Каждую ночь, терпеливо и внимательно вглядываясь в звёздное небо, практически осваивал основы астрономии. А поскольку всегда стремился уяснить суть явлений, познакомился и с теоретическими аспектами своей новой профессии, в том числе и предположениями-утверждениями астрологов. Сопоставлял, размышлял. И вот теперь, на склоне лет, не мог без юмора воспринимать время от времени доставляемые ему гороскопы, заведомо основывавшиеся на случайной, ничего не значащей для него, дате рождения.
Если исходить из официальной версии, из того, что Сталин явился в мир якобы с 21 на 22 декабря 1879 года, в самый короткий день, в тот день, когда Солнце оказывается в нижней своей точке, зависая над безысходной пропастью, то время для рождения младенца было не самым лучшим. Ослабевшее Солнце балансирует на грани: продолжать падение или собрать силы для подъёма?! Люди, родившиеся в этот трагически-переходный момент, по мнению астрологов, подвергаются тяжёлым испытаниям, связанным с борьбой мрака и света, что и определяет особое, чрезвычайное духовное развитие появившихся тогда субъектов.
Второе составляющее. Солнце в ту пору находилось в созвездии Стрельца, а Стрелец — это получеловек-полулошадь, смешение животной, инстинктивной природы и природы Высочайшей, космической, недоступной для простого восприятия и понимания. Сочетание подсознания и сверхсознания — во как закручено!
Не менее любопытные астрологические открытия ожидают тех, кто взял бы за точку отсчёта не «бумажную», а фактическую дату рождения мальчика из Гори: 6 декабря 1878 года. Ежели смотреть по восточному календарю (а Грузия все же Восток) — это год Тигра, и не простого, а почему-то железного. Почти стального! Трактовка же такова. Тигр по натуре своей бесстрашен, революционен. Всегда выступает против несправедливости и насилия по отношению к слабейшим. Предан своим идеалам, надёжен с верными друзьями. А с другой стороны, люди, появившиеся в год Тигра (да ещё железного!), чрезмерно твёрды в своих убеждениях и при достижении поставленных целей: им противопоказана абсолютная неограниченная власть, к которой они, при всем том, очень стремятся. Плохо, если некому их сдерживать, нет противовеса. Примерно так.
Самого Сталина ни первое (по 1879 году), ни второе (по 1878 году) извлечения из горотеки не радовали и не привлекали, как, впрочем, и все другие изыскания толкователей и предсказателей, составляющих гороскопы, связанные с его персоной. Считал — от лукавого. Разве что забавляли — повод для шуток. Зато в ящике стола, за которым он работал в домашнем кабинете, с войны и до самой смерти лежала среди бумаг красиво, старинной вязью, исполненная выдержка из рукописи «О днях лунных», появившейся в Троице-Сергиевой лавре ещё в XVI веке.
"В 22 день луны Иосиф родился.
В тот день дети добро учити, свадьбы творити,
аще родится мудр будет, аще разболится не умрёт,
сон збудется, кровь весь день пущай, весь день добр".
Привлекали, значит, Иосифа Виссарионовича эти слова, ощущал в них какую-то истину, успокаивавшую и вдохновлявшую. Устойчивым и неизменным было его православие, как у тех инквизиторов, которые готовы были в борьбе за веру на любую жестокость по отношению не только к другим, но и к самим себе.
Реже, чем у многих современников, проявлялись у него свойственные всем людям тёмные остатки дохристианских, языческих представлений и поклонений — то, что называют мистикой. Однако имелось и это. Считал удачливым для себя самый тёмный месяц года, когда удостоился счастья родиться, и наоборот — тяжким противоположный декабрю наиболее светлый месяц июнь, действительно приносивший ему разные неприятности, осложнения. Нос закладывало — аллергия от цветочной пыльцы. Ночи короткие, мало спал, глаза побаливали, не успевал отдохнуть. Ну и самые катастрофические события его жизни: нападение гитлеровцев в июне 1941 года, разгром наших войск в июне 1942-го, поставивший нашу страну на грань катастрофы… А в декабре все иначе — успех за успехом.
