Тяжёл для изучения и произношения, со множеством идиом. Не ощущал я в нем красоты и поэтики. Без хороших рифм, без ритмики, что особенно заметно в песнях. Да у них и песен-то в нашем понимании нет, разве что мелодекламация под хаос музыкального сопровождения, лишённого внутреннего ритма, тёплой задушевности, откровения — их заменяет надсадный визг, какое-то хрюканье-бряканье, стук там-тамов первобытных африканских племён. Недостатки языка заставляют англо-американских певцов выражать свои чувства, эмоции самыми примитивными механическими способами: они тужатся, как при запоре, даже боязно за них — прямая кишка выпадет. Они орут и хрипят, они гундосят, картавят, вопят — и все это на грани истерики. С соответствующими телодвижениями. Бывают, конечно, талантливые исключения в этой какофонии джунглей, но редко.
Худшие качества английского языка особенно заметны в его американском варианте, более прямолинейном, более жаргонном и грубом. Мой давний друг Стас Прокофьев, упоминавшийся в этой книге, погибший ещё на той войне от немецкого снаряда-"чемодана", выделялся среди офицеров не только добрым характером, но и весьма широкой эрудицией, оригинальностью суждений. Увлекаясь топонимикой, он владел без малого двумя десятками языков. Анализировал их опять же в целях своей любимой топонимики, для определения происхождения тех или иных географических названий, для изучения истории тех или иных регионов. Американский вариант английского языка Стас охарактеризовал с не свойственной ему резкостью (поэтому и запомнилось), как «язык простуженных сифилитиков». Заселяли, мол, Новый Свет выходцы из сырого, промозглого Альбиона, к тому же отправляли осваивать далёкую территорию прежде всего «отбросы общества»: каторжников, бродяг, проституток, больных… Они сами рвались туда, подальше от властей, на свободу, рассчитывая на свою удачливость, на силу, на хитрость. В этом один из истоков американского прагматизма и эгоизма, жестокости в борьбе за личные интересы.
Слова Стаса Прокофьева, которые я вспомнил при Сталине, он признал если и близкими к истине, то для широкого использования непригодными. Частное мнение. И — нельзя оскорблять население целой страны. Тем более что и язык, которым пользуются американцы в нашем двадцатом веке, значительно изменился, улучшился и обогатился за счёт понаехавших в США людей из других государств. И вообще: главное для нас не критика языка как такового, а борьба с его искусственным насаждением, с навязыванием его народам всего мира. Вопрос в том, как остановить эту агрессию, как самим усилить повсюду значение и притягательность русского языка. Но для этого надо самим разобраться, что к чему, поспорить с последователями академика Н. Я. Марра, чьи ошибки становятся чем дальше, тем заметней, и основательно поправить доморощенных космополитов, которые готовы пренебречь и Отечеством, и нашим родным языком.
Лично я, как и многие граждане нашей страны, узнал о существовании вышеуказанного лингвиста в 1930 году, а ещё точнее — в середине лета того года, во время XVI съезда партии, который длился с 26 июня по 13 июля и вошёл в историю как съезд развёрнутого наступления социализма по всему фронту. Тогда Сталин сообщил о достижениях в индустриализации, в коллективизации сельского хозяйства и сказал: если по темпам развития мы догнали и перегнали передовые капиталистические государства, то по уровню промышленного производства все ещё очень отстаём от них. Отсюда задача на будущее: продолжая усиливать темпы, догнать и перегнать эти государства также и по уровню производства.
Шёл большой разговор о значении социалистического соревнования. И опять чёткое определение Иосифа Виссарионовича: «Самое замечательное в соревновании состоит в том, что оно производит коренной переворот во взглядах людей на труд, оно превращает труд из зазорного тяжёлого бремени, каким он считался раньше, в дело чести, в дело славы, в дело доблести и геройства».
