фашистов на ответные действия. Немцы колеблются, а время течёт. Неожиданности, конечно возможны. Но и Генштаб не спал (конкретно опять же Шапошников, Василевский, Ватутин), сосредоточивал наши стратегические резервы на трех наиболее опасных направлениях: под Москвой, в районе Воронежа и возле Сталинграда. Иосиф Виссарионович понимал, что с военной точки зрения предложения Шапошникова были правильными. Но над ним, над политиком, все ещё довлели и другие соображения, он ещё не до конца понял, что в войне только победа оправдывает все. А поражение — это конец всего. Сталин же хотел скорее подтвердить своё обещание народу близкого успеха, хотел добросовестно выполнить наши обязанности перед союзниками, надеясь на их соответствующие действия. А ведь сколько раз я твердил ему, что прагматичные, беспринципные англо-американцы никогда не предпримут ничего, что не сулит им близкой и очевидной выгоды. Разве можно порядочным людям сотрудничать на равных с бессовестными, беспардонными торгашами и игроками!
Давление на Сталина возрастало с нескольких сторон. Особенно, как и в январе, со стороны Тимошенко и Хрущёва, которые предлагали, просили, доказывали необходимость наступать на юге, освободить хотя бы часть Украины, тем самым вдохновить украинский народ на борьбу с оккупантами. И условия для этого есть: концентрация наших войск в районе Изюм-Барвенковского выступа, откуда выгодно наступать на Харьков. Напористость, активность Хрущёва были хорошо известны Сталину, и он ценил их. Немалое значение имела и неколебимая уверенность маршала Тимошенко в себе, в том, что он никогда не проигрывает. Если и случаются поражения, то это лишь трамплин будущего успеха, как говорил о себе Тимошенко. Искренняя убеждённость — она ведь воздействует. Тем более, что всем нам хотелось успехов, а Хрущёв и Тимошенко их гарантировали. Почему Верховный Главнокомандующий не должен был верить людям, ответственным за положение на своём участке, почему бы, обороняясь на всех других направлениях, не позволить Хрущёву и Тимошенко нанести удар, имеющий не только военное, но и политическое и экономическое (освобождение Донбасса) значение?! Действительно, силы для этого у них есть, начертания линии фронта выгодны для наступления (хотя Барвенковский выступ при неблагоприятных условиях мог превратиться в ловушку для наступающих, что и случилось потом).
Раздрай, колебания. Шапошников сравнивал позицию, к которой склонялся Сталин, с позицией Троцкого на переговорах с германцами в Бресте в восемнадцатом году. У Троцкого было: ни мира, ни войны; договор с кайзером не подписываем, но армию распускаем. У Сталина так: переходим к стратегической обороне, но наносим удар для освобождения Украины… Нелестные слова Шапошникова дошли до Иосифа Виссарионовича и, конечно, обидели его. Сталина хоть с чёртом сравни, он как похвалу воспринял бы, но чтобы с ненавистным врагом… Однако открыто обида не проявилась, уважение к Борису Михайловичу пересилило, да и понимал Сталин, что печётся Шапошников лишь об интересах дела.
На Верховного Главнокомандующего давили не только Хрущёв и Тимошенко, добивались своих целей командующий Калининским фронтом генерал Конев и командующий Западным фронтом генерал Жуков. Им рано было думать только про оборону, надо было с наименьшими утратами завершить масштабную Ржевско-Вяземскую операцию. У Конева гибли две его армии, вырвавшиеся далеко вперёд на юго-запад, и теперь полуотрезанные немцами. У Жукова немного полегче, хотя бы потому, что у него погибала во вражеском кольце только одна 33-я армия генерала Ефремова.
Спасать надо своих, исправлять положение, добиться этого можно было не пассивной обороной, а только активными действиями. Но какими? Сил-то для наступления ни у Жукова, ни у Конева не имелось. И в этот сложный период на первый план опять выдвинулась фамилия Белова, командира «пожарной команды» на юге в прошлом году, «генерала критических ситуаций» в боях под Москвой, разгромившего танковую армаду Гудериана. А весной сорок второго года Павел Алексеевич Белов, со своей незаурядностью совершил то, чего не бывало в военной истории, создав на своём участке положение, не укладывавшееся ни в какие каноны и открывавшее большие перспективы. О чем и пойдёт речь.