Не отрицал Иосиф Виссарионович так называемый «цикл Юпитера», согласно которому в жизни каждого человека через двенадцать лет наступает обострение неприятностей, — полоса испытаний, неудач, острых переживаний, болезней, срывов. Для него такими годами были (это уже при мне) 1917, 1929, 1941-й. И он, старея и слабея, с тревогой ждал, что принесёт ему следующий «цикличный» год — 1953-й. Ну а пока — официальное семидесятилетие.
К подаркам, значит, Сталин был равнодушен. Бесконечным потоком посланий от коллективов, предприятий и учреждений, от зарубежных партий и государственных деятелей занимались специально созданные группы в Центральном Комитете и Совете Министров, в редакциях некоторых газет. Сам же Иосиф Виссарионович проявлял интерес лишь к приветствиям отдельных лиц, любопытствуя, кто и каким образом его поздравляет. Разборкой такой корреспонденции он, не без моей помощи, занимался на Ближней даче несколько вечеров, точнее, ночей. Особенно порадовало, я бы сказал, согрело его стихотворение Александра Николаевича Вертинского с автографом известного певца, в 1943 году возвратившегося из эмиграции в нашу страну и с большим успехом выступавшего перед разными аудиториями по всему Советскому Союзу. Сталину правились некоторые его песни, он ценил талант Вертинского. И вот, пожалуйста, задушевное послание, красиво отпечатанное на большом листе глянцевой бумаги, оформленное как почётная грамота. Нельзя было читать без волнения.
Чуть седой, как серебряный тополь,
Он стоит, принимая парад.
Сколько стоил ему Севастополь,
Сколько стоил ему Сталинград?
И в седые морозные ночи,
Когда фронт заметала пурга,
Его ясные, яркие очи
До конца разглядели крага.
В эти чёрные тяжкие годы
Вся надежда была на него.
Из какой сверхмогучей породы
Создавала природа его?
И когда подходили вандалы
К нашей древней столице отцов,
Где же взял он таких генералов
И таких легендарных бойцов?
Он взрастил их, над их воспитаньем
Много думал он ночи и дни.
Но к каким роковым испытаньям
Подготовлены были они!
И в боях за Отчизну суровых
Шли бесстрашно на смерть за него,
За его справедливое слово,
За великую правду его.
Как высоко вознёс он державу,
Мощь советских народов-друзей,
И какую всемирную славу
Создал он для Отчизны своей!
Проникновенные слова растрогали Иосифа Виссарионовича, запомнились ему на все оставшиеся дни. А ещё подчеркну я благородство Александра Николаевича: он не отрёкся от своего стихотворения в последующие годы, когда началось официальное охаивание Иосифа Виссарионовича, гонение на тех, кто остался верен его идеям, его памяти. Выступая перед публикой, Вертинский продолжал исполнять свою «Песню о Сталине». Ещё один пример того, что настоящие русские интеллигенты куда как честней и принципиальней приспособленцев-интеллектуалов разных мастей.
В те же юбилейные дни широкую огласку получила публицистическая статья «Большие чувства» Ильи Эренбурга, не устававшего превозносить Иосифа Виссарионовича даже в самые напряжённые месяцы борьбы с космополитизмом. Восторженно рассказывал Эренбург, как обожали Сталина люди на фронте, партизаны во Франции, республиканцы в Испании. В общем и целом — все прогрессивное человечество. Аж с перехлёстом хвалил, теряя, на мой взгляд, чувство меры. Я вспоминал эту статью через несколько лет: Эренбург, чутко уловив смену ветра в партийных вершинах, первым из писателей плюнул вслед ушедшему Сталину, поспешно опубликовав скороспелую повесть «Оттепель». Когда же этот литератор был искренним, когда же он был самим собой, до или после смерти Иосифа Виссарионовича? А может, и вообще никогда — крутился, как флюгер. Никто ведь не заставлял Эренбурга признаваться в любви, никто не тянул за язык, веля возвеличивать или охаивать вождя. Такова натура. Вот поэт Твардовский Сталина не хвалил, не воспевал его в своём творчестве, зато и не бросал грязные комья вдогонку гробу, хотя имел на это моральное право — родственники пострадали при раскулачивании. Порядочность не позволяла. Ладно, это всего лишь изменчивый пульс быстротекущих дней.