В общем Сталин, что называется, «был на коне», и лучи славы впервые, пожалуй, столь ярко освещали и согревали его, недавно разгромившего своих основных конкурентов-троцкистов и вышвырнувшего за границу политически обанкротившегося Льва Давидовича. Такова была обстановка, на фоне которой опять же впервые хлынул на Иосифа Виссарионовича широкий поток славословия со стороны тех, кто искал расположения и поддержки вождя. Именно так оценил я выступление на съезде языковеда Н. Я. Марра, который приветствовал Сталина от имени беспартийных учёных. И при этом, в отличие от других ораторов, поднимавшихся на всесоюзную партийную трибуну, обратился к вождю… на грузинском языке, чем привлёк к себе, естественно, особое внимание. В том числе и Иосифа Виссарионовича. Внешне Сталин никак не отреагировал, но я понял, лингвиста выделил особо. Во всяком случае, познакомился с научными трудами Марра, найдя их достаточно интересными, особенно работы дореволюционные, не окрашенные политикой, объективные. Обратил внимание на конъюнктурность последних лет. А ещё запомнил Сталин неприятное ощущение из-за того, что Мирр отнёсся к нему не как к руководителю великого русского государства, всей многонациональной коммунистической партии, а прежде всего как к грузину, подчеркнув его происхождение. Зачем? Сам Иосиф Виссарионович считал себя больше русским, чем кавказцем, требовал, чтобы общесоюзная переписка велась только на русском. Ну, встретятся несколько грузин или, к примеру, татар — пусть говорят по-своему сколько угодно. Но если среди тех же грузин находится хотя бы один татарин или, положим, узбек, собеседников не понимающий, все должны говорить по-русски. Иначе — неэтично и просто неприлично: все равно, что показывать кукиш за спиной. Объясняйтесь, товарищи, на нашем государственном общенациональном языке, хотя бы для того, чтобы не ставить в неловкое положение никого из присутствующих. Это, конечно, правильно. А Марр, стремясь, вероятно, сделать Сталину приятное, переборщил, зацепил болезненную струну. Иосиф Виссарионович, как у него часто бывало, навсегда втайне запомнил неприятное дребезжание этой струны.
Коль скоро трудами Марра заинтересовался Сталин, то и я счёл необходимым ознакомиться с оными, чтобы иметь своё мнение. Пишет этот учёный-языковед нудно, тяжёлыми фразами, но у меня все же хватило терпения одолеть его работы и, по возможности, вникнуть в суть. Квинтэссенция его теории сосредоточена, на мой взгляд, в одном абзаце, лёгшем на бумагу в 1926 году. Цитирую по второму тому «Избранных трудов» Н. Я. Марра, увидевшему свет в 1936 году. Страница 24:
«Поскольку жизнь неумолимо ставит перед нами всеми вопрос о живом орудии международного общения, то этот важнейший и ни на минуту не устранимый вопрос нового интернациональною общественного строительства нас вынуждает отвлечься от куцых перспектив настоящего… и говорить не о многочисленных международных языках, всегда классово-культурных и всегда неминуемо империалистических, а об едином искусственном общечеловеческом языке и говорить о нем не утопически и не кустарно-самодельнически во вкусе и в поддержание европейского империализма, а подлинно в мировом масштабе, с охватом языковых навыков и интересов не одних верхних тонких слоёв, а масс, трудовых масс всех языков и стран… Будущий единый всемирный язык будет языком новой системы, особой, доселе не существовавшей, как будущее хозяйство с его техникой, будущая внеклассовая общественность и будущая внеклассовая культура».
Главное, как я уразумел, вот в чем. Язык — явление классовое. Когда свершится мировая революция, когда не будет разделения общества на классы, канет в вечность и языковая раздроблённость, появится единый всемирный язык. Он будет отличаться от всех ныне существующих, в том числе и от русского. Совершенно особый, «коммунистический» будет язык… Черт его знает, может, и так. Сталин некоторое время идею Марра поддерживал, не активно, однако распространению не препятствовал. А я не пришёл к определённому выводу: слишком далеко надо было заглядывать. Сначала требуется всеобщая победа пролетариата, мировая революция, а она не получилась, даже сама идея после ухода Ленина и Троцкого перестала носиться в воздухе. Получается: марровскую теорию практикой не проверишь. Любые инсинуации, любые предположения возможны, даже халтура. Может, Марр и его последователи просто приспосабливаются к политике, создав свою школу, извлекая какие-то выгоды?!