4
Вспомним: под жёстким давлением Жукова и его заместителя Захарова, в конце января генерал Белов пробился через Варшавское шоссе и увёл в рейд на Вязьму, по тылам противника, боевое ядро 1-го гвардейского кавалерийского корпуса. Вязьмы достиг, однако окружить и уничтожить двумя нашими фронтами вражескую группу армий «Центр» не удалось. Удержали немцы неширокую кочергаобразную полосу вдоль железной дороги от Днепра до Ржева, этакую кривую занозу. И вот тут начинается то, что можно объяснить только военной талантливостью Белова, проявлявшейся именно тогда, когда он обретал независимость от начальства, действовал по своему усмотрению, под свою ответственность.
Детализируем ситуацию. Две армии Конева, прорывавшиеся к Вязьме с северо-востока, отброшены и почти уничтожены. Такая же беда и в 33-й армии, узким клином выдвинувшейся к Вязьме с запада. Она тоже гибнет, задыхается в кольце. Генерал Ефремов застрелился, предпочтя смерть позору плена. Не обряжаясь в судейскую тогу, я, тем не менее, должен отметить вот что. Не хотел, не любил вспоминать о той трагедии уважаемый мною Георгий Константинович Жуков. Скупо высказался в своих мемуарах: «…считаю, что нами в то время была допущена ошибка в оценке обстановки в районе Вязьмы. Мы переоценили возможности своих войск и недооценили противника». Однако, признав сие, упустил или запамятовал Георгий Константинович некоторые подробности. В марте, мол, «по просьбе генерала П. А. Белова и М.Т. Ефремова командование фронта разрешило им выводить войска на соединение с нашими главными силами. При этом было строго указано выходить из района Вязьмы через партизанские районы, лесами, в общем направлении на Киров, где 10-й армией будет подготовлен прорыв обороны противника, так как там она была слабее…»
Сразу две существенных неточности. Во-первых, Белов с просьбой о выходе из немецкого тыла не обращался. А второе и главное состоит в том, что Ефремов как раз и выполнил хоть не этот, а другой приказ все о том же — пробиваться к своим, результатом чего и был полный разгром его армии. Лишь небольшая часть личного состава вышла в район группы войск Белова, и Павел Алексеевич объединил прорвавшихся в одной стрелковой дивизии. А сам-то Белов и не помышлял об отходе, о прорыве назад, к своим. Он, как увидим, имел иные планы.
Значит, в апреле — мае наши войска Калининского и Западного фронтов, пытавшиеся окружить немцев в районе Ржев — Вязьма, потерпели неудачу, были разгромлены, рассеяны, отброшены. А у Белова, глубже других вонзившегося во вражеские тылы, опять чудеса: Павел Алексеевич, образно выражаясь, как всегда, был на коне даже в той немыслимой ситуации, в которой оказался. Многомудрый Шапошников на вопрос Сталина — каково положение у Белова, ответил очень даже своеобразно: «Положение? Между невероятным и невозможным». Что же крылось за столь экстравагантным определением?
Если нельзя изменить обстоятельства, то можно изменить своё отношение к ним и извлечь из них всю потенциальную пользу, — таким правилом руководствуются умные, самостоятельные люди. Белову выпала доля возглавить редчайшую и сложнейшую операцию, провести рейд воинского соединения по тылам противника. Можно убояться такой ответственности, но можно и за честь почитать. Белов, как и все наши командиры-кавалеристы, знал, конечно, мнение Виталия Марковича Примакова, под руководством которого в годы гражданской войны дивизия (а затем корпус) Червонных казаков совершили несколько весьма успешных рейдов по белогвардейским, петлюровским, польским тылам. (Помните, в одном из таких рейдов участвовал мой друг Алёша Брусилов? Сам Примаков проходил по делу группы Тухачевского, был осуждён и погиб в 1937 году). Вот слова Виталия Марковича:
«Рейд — могучее средство, дающее победу слабому числом над более численным противником, даже в момент наступления последнего… Прорыв фронта пехотой, в первый день большой пробег, который выводит конницу из зоны, насыщенной фронтовыми частями, затем идёт удар по коммуникациям, по снабжению, по тылам и, наконец, бой с отходящими частями противника… В эпоху механизации, связанной с громоздкими тылами, значение рейда вырастает пропорционально сложности тылов. Рейд — мощное средство в руках командования, если он связан с общим планом операции».