18
Юбилей позади. Идёт 1950 год. У власти дряхлеющий Сталин. Авторитет его велик. Но он уже не в состоянии уследить за действием огромного государственного механизма. Силы слабеют. Почуяв эго, активизировалось чёрное вороньё, ещё опасаясь сбиваться в стаи, но уже совершая предварительные круговые облёты. Я считал, что слишком уж торопятся претенденты на власть, и старался всеми мерами мешать сплочению тех, кто не прочь был подтолкнуть Иосифа Виссарионовича к могиле.
Дождался момента, когда Сталин выразил недовольство Берией по каким-то текущим делам, и плеснул керосина в огонь. Не только попросил Иосифа Виссарионовича внимательно прочитать перехваченное письмо женщины, пострадавшей от высокопоставленных насильников, но и высказался, нарисовал словесную картину, которая не могла не повлиять на Сталина.
Вот Берия в чёрной машине медленно едет вдоль тротуара по улице Горького или по Садовому кольцу близ своей резиденции, обнесённой, как тюрьма, высоким глухим забором. Вид мрачный. Просторное чёрное пальто с поднятым воротником, широкополая чёрная шляпа надвинута низко, на самые брови (после войны он одевался во все чёрное). Шарф закрывает подбородок. Холодно поблёскивают стекла пенсне над выпуклыми, белесоватыми, бесстыжими глазами. Осматривает женщин. Сначала со спины, потом в профиль. Ухмыляясь, с обострившимся акцентом, говорит начальнику охраны: «Жёпа как орех, сама просится на грех… Привези эту…» Чёрный демон, наместник Сатаны на земле: не случайно, знать, выпало ему работать над дьявольским оружием, над атомными бомбами.
— Это вы слишком. Какой он наместник? Обнаглевший преступник, ряженный под слугу Сатаны, — сказал Иосиф Виссарионович. И, как частенько бывало, припомнил своего любимого Салтыкова-Щедрина: — Даже в самой зловонной луже есть такой гад, который иройством своим всех протчих гадов превосходит и затмевает. — Прошёлся по кабинету, покачал седой головой: — В двадцать втором году, когда Ленин критиковал мой план автономизации, он вызывал к себе много представителей из республик, особенно из Закавказья. Советовался. И Берия приезжал. Лаврентий тогда молодой был, но уже лукавый, уже с гнильцой. Ильич долго с ним беседовал, потом сказал мне: «Дело знает, положение знает, работать будет. Сейчас за нас. Но бестия. Прожжённая бестия. С таким ухо востро надо держать…» А теперь заматерел дальше некуда.
Слушая Сталина, я понял, что вспышки гнева не будет. Перехваченное письмо — не последняя капля, способная переполнить чашу терпения. И он подтвердил это:
— Взрывной документ, очень взрывной. Ми-и давно знаем о шашнях Лаврентия, какой он хам по отношению к женщинам, но чтобы до такой степени… Мы ударим его по рукам и по более чувствительному причинному месту, — усмехнулся Иосиф Виссарионович. — Он дождётся своего часа. А пока письмо полежит у Бекаури…
Читатель помнит, наверно, мой рассказ о замечательном изобретателе Владимире Ивановиче Бекаури, который принёс изрядную пользу стране, укрепляя наши военно-технические возможности. И об его увлечении я говорил. Отдыхая от основных трудов, Владимир Иванович создал собственноручно несколько уникальных, совершенно недоступных сейфов, лёгких по весу и даже элегантных — если этот термин можно применить к такой сугубо практичной вещи, как несгораемый шкаф. Один из таких сейфов, самый хороший, Бекаури создал лично для Сталина, доступ к этому шкафу имели только двое: Иосиф Виссарионович и я. Причём сам я ни разу сейф не открывал и бумаги, в нем хранившиеся, не читал — это было бы непорядочно. Знакомился только с тем, что предлагал Иосиф Виссарионович.
Бекауриевский сейф в комнате за кабинетом Сталина был, вероятно, единственным хранилищем, недоступным для Берии. И самым, естественно, интригующим, притягивающим. Несколько лет с разных сторон подступался Лаврентий Павлович к Бекаури, давил вплоть до того, что подвергал аресту, но упрямого и честного изобретателя не переупрямил. И сделал последнее, что мог: убрал, состряпав «дело» о предательстве.