А они — выгоды — действительно были. Вскоре после XVI съезда партии Марра приняли в ВКП(б) даже без прохождения кандидатского стажа. В 1933 году получил редчайший в то время орден Ленина. Возглавил научный институт, пытавшийся претворить замыслы академика в реальную действительность. Под руководством Марра был разработан так называемый «аналитический алфавит» для всех народов Советского Союза, как прообраз всеобщего алфавита будущего. Внедрить это нововведение попытались для начала в Абхазии. Вероятно, потому, что Николай Яковлевич Марр родился где-то в тех краях от матери-грузинки и отца-шотландца, охотно жил-отдыхал там на берегу моря, пользовался определённой известностью. Однако ничего не получилось. Абхазцы предпочли свой алфавит, готовы были говорить и писать на своём языке, на русском, на грузинском, но навязываемый им искусственный конгломерат не восприняли. А с началом войны попытка совсем заглохла.
Некоторые достижения выдающегося лингвиста-кавказоведа умиляли меня бесподобной простотой. По его палеонтологической теории, все слова всех без исключения языков мира имеют общую основу, состоят из четырех элементов, вначале служивших названиями древних племён — Сал, Бер, Йон, Рош. Племена-то, может, и были, но почему именно такие буквенные сочетания стали основой всех языков — уразуметь трудно. И откуда такое количество? Марр связывал это со сторонами света: таковых четыре, значит и элементов должно быть столько же. От каждой части света по племени, от каждого племени по элементу. Ну а когда слились, то и пошло словесное размножение.
Ладно, мало каких благоглупостей люди не навыдумывают, в том числе и академики. В конечном счёте, отрицательный результат — тоже результат. Но беда в том, что от деятельности Марра и его агрессивных сторонников страдала наука, страдали лингвисты, не принявшие новую теорию, не желавшие участвовать в «марровских авантюрах». Этих учёных объявляли антиреволюционерами, адептами буржуазии, увольняли с работы, травили, даже арестовывали. Не избежал такой участи известный академик-русист В. В. Виноградов, автор книги «Великий русский язык». Оказался в тюрьме, а затем в ссылке по «делу славистов». А марристы торжествовали. Но рано.
Война многому научила Иосифа Виссарионовича, понудила его пересмотреть сложившиеся постулаты, в том числе соотношение классовых и национальных начал в государстве. Осознал, по его словам, что одно дело отражать и защищать интересы рабочего класса, людей наёмного труда, а другое — выводить эти интересы за пределы их распространения, доводя до абсурда… Как доводили марристы. А работа Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», появившаяся в 1950 году (Марра уже не было в живых), расставила все по своим местам. В моем понимании это — защита национальных языков, особенно русского, от посягательств с разных сторон: начиная с вредной маниловщины марристов до стремления американцев и англичан навязать через посредство собственного языка свою идеологию, свой образ жизни всему населению земного шара. Этакий марризм наизнанку, устраивавший наших низкопоклонников и космополитов. А что можно было противопоставить языковой экспансии? Не какой-то мифический, несуществующий, вненациональный язык, в котором нет даже таких понятий, как Отечество и патриотизм, а наш конкретный, сильный, великолепный русский язык, способный не только обороняться, но и атаковать. Сталин очень своевременно и глубоко осознал это. «История говорит, — писал он, — что национальные языки являются не классовыми, а общенародными языками, общими для членов наций и едиными для наций».