Генерал Белов в полной мере использовал открывшиеся в рейде возможности. Общая неудача под Вязьмой не обескуражила его, он понял, что, находясь в тылу противника, можно рассчитывать только на себя, на собственную инициативу. А это как раз соответствовало его натуре, тем более, что и разнообразное начальство было теперь далеко, за линией фронта. Мы говорили о том, что в конце января сорок второго года Белов прорвался через Варшавское шоссе в тыл неприятеля с боевым ядром своего гвардейского кавкорпуса, с сабельными и пулемётными эскадронами. Около шести тысяч человек ушли тогда в рейд вместе с ним. По заснеженным лесам, по бездорожью — на Вязьму. А три месяца спустя, после многочисленных боев и потерь, группа войск генерала Белова насчитывала около тридцати тысяч человек и контролировала в немецком тылу пространство, равное, примерно, территории Бельгии, с несколькими городами и райцентрами, в том числе город Дорогобуж. На всем этом пространстве была восстановлена советская власть, немцы носа сунуть не смели туда. Не до этого! Части девяти (!) гитлеровских дивизий, обложившие территорию Белова, заботились лишь о том, чтобы оный легендарный Белов не продвинулся дальше на запад, за Днепр или не нанёс бы новый удар по Вязьме.
Как он силу-то нарастил, непостижимый Павел Алексеевич, начав своё пребывание в немецком тылу с упомянутыми шестью тысячами конников и двумя тысячами воинов-парашютистов 4-го воздушно-десантного корпуса, включёнными в состав его группы? Самый простой ответ: энергично использовал все местные возможности. Ещё летом в тех районах, куда прорвался Белов, гремели большие бои, в том числе — известное Ельнинское сражение. Затем при осеннем наступлении немцы окружили там, в огромных лесных массивах, несколько соединений Красной Армии, рассеяли их. Воины укрывались в глухих деревнях. В импровизированных госпиталях лечили раненых. Возникали партизанские отряды, костяком которых были армейские бойцы и командиры. На полях осталось под снегом большое количество оружия, боеприпасов. Целые склады. Местные жители знали, где и что есть. Генерал Белов использовал все это.
В то время когда немцы одну за другой уничтожали три наших армии, участвовавших в Ржевско-Вяземской операции, Белов, находясь в тылу врага, расширял зону своих действий и укреплял свою группу. Добившись специального разрешения Верховного Главнокомандующего, укомплектовал полки бывшими окруженцами, мобилизовал местное мужское население от 17 до 49 лет. И вот чем располагал он к середине апреля сорок второго года. Основу группы войск составляли, как и прежде, 1-я и-2-я гвардейские кавалерийские дивизии, пополненные за счёт трех расформированных после больших потерь лёгких кавдивизий. Затем 4-й воздушно-десантный корпус генерала Казанкина, хоть и немногочисленный, но крепко сколоченный, с боевым опытом. Со стороны Вязьмы группу прикрывала 329-я стрелковая дивизия, остатки которой пробились к Белову из 33-й армии: дивизия была пополнена и восстановлена.
Некоторое количество своих кадровых командиров Белов направил на формирование партизанских соединений. Ему удалось создать 1-ю и 2-ю партизанские дивизии, достаточно вооружённые и вполне боеспособные. Кроме того, Отдельный партизанский полк майора Жабо, батальон противотанковых ружей, различные специальные подразделения, несколько вполне сносных госпиталей разного профиля, вплоть до инфекционного. И даже почти немыслимое: уходивший в рейд без единого танка, Белов создал в тылу немцев целую танковую бригаду. Разыскивали подбитые машины, ремонтировали в сельских кузнях, собирали из двух одну. Среди окружснцев нашлись танкисты и трактористы. Двадцать готовых к бою танков — это не шутка! И ведь буквально из ничего.
Генерал Жуков, относившийся к Белову с долей ревности, говорил тогда, усмехаясь: «Паше только собственной авиации не хватает. Посидит ещё в немецком тылу, и самолётами обзаведётся». Но не точное определение изобрёл Георгий Константинович. Суть как раз в том, что Белов не «сидел» во вражеском кольце, отбиваясь от противника, а постоянно действовал, причём действовал изобретательно, смело, с этакой кавалерийской лихостью, с ощущением превосходства над противником. Войска Белова, сковывая немцев у Вязьмы, освободили город Дорогобуж, вышли к Днепру, вели бои за Спас-Деменск, за Ельню и южнее её.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287