Несгораемый шкаф стоял в углу комнаты, не привлекая внимания. Иосиф Виссарионович открыл его, снял с верхней полки несколько картонных светло-коричневых папок. В одну положил письмо с жалобой на Берию. Таких папок в сейфе было тогда не менее десятка. На Кагановича, на Микояна, на Абакумова, на Хрущёва, на Голду Меир…
Дверца, лязгнув, захлопнулась.
19
Не знаток я социальных наук, не изучал оные, не составлял глубокомудрых диссертаций на неисчерпаемую тему превосходства одних «измов» над другими. Ориентировался в сложном мире с помощью жизненного опыта и интуиции, совести да логики. И, в частности, сделал для себя такой вывод: с середины девятнадцатого века, едва встав на ноги, зарубежный капитализм-империализм всегда относился к нам, к России и Советскому Союзу, недружелюбно, насторожённо, даже враждебно. По двум определяющим направлениям. Англо-американские и частично германские воротилы (сионистские заправилы) всемерно старались принизить роль нашей страны, ослабить её, видя в ней опаснейшего конкурента. Например: подтолкнули Японию к войне 1904 — 1905 годов, помогли ей отнять у нас Ляодунский полуостров, Южный Сахалин и т. п. Это одно. С другой стороны, империалисты из кожи вон лезли, чтобы дорваться до наших огромных богатств (недра, леса, хлеб), нажиться, насосаться по дешёвке (извините за вульгаризм) нашей экономической крови. Вспомним хотя бы английские, французские, немецкие концессии в Донбассе, в Сибири.
При царе кое-что у наших недоброжелателей получалось. И унижали нас, и грабили. А после революции, особенно при Сталине, лишились господа грабители всех возможностей. Не на бесполезные махинации ничего не производящих банков, не на обогащение спекулянтов так называемыми ценными бумагами, а на государственные, на народные нужды направлены были наши средства. Пошли деньги на развитие собственной промышленности, на медицину, на образование и науку. Изменилось и отношение к нам. Стремление добраться до наших богатств, хапнуть, нажиться — это осталось. Но — полный отбой по всем направлениям. Отсюда — усиление враждебности, перерастающей в ненависть, что, в свою очередь, подтолкнуло западные государства сквозь пальцы смотреть на зарождающийся и развивающийся фашизм. Очень хотели господа империалисты нацелить против нас Гитлера и Муссолини, Франко и Антонеску. И нацелили. Но просчитались. Спохватились, когда собственные штаны испоганили от страха перед неудержимой немецко-фашистской лавиной. «Полюбили» нас. Не очень искренне, но все же… Однако недолго продолжался этот брак по расчёту. Едва кончилась война (а завершилась она совсем не так, как хотели американо-английские воротилы), ненависть к нам совсем уж переросла в лютую злобу, в ярость, которую невозможно было сокрыть никакой дипломатической парфюмерией, в том числе пресловутым «планом Маршалла».
Да ведь и то сказать: во второй мировой войне империализм, развязавший эту бойню, понёс поражение, вполне сравнимое с поражением фашистской Германии, только исторические последствия оказались более глубокими. Не случайно же на Западе вскоре заговорили о третьей мировой. Назовём несколько факторов, определявших сложившуюся ситуацию.
Авторитет Советского Союза, спасшего мир от коричневой чумы, вырос неимоверно, он стал ведущей страной цивилизованного мира, задавая тон и темп развитию дальнейших событий.
Благодаря победе и могуществу Советского Союза развалились мировая колониальная система, питавшая империализм за счёт грабежа стран Африки, Азии, Латинской Америки. И оказались империалисты без своей главной кормушки. Пришлось сбрасывать жирок, приспосабливаться к новым, более сложным, условиям. Особенно англосаксам.
Если до войны Советский Союз в одиночку (извиняюсь, вместе с братской Монголией) противостоял могучему капиталистическому миру, то теперь, по разным основаниям, за Советской державой следовали десятки государств, от огромного Китая на востоке до маленькой Албании на западе. На карте красная краска занимала уже третью часть суши.
И конечно — атомное оружие. Империализм был потрясён, когда в 1949 году Советский Союз объявил об успешном испытании атомной бомбы. Империалистические боссы на многие годы лишились возможности военного реванша, установилось военное равновесие: нас не трогай — мы не тронем, а затронешь — спуску не дадим!