После выступления Иосифа Виссарионовича, после начатой им дискуссии, в которой он участвовал на равных со всеми правах, лингвистика превратилась у нас, наконец, в настоящую науку. Специалисты-языковеды обрели возможность нормально работать, не отбиваясь от постоянных наскоков марристов. На примерах языкознания Сталин осудил «аракчеевский режим» в науке, призвал к борьбе мнений, к свободе критики: это сразу стало приносить заметные плоды. Тем самым Иосиф Виссарионович ещё раз привлёк на свою сторону широкие круги патриотически настроенной интеллигенции, в том числе сохранившуюся старую интеллигенцию, которая все ещё задавала тон в научных поисках, в умонасторении новых научных кадров. А место ведущего языковеда по справедливости занял русист-академик Виктор Владимирович Виноградов.
13
Что побудило Иосифа Виссарионовича в послевоенные годы взяться за перо, создать несколько весьма существенных трудов? Сказывался возраст, склонявший Сталина к спокойной работе за письменным столом, давил груз многолетних раздумий, накопленных мыслей, соображений: не пропадать ведь им.
А более конкретным поводом можно считать все ту же разностороннюю (от экономики до лингвистики) экспансию американского империализма, претендующего на мировое господство. Надо было дать отпор «плану Маршалла» и всем другим агрессивным планам не только адекватными экономическими и военными средствами, но и укрепить теоретическую базу социализма, показать нынешнее положение дел и перспективы.
Сама жизнь подталкивала Иосифа Виссарионовича проанализировать накопленный опыт, сделать выводы из того экономического чуда, которое свершилось в нашей стране после необратимых, казалось бы, потерь. Крупнейшие западные специалисты, даже сочувствующие нам, предрекали, что Советскому Союзу потребуется несколько десятилетий, чтобы восстановить разрушенное народное хозяйство. Тем более без помощи капиталистических стран — не соблазнились русские на заманчивый с виду, а по сути ядовито-вредный жирок «холодной котлеты».
Ну и что? Промышленный потенциал был восстановлен к 1950 году, и при этом мы не влезли ни в какие долги. Всё сами, с полной независимостью, с чистой совестью. Заметно, прямо на глазах возрастал жизненный уровень населения. Начиная с 1948 года, неуклонно понижались цены на продовольственные и промышленные товары. Мы воспряли и уверенно пошли вперёд всего лишь за пять лет. Люди спокойно смотрели в будущее: работа есть для всех, а добросовестно потрудишься, значит, получишь соответствующее вознаграждение, как материальное, так и моральное. Выдающиеся успехи наши не могли не признать даже зарубежные недоброжелатели. Вот что писал тогда известный западный экономист Ф. Линсей: «Россия переживает чрезвычайно бурный экономический рост… — и далее: — Советская экономическая угроза велика и быстро нарастает». Это слова не нашего сторонника, это вражеский провидец своих предупреждал. Но для кого угроза, а кому радость!
Обобщение наших успехов напрашивалось. Сущность политики, проводимой партией, надо было зафиксировать, сделать достоянием советских людей и наших сторонников в других государствах. Труд для одного человека практически неподъёмный. Иосиф Виссарионович дал поручение Институту экономики АН СССР заняться созданием учебника политической экономии социализма. И выяснилось, что даже целому коллективу крупнейших специалистов, в том числе академиков, сия ноша не по плечу. У каждого свои соображения, у каждого те или иные схемы, взятые из политэкономии капитализма — старые представления довлели над ними, сковывали их. Отбросить эти путы, пойти по совершенно новому направлению, прокладывая дорогу по целине, для наших умников оказалось слишком сложно.
После долгих дискуссий, споров-раздоров, проект учебника был, наконец, подготовлен и представлен Сталину вместе с материалами дискуссий. Иосиф Виссарионович, прочитав, остался недоволен. «Сырой материал, — сказал он. — Мы, конечно, основываемся на марксистском учении, это правильно отмечают товарищи. Но Маркс, Энгельс и Ленин социализма не строили. Они вооружили нас лишь теоретическими предпосылками, указали лишь общее направление. А нам требуется осмыслить уже имеющуюся практику. Академики не смогли… Очень сырой материал», — с досадой повторил он.