Третью мировую войну империалистам пришлось вести новыми, непривычными способами. Делать ставку на разложение нашей страны изнутри — об этом мы уже говорили.
Справедливость требует отметить особую заслугу Лаврентия Павловича Берии в создании ядерного щита, остудившего боевой пыл наших противников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287
Если исходить из официальной версии, из того, что Сталин явился в мир якобы с 21 на 22 декабря 1879 года, в самый короткий день, в тот день, когда Солнце оказывается в нижней своей точке, зависая над безысходной пропастью, то время для рождения младенца было не самым лучшим. Ослабевшее Солнце балансирует на грани: продолжать падение или собрать силы для подъёма?! Люди, родившиеся в этот трагически-переходный момент, по мнению астрологов, подвергаются тяжёлым испытаниям, связанным с борьбой мрака и света, что и определяет особое, чрезвычайное духовное развитие появившихся тогда субъектов.
Второе составляющее. Солнце в ту пору находилось в созвездии Стрельца, а Стрелец — это получеловек-полулошадь, смешение животной, инстинктивной природы и природы Высочайшей, космической, недоступной для простого восприятия и понимания. Сочетание подсознания и сверхсознания — во как закручено!
Не менее любопытные астрологические открытия ожидают тех, кто взял бы за точку отсчёта не «бумажную», а фактическую дату рождения мальчика из Гори: 6 декабря 1878 года. Ежели смотреть по восточному календарю (а Грузия все же Восток) — это год Тигра, и не простого, а почему-то железного. Почти стального! Трактовка же такова. Тигр по натуре своей бесстрашен, революционен. Всегда выступает против несправедливости и насилия по отношению к слабейшим. Предан своим идеалам, надёжен с верными друзьями. А с другой стороны, люди, появившиеся в год Тигра (да ещё железного!), чрезмерно твёрды в своих убеждениях и при достижении поставленных целей: им противопоказана абсолютная неограниченная власть, к которой они, при всем том, очень стремятся. Плохо, если некому их сдерживать, нет противовеса. Примерно так.
Самого Сталина ни первое (по 1879 году), ни второе (по 1878 году) извлечения из горотеки не радовали и не привлекали, как, впрочем, и все другие изыскания толкователей и предсказателей, составляющих гороскопы, связанные с его персоной. Считал — от лукавого. Разве что забавляли — повод для шуток. Зато в ящике стола, за которым он работал в домашнем кабинете, с войны и до самой смерти лежала среди бумаг красиво, старинной вязью, исполненная выдержка из рукописи «О днях лунных», появившейся в Троице-Сергиевой лавре ещё в XVI веке.
"В 22 день луны Иосиф родился.
В тот день дети добро учити, свадьбы творити,
аще родится мудр будет, аще разболится не умрёт,
сон збудется, кровь весь день пущай, весь день добр".
Привлекали, значит, Иосифа Виссарионовича эти слова, ощущал в них какую-то истину, успокаивавшую и вдохновлявшую. Устойчивым и неизменным было его православие, как у тех инквизиторов, которые готовы были в борьбе за веру на любую жестокость по отношению не только к другим, но и к самим себе.
Реже, чем у многих современников, проявлялись у него свойственные всем людям тёмные остатки дохристианских, языческих представлений и поклонений — то, что называют мистикой. Однако имелось и это. Считал удачливым для себя самый тёмный месяц года, когда удостоился счастья родиться, и наоборот — тяжким противоположный декабрю наиболее светлый месяц июнь, действительно приносивший ему разные неприятности, осложнения. Нос закладывало — аллергия от цветочной пыльцы. Ночи короткие, мало спал, глаза побаливали, не успевал отдохнуть. Ну и самые катастрофические события его жизни: нападение гитлеровцев в июне 1941 года, разгром наших войск в июне 1942-го, поставивший нашу страну на грань катастрофы… А в декабре все иначе — успех за успехом.
Не отрицал Иосиф Виссарионович так называемый «цикл Юпитера», согласно которому в жизни каждого человека через двенадцать лет наступает обострение неприятностей, — полоса испытаний, неудач, острых переживаний, болезней, срывов. Для него такими годами были (это уже при мне) 1917, 1929, 1941-й. И он, старея и слабея, с тревогой ждал, что принесёт ему следующий «цикличный» год — 1953-й. Ну а пока — официальное семидесятилетие.
К подаркам, значит, Сталин был равнодушен. Бесконечным потоком посланий от коллективов, предприятий и учреждений, от зарубежных партий и государственных деятелей занимались специально созданные группы в Центральном Комитете и Совете Министров, в редакциях некоторых газет. Сам же Иосиф Виссарионович проявлял интерес лишь к приветствиям отдельных лиц, любопытствуя, кто и каким образом его поздравляет. Разборкой такой корреспонденции он, не без моей помощи, занимался на Ближней даче несколько вечеров, точнее, ночей. Особенно порадовало, я бы сказал, согрело его стихотворение Александра Николаевича Вертинского с автографом известного певца, в 1943 году возвратившегося из эмиграции в нашу страну и с большим успехом выступавшего перед разными аудиториями по всему Советскому Союзу. Сталину правились некоторые его песни, он ценил талант Вертинского. И вот, пожалуйста, задушевное послание, красиво отпечатанное на большом листе глянцевой бумаги, оформленное как почётная грамота. Нельзя было читать без волнения.
Чуть седой, как серебряный тополь,
Он стоит, принимая парад.
Сколько стоил ему Севастополь,
Сколько стоил ему Сталинград?
И в седые морозные ночи,
Когда фронт заметала пурга,
Его ясные, яркие очи
До конца разглядели крага.
В эти чёрные тяжкие годы
Вся надежда была на него.
Из какой сверхмогучей породы
Создавала природа его?
И когда подходили вандалы
К нашей древней столице отцов,
Где же взял он таких генералов
И таких легендарных бойцов?
Он взрастил их, над их воспитаньем
Много думал он ночи и дни.
Но к каким роковым испытаньям
Подготовлены были они!
И в боях за Отчизну суровых
Шли бесстрашно на смерть за него,
За его справедливое слово,
За великую правду его.
Как высоко вознёс он державу,
Мощь советских народов-друзей,
И какую всемирную славу
Создал он для Отчизны своей!
Проникновенные слова растрогали Иосифа Виссарионовича, запомнились ему на все оставшиеся дни. А ещё подчеркну я благородство Александра Николаевича: он не отрёкся от своего стихотворения в последующие годы, когда началось официальное охаивание Иосифа Виссарионовича, гонение на тех, кто остался верен его идеям, его памяти. Выступая перед публикой, Вертинский продолжал исполнять свою «Песню о Сталине». Ещё один пример того, что настоящие русские интеллигенты куда как честней и принципиальней приспособленцев-интеллектуалов разных мастей.
В те же юбилейные дни широкую огласку получила публицистическая статья «Большие чувства» Ильи Эренбурга, не устававшего превозносить Иосифа Виссарионовича даже в самые напряжённые месяцы борьбы с космополитизмом. Восторженно рассказывал Эренбург, как обожали Сталина люди на фронте, партизаны во Франции, республиканцы в Испании. В общем и целом — все прогрессивное человечество. Аж с перехлёстом хвалил, теряя, на мой взгляд, чувство меры. Я вспоминал эту статью через несколько лет: Эренбург, чутко уловив смену ветра в партийных вершинах, первым из писателей плюнул вслед ушедшему Сталину, поспешно опубликовав скороспелую повесть «Оттепель». Когда же этот литератор был искренним, когда же он был самим собой, до или после смерти Иосифа Виссарионовича? А может, и вообще никогда — крутился, как флюгер. Никто ведь не заставлял Эренбурга признаваться в любви, никто не тянул за язык, веля возвеличивать или охаивать вождя. Такова натура. Вот поэт Твардовский Сталина не хвалил, не воспевал его в своём творчестве, зато и не бросал грязные комья вдогонку гробу, хотя имел на это моральное право — родственники пострадали при раскулачивании. Порядочность не позволяла. Ладно, это всего лишь изменчивый пульс быстротекущих дней.
18
Юбилей позади. Идёт 1950 год. У власти дряхлеющий Сталин. Авторитет его велик. Но он уже не в состоянии уследить за действием огромного государственного механизма. Силы слабеют. Почуяв эго, активизировалось чёрное вороньё, ещё опасаясь сбиваться в стаи, но уже совершая предварительные круговые облёты. Я считал, что слишком уж торопятся претенденты на власть, и старался всеми мерами мешать сплочению тех, кто не прочь был подтолкнуть Иосифа Виссарионовича к могиле.