Сталин сам взялся за перо. Он не намеревался создать некий научный труд, он дал развёрнутые замечания по проекту учебника и по материалам дискуссий, затем публично ответил на несколько поступивших к нему писем, и сама собой сложилась книга, раскрывающая основы той экономической политики, которую Иосиф Виссарионович вёл последовательно и неуклонно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287
Худшие качества английского языка особенно заметны в его американском варианте, более прямолинейном, более жаргонном и грубом. Мой давний друг Стас Прокофьев, упоминавшийся в этой книге, погибший ещё на той войне от немецкого снаряда-"чемодана", выделялся среди офицеров не только добрым характером, но и весьма широкой эрудицией, оригинальностью суждений. Увлекаясь топонимикой, он владел без малого двумя десятками языков. Анализировал их опять же в целях своей любимой топонимики, для определения происхождения тех или иных географических названий, для изучения истории тех или иных регионов. Американский вариант английского языка Стас охарактеризовал с не свойственной ему резкостью (поэтому и запомнилось), как «язык простуженных сифилитиков». Заселяли, мол, Новый Свет выходцы из сырого, промозглого Альбиона, к тому же отправляли осваивать далёкую территорию прежде всего «отбросы общества»: каторжников, бродяг, проституток, больных… Они сами рвались туда, подальше от властей, на свободу, рассчитывая на свою удачливость, на силу, на хитрость. В этом один из истоков американского прагматизма и эгоизма, жестокости в борьбе за личные интересы.
Слова Стаса Прокофьева, которые я вспомнил при Сталине, он признал если и близкими к истине, то для широкого использования непригодными. Частное мнение. И — нельзя оскорблять население целой страны. Тем более что и язык, которым пользуются американцы в нашем двадцатом веке, значительно изменился, улучшился и обогатился за счёт понаехавших в США людей из других государств. И вообще: главное для нас не критика языка как такового, а борьба с его искусственным насаждением, с навязыванием его народам всего мира. Вопрос в том, как остановить эту агрессию, как самим усилить повсюду значение и притягательность русского языка. Но для этого надо самим разобраться, что к чему, поспорить с последователями академика Н. Я. Марра, чьи ошибки становятся чем дальше, тем заметней, и основательно поправить доморощенных космополитов, которые готовы пренебречь и Отечеством, и нашим родным языком.
Лично я, как и многие граждане нашей страны, узнал о существовании вышеуказанного лингвиста в 1930 году, а ещё точнее — в середине лета того года, во время XVI съезда партии, который длился с 26 июня по 13 июля и вошёл в историю как съезд развёрнутого наступления социализма по всему фронту. Тогда Сталин сообщил о достижениях в индустриализации, в коллективизации сельского хозяйства и сказал: если по темпам развития мы догнали и перегнали передовые капиталистические государства, то по уровню промышленного производства все ещё очень отстаём от них. Отсюда задача на будущее: продолжая усиливать темпы, догнать и перегнать эти государства также и по уровню производства.
Шёл большой разговор о значении социалистического соревнования. И опять чёткое определение Иосифа Виссарионовича: «Самое замечательное в соревновании состоит в том, что оно производит коренной переворот во взглядах людей на труд, оно превращает труд из зазорного тяжёлого бремени, каким он считался раньше, в дело чести, в дело славы, в дело доблести и геройства».