Дождался момента, когда Сталин выразил недовольство Берией по каким-то текущим делам, и плеснул керосина в огонь. Не только попросил Иосифа Виссарионовича внимательно прочитать перехваченное письмо женщины, пострадавшей от высокопоставленных насильников, но и высказался, нарисовал словесную картину, которая не могла не повлиять на Сталина.
Вот Берия в чёрной машине медленно едет вдоль тротуара по улице Горького или по Садовому кольцу близ своей резиденции, обнесённой, как тюрьма, высоким глухим забором. Вид мрачный. Просторное чёрное пальто с поднятым воротником, широкополая чёрная шляпа надвинута низко, на самые брови (после войны он одевался во все чёрное). Шарф закрывает подбородок. Холодно поблёскивают стекла пенсне над выпуклыми, белесоватыми, бесстыжими глазами. Осматривает женщин. Сначала со спины, потом в профиль. Ухмыляясь, с обострившимся акцентом, говорит начальнику охраны: «Жёпа как орех, сама просится на грех… Привези эту…» Чёрный демон, наместник Сатаны на земле: не случайно, знать, выпало ему работать над дьявольским оружием, над атомными бомбами.
— Это вы слишком. Какой он наместник? Обнаглевший преступник, ряженный под слугу Сатаны, — сказал Иосиф Виссарионович. И, как частенько бывало, припомнил своего любимого Салтыкова-Щедрина: — Даже в самой зловонной луже есть такой гад, который иройством своим всех протчих гадов превосходит и затмевает. — Прошёлся по кабинету, покачал седой головой: — В двадцать втором году, когда Ленин критиковал мой план автономизации, он вызывал к себе много представителей из республик, особенно из Закавказья. Советовался. И Берия приезжал. Лаврентий тогда молодой был, но уже лукавый, уже с гнильцой. Ильич долго с ним беседовал, потом сказал мне: «Дело знает, положение знает, работать будет. Сейчас за нас. Но бестия. Прожжённая бестия. С таким ухо востро надо держать…» А теперь заматерел дальше некуда.
Слушая Сталина, я понял, что вспышки гнева не будет. Перехваченное письмо — не последняя капля, способная переполнить чашу терпения. И он подтвердил это:
— Взрывной документ, очень взрывной. Ми-и давно знаем о шашнях Лаврентия, какой он хам по отношению к женщинам, но чтобы до такой степени… Мы ударим его по рукам и по более чувствительному причинному месту, — усмехнулся Иосиф Виссарионович. — Он дождётся своего часа. А пока письмо полежит у Бекаури…
Читатель помнит, наверно, мой рассказ о замечательном изобретателе Владимире Ивановиче Бекаури, который принёс изрядную пользу стране, укрепляя наши военно-технические возможности. И об его увлечении я говорил. Отдыхая от основных трудов, Владимир Иванович создал собственноручно несколько уникальных, совершенно недоступных сейфов, лёгких по весу и даже элегантных — если этот термин можно применить к такой сугубо практичной вещи, как несгораемый шкаф. Один из таких сейфов, самый хороший, Бекаури создал лично для Сталина, доступ к этому шкафу имели только двое: Иосиф Виссарионович и я. Причём сам я ни разу сейф не открывал и бумаги, в нем хранившиеся, не читал — это было бы непорядочно. Знакомился только с тем, что предлагал Иосиф Виссарионович.
Бекауриевский сейф в комнате за кабинетом Сталина был, вероятно, единственным хранилищем, недоступным для Берии. И самым, естественно, интригующим, притягивающим. Несколько лет с разных сторон подступался Лаврентий Павлович к Бекаури, давил вплоть до того, что подвергал аресту, но упрямого и честного изобретателя не переупрямил. И сделал последнее, что мог: убрал, состряпав «дело» о предательстве.
Несгораемый шкаф стоял в углу комнаты, не привлекая внимания. Иосиф Виссарионович открыл его, снял с верхней полки несколько картонных светло-коричневых папок. В одну положил письмо с жалобой на Берию. Таких папок в сейфе было тогда не менее десятка. На Кагановича, на Микояна, на Абакумова, на Хрущёва, на Голду Меир…
Дверца, лязгнув, захлопнулась.
19
Не знаток я социальных наук, не изучал оные, не составлял глубокомудрых диссертаций на неисчерпаемую тему превосходства одних «измов» над другими. Ориентировался в сложном мире с помощью жизненного опыта и интуиции, совести да логики. И, в частности, сделал для себя такой вывод: с середины девятнадцатого века, едва встав на ноги, зарубежный капитализм-империализм всегда относился к нам, к России и Советскому Союзу, недружелюбно, насторожённо, даже враждебно. По двум определяющим направлениям. Англо-американские и частично германские воротилы (сионистские заправилы) всемерно старались принизить роль нашей страны, ослабить её, видя в ней опаснейшего конкурента. Например: подтолкнули Японию к войне 1904 — 1905 годов, помогли ей отнять у нас Ляодунский полуостров, Южный Сахалин и т. п. Это одно. С другой стороны, империалисты из кожи вон лезли, чтобы дорваться до наших огромных богатств (недра, леса, хлеб), нажиться, насосаться по дешёвке (извините за вульгаризм) нашей экономической крови. Вспомним хотя бы английские, французские, немецкие концессии в Донбассе, в Сибири.
При царе кое-что у наших недоброжелателей получалось. И унижали нас, и грабили. А после революции, особенно при Сталине, лишились господа грабители всех возможностей. Не на бесполезные махинации ничего не производящих банков, не на обогащение спекулянтов так называемыми ценными бумагами, а на государственные, на народные нужды направлены были наши средства. Пошли деньги на развитие собственной промышленности, на медицину, на образование и науку. Изменилось и отношение к нам. Стремление добраться до наших богатств, хапнуть, нажиться — это осталось. Но — полный отбой по всем направлениям. Отсюда — усиление враждебности, перерастающей в ненависть, что, в свою очередь, подтолкнуло западные государства сквозь пальцы смотреть на зарождающийся и развивающийся фашизм. Очень хотели господа империалисты нацелить против нас Гитлера и Муссолини, Франко и Антонеску. И нацелили. Но просчитались. Спохватились, когда собственные штаны испоганили от страха перед неудержимой немецко-фашистской лавиной. «Полюбили» нас. Не очень искренне, но все же… Однако недолго продолжался этот брак по расчёту. Едва кончилась война (а завершилась она совсем не так, как хотели американо-английские воротилы), ненависть к нам совсем уж переросла в лютую злобу, в ярость, которую невозможно было сокрыть никакой дипломатической парфюмерией, в том числе пресловутым «планом Маршалла».
Да ведь и то сказать: во второй мировой войне империализм, развязавший эту бойню, понёс поражение, вполне сравнимое с поражением фашистской Германии, только исторические последствия оказались более глубокими. Не случайно же на Западе вскоре заговорили о третьей мировой. Назовём несколько факторов, определявших сложившуюся ситуацию.
Авторитет Советского Союза, спасшего мир от коричневой чумы, вырос неимоверно, он стал ведущей страной цивилизованного мира, задавая тон и темп развитию дальнейших событий.
Благодаря победе и могуществу Советского Союза развалились мировая колониальная система, питавшая империализм за счёт грабежа стран Африки, Азии, Латинской Америки. И оказались империалисты без своей главной кормушки. Пришлось сбрасывать жирок, приспосабливаться к новым, более сложным, условиям. Особенно англосаксам.
Если до войны Советский Союз в одиночку (извиняюсь, вместе с братской Монголией) противостоял могучему капиталистическому миру, то теперь, по разным основаниям, за Советской державой следовали десятки государств, от огромного Китая на востоке до маленькой Албании на западе. На карте красная краска занимала уже третью часть суши.
И конечно — атомное оружие. Империализм был потрясён, когда в 1949 году Советский Союз объявил об успешном испытании атомной бомбы. Империалистические боссы на многие годы лишились возможности военного реванша, установилось военное равновесие: нас не трогай — мы не тронем, а затронешь — спуску не дадим!
Третью мировую войну империалистам пришлось вести новыми, непривычными способами. Делать ставку на разложение нашей страны изнутри — об этом мы уже говорили.
Справедливость требует отметить особую заслугу Лаврентия Павловича Берии в создании ядерного щита, остудившего боевой пыл наших противников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287