В общем Сталин, что называется, «был на коне», и лучи славы впервые, пожалуй, столь ярко освещали и согревали его, недавно разгромившего своих основных конкурентов-троцкистов и вышвырнувшего за границу политически обанкротившегося Льва Давидовича. Такова была обстановка, на фоне которой опять же впервые хлынул на Иосифа Виссарионовича широкий поток славословия со стороны тех, кто искал расположения и поддержки вождя. Именно так оценил я выступление на съезде языковеда Н. Я. Марра, который приветствовал Сталина от имени беспартийных учёных. И при этом, в отличие от других ораторов, поднимавшихся на всесоюзную партийную трибуну, обратился к вождю… на грузинском языке, чем привлёк к себе, естественно, особое внимание. В том числе и Иосифа Виссарионовича. Внешне Сталин никак не отреагировал, но я понял, лингвиста выделил особо. Во всяком случае, познакомился с научными трудами Марра, найдя их достаточно интересными, особенно работы дореволюционные, не окрашенные политикой, объективные. Обратил внимание на конъюнктурность последних лет. А ещё запомнил Сталин неприятное ощущение из-за того, что Мирр отнёсся к нему не как к руководителю великого русского государства, всей многонациональной коммунистической партии, а прежде всего как к грузину, подчеркнув его происхождение. Зачем? Сам Иосиф Виссарионович считал себя больше русским, чем кавказцем, требовал, чтобы общесоюзная переписка велась только на русском. Ну, встретятся несколько грузин или, к примеру, татар — пусть говорят по-своему сколько угодно. Но если среди тех же грузин находится хотя бы один татарин или, положим, узбек, собеседников не понимающий, все должны говорить по-русски. Иначе — неэтично и просто неприлично: все равно, что показывать кукиш за спиной. Объясняйтесь, товарищи, на нашем государственном общенациональном языке, хотя бы для того, чтобы не ставить в неловкое положение никого из присутствующих. Это, конечно, правильно. А Марр, стремясь, вероятно, сделать Сталину приятное, переборщил, зацепил болезненную струну. Иосиф Виссарионович, как у него часто бывало, навсегда втайне запомнил неприятное дребезжание этой струны.
Коль скоро трудами Марра заинтересовался Сталин, то и я счёл необходимым ознакомиться с оными, чтобы иметь своё мнение. Пишет этот учёный-языковед нудно, тяжёлыми фразами, но у меня все же хватило терпения одолеть его работы и, по возможности, вникнуть в суть. Квинтэссенция его теории сосредоточена, на мой взгляд, в одном абзаце, лёгшем на бумагу в 1926 году. Цитирую по второму тому «Избранных трудов» Н. Я. Марра, увидевшему свет в 1936 году. Страница 24:
«Поскольку жизнь неумолимо ставит перед нами всеми вопрос о живом орудии международного общения, то этот важнейший и ни на минуту не устранимый вопрос нового интернациональною общественного строительства нас вынуждает отвлечься от куцых перспектив настоящего… и говорить не о многочисленных международных языках, всегда классово-культурных и всегда неминуемо империалистических, а об едином искусственном общечеловеческом языке и говорить о нем не утопически и не кустарно-самодельнически во вкусе и в поддержание европейского империализма, а подлинно в мировом масштабе, с охватом языковых навыков и интересов не одних верхних тонких слоёв, а масс, трудовых масс всех языков и стран… Будущий единый всемирный язык будет языком новой системы, особой, доселе не существовавшей, как будущее хозяйство с его техникой, будущая внеклассовая общественность и будущая внеклассовая культура».
Главное, как я уразумел, вот в чем. Язык — явление классовое. Когда свершится мировая революция, когда не будет разделения общества на классы, канет в вечность и языковая раздроблённость, появится единый всемирный язык. Он будет отличаться от всех ныне существующих, в том числе и от русского. Совершенно особый, «коммунистический» будет язык… Черт его знает, может, и так. Сталин некоторое время идею Марра поддерживал, не активно, однако распространению не препятствовал. А я не пришёл к определённому выводу: слишком далеко надо было заглядывать. Сначала требуется всеобщая победа пролетариата, мировая революция, а она не получилась, даже сама идея после ухода Ленина и Троцкого перестала носиться в воздухе. Получается: марровскую теорию практикой не проверишь. Любые инсинуации, любые предположения возможны, даже халтура. Может, Марр и его последователи просто приспосабливаются к политике, создав свою школу, извлекая какие-то выгоды?!
А они — выгоды — действительно были. Вскоре после XVI съезда партии Марра приняли в ВКП(б) даже без прохождения кандидатского стажа. В 1933 году получил редчайший в то время орден Ленина. Возглавил научный институт, пытавшийся претворить замыслы академика в реальную действительность. Под руководством Марра был разработан так называемый «аналитический алфавит» для всех народов Советского Союза, как прообраз всеобщего алфавита будущего. Внедрить это нововведение попытались для начала в Абхазии. Вероятно, потому, что Николай Яковлевич Марр родился где-то в тех краях от матери-грузинки и отца-шотландца, охотно жил-отдыхал там на берегу моря, пользовался определённой известностью. Однако ничего не получилось. Абхазцы предпочли свой алфавит, готовы были говорить и писать на своём языке, на русском, на грузинском, но навязываемый им искусственный конгломерат не восприняли. А с началом войны попытка совсем заглохла.
Некоторые достижения выдающегося лингвиста-кавказоведа умиляли меня бесподобной простотой. По его палеонтологической теории, все слова всех без исключения языков мира имеют общую основу, состоят из четырех элементов, вначале служивших названиями древних племён — Сал, Бер, Йон, Рош. Племена-то, может, и были, но почему именно такие буквенные сочетания стали основой всех языков — уразуметь трудно. И откуда такое количество? Марр связывал это со сторонами света: таковых четыре, значит и элементов должно быть столько же. От каждой части света по племени, от каждого племени по элементу. Ну а когда слились, то и пошло словесное размножение.
Ладно, мало каких благоглупостей люди не навыдумывают, в том числе и академики. В конечном счёте, отрицательный результат — тоже результат. Но беда в том, что от деятельности Марра и его агрессивных сторонников страдала наука, страдали лингвисты, не принявшие новую теорию, не желавшие участвовать в «марровских авантюрах». Этих учёных объявляли антиреволюционерами, адептами буржуазии, увольняли с работы, травили, даже арестовывали. Не избежал такой участи известный академик-русист В. В. Виноградов, автор книги «Великий русский язык». Оказался в тюрьме, а затем в ссылке по «делу славистов». А марристы торжествовали. Но рано.
Война многому научила Иосифа Виссарионовича, понудила его пересмотреть сложившиеся постулаты, в том числе соотношение классовых и национальных начал в государстве. Осознал, по его словам, что одно дело отражать и защищать интересы рабочего класса, людей наёмного труда, а другое — выводить эти интересы за пределы их распространения, доводя до абсурда… Как доводили марристы. А работа Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», появившаяся в 1950 году (Марра уже не было в живых), расставила все по своим местам. В моем понимании это — защита национальных языков, особенно русского, от посягательств с разных сторон: начиная с вредной маниловщины марристов до стремления американцев и англичан навязать через посредство собственного языка свою идеологию, свой образ жизни всему населению земного шара. Этакий марризм наизнанку, устраивавший наших низкопоклонников и космополитов. А что можно было противопоставить языковой экспансии? Не какой-то мифический, несуществующий, вненациональный язык, в котором нет даже таких понятий, как Отечество и патриотизм, а наш конкретный, сильный, великолепный русский язык, способный не только обороняться, но и атаковать. Сталин очень своевременно и глубоко осознал это. «История говорит, — писал он, — что национальные языки являются не классовыми, а общенародными языками, общими для членов наций и едиными для наций».
После выступления Иосифа Виссарионовича, после начатой им дискуссии, в которой он участвовал на равных со всеми правах, лингвистика превратилась у нас, наконец, в настоящую науку. Специалисты-языковеды обрели возможность нормально работать, не отбиваясь от постоянных наскоков марристов. На примерах языкознания Сталин осудил «аракчеевский режим» в науке, призвал к борьбе мнений, к свободе критики: это сразу стало приносить заметные плоды. Тем самым Иосиф Виссарионович ещё раз привлёк на свою сторону широкие круги патриотически настроенной интеллигенции, в том числе сохранившуюся старую интеллигенцию, которая все ещё задавала тон в научных поисках, в умонасторении новых научных кадров. А место ведущего языковеда по справедливости занял русист-академик Виктор Владимирович Виноградов.
13
Что побудило Иосифа Виссарионовича в послевоенные годы взяться за перо, создать несколько весьма существенных трудов? Сказывался возраст, склонявший Сталина к спокойной работе за письменным столом, давил груз многолетних раздумий, накопленных мыслей, соображений: не пропадать ведь им.
А более конкретным поводом можно считать все ту же разностороннюю (от экономики до лингвистики) экспансию американского империализма, претендующего на мировое господство. Надо было дать отпор «плану Маршалла» и всем другим агрессивным планам не только адекватными экономическими и военными средствами, но и укрепить теоретическую базу социализма, показать нынешнее положение дел и перспективы.
Сама жизнь подталкивала Иосифа Виссарионовича проанализировать накопленный опыт, сделать выводы из того экономического чуда, которое свершилось в нашей стране после необратимых, казалось бы, потерь. Крупнейшие западные специалисты, даже сочувствующие нам, предрекали, что Советскому Союзу потребуется несколько десятилетий, чтобы восстановить разрушенное народное хозяйство. Тем более без помощи капиталистических стран — не соблазнились русские на заманчивый с виду, а по сути ядовито-вредный жирок «холодной котлеты».
Ну и что? Промышленный потенциал был восстановлен к 1950 году, и при этом мы не влезли ни в какие долги. Всё сами, с полной независимостью, с чистой совестью. Заметно, прямо на глазах возрастал жизненный уровень населения. Начиная с 1948 года, неуклонно понижались цены на продовольственные и промышленные товары. Мы воспряли и уверенно пошли вперёд всего лишь за пять лет. Люди спокойно смотрели в будущее: работа есть для всех, а добросовестно потрудишься, значит, получишь соответствующее вознаграждение, как материальное, так и моральное. Выдающиеся успехи наши не могли не признать даже зарубежные недоброжелатели. Вот что писал тогда известный западный экономист Ф. Линсей: «Россия переживает чрезвычайно бурный экономический рост… — и далее: — Советская экономическая угроза велика и быстро нарастает». Это слова не нашего сторонника, это вражеский провидец своих предупреждал. Но для кого угроза, а кому радость!
Обобщение наших успехов напрашивалось. Сущность политики, проводимой партией, надо было зафиксировать, сделать достоянием советских людей и наших сторонников в других государствах. Труд для одного человека практически неподъёмный. Иосиф Виссарионович дал поручение Институту экономики АН СССР заняться созданием учебника политической экономии социализма. И выяснилось, что даже целому коллективу крупнейших специалистов, в том числе академиков, сия ноша не по плечу. У каждого свои соображения, у каждого те или иные схемы, взятые из политэкономии капитализма — старые представления довлели над ними, сковывали их. Отбросить эти путы, пойти по совершенно новому направлению, прокладывая дорогу по целине, для наших умников оказалось слишком сложно.
После долгих дискуссий, споров-раздоров, проект учебника был, наконец, подготовлен и представлен Сталину вместе с материалами дискуссий. Иосиф Виссарионович, прочитав, остался недоволен. «Сырой материал, — сказал он. — Мы, конечно, основываемся на марксистском учении, это правильно отмечают товарищи. Но Маркс, Энгельс и Ленин социализма не строили. Они вооружили нас лишь теоретическими предпосылками, указали лишь общее направление. А нам требуется осмыслить уже имеющуюся практику. Академики не смогли… Очень сырой материал», — с досадой повторил он.
Сталин сам взялся за перо. Он не намеревался создать некий научный труд, он дал развёрнутые замечания по проекту учебника и по материалам дискуссий, затем публично ответил на несколько поступивших к нему писем, и сама собой сложилась книга, раскрывающая основы той экономической политики, которую Иосиф Виссарионович вёл последовательно и неуклонно